Loe raamatut: «Волкодав»

 
Одинокая птица над полем кружит.
Догоревшее солнце уходит с небес.
Если шкура сера и клыки что ножи,
Не чести меня волком, стремящимся в лес.
 
 
Лопоухий щенок любит вкус молока,
А не крови, бегущей из порванных жил.
Если вздыблена шерсть, если страшен оскал,
Расспроси-ка сначала меня, как я жил.
 
 
Я в кромешной ночи, как в трясине, тонул,
Забывая, каков над землёй небосвод.
Там я собственной крови с избытком хлебнул —
До чужой лишь потом докатился черёд.
 
 
Я сидел на цепи и в капкан попадал,
Но к ярму привыкать не хотел и не мог.
И ошейника нет, чтобы я не сломал,
И цепи, чтобы мой задержала рывок.
 
 
Не бывает на свете тропы без конца
И следов, что навеки ушли в темноту.
И ещё не бывает, чтоб я стервеца
Не настиг на тропе и не взял на лету.
 
 
Я бояться отвык голубого клинка
И стрелы с тетивы за четыре шага.
Я боюсь одного – умереть до прыжка,
Не услышав, как лопнет хребет у врага.
 
 
Вот бы где-нибудь в доме светил огонёк,
Вот бы кто-нибудь ждал меня там, вдалеке…
Я бы спрятал клыки и улёгся у ног.
Я б тихонько притронулся к детской щеке.
 
 
Я бы верно служил, и хранил, и берёг —
Просто так, за любовь! – улыбнувшихся мне…
…Но не ждут, и по-прежнему путь одинок,
И охота завыть, вскинув морду к луне.
 

1. Замок Людоеда

Отгорел закат, и полная луна облила лес зеленоватым призрачным серебром. Человек по имени Волкодав шагал через лес – с холма на холм, без троп и дорог, широким шагом, размеренным и неутомимым. Он не прятался. Не хоронился за деревьями, не избегал освещённых прогалин, не пригибал головы, хотя босые ноги по давней привычке несли его вперёд совершенно бесшумно. Связанные тесёмками сапоги висели у него на плече. На другом плече, держась коготками, сидел пушистый большеухий чёрный зверёк. Когда Волкодав перепрыгивал через валежины или нырял под нависшую ветку, зверёк, чтобы сохранить равновесие, разворачивал крылья. Тогда делалось видно, что это летучая мышь и что одно крыло у неё разорвано почти пополам.

Волкодав помнил эти места наизусть, как свою собственную ладонь. Он знал, что доберётся до цели прежде, чем минует полночь. Копьё покачивалось в его руке, блестя в лунном луче. Короткое копьё с прочным древком и широким, остро отточенным наконечником, снабжённым перекладиной, – на крупного зверя.

Останавливался он всего дважды. В первый раз – возле большой засохшей осины, что стояла у скрещения давно заброшенных лесных троп. Вытащив нож, Волкодав проколол себе палец и начертал на обнажённом, лишённом коры стволе священный Знак Огня – колесо с тремя спицами, загнутыми посолонь. Кровь казалась чёрной в холодном, мертвенном свете. Волкодав прижался к дереву обеими ладонями и лбом и постоял так некоторое время. Губы его беззвучно шевелились, перечисляя какие-то имена. Потом он снял заплечный мешок, положил копьё и ссадил Нелетучего Мыша на гладкое древко, осторожно отцепив от своей рубахи его коготки. Зверёк, однако, расставаться с ним не пожелал: подпрыгнув, привычно вскарабкался по одежде на прежнее место и устроился на плече Волкодава, крепко ухватившись зубами за толстую льняную ткань – на тот случай, если человек вновь попробует его отодрать. Волкодав покосился на него и молча полез вверх.

Достигнув первой ветки, он повис на руках, потом стал раскачиваться. Скоро ветка затрещала и обломилась под его тяжестью. Волкодав со звериной ловкостью приземлился в мягкую лесную траву. Упёрся коленом и переломил ветку на несколько частей. Ему не было дела до посторонних ушей, способных услышать хруст. Вновь вытащив из ножен тяжёлый боевой нож, Волкодав принялся расщеплять обломки. Вышел изрядный пучок лучины. Каждую щепку Волкодав смочил кровью из пальца, потом убрал их в кошель на поясе. Поднялся, поклонился дереву и зашагал дальше.

Второй раз он остановился, когда с высокого, крутого холма перед ним открылась деревня. Взгляд Волкодава мгновенно отыскал один из домов под низко нахлобученной земляной крышей – и больше не покидал его. Посередине крыши, возле охлупня, светилось отверстие дымогона. Когда-то, очень давно, в этом доме жил мальчик из рода Серого Пса. Жил от самого рождения и до двенадцати лет. На двенадцатую весну мужи рода должны были отвести его в мужской дом для испытаний, назвать мужчиной и, сотворив обряды, наречь новым именем. Не младенческим домашним прозванием, а настоящим именем, которое ни в коем случае нельзя открывать чужаку. Это имя будут знать только самые близкие люди. Да ещё жена, когда ему придёт время жениться. А прежде чем уводить его лесными тропами, собирались устроить пир, на котором должно было хватить места всем: и родне, и соседям, а может, даже и чужеземцам – сегванам кунса Винитария, поселившимся за поворотом реки…

Но именем мальчика так и не нарекли. Потому что в самый канун праздника наёмные воины кунса Винитария пристегнули мечи к поясам и напали на спящую деревню ночью, по-воровски. Как говорили, задуман был этот набег не ради пленников или наживы – ради захвата обжитых земель и устрашения окрестных племён. Явившись гостем, Винитарий устраивался в этих местах надолго…

Мальчик, сражавшийся как мужчина, остался в живых по дурной прихоти победителей. На него спустили собак, но злющие кобели, сколько их ни натравливали, рвать его так и не стали: подбегали, сердобольно обнюхивали и отходили прочь… Потом было хуже. Восемь неудачных побегов, четыре рабских торга, досыта унижений. И наконец строптивый щенок Серого Пса угодил в Самоцветные горы, в страшный подземный рудник…

В доме раскрылась дверь. Острые глаза Волкодава различили девичий силуэт, мелькнувший на фоне освещённого прямоугольника. Притворив дверь, девушка пошла по тропинке к берегу реки – туда, где, несмотря на поздний час, вился дым над крышей кузницы и раздавался мерный стук молотка. Волкодав мог бы поклясться: девка несла ужин кузнецу, припозднившемуся с работой.

Точно так же, как его мать когда-то носила ужин отцу…

Что за люди жили теперь в его доме? К кому спешила девчонка – к родителю, брату, жениху?..

Волкодав вдруг сел наземь, обхватил руками колени и, содрогнувшись всем телом, опустил на них голову. Нелетучий Мыш подлез под руку человека и, дотянувшись, крохотным язычком лизнул его в щёку. Волкодав судорожно вздохнул, широкая ладонь накрыла зверька, гладя мягкую шёрстку. Потом он выпрямился. На залатанной коже штанов остались два мокрых пятна.

Поднявшись, Волкодав поправил за плечами мешок, взял копьё и зашагал вниз.

Кузнец только-только успел взять в руки корзинку, принесённую юной невестой, когда дверь вновь заскрипела. Кузнец недоумённо обернулся – кого принесло некстати? – увидел вошедшего… и вмиг подхватил молот, а невесту оттолкнул назад, загораживая собой.

Человеку, стоявшему на пороге, пришлось нагнуться в дверях. Густые русые волосы, изрядно подёрнутые сединой, падали ниже плеч, схваченные на лбу ремешком. На худом, обветренном, как еловая кора, лице недобро горели серо-зелёные глаза. Горели, как показалось кузнецу, адским огнём. Нос у человека был перебит, по левой щеке, от века до челюсти, пролёг шрам, прятавшийся нижним концом в бороде. Грабитель, насильник, убийца?.. Всё, что угодно.

Незваный гость обшарил кузницу взглядом, словно бы не сразу заметив парня и девушку. Однако потом его взгляд скользнул по вскинутому в защитном движении молоту кузнеца. Скользнул и вернулся. И, каковы бы ни были первоначальные планы пришельца, он тотчас о них позабыл. Он медленно поднял руку и протянул её к молоту:

– Дай сюда.

Низкий, сдавленный голос мог вогнать в дрожь кого угодно. Как повёл бы себя кузнец, окажись они с Волкодавом один на один, неизвестно. Но за спиной у него всхлипывала от ужаса веснушчатая девчонка-невеста, и он только покрепче перехватил дубовую рукоятку:

– Поди вон!

– Дай сюда, – повторил Волкодав на языке сегванов, не двигаясь с места. – Это не твоё.

– Поди по-доброму! – оправившись от первого испуга, огрызнулся кузнец. Он ведь разглядел, что перед ним был не кунсов подручный. И не наёмник из тех, что бродили из замка в замок, не брезгуя лёгкой добычей, когда та шла в руки. К тому же ночной гость, судя по всему, был один, и кузнец, первый парень в деревне, несколько осмелел. Неужто не оборонит себя и подругу?

Но Волкодав шагнул вперёд, и кузнец полетел в сторону, так и не поняв, с какой стороны пришёлся удар. Девчонка вскрикнула, метнулась к нему и обняла в жалкой попытке отстоять любимого от расправы. Однако Волкодаву больше не было дела ни до девушки, ни до парня. Нагнувшись, поднял он молот, которым его отец столько лет ковал лемехи и серпы. На наковальне и теперь лежал недоделанный серп. Волкодав отодвинул его в сторону, положил на наковальню своё копьё и примерился молотом к блестящему наконечнику. Он даже не оглянулся, когда кузнец зашевелился возле стены, а потом, цепляясь за руку невесты, выскочил наружу.

Спустя немного времени к кузнице с вилами и топорами собралась половина деревни. Не забыли и колдуна, прихватившего горшочек живых углей и пучок трав, любимых Богами – изгонять злого духа, если незваный гость и вправду окажется таковым.

Ударов молота больше не было слышно, но незнакомец находился всё ещё там. За дверью негромко звякал металл – похоже, он перебирал инструменты. Люди начали поглядывать друг на друга и на безобразно распухшую челюсть кузнеца: почему-то никому не хотелось входить в кузницу первым. Но тут дверь растворилась сама, и Волкодав встал на пороге – чёрный силуэт, охваченный сзади жаркими отсветами из горна. Луна, светившая сбоку, не озарила лица, лишь зажгла в глазах бледное пламя. Люди начали перешёптываться. Волкодав не спеша обвёл их взглядом и вдруг спросил по-сегвански:

– Кто живёт в замке за поворотом реки?

Иные позже клялись, что его голос порождал эхо. Несколько мгновений прошло в тишине, потом кто-то ответил:

– Благородный кунс Винитарий…

А из-за спин прозвучал озорной мальчишеский голос:

– Людоед!..

Ибо никакая сила не удержит дома мальчишек, когда отцы и братья бегут куда-то с оружием. И никакая сила не воспретит им лишний раз выкрикнуть прозвание грозного кунса, за которое, услышь только стражники, в лучшем случае ждала жестокая порка.

Огонь ярче прежнего вспыхнул за спиной Волкодава. Непроглядная тень шарахнулась по траве, глаза засветились. Люди подались ещё на шаг назад. Когда же Нелетучий Мыш забрался по волосам на голову Волкодаву, угрожающе развернул крылья и зашипел, – деревня бросилась наутёк. Исчез даже колдун. Он был мудр и понял раньше других: против этого духа не помогут ни угли, ни священные травы.

После молодой кузнец всё-таки вернулся в опустевшую кузню, заново раздул горн и осмотрел своё имущество. Всё было на месте, кроме старого-престарого молота. Они долго гадали вместе с невестой, что бы это значило.

Кунс Винитарий появился у Серых Псов в конце лета. Он прибыл на потрёпанном боевом корабле и сошёл на берег во главе трёх десятков суровых, обветренных мореходов. Он рассказал Серым Псам, что пришёл с миром. Он искал новую родину для своего племени. На праотеческом острове делалось всё невозможнее жить из-за медленно расползавшихся ледников.

Серых Псов не удивили подобные речи. Венны знали, что островным сегванам последние сто лет в самом деле приходилось несладко. Даром, что ли, они всё больше переселялись на материк. Горе, когда внуки селятся не там, где умерли деды! Посовещавшись, Серые Псы указали светловолосому кунсу ничейные земли на том берегу Светыни. Страна веннов кончалась по сю сторону. А до страны сольвеннов на западе было ещё далеко.

Винитарий сердечно благодарил за ласку…

Откуда было знать Серым Псам, что островное племя давно уже прозвало своего заботливого вождя Людоедом…

Волкодав стоял в тени густых ив и смотрел через реку на замок, возвышавшийся над крутым, обрывистым берегом. Он хорошо видел комесов – дружинных воинов Людоеда, разгуливавших туда-сюда по бревенчатому забралу. Он знал: им его не разглядеть. Ещё он видел, что хозяин был дома. Над остроконечной кровлей лениво трепыхался флаг. Тот самый флаг, что долгих одиннадцать лет снился ему во сне.

Сняв заплечный мешок, Волкодав опустил его наземь. Нелетучего Мыша при нём больше не было. Некоторое время назад Волкодав оставил его у входа в пещеру, где под потолком гнездились его соплеменники. Зверёк отчаянно верещал и пытался бежать за человеком, с которым привык чувствовать себя в безопасности, но Волкодав ушёл не оглядываясь. Может быть, Нелетучий Мыш и сейчас ещё полз по его следу, плача и путаясь в траве короткими лапками. Волкодав прогнал эту мысль прочь.

Порывшись в мешке, он вытащил лепёшку, размахнулся и забросил её далеко в воду. Если комесы заметят всплеск, пусть думают – рыба играет. В роду Серого Пса не было принято обижать Светынь, праматерь-реку, оставляя её без приношения. И уж в особенности когда затевалось что-нибудь важное. Стащив с плеч рубаху, Волкодав положил её поверх мешка и оставил лежать. Может, пригодится кому. Привязал своё копьё к запястью петлёй, чтобы не потерялось. Без плеска вошёл в воду и нырнул прежде, чем его могли увидеть со стен.

Плыл он в основном под водой, лишь изредка поднимаясь к поверхности. Помогая ему, Светынь гнала мелкие волны: поди различи мелькнувшую голову среди ряби, в неверных бликах лунного света…

Вынужденный осторожничать, Волкодав плыл долго, но наконец высокий береговой обрыв укрыл его от глаз ночных сторожей. Тогда он вынырнул и бесшумно двинулся вдоль берега. В каждой крепости, стоящей близ озера или реки, непременно имеется потайной водовод. В ином случае крепость не обязательно и штурмовать. Достаточно осадить, и рано или поздно она падёт сама, не вытерпев жажды.

Волкодав знал, в каком месте под берегом находился водовод, тянувшийся внутрь замковых стен. Если человеку непременно нужно что-либо выведать, он это выведает. Дай только время.

Достигнув приметной каменной россыпи на берегу, Волкодав начал нырять и с пятой или шестой попытки нащупал устье подземного хода. Вынырнув, он глубоко вдохнул и выдохнул несколько раз. Потом снова наполнил лёгкие воздухом – и ушёл вниз.

«Мама, беги! – Серый Пёс двенадцати лет от роду подхватил с земли кем-то брошенную сулицу и кинулся наперерез молодому комесу, выскочившему из-за амбара. – Мама, беги!..»

Бывалый воин не глядя, небрежно отмахнулся окровавленным мечом. Однако молокосос оказался увёртлив. Меч свистнул над русой головой, не причинив вреда, мальчишка метнулся под руку сегвана, и тонкое, острое жало сулицы воткнулось тому в лицо, как раз под бровь.

«Мама, беги…»

Когда его взяли, брат того комеса сам натравливал на мальчишку собак. И яростно спорил со своим вождём, но Винитарий остался твёрд и прикончить избитого пленника не позволил. На счастье, сказал он. На счастье.

Замок Людоеда строили толковые мастера. Нечего было и надеяться одолеть весь ход до конца, не встретив препоны. И точно, вскоре вытянутые руки Волкодава коснулись железной решётки, между прутьями которой не смог бы протиснуться человек. Волкодав подёргал их. Ни один прут не поддался. Тогда он наудачу обхватил ладонями средний, упёрся ногами и налёг что было силы. В руднике он вращал тяжёлый ворот, поднимавший воду из подземной реки. Предельное усилие мигом сожгло остатки воздуха в груди, но наконец прут поддался и со скрипом вышел из гнёзд – сперва одним концом, потом и обоими. Путь был расчищен, но Волкодав, повернувшись, рванулся назад, за новым глотком воздуха. В тоннеле вполне могли встретиться другие решётки или ещё что-нибудь не лучше. Стоило ли рисковать?

Отдышавшись, он снова нырнул и, миновав решётку, быстро и осторожно поплыл вперёд, обшаривая рукой каменный свод над головой. Оказавшись, по всем расчётам, внутри замковых стен, он стал ожидать появления впереди слабого пятнышка света, которое означало бы, что колодец недалеко. Замок был невелик, но пятнышко не появлялось. Волкодав не удержался от мысли о незадачливых мстителях, многие сотни которых в разные времена сложили головы кто за тридевять земель от цели, а кто и на самом пороге. Сколько их приходилось на каждого из тех, о чьей мести потом сложили легенды? А ведь всем небось думалось: ну уж нет, со мной-то этого не произойдёт, не имеет права произойти…

Лёгкие начали мучительно гореть. Волкодав понял, что не успеет вернуться назад, и решил: застряв здесь, его мёртвое тело по крайней мере отравит Людоеду колодец. Он ещё быстрее заработал ногами – не мог же этот тоннель, в самом деле, тянуться бесконечно. Как вдруг, совершенно неожиданно, его рука пробила поверхность воды. Волкодав мгновенно отдёрнул её. Близость воздуха сделала удушье нестерпимым. Всё-таки Волкодав пересилил себя и медленно, очень медленно приподнял голову над водой.

Он хорошо видел в темноте. В руднике никто не заботился о том, чтобы у рабов было достаточно света. Он без труда различил каменные ступени и колесо с толстой заржавленной цепью, уходившей в какую-то трубу, и понял, куда его занесло.

Плох тот замок, из которого не предусмотрено тайного выхода, а лучше – нескольких. Цепь, намотанная на колесо, по всей видимости, поднимала решётку. А тоннель был как раз такой длины, чтобы выплыть, не задохшись, наружу. Значит, водовод мог служить и для отправки гонца, и для спасения драгоценной жизни хозяина. Занятно. И уж вряд ли о нём в замке знали все. Скорее, лишь самые приближённые.

Тоннель вёл дальше, теперь уже явно к колодцу, но Волкодав в него не полез. Гораздо больше шансов незаметно проникнуть в замок подземельями, чем через двор. Всякое подземелье когда-нибудь открывают. Не в эту ночь, так на следующую. Или через неделю. Он подождёт. Он умел ждать.

Выбравшись из воды, Волкодав тщательно отжал волосы и штаны, чтобы не выдать себя мокрыми следами или случайным шлёпаньем капель. Отвязал копьё от руки и двинулся вперёд по узкому каменному коридору.

Довольно скоро путь ему преградила тяжёлая дубовая дверь. Запертая. Ну конечно. Тайный лаз и должна отделять от остальных подвалов ничем не примечательная, но надёжная и постоянно запертая дверь. Если её не удастся открыть, придётся вернуться в тоннель и попробовать колодец. Так что лучше бы удалось.

Волкодав не обнаружил на двери ни ручки, ни скважины для ключа и не очень этому удивился. Ещё не хватало в суматохе поспешного бегства разыскивать запропастившийся ключ. Между прочим, это говорило ещё и о том, что дверей на его пути вряд ли окажется много.

Как же она открывается?

Толстые доски были прошиты множеством бронзовых заклёпок. Три из них при сильном нажатии чуть-чуть подались под пальцами. Волкодав прижался к двери ухом: всё тихо. Он начал нажимать заклёпки по очереди, в разном порядке. Ничего не происходило. Тогда он придавил две заклёпки руками, а третью – головой. Глубоко внутри стены тотчас зажурчала вода, наполнявшая какой-то сосуд. Дверь вздрогнула и поехала в сторону. Судя по всему, её не открывали очень, очень давно: раздался отвратительный визг. По мнению Волкодава, на этот звук должна была сбежаться половина комесов. Но когда он с копьём наготове выглянул в открывшийся коридор, там не было ни души. Лишь где-то за поворотом тускло чадил факел, вставленный в скобу на стене.

Дверь за спиной Волкодава начала закрываться. Тайный ход сам заботился о том, чтобы сохранить себя в тайне. Волкодав не стал тратить время на разгадывание заклёпок с другой стороны. Возвращаться не придётся.

Сперва он почувствовал запах. Так мог бы пахнуть мертвец, пролежавший десяток лет в могиле и притом одолеваемый болезнями и телесными нуждами. А раз так, заключил Волкодав, запах исходил от живого. Стало быть, за поворотом коридора находился скорее всего узник. И миновать его не удастся.

Какой-нибудь свихнувшийся в долгом заточении бедолага, который при виде нежданного посетителя завопит так, что на его вопли уже точно сбежится стража, прохлопавшая скрежет двери…

Жизнь давно отучила Волкодава задумываться при виде подобных препятствий. Если сумасшедший откроет рот для крика, он оглушит его прежде, чем тот издаст хотя бы звук. А не будет другого выхода, так и проткнёт. Небось тот не много от этого потеряет. Волкодав шагнул за поворот.

Строитель, отменно позаботившийся о безопасности замка, почему-то забыл устроить в нём какие следует темницы и пыточные застенки. Похоже, Людоеду пришлось оборудовать их уже потом, на скорую руку. У стены коридора стояла железная клетка, служившая, насколько можно было судить, и тем и другим. В клетке неподвижно лежал немыслимо худой человек, закованный в цепи. Тёмные глаза смотрели прямо на Волкодава, и тот сразу понял, что перед ним был не сумасшедший. Неподалёку от клетки в стене коридора виднелась ещё одна дверь: следы в пыли говорили о том, что она вела наружу. Волкодав осторожно двинулся вперёд, мимо клетки, но тут узник заговорил.

– Уважаемый… – чуть слышно произнёс он по-сегвански, и Волкодав запоздало сообразил, что обитатель клетки был слеп. Зрячий сразу смекнул бы, на каком языке к нему обращаться. – Мне кажется, ты прибыл снаружи, – продолжал узник. – Ты крадёшься, как кот: значит, ты не гонец, которого ждал бы Винитарий. Скажи, юноша, какое время года теперь на земле?

– Весна, – неожиданно для себя ответил Волкодав. Узник безошибочно распознал едва заметный акцент и перешёл на его родной язык, язык племени веннов.

– Весна… – повторил он и вздохнул. – Черёмуха цветёт, наверное.

Тело его было одной сплошной раной повсюду, где его не прикрывали вонючие тряпки. Усеянная язвами кожа туго обтягивала рёбра, чуть-чуть вздрагивая против того места, где полагалось быть сердцу. Он заговорил снова:

– Сделай мне ещё одно благодеяние, юноша. Прикончи меня. Это тебя не затруднит и не задержит…

Что ж, Волкодаву приходилось видеть искалеченных воинов, умолявших товарищей подарить им скорую смерть. Одного такого он два дня тащил на плечах, не слушая ни проклятий, ни просьб.

Он заметил, как что-то насторожило слепого, а в следующий миг и сам различил неторопливое шарканье башмаков. Потом в дверной замок с той стороны всунули ключ. Волкодав отступил обратно за угол ещё прежде, чем дверь начала открываться. Дальнейшее зависело от того, пожелает ли узник выдать его. Волкодав предпочёл бы до последнего не поднимать шума.

А что, если в подземелье пожаловал сам Людоед?..

Нет, на это надеяться глупо, столько везения сразу попросту не бывает. И потом, вряд ли Людоед пришёл бы один. Хотя…

– Хозяин велел спросить тебя ещё раз, – долетело из-за угла. Голос принадлежал не Людоеду. Говоривший явно не привык к долгим беседам. Зато привык к ежедневной выпивке и обильной, жирной еде. Дверь громко лязгнула, закрываясь.

– В который уже раз ты приходишь сюда, – с бесконечной усталостью отозвался человек в клетке. – Мог бы и запомнить, что я всегда тебе отвечаю.

Что-то стукнуло об пол, и вошедший хмыкнул:

– С вами, волшебниками, никогда наперёд не знаешь.

Волкодав беззвучно вышел из-за угла. На низкую скамейку рядом с клеткой усаживался человек в капюшоне, надвинутом на лицо. Завязки кожаного передника едва сходились на мясистой спине. Нагнувшись, он вынимал из деревянной коробки орудия своего ремесла. Он испуганно вскинулся только тогда, когда Волкодав прислонил своё копьё к стене, нарочно лязгнув наконечником. В роду Серого Пса полагали зазорным бить в спину. Даже людоедов. Или палачей.

У палача висел на поясе широкий тесак, оружие мясника. Мускулистая рука метнулась было к нему, но слишком поздно. Пальцы Волкодава сдавили и смяли его горло. Палач забыл про тесак и попытался разомкнуть эти пальцы, потом перестал дёргаться и обвис. Волкодав разжал руки. Тяжёлое тело мешком соскользнуло на пол и осталось лежать с неестественно вывернутой шеей. Волкодав нагнулся и срезал с пояса мёртвого большую связку ключей.

– Если хочешь, я расскажу тебе, как пробраться в сокровищницу, – послышалось из клетки. – Только заклинаю тебя твоими Богами, юноша… выполни мою просьбу. После его шеи моя не покажется тебе слишком толстой…

Волкодав опустился на корточки перед решётчатой дверцей и принялся подбирать ключ.

– Лучше расскажи, – проворчал он, – как найти Людоеда.

Он не ждал вразумительно ответа, но узник откликнулся тотчас.

– Ты найдёшь его на самом верху, в опочивальне… если, конечно, сумеешь пройти туда. Сегодня кунсу подарили рабыню, и он, должно быть, уже встал из-за стола.

Третий или четвёртый ключ щёлкнул в замке. Дверца повернулась на отроду не мазанных петлях.

– А не врёшь? – буркнул Волкодав. – Тебе-то почём знать.

– Я сказал правду, – ответил узник и запрокинул голову, подставляя тощую, в струпьях, грязную шею. Волкодав мельком глянул на неё и на то, как пульсировали под кожей набухшие жилы. Его народ считал смерть удавленника нечистой. Бедняга, знать, дошёл до предела, если его устраивала и такая. Волкодав молча взял иссохшую руку узника – тот дёрнулся от прикосновения – и отомкнул кандалы, угадав ключ сразу и безошибочно. Он хорошо знал, какими ключами они запирались. Если он и удивился чему, так разве только прекрасной форме кисти и длинным пальцам – с вырванными, впрочем, ногтями.

– Спасибо, юноша, – прошептал узник растроганно. – Так, значит, я умру не в цепях…

На это он явно не рассчитывал.

– В том конце коридора есть дверь, – сказал ему Волкодав. – У тебя, верно, хватит ума отыскать заклёпки, на которые надо давить. Дальше будут ступеньки и тоннель с водой. Набери побольше воздуха, ныряй и плыви влево. Там решётка, но средний прут я выломал. Потом почти сразу река. Хочешь жить, вылезешь.

Для него это была очень длинная речь. Он поднялся и, забрав копьё, ушёл в дверь, сквозь которую явился палач. Он уже не слышал, как узник, ощупывая бессильной рукой растворённую дверцу клетки, чуть слышно пробормотал:

– Я знаю… Я выстроил этот замок…

Волкодав крался переходами спящего замка и думал о том, почему палачи всех известных ему стран отправлялись терзать свои жертвы, как правило, по ночам. Должно быть, затем, чтобы пресветлое Солнце, всевидящее Око Богов, не прозрело непотребства даже сквозь толщу каменных стен. Он не встречал ещё ни одного палача, который не был бы трусом.

Правду сказать, каменными в доме Людоеда были только подземелья, основания защитных стен да подклет. Всё остальное было сработано из добрых дубов, украшавших когда-то родные холмы Волкодава.

Скоро окончится срок их тягостного служения… Время от времени Волкодав извлекал из поясного кошеля осиновые лучинки и всовывал их куда мог, в любую щель между брёвнами. Лучинки были мокрыми, следы крови на них расплылись и стали почти не видны. Ничего. Сделать своё дело им это не помешает.

Никто так и не преградил Волкодаву дорогу. Всего нескольких воинов встретил он, поднимаясь наверх. Трое были сегваны, единоплеменники Людоеда. Остальные – наёмники, сами давно позабывшие, какой народ породил их себе на позор. По мнению Волкодава, спрятаться от них не сумел бы разве что младенец. А уж на него за последние одиннадцать лет кто только не охотился…

Дважды он миновал что-то вроде молодечных, где спали мертвецким сном славно повеселившиеся комесы. Оба раза Волкодава брало искушение наклонить масляный светильничек или подправить факел таким образом, чтобы огонь смог добраться до стенных занавесей. Оба раза он отказывал себе в этом и неслышно скользил дальше. Преждевременный переполох его никак не устраивал.

Ещё он думал о том, с какой стати палач назвал человека в клетке волшебником. Если Волкодав вообще что-нибудь понимал, справному чародею давно следовало бы умчаться на другой конец света, предварительно рассчитавшись с обидчиком и раскатив замок по брёвнышку. Хотя как знать – вдруг на него сразу надели оковы, а потом долго не давали воды? Поди поколдуй, когда скованы руки и хочется пить.

Стало быть, волшебники тоже иногда попадают впросак. Совсем как обычные люди. Ну не колдовством же, в самом деле, скрутил его Людоед…

Теперь пленный чародей, скорее всего, уже плыл по реке. Вот где воды сколько угодно…

А что, если Людоед в самом деле баловался колдовством? А что, если он с самого начала знал о появлении Серого Пса и дал ему проникнуть так далеко лишь затем, чтобы перехватить на самом пороге?

Волкодав запретил себе думать об этом. Так охотник, собравшийся в лес, изо всех сил гонит мысль о медведе.

Он вынул из кошеля последнюю щепку и вогнал её между нижними венцами стены. Чем бы ни кончилось дело, этой силы Людоеду не одолеть. Нет от неё ни оберега, ни обороны. Только Боги могут остановить её, а больше никто. Так что если кунс Винитарий ещё не выучился летать…

Перед Волкодавом был узкий винтовой всход. Он вёл вверх. Волкодав прикинул высоту башни, какой он видел её с реки. Всход наверняка был последним. Волшебник сказал – наверху. Значит, близка дверь и – можно не сомневаться – стражник перед дверью опочивальни.

Пронзительный девичий крик, донёсшийся сверху, и почти сразу скрип половиц под переминающимися сапогами сказали Волкодаву, что он не ошибся.

И ещё. Даже если Людоед вправду умел колдовать, сейчас он был явно занят другим.

Волкодав пошёл вверх по всходу. Он знал, как уговорить не скрипеть любые ступени, даже самые голосистые.

Девушка наверху опять закричала – долгим, отчаянным криком. Волкодаву не раз приходилось слышать такой крик. Он скользил вперёд, забираясь всё выше. Он очень рассчитывал увидеть воина прежде, чем тот увидит его. Пригнувшись, одолел он последний виток всхода и выпрямился во весь рост.

Перед ним, в десятке шагов, виднелась широкая спина стражника, обтянутая кожаной курткой. Из-под нижнего края куртки торчала кольчуга. Приникнув к двери, воин пытался то ли подсмотреть, то ли подслушать, как там, внутри, развлекался его хозяин.

Волкодав негромко постучал согнутым пальцем по внешней стене. Стражник вздрогнул и обернулся. Он даже не схватился за меч, будучи вполне уверен: кто-то из старших застал его на месте преступления и сейчас учинит разнос.

Тяжёлый нож, брошенный Волкодавом, по рукоять вошёл ему в глаз.

Прыгнув вперёд, Волкодав подхватил начавшее падать тело, потихоньку опустил его на пол и высвободил нож. Потом осторожно примерился к двери плечом. Так и есть: заперто.

Кунс Винитарий, крупный светлобородый мужчина, стоял возле ложа, наматывая на кулак тугую волну смоляных шелковистых волос. У его ног на полу извивалась нагая рабыня – пятнадцатилетняя красавица с нежным, нетронутым телом и повадками дикой кошки. Сапог Винитария давил ей в поясницу, рука тянула за волосы, заставляя тоненькое тело беспомощно выгнуться. Людоед смотрел на неё сверху вниз, как на лакомое блюдо, только что поданное к столу.