Tsitaadid raamatust «Ода близорукости (сборник)»

* * *

Боже, Боже, это что же,

все вокруг — меня моложе:

даже этот, даже тот!

И к чему же всё идёт?

СЕГОДНЯ Сегодня мамы моют рамы,

А также стёкла и полы,

И мясо жарят сверх программы,

И алчут мужней похвалы.Сегодня папы ищут шляпы,

Ребят скликают по дворам

И в зоопарк ведут за лапы —

От мам подальше и от рам.А я, отнюдь не мывши пола,

Детей напичкав как-нибудь,

С утра спрягаю три глагола:

Удрать, сбежать и улизнуть.Я покидаю поле брани,

Родного мужа не бужу,

С пустой авоською в кармане

Я на свободу ухожу:Парить в толпе, глазеть на храмы,

Дышать облезлою весной

И за невымытые рамы

Терзаться вечною виной.

* * * Все стихи — о любви.

Все стихи — о смерти.

Нету тем других,

уж вы поверьте.Попадаются, правда,

стихи о стихах:

на полях набросанные,

впопыхах.

* * * Как же внятны твои письмена,

Как просты пиктограммы:

Вон стоит иероглиф «луна»

В верхней четверти рамы.Вдоль ограды густого литья,

Проступая из мрака,

Вон бегут иероглиф «дитя»,

Иероглиф «собака».Вот сидит иероглиф «она»,

«Он» садится напротив.

За окном иероглиф «луна»

Меркнет, тучку набросив.И чернеют сухие глаза

Над губами сухими,

И горит иероглиф «нельзя»

На столе между ними.

- Такой был мальчик жалостливый!

Ничего, прошло.

* * *

Говорят, и говорят, и говорят,

и сверлят без передышки, и бурят,

и в ночи, уже раздевшись, говорят,

и в дверях, уже одевшись, говорят.

Вот министр просвещенья говорит:

— Слишком много просвещенья, — говорит.

А министр освещенья говорит:

— Эта лампочка сейчас перегорит.

Вот министр обороны говорит:

— Принеси мне в жертву сына, — говорит. —

Да молитвами зазря не беспокой,

Ведь бывает, что и выживет какой.

А вон тот уж так красиво говорит:

— Я ж люблю тебя, чего ты! — говорит. —

Я ж как сорок тысяч братьев! — говорит.

Только он над мёртвым телом говорит.

А ещё они друг дружке говорят:

— Ваши речи — Богу в уши! — говорят.

— Бедный Бог, — ему тихонько говорю, —

Я тебе на Пасху плеер подарю.

ДОРОЖНАЯ ШЕПТАЛКА

Господи Боже,

по небеси

наш самолётик

перенеси:

сначала туда,

потом обратно.

Не урони,

поставь аккуратно.

* * * Что они делали на Элевсинских мистериях?

Что там лежало в закрытом таинственном коробе?

Хоть расшибись, не дошло никакого свидетельства,

Даже рабов посвящали, а мы не сподобились!Древней дразнилкой звучат нам слова посвящения:

«Вот, я постился, питьём причастился Деметриным,

Что мной из короба взято — на место положено,

Чем занимался — о том говорить не положено».Знали же все без изъятья: метэки и граждане,

Знали в Афинах, на Самосе знали, на Лесбосе,

Хоть бы один нацарапал на глине записочку, —

Нет! сговорились, ей-богу, как дети дворовые.Этих, мол, примем и тех: шахматиста носатого,

Длинного примем и рыжего, если попросится,

Даже очкарика примем, — и только с потомками

Самой своей интересной игрой не поделимся.Это нарочно они! Чтоб, куда ни заехали,

Всё нас тянуло обратно, к той старой песочнице:

Что за секреты зарыли вы, тени лукавые?

Что вы там делали, на Элевсинских мистериях?!

Выбор нелёгок: инь или ян,

платье или штаны?

Господи, я не владею сердцами,

я и своё-то теряла сто раз,

только хрущёвок глухими торцами,

светом из окон, слезами из глаз.