Зажигая звезды

– Черт, уже столько раз говорила папе посмотреть и выяснить, почему его так заедает!

Мама отстегивает свой ремень безопасности, наклоняясь ниже к рычагу. Сиденье поддается, но только вместе с ним машина тоже меняет направление.

Я чувствую, что мы отрываемся от земли и переворачиваемся в воздухе, как в космическом корабле. Ко мне не приходит осознание происходящего, пока крик мамы не заполняет салон. Все происходит словно в другой реальности.

Мы движемся быстро или медленно? Я не понимаю. 

– Леви, пригнись! 

Шум бьющихся стекол и скрежет металла заглушает крик мамы. Я чувствую удар головой и резкую боль на левой стороне ребер. Темнота поглощает меня.

– Мама? – Я медленно открываю глаза, но это так больно. Кажется, что по голове кто-то беспрестанно стучит. Я прикасаюсь ко лбу и вижу, что моя рука в крови. Все вокруг дымится, а салон машины заполнен подушками безопасности, рваными сиденьями, разбитыми стеклами и погнутым металлом.

Но я вижу.

Я вижу, что везде кровь. Ее так много. Я никогда не видел столько крови.

Дождь попадает в машину через разбитые стекла. Мне так холодно.

– Мама? – в панике повторяю я. – Мама, ответь мне! – Крик слетает с моих губ.

Ответа нет.

– Мама! Тебе больно? – По моим щекам начинают течь слезы от страха и боли по всему телу.

Мне страшно. Не за себя, а за маму.

Я пытаюсь отстегнуть ремень безопасности, но мне не удается даже пошевелить рукой, не вызвав резкую боль в ребрах. Бросаю взгляд вниз и вижу огромный осколок, торчащий чуть ниже моего сердца. 

– Мама, во мне стекло! Что мне делать? – Я стараюсь дышать ровно, чтобы стекло не двигалось при моих резких движениях. Но мой плач затрудняет эту задачу. – Я не знаю, как его вытащить.

Тишина. 

Наверное, она еще не проснулась. Ей просто нужно поспать подольше, чем мне. Так ведь? 

Проходит слишком много времени, но ничего не меняется. Дождь продолжает заливать машину, не прекращаясь ни на секунду. Я уже весь мокрый, дрожащий от холода и тревоги.

Вдруг с переднего сиденья машины слышится хриплый вздох. 

– Мама! Я тут, во мне стекло! Тебе больно? – Слезы все еще не высыхают, продолжая прокладывать реки по моим щекам. 

Тишина. 

Превозмогая боль, я еще раз пытаюсь отстегнуть ремень, и с криком агонии мне удается это сделать. Чувствую, как свежая теплая кровь по новой начинает вытекать из моей раны. Но мне все равно, ведь нужно помочь маме. 

Я пробираюсь в промежуток между сиденьями и вижу ее тело в неестественной позе: ноги зажаты внизу водительского сиденья, а все остальное туловище лежит на пассажирском сиденье лицом к потолку машины.

Она вся в крови.

Глаза мамы открыты, но зрачки не двигаются. Они просто смотрят в одну точку. Ей, наверное, очень холодно, ведь она тоже вся промокла от дождя.

– М-мама, – заикаясь, произношу я. Из меня вырывается истеричный крик. – Мама!

Я не могу к ней пробраться, чтобы помочь сесть. Это ведь ей поможет? Маме просто больно лежать в таком положении. Протянув руку, я касаюсь ее лица. Резкий выдох согревает мои пальцы, но больше ничего. Больше я не чувствую дыхания, но ее глаза все еще открыты. Она же видит меня? 

– Мама, ты видишь меня? 

Ее тело не шевелится, грудь не поднимается и не опускается, даже веки и ресницы неподвижны. 

– Мама, ты хочешь спать? 

Тишина.

– Мама!

Мой голос срывается от рыданий. 

– Тебе просто нужно поспать. – Я закрываю ее глаза. – Ты обязательно поправишься, когда проснешься. 

Глава 21

Аннабель

– Это был не всего лишь дождь.

К моменту, когда Леви произносит последнюю фразу, все мое лицо мокрое от слез. Мне так жаль его, что каждый вдох распространяет по телу невыносимую боль.

Сейчас фраза «Я готова разделить твою боль» заиграла новыми красками, превращающими окружающий нас мир в черный цвет. Поднимаю голову, чтобы встретиться с Леви взглядом, и вижу, что по его щекам тоже текут слезы. Я перекатываюсь с его груди на бок, чтобы смотреть ему в глаза. Протянув руку, поглаживаю щеку Леви, стирая соленые дорожки слез. Он повторяет мою позу, закрывая глаза и притягивая меня ближе к себе.

– Не знаю, сколько времени прошло после того, как я перестал с ней разговаривать. Казалось, что прошла вечность, прежде чем служба спасения вытащила меня из машины. Помню, что даже с затуманенным сознанием я кричал и бился в истерике, добиваясь того, чтобы они сначала достали маму.

Его рука до боли сжимает мою талию, но я не обращаю на это внимания. Если ему так легче, он может поглотить меня всем своим существом, раздавить телом каждую кость – и я не скажу ни слова.

– Но они сказали: «Ты первый, потому что живой». – Он сжимает переносицу, переводя дыхание. – А потом, когда я лежал в машине скорой помощи, какая-то медсестра начала со мной разговаривать. Точнее, это больше походило на монолог: «Ох, бедный мальчик… Ну ничего, это всего лишь поцелуй смерти. И, слава богу, не твоей».

– Боже, это ужасно… – Я подрываюсь с места, потому что не могу спокойно лежать. Мои нервы на пределе. – Я не понимаю, как они могли говорить тебе такое. Да, это их работа – спасать жизни, и иногда реальность настолько поглощает, что можно потерять чувство такта. Но… ты был ребенком. Маленьким мальчиком, – всхлипываю я. – Ты же все запомнил, и это осталось с тобой на всю жизнь.

Разум прокручивает картину, которую описал Леви, и во мне поднимается тошнота. Мне больно за него. И стыдно за себя.

– Это не самое страшное, что осталось со мной на всю жизнь. Чувство вины и осознание того, что я буквально был рукой, которая толкнула маму в объятия смерти… Вот что преследует меня днем и ночью. Постоянное ощущение ее крови на своей коже. Каждый раз, смотря в зеркало, я вижу чу…

– Нет! – вскрикиваю я, сама пугаясь своего тона. – Не смей продолжать. – Встав с кровати, начинаю ходить по комнате, словно разгадываю самую сложную загадку. – Черт, как я могла называть тебя этим словом, которое мы никогда в жизни больше не будем произносить, и даже не подозревать, как раню тебя этим…

– Бель, сядь и выдохни. Ты сейчас протрешь в полу дыру.

И я действительно ее протру, потому что этот великолепный ковер – единственное, на чем я могу выместить кипящие внутри эмоции.

– Не успокаивай меня, это я должна тебя успокаивать. – Я вскидываю руки. – Это ты был одинок все эти годы, это ты несешь на себе груз, который не дает дышать, это ты… – В моей голове кусочки пазла встают на свои места, и я запускаю руку в волосы. – Ты не заводил друзей, отстранился от меня. Сделал все возможное, чтобы мне не захотелось с тобой общаться. – Я делаю глубокий вдох. – Ты боишься того, что сделаешь то же самое с другими людьми?

«Пристегнись».

«Это не всего лишь дождь».

«Мне нужно сосредоточиться на дороге».

Его фразы, будто непрекращающиеся титры, всплывают в моих мыслях. Слезы стекают и стекают по щеками, вниз по шее, образуя мокрые следы на футболке.

Твою мать, Андерсон! Как ты могла быть настолько слепой?

– Да, черт возьми! – Он подрывается и принимает положение сидя. – Я не могу даже возить тебя в машине, не задерживая дыхания. Они сказали, что если бы мама была пристегнута, то ее шансы выжить были бы намного выше. Мне приходится как одержимому смотреть на эти ремни безопасности каждый раз. Ехать на машине в плохую погоду для меня равносильно остановке сердца. Я просто устал это выносить. Мне страшно. Не за себя, за других. За тебя… – Леви запускает дрожащие руки в волосы.

Нужно прийти в себя и успокоиться. Сейчас я должна быть сильнее, чем он.

– Ты не справишься, тебя всегда будет недостаточно, – шепчет ублюдский голос в моей голове.

Я шлю его к черту и подхожу к человеку, который заслуживает каждую частицу моего сердца.

То, что ты можешь принимать спокойно, больше не управляет тобой.

Ему нужна опора в моем лице. И я буду ей.

– Прости, у меня просто небольшой шок от всего этого. – Я обнимаю Леви за шею и встаю между его ног. – Послушай меня и не перебивай, хорошо? – Он кивает, смотря на меня красными от слез глазами. – Я не буду говорить, что ты не виноват. Это скажет тебе любой, кто узнает об этой истории. От этих слов ты не перестанешь по щелчку пальцев чувствовать себя невиновным. До тех пор, пока сам себя не простишь. Я скажу, что жизнь та еще сука. Ситуации, которые она нам подкидывает, иногда разбивают нас на осколки, и собирать их обратно мы можем годами. И не факт, что когда ты соберешь их, какой-нибудь шальной ветер не подует и опять не разобьет тебя вдребезги. Жизнь, мне кажется, похожа на зону турбулентности с разной амплитудой: один раз – сильной, а другой раз – слабой. Иногда тебя настолько сильно и внезапно трясет, что ты не успеваешь добежать до пассажирского сиденья и пристегнуть ремень безопасности. Становится так трудно дышать, что лишь кислородная маска может помочь. От зон турбулентности никуда не убежать.

Я пожимаю плечами, вытирая мокрые дорожки слез, и продолжаю:

– Они просто есть. Так же, как и самые ужасные трагедии, которые просто случаются. Землетрясения, наводнения, извержения вулканов – все это уносит тысячи человеческих жизней, но никто в этом не виноват. Аварии разного характера задействуют людей, которые просто оказались рядом не в то время и не в том месте. Мы не провидцы, к сожалению, и не можем предсказать, когда несчастье настигнет нас. – Я останавливаюсь, набираясь мужества. – Мы не знаем, сколько отведено времени каждому из нас и когда смерть придет за нами. – Мой едва слышен оттого, как сильно пересохло в горле. – Но знаешь, человечество уже давно установило, что в аварии нет виновных. Есть жертвы.

Мы смотрим друг на друга, сохраняя молчание. Леви временами хмурит брови, словно обдумывает каждое мое слово. Его взгляд становится яснее, и паника потихоньку отступает.

– Ты можешь вышвырнуть меня из дома после этих слов, но я все равно скажу. Твоя мама была взрослым человеком, умеющим здраво мыслить и анализировать ситуации. И даже она не могла предвидеть того, что случится. А ты был ребенком, который точно не мог почувствовать опасность. У мальчиков вообще инстинкт самосохранения отсутствует. – Леви дарит мне слабую улыбку. – А теперь представь точно такую же аварию, но только при другом раскладе. – Я нервно прикусываю свою губу. – Ты бы хотел, чтобы мама винила себя?

Он резко мотает головой.

– Слова, Леви. Используй слова. Так мы ничего не добьемся.

– Нет, – твердо отвечает он.

– Так вот и мама, смотрящая на тебя оттуда, – я указываю пальцем вверх, – не хочет, чтобы ты винил себя. Я думаю, что это причиняет ей большую боль.

Леви смотрит на меня изучающим взглядом, и мне хочется взять все слова обратно, потому что внезапно они кажутся полным бредом.

– Прости… – Я пытаюсь отстранится от него. – Мне не стоило этого говорить. Это грубо.

Леви сжимает мои ноги своими бедрами и скрещивает лодыжки, перекрывая пути отступления.

– Все эти годы, – начинает он хриплым голосом, – я слышал лишь слова сочувствия и причитания о том, как мне не повезло и повезло одновременно. Жалостливые взгляды родственников постоянно преследовали меня и выводили из себя. Я чувствовал себя гребанным Гарри Поттером – мальчиком, который выжил. Но никто ни разу не говорил мне свои истинные мысли. Как будто я был хрусталем, который они боялись разбить. Папа вообще не часто говорил со мной… хотя сегодня он попытался. Но это все равно не было такой честной оценкой, как у тебя.

Леви притягивает меня к себе, пока мы не соприкасаемся носами, а затем завладевает моими губами в трепетном поцелуе. Таком, в котором заключены все наши откровения и страхи. Боль и вина. Этот поцелуй не вызывает огня – он вызывает наполненность души, убивая одиночество и изгоняя темноту.

– Спасибо, – шепчет он мне в губы, немного отстраняясь.

– Пообещай, что будешь говорить со мной, когда тебе тяжело. Не сдерживаться, поедая себя изнутри. Не закрываться и не отстраняться от меня. Возможно, я все еще не так уверена в себе и своих силах, чтобы помочь тебе полностью это преодолеть. Но мы справимся. Вместе. Если будем честны друг с другом. Если будем доверять. – Я говорю уверенно, потому что он должен знать, что может положиться на меня.

– Обещаю, – так же уверенно отвечает он.

Леви усаживает меня к себе на колени и утыкается носом в шею, щекоча дыханием кожу. Его объятия – это сладкий сон после затяжной бессонницы.

– Почему плавание, Леви?

Меня давно интересовал это вопрос, ведь я знала, что оно не является его страстью, как архитектура. Или как для меня балет.

– Почему ты такая умная? – с ухмылкой произносит он.

– Не умнее тебя. Я называю это интуицией.

– Долгое время мне стоило большого труда даже стоять под душем, потому что мой разум сразу же воспроизводил картину прошлого: я в машине, весь мокрый и в крови. Ощущения холода и сырости были моими постоянными спутниками. Я решил, что нет ничего лучше для преодоления страха, чем погружаться раз за разом с головой под воду. И со временем мое сознание смирилось с этим. – Он задумчиво прищуривается. – Плавание никогда не было моей страстью, но стало хорошим отвлекающим хобби. Вода больше не вызывает онемения, лишь приятное покалывание.

Я киваю, размышляя над его словами. Интересно, можно ли притупить спусковые крючки, ассоциирующиеся у него с тем днем?

– Ты все еще байкер в душе или предпочитаешь велосипеды? – спрашиваю я.

– Что? – хмурит он брови. – Насколько можно заметить, даже несмотря на все это дерьмо, я предпочитаю машины.

– Вот именно. Ты выбираешь ее, потому что привык к самобичеванию настолько, что это стало для тебя привычным делом. – Я перебираю пальцами, пытаясь найти верные слова. – Грубо говоря, день прожит зря, если тебе не удалось вернуться обратно в тот день и не уничтожить себя чувством вины.

– Я не понимаю… Ты же не думаешь, что я буду возить тебя на багажнике велосипеда? – усмехается он.

– Нет, я не об этом. Хотя не вижу ничего плохого в том, что ты прокатишь меня на багажнике велосипеда. Мы можем прикрепить на него детское кресло или что-то типа того. Но ладно, не суть. – Улыбка Леви становится шире от моих бессвязных мыслей. И я рада, что мы вроде все еще касаемся этой больной темы, но ему удается улыбаться. – Хочу сказать, что иногда ты мог бы отвлекать себя вещами, связанными с тем днем, но не приносящими боль. Мотоцикл… который можно заменить велосипедом, – улыбаюсь я. – Или даже пешая прогулка в дождевиках и резиновых сапогах наполнит тебя большей позитивной энергией, чем поездка на машине, в которой ты прислушиваешься к щелчку ремня безопасности.

– Боже, скажи мне, как это пришло тебе в голову? – Он хихикает и откидывается на спину, увлекая меня за собой. – Если ты будешь делать это вместе со мной, то я безусловно испытаю позитивные эмоции. Я не собираюсь ходить один в дождевике и резиновых сапогах.

– А что? Мне кажется, это придаст тебе особенный шарм. Ты бы хорошо смотрелся в роли… грибника?

Грудь Леви сотрясается от смеха.

– Составишь мне компанию? Можешь нести корзинку.

Он опять смеется.

– Обязательно.

Глава 22

Аннабель

Как ни странно, но мне не страшно возвращаться домой. Возможно, это связано с тем, что папа уже и так воплотил все свои репрессивные мысли в жизнь и мне больше нечего терять. Или человек, идущий за моей спиной, придает уверенности, которая превращается в твердый фундамент под ногами.

Выходя из дома Леви, мы встретились с его отцом, и это было… неловко. Потому что я все еще в футболке его сына.

– Насколько сложные у вас отношения? – тихо спрашиваю я, пока мы идем от машины до моего дома.

Меня давно интересовал этот вопрос, но я не решалась его задать. Но сейчас стены между нами рухнули, так что, возможно, Леви поделится этим.

– Максимально. Но, видимо, сегодня какая-то странная фаза луны, потому что он впервые за много лет вел со мной нормальный разговор. Это было странно. – Я оглядываюсь на Леви, когда он пожимает плечами. – Не знаю, что на него нашло, но выглядел он измученным. Я люблю его, но… не уверен, сможем ли мы когда-нибудь стать образцовыми отцом и сыном.

– Нет образцовых семей. У всех есть свои проблемы и странности, просто каждый с ними по-разному справляется, – бормочу я, пиная камушек на дороге.

И моя семья этому доказательство. Любой человек, который увидел бы нас со стороны, подумал бы: «Какая счастливая и красивая семья». Да, красивая снаружи, но с раковой опухолью внутри.

– Да, наверное, ты права. – Леви догоняет меня, переплетая пальцы наших рук.

Мы заходим на территорию моего дома, и я чувствую себя настоящей преступницей, как в каком-то кино про ограбление. Луна освещает часть двора и наши лица.

– Боже, нам не хватает только масок и перчаток, – шепчу я.

– Для чего? – спрашивает Леви тоже шепотом.

– Ну мы как будто совершаем ограбление. – Я жестикулирую руками.

– Тогда главная ценность этого дома уже давно украдена. Но, как порядочный гражданин, я решил вернуть ее на место. – Леви подмигивает мне, устанавливая лестницу.

Мое лицо краснеет, и я прикусываю губу, чтобы щеки не треснули от улыбки.

– Откуда ты нахватался этих фраз? Это были романтические фильмы или книжные романы?

– Это природный дар. – Он проводит ладонью по волосам, как модель на съемка какого-нибудь каталога модной одежды.

– Определенно, – вздыхаю я.

Леви приближается ко мне и проводит кончиком носа от моего подбородка до уха.

– Когда я тебя снова увижу? – шепчет он, когда его рука скользит под мою футболку и поглаживает поясницу. Кожа буквально поет сопрано от этого прикосновения. Леви пробегает пальцами по моему боку и перемещается на живот. Становится так жарко, что я удивлена, как футболка не сгорает от огня, исходящего от моей кожи.

– Не знаю, – отвечаю я, когда вспоминаю, как складывать буквы в слова.

– Будь готова завтра в это же время.

– Но…

 Его губы накрывают мои, пресекая все возражения. Наши языки сталкиваются, запуская волну трепета от пальцев ног до макушки. Леви прижимает меня к себе и запускает другую руку под футболку, очерчивая большим пальцем дугу моей груди. В животе нарастает томление, оседающее где-то внизу. Я провожу ладонью по бедру Леви, задевая кончиками пальцев его возбуждение, и с его губ срывается тихий стон.

Внезапное смущение накатывает на меня, и моя рука резко падает. Это странно, ведь во мне не было стеснения и неловкости, когда мы ставили эксперименты над силой трения у него в комнате. Но сейчас, ощущая, что я коснулась неизвестной территории его архитектурного каркаса, чувство неуверенности одолевает меня.

– Кхм… Мне кажется, у нас произошел небольшой конфуз прямо посреди моего двора с твоим… – я опускаю взгляд на его таз, – эм… инструментом?

Леви сотрясается от смеха. Я прикрываю его рот ладонью, заглушая звук.

– Тише!

Он берет мою руку в свою, переплетая наши пальцы.

– Бель, инструмент – это конечно очень оригинально, но у меня всего лишь член.

Мои глаза округляются, и жар приливает к щекам.

– Хорошо, твой член встал прямо посреди моего двора!

– Арестуют ли меня за это? – продолжает смеяться он. – В моей комнате это не было для тебя проблемой.

Я стою, открывая и закрывая рот, не зная, чем бить этот туз, брошенный мне в лицо.

– Туше, – принимаю я поражение.

– Эй, – он заправляет прядь волос мне за ухо, – все нормально. Ты к нему привыкнешь.

Новый приступ смеха вырывается из Леви, и в этот раз я присоединюсь к нему.

– Это все… достаточно необычно, понимаешь?

– Понимаю, – отвечает Леви. – И это делает происходящее между нами еще увлекательнее. И то, что я могу говорить вслух слово «член», не делает меня главным ловеласом Бристоля.

Да, но почему мне кажется, что он знает о сексе больше меня?

Думаю, мне нужно изучить этот вопрос и повысить свою сексуальную грамотность. Потому что, чувствую, что мы приближаемся в пикантной партии па-де-де⁸, элементов которой я не знаю.

– Хорошо, – соглашаюсь я. – Мне нужно идти.

– Может мы разобьем лагерь в твоем дворе? – жалобно стонет он.

– А потом мой папа его сожжет, – усмехаюсь я.

Я разворачиваюсь и ставлю ногу на ступеньку, когда Леви берет меня за руку.

– Напиши мне перед сном. – Он рисует уже родной символ на моей ладони.

– Обязательно.

Я поднимаюсь по лестнице и полностью открываю окно, которое оставляла приоткрытым. Как можно тише пролезаю и приземляюсь на ноги, стараясь даже не дышать. Единственное, что я слышу, – это слишком громкий стук своего сердца. Оглянувшись на окно, вижу все еще наблюдающего за мной Леви. Я отправляю ему воздушный поцелуй, закрываю окно и задергиваю шторы. Что ж, считаю, мой официальный первый побег прошел успешно…

– Аннабель? – Голос мамы разносится по комнате, и я подпрыгиваю на месте.

Дерьмо.

Считаю мой первый официальный побег полным фиаско.

Лампа на столе зажигается, освещая комнату мягким светом. Мама сидит на стуле за письменным столом. Как, черт возьми, я сразу ее не заметила? Она точно обладает какими-то магическими способностями.

– Мама? – произношу я сдавленным голосом.

– Да, это я. – Она улыбается, и мое напряжение немного отступает. – А ты точно моя дочь?

– Если верить тебе, то да.

– Где ты была, детка? – мягко спрашивает она, но я жду подвоха. Мама, конечно, добрая душа и спокойно реагирует на многие ситуации, но ее дочь только что залезла в комнату через окно. Посреди ночи. Думаю, это должно немного пошатнуть ее самообладание.

Я молчу, перебирая все возможные варианты в голове. И каждый из этих вариантов кажется до абсурда сумасшедшим. Мама встает и приближается, остановившись возле меня, касается ладонью моей щеки.

– Хотя можешь не отвечать. Как я и говорила: мамы всегда все знают. – Она целует меня в лоб. – Но будь добра, в следующий раз пользуйся дверью.

Я в шоке смотрю на нее, не веря своим ушам. Может это розыгрыш, и здесь есть скрытая камера?

– Ну что ты так смотришь? Я тоже когда-то была влюблена.

– Не знаю влюблена ли я…

– Ты впервые сбежала из дома, а до этого прогуляла школу. – Она хмурится. – Поверь мне, ты точно влюблена, я чувствую это. Ведь папа не всегда был таким, его работа и возраст берут свое. – Мягкая улыбка освещает черты ее лица.

Если бы мама могла выбрать себе вторую профессию, то однозначно стала бы адвокатом папы. Или адвокатом дьявола, что по сути одно и то же.

– И этот поцелуй, который я наблюдала, является точным подтверждением того, что ты влюблена.

Боже, если бы можно было провалиться сквозь землю, то я определенно хотела бы достигнуть ядра Земли и сгореть там от стыда.

– Спасибо, мама.

Она крепко обнимает меня, покачивая из стороны в сторону.

– Я очень люблю тебя, – шепчу я.

– И я люблю тебя.

Она отстраняется и направляется к выходу из комнаты. Открыв дверь, мама оглядывается через плечо с хитрой улыбкой.

– О… и еще кое-что. Скажи Леви, чтобы он держал свой… как ты там сказала? – Она задумчиво поднимает глаза в потолок. – Ах, да, инструмент. Пускай он держит свой инструмент подальше от нашего двора.

Я давлюсь своей слюной и задыхаюсь от кашля.

Мне срочно нужно в душ, чтобы смыть с себя этот позор столетия.