Арка Новой Голландии

– Ну, что же ты кричишь на всю тихо спящую мою коммунальную квартиру? Пожалуйста, сейчас открою, только не волнуйся так.

Он встал, неторопливо и размеренно подошел к двери, легко открыв ее, нажатием какого-то маленького и неприметного рычажка. Она тут же, не произнеся больше не слова и не оглядываясь, устремилась в пустоту темного коридора, где сумела, к превеликому своему счастью, справиться с входной дверью самостоятельно и навсегда ее громко захлопнуть за собой. Стремглав она неслась вниз по отвратительной лестнице, такой же затхлой, как и его проклятое чердачное жилище, затем бежала по любимой с детства набережной реки Мойки, которую, кажется, возненавидела в то раннее утро. Возненавидела всей своей душой, возненавидела навсегда. А высокие дома, спящие, великолепные особняки, замершие по двум сторонам реки, как всегда надменно отражались в спокойных и безучастных, дремлющих водах. Они величественно, безразлично и безмолвно взирали на нее, сумасшедшую, взбалмошную и безнравственную девчонку, взирали так, как теперь, видимо, на нее будет смотреть весь мир. И ей стало казаться, что молчанием своим они ее укоряют, и, быть может, навсегда отвергают, выбрасывают из охраняемого ими пространства.

Познавшая впервые отвращение к самой себе, она неожиданно, словно споткнувшись, и пытаясь сохранить покидающее ее равновесие, молниеносно остановилась возле Юсуповского дворца, замерла и, вдруг… рассмеялась. Громко, во весь голос, нарушая тишину безлюдного и чистого утра:

– Ох, я же даже не знаю, как его звали. Нет, нет, нет! Не было этого! Приснилось, придумалось, пригрезилось… Все, что угодно! Только пусть этого не было со мной! Не было, не было, не было… – не переставая, повторяла она вслух, как магическое заклинание, в которое сама начинала верить в то раннее утро, которое встретила на пустынном берегу Мойки.

Глава 3

Тихо закрыв за ней дверь своей комнаты, сразу ставшей вновь пустой и окончательно заброшенной, он неторопливо подошел к большому окну, и отдернул, висевшую на нем, старую, пыльную штору. Спустя долгую, показавшуюся напряженной, минуту она стремглав выбежала из парадного подъезда и быстро, быстро, не оборачиваясь, пошла вдоль Мойки в сторону Исаакиевской площади. Она удалялась столь стремительно, будто совершенно ничего не оставила позади себя – ни упоения, ни сожаления, ни воспоминания. Сергей задумчиво и безотрывно смотрел ей вслед, смотрел до тех самых пор, пока девушка не исчезла за плавным поворотом набережной, где река, изгибаясь, проплывала под Поцелуевым мостом. Но ему все продолжало казаться, вопреки реальной невозможности, что он слышит звонкий, разгневанный стук ее высоких каблучков о видавший виды, равнодушный серый асфальт мостовой. Так он простоял задумчиво у окна, какое-то время, долгое ли, короткое, и сам не понял. Затем тихо, но ясно вслух произнес:

– Дай, Господи, мне тебя еще, когда ни будь встретить… – сказанные слова, казалось, полностью заполнили пространство его небольшой комнаты и перетекли в пространство его будущей жизни, которую предстояло прожить. В одиночестве?

– Только не навсегда, только вернись, ну хоть не сегодня, не завтра, но все же вернись, – повторял мужчина вслух снова и снова, глядя сквозь мутное, давно не мытое стекло окна на совершенно безлюдную в столь ранний час набережную.

Постояв еще какое-то время у окна, продолжая думать о ней, Сергей начал неторопливо, словно по инерции готовить традиционный свой нехитрый и непритязательный завтрак. Вчерашний чай, который они пили вместе, еще так недавно, что он, казалось, сохранял тепло минувшей ночи, два подогретых на чугунной бабушкиной сковороде бутерброда с почти засохшим сыром, купленным несколько дней тому назад, до встречи с ней, теперь казалось в другой жизни, навсегда миновавшей. Он, молча и задумчиво, покачал головой, словно продолжая вести с самим собою какой-то неслышный никому диалог, продолжая что-то обдумывать, ведомое лишь ему одному. Равнодушно позавтракав, долго, тщательно и неторопливо одевался в любимую и привычную серую рубашку в мелкий рубчик, затем старательно повязывал перед старым, видавшим виды, зеркалом темно-синий галстук и надевал строгий темный костюм, явно ставший давно окончательно немодным. Словно и не стояло нестерпимо жаркого лета на улице, словно и не было в его жизни этой страстной, незабываемой, прекрасной и сумасшедшей ночи, внезапно налетевшей и перевернувшей его жизнь. Его зеркальное отражение было точно таким же, как и вчерашним утром, таким же, как и во все прошлые дни. Внешне все оставалось, казалось, как всегда и абсолютно ничего не изменилось.

– Неужели такое существует? Может быть, это и есть то, что писатели и многие люди называют любовью? Во всяком случае, со мной такого раньше не случалось никогда, – подумал он, удивившись собственным мыслям, допускавшим неизведанное им никогда ранее романтическое чувство в свою жизнь, чувство, в существование которого он собственно никогда и не верил.

Выйдя из дома, Сергей, не спеша, направился к Театральной площади, правда, не тем путем, что обычно, а отчего-то, изменив сложившейся многолетней привычке, пошел по той улочке, что шел сегодняшней ночью, с ней. Он проходил мимо старинных домов с эркерами, скульптурными бюстами и мраморными вазами, спрятавшимися в неглубоких стенных нишах, проходил мимо тех домов, которые она внимательно рассматривала так недавно. Вновь шел там, где всего несколько часов тому назад гулял с ней, еще не ведая, что их ждет впереди эта чудная, неповторимая ночь, перевернувшая его устоявшуюся, спокойную и неторопливую жизнь. Но, как ни странно, ему совсем не было жаль происшедшей утраты былых своих представлений и привычек. Охватывало его лишь беспокойство по поводу некоторого непонимания того, когда они вновь встретятся, когда, наконец, вновь будут вместе. А то, что будут, непременно будут, сомнения не возникало, ибо без нее он не мог представить себе дальнейшей жизни. Оставалось лишь терпеливо ждать того, что, обязательно, произойдет, поскольку ничего другого просто быть не может. Ни что другое теперь уже невозможно.

– Почему она так ушла? Отчего? Ведь все было так хорошо. Может быть, я ее чем-то обидел и сам того не понял? Не спросила даже, как меня зовут, не попрощалась. Зачем-то раскричалась на всю квартиру, – так размышлял он, направляясь к трамвайной остановке. И явно, не смотря на прилагаемые старания, был не в силах понять сути ее необъяснимого, резкого ухода.

В тот день прошло несколько томительных для него рабочих часов, за которые он, молодой, и как все считали, перспективный ученый, занимающийся не простыми проблемами, по выработавшейся привычке достаточно много всего успел сделать. Потом прошло несколько дней, на протяжении которых он с нетерпением ожидал ее прихода, а затем и долгих недель, мучительно перетекших в месяцы. И постепенно напряжение того первого времени, когда он продолжал непоколебимо и настойчиво верить, что она вернется, ну, хоть, если не к нему, то уж к Арке Новой Голландии придет, ведь бывает же там, сама говорила, пронеслось мимо него, миновало и исчезло. Постепенно притупилась испытываемая им острая боль, вызванная ее исчезновением, но не покинула его глухая тоска, ставшая привычной, как и теплящаяся вера в ожидание неминуемой встречи.

Безмерно измучившись, Сергей, однажды, все же запретил себе ее постоянно ждать, попытался о ней больше не думать, и, совершив усилие над своей уставшей душой, начал безудержно встречаться по вечерам и ночам с разными, в сущности, всегда совершенно случайными для него, женщинами. Но, выходя по утрам из дома, и, особенно, возвращаясь вечерами к себе, один ли, с кем-то, он, словно вор или в чем-то провинившийся подросток, опасающийся быть пойманным и уличенным, наказанным, каждый раз исподволь озирался, оглядываясь на околдовавшее его навсегда место. И ему, отчего-то, беспрестанно виделось там, в неясном свете рассвета или в полумраке наступающих сумерек, прямо напротив гигантского пролета каменной Арки, ее высокая стройная фигурка, обтянутая узкими джинсами, с длинными темными развевающимися волосами поверх одетой строгой и белоснежной английской блузки с небрежно и безмятежно закатанными до локтя рукавами. Так, эта гибкая фигура будет видеться ему весной и летом, осенью и в морозную зимнюю пургу, будет видеться ему постоянно. И он настойчиво, с охватившей его мучительной страстью мазохиста, будет вспоминать ее замечательное, хотя и злое тогда лицо, лицо с удивленными глазами то ли большой фарфоровой куклы, то ли загадочной мифической Сирены, приворожившей его, видимо, навсегда. Он будет в не уходящих думах своих тянуться рукой к этому лицу, и, о, Боже, сколь часто будет ему казаться, что его пальцы вновь обретают возможность взволнованно и трепетно скользить по волшебному овалу, касаться нежной, шелковистой и совсем еще юной кожи.

И как-то раз, лет девять спустя, бесконечно устав от этих, не покидающих его, бесконечно преследующих не первый год мыслей, Сергей остановится одним холодным осенним днем на том самом месте у Арки Новой Голландии, где с ней встретился, однажды. Последние листья стремительно облетали с почти оголившихся деревьев, непослушным вьюном ложились на остывающую землю, опадали на темную воду реки, крутились назойливо у его ног, никак не желающих отсюда уходить. Он понимал, что вскоре наступит очередная длительная и тоскливая зима, то единственное время года, когда он чаще всего окончательно терял надежду на встречу с ней в этом месте. Полностью выдохнувшись, словно после длительного бега, он тяжело закроет глаза, чтобы ничего не видеть кругом, в этой страшной пустоте, обступившей его, и ему почудится, что она, так давно его покинувшая, вновь рядом, и смотрит на него из осеннего желтого листопада своими огромными незабываемыми глазами. И тут он увидит, неожиданно, внутренним своим зрением совсем другую картину, верно, абсолютно верно бывшую с ним. Когда-то. Когда?

Сергей увидит маленькую девочку на том месте, где сейчас стоит, малышку с молодой матерью, девочку, неотрывно и восторженно смотрящую на Арку, и упрямо перебирающую маленькими ножками упавшие осенние листья. Листья, стелящиеся под ногами в своем безостановочном танце, точно так же, как они кружатся и сегодня. И рядом, отчего-то, он. Стоит и смотрит восторженно на нее.

– Что же это было? И было ли? – лихорадочно думал он, погружаясь в воспоминания картин своей детской жизни.

И перед глазами его возникла сцена минувших дней, когда он стоял напротив Арки Новой Голландии со своими, совершенно полузабытыми теперь, девчонками-одноклассницами. Он – подросток, проходивший мимо и, вдруг, зачем-то остановившийся, на том самом месте, где позднее встретил ее, где стоит сейчас в своем не проходящем и, видимо, нескончаемом одиночестве.

– Какая у Вас красивая малышка, – перебивая друг друга, громко и восторженно заговорили тогда, шедшие вместе с ним из школы девчонки.

– А какие у нее необыкновенные огромные глаза! Как у красивой фарфоровой куклы! – добавил тогда Сережа, завороженный, разглядывающий встреченную крошку, словно, вообще, впервые увидел ребенка.

И ребенок посмотрел на него… И смотрел, не отводя своих прекрасных больших глаз. Потом, вдруг, загадочно улыбнулся, будто понял что-то, чего никто понять не мог.

Словно очнувшись, Сергей с силой тряхнул головой. Удивившись тому, что сопоставляет два этих несвязанных события, что пытается даже в случайно увиденном некогда и, казалось, совершенно забытом маленьком человечке, вдруг, всплывшем в его взрослой памяти, рассмотреть черты поразившей его юной женщины, он сказал себе твердо и на сей раз абсолютно бескомпромиссно:

– Все. Достаточно. Я, кажется, медленно, тихо, но верно схожу с ума. Никогда больше ни одной мысли о ней. Достаточно. Господи! Этого больше никогда уже не повторится. Никогда. Ведь прошло уже столько лет. Но как бы я хотел, чтобы у нас с ней была дочь, маленькая, темноволосая девочка с большими глазами, девочка во всем похожая на нее.

И вновь он, против своей усталой воли, почувствовал ее незримое и такое явное присутствие. Будто она где-то тут, совсем рядом с ним. Он почувствовал ее волнующий запах, смешанный из незабываемого аромата свежего юного тела и едва ощутимых горьких, каких-то взрослых, мучительных духов. Он ясно ощутил вновь этот тревожащий запах, не покидающий его воспоминаний все эти долгие, томительные годы. И снова, будто прикоснулся своей изголодавшейся рукой к ее смуглой коже, которую постоянно жаждал гладить, нежно, долго и настойчиво, словно пробуя на ощупь и вкус, стремясь запомнить своими губами навсегда. Все стало на миг так, как в ту далекую ночь. Ее чуть припухлый рот, случайно ли, по ошибке ли, обратившийся тогда к нему, словно в поисках мимолетного забвения или защиты, будто, снова коснулся его рта. Длинные, спутавшиеся той ночью волосы, казалось, вновь лениво и нехотя опустились на его лицо, плечи, торс, накрывая и обволакивая их. И ее незабытое им тело, какое-то измученное и испуганное тогда, но не перестающее от этого быть прекрасным, гибким, и бесконечно желанным, словно, пришло к нему в его воображении, пришло почти явственно. И Сергей ощутил, что она, где-то уже здесь, рядом, словно замерла на невидимой человеческому глазу грани фантазий и действительности, на грани воспоминаний и реальности. И он почувствовал ее незримое присутствие так остро и болезненно, будто и впрямь с ним все это происходит, на самом деле, происходит в его, одинокой, печальной действительности.

– Я, кажется, действительно, сошел с ума. Никогда больше ни одной мысли о ней. Все. Достаточно. Господи! Нельзя же всю жизнь помнить одну ночь, бывшую с ней, с тобой, милая, когда-то. Нельзя вспоминать то, что не имело никакого продолжения. Ведь этого больше никогда уже не повторится. Ведь ты же ушла от меня и… Не вернулась, – говорил Сергей, словно обращаясь к исчезнувшей девушке.

Вскоре он встретил женщину чем-то его увлекшую, вызвавшую желание видеться с ней чаще, чем с другими, бывшими у него до того подругами. И он стал встречаться с ней постоянно, стараясь по возможности избегать прошлых легких и не обязывающих ни к чему связей. Их отношения постепенно, отнюдь не стремительно, переросли в некое подобие романа, не слишком яркого, но, несомненно, чувственного и, что более важно, приносящего ему не только физические наслаждения, но долгожданное подобие человеческой привязанности, в которой он начал болезненно нуждаться в последнее время. Новая спутница, встреченная им как-то вечером в небольшом кафе, была, очевидно, влюблена в него. Пережившая в прошлом печальную любовь и измену мужчины, она жаждала любви и преданности, и, испытывая эти чувства по отношению к Сергею, страстно их ему дарила. Ее искренность и теплота, все ее сильные чувства, очевидно нерастраченные до сего дня, а теперь ею без всяких сомнений испытываемые, стремительно обрушились на него и отогрели его измученное сердце.

Испытав с ней давно утраченный покой и массу незнакомых ранее удовольствий, он, однажды, обнаружил, что почти спокоен и почти счастлив. И начал постепенно подумывать о том, что, видимо, ему пора забыть ту женщину, случайно встреченную возле Новой Голландии, женщину, скорее всего, им придуманную. И, может быть, стоит как-то иначе устроить свою жизнь, которая не первый год проходит мимо него. Устроить вот, хотя бы, со своей новой подругой. К тому же молодая женщина, явно ждала той минуты, когда он решится на этот закономерный и естественный в ее представлении шаг, который навсегда свяжет их судьбы, исключая какие бы то ни было случайности.

Глава 4

Вскоре после той ночи, самой отвратительной из всего бывшего с ней дотоле в жизни, ночи проведенной со случайным мужчиной, Лера сумела, однако, справиться с пришедшим к ней мучительным раскаянием и все забыть. Спустя непродолжительное время был забыт тот отравленный разрушительной ревностью к Андрею вечер, когда вся она преисполнилась ощущения безысходности, подавившей ее и вызвавшей ни с чем несравнимое, неиспытанное ранее нестерпимое отчаяние. Естественно, теперь ею была совершенно выброшена из своего сознания и та случайная, очевидно ошибочная и ненужная ночь, и наступившее вслед за ней жуткое утро, обрушившееся на нее волной жгучего стыда. Утро болезненного пробуждения после белой бессонной ночи, проведенной неподалеку от Арки Новой Голландии, ночи нескончаемо длинной, потрясшей все ее существо и чуть не сломавшей будущую жизнь. Но, после всего случившегося Лера сумела проанализировать и понять мотивы, которые двигали ее поведением, ее странным, казалось, совершенно необъяснимым поступком. Поняв их, она осознала и в конечном итоге оправдала собственное поведение, и после длительного самобичевания сумела простить себя и Андрея.

Наконец, когда окончательно успокоилась, то рассмотрела в происшедшем и ряд положительных моментов. Так с удивлением обнаружила, что благодаря тому отвратительному эпизоду прочие неприятности не стали казаться столь непреодолимыми и безнадежными. Все отныне как бы уравновесилось: душа ее более не терзалась лишь переживаниями, виновником которых был Андрей, да и сама она, наконец, перестала концентрироваться на одном состоянии, подавлявшем все прочие чувства и застилавшем порой весь мир, все прочие ощущения.

Скопившаяся горечь последних недель, словно рассредоточившись по разным направлениям, стала незаметно стихать, испаряться, даруя новые силы и спокойствие, возвращая веру в собственную жизнь, которую она отныне стала ценить вопреки всему гораздо больше и стараться беречь. Лера осознала, что все, что находится за рамками ее, пусть непростого, но сложившегося мира, который она хочет сохранить для себя, очевидно, может приносить большие неприятности, дополнительные осложнения, которых и так, в сущности, хватает. И пережитые столкновения с чужим, не ее миром чреваты неминуемым отвращением к самой себе, испытывать которое снова, казалось, было ей не по силам. Она поняла, что границы своего устоявшегося мира, возможно, камерного и не большого, полагается охранять тщательно от посторонних посягательств и случайных в него вторжений. Так после той ночи, проведенной возле Арки Новой Голландии, Лера словно повзрослела на несколько лет и стала гораздо серьезнее, спокойнее, вероятно, сильнее и мудрее.

Примирившись со всеми своими невзгодами, казавшимися еще недавно непреодолимыми, она, поняла, что должна без промедления начать бороться с собственной ревностью, так часто ее охватывавшей, и не безуспешно стала искоренять эту досадную черту характера. Содрогаясь от воспоминаний о не единожды испытанной и так и не забытой боли, Лера по-прежнему ощущала это жуткое чувство, которое каждый раз налетало стихийно, подобно урагану, порой без видимых причин, но всегда возникало по отношению к Андрею, в которого она была давно, с самых своих семнадцати лет, страстно влюблена. И мало того, что испытываемая ревность ее унижала, она всякий раз приводила к неминуемым конфликтам и ссорам. Лера поняла, что должна излечиться от этого опасного для их настоящей и будущей жизни чувства, которое однажды столь далеко ее завело. Она постоянно, с какой-то холодной методичностью, пыталась приучать себя к мысли, что не все женщины, непременно, становятся любовницами Андрея, и, если даже, что-то такое иногда и случается, то к этому пора научиться относится спокойно, по-взрослому. Постепенно, ночь, которую она провела с тем мужчиной, сам факт измены представились неожиданно чем-то менее значительным, нежели казалось вначале. Она, поняв, что все случившееся тогда отнюдь не стало для нее ни новой любовью, ни рождением очередной привязанности, начала склоняться к неожиданной мысли о том, что периодические, да и, по сути, говоря эпизодические измены Андрея, возможно, тоже не столь серьезны и волнуют, в основном, лишь ее.

– Не страдать самой, никогда не изводить подозрениями его, по возможности, делать вид, что ничего не происходит, по крайней мере, ничего такого, что как-то способно изменить наши отношения, – повторяла Лера, как заклинание, оставаясь наедине с собой.

– Ведь, в конце концов, за все эти годы он ее не покинул, да и она, так или иначе, все ему всегда прощала в конечном итоге, и после разрывов, бурных ссор, очередного выяснения отношений, потока проливаемых ею слез, они снова всегда мирились. Их отношения, при всей очевидной сложности, были проверены временем. – Так Лера продолжала призывать себя к спокойствию и жизненной мудрости, понимая, что последней ей еще очень не хватает и именно она ей очень пригодится в их совместном будущем. А иного будущего, будущего без любимого мужчины, она себе представить так и не смогла.

Через непродолжительное время Андрей, окончив Театральный институт в тот же год, что и она Университет, наконец, сделал долгожданное предложение. Лера помнила многие годы спустя, как он позвонил вскоре после той ночи, когда она ему изменила, позвонил после своего длительного молчания и отсутствия. Не ожидая его звонка, она взволнованно замерла с телефонной трубкой в руке и стала слушать его спокойный голос:

– Малыш, завтра у меня в половине восьмого начинается дипломный спектакль. Так что обязательно подходи к институту, я тебя встречу. Поняла? Только за полчаса до начала.

– Да, – тихо проговорила Лера, – конечно, я приду. Спасибо, Андрей… что позвонил.

– Я не мог не позвонить, ты же знаешь. Ну, все. До завтра. И не опаздывай.

И в трубке раздались длинные гудки, гудки, вновь разъединившие их. Лера невольно начала думать о том, почему он так быстро прекратил телефонный разговор, может быть, ему помешала вошедшая в комнату подруга, от которой он звонил. Но тут же запретила себе думать об этом. Подошла к платяному шкафу и решила заняться выбором платья для завтрашнего вечера, решив, что это гораздо важнее размышлений о том, откуда звонил Андрей.

И впоследствии Лера часто вспоминала, как после спектакля они с друзьями вышли на Моховую улицу, долго о чем-то увлеченно и радостно разговаривали, а потом Андрей пошел ее проводить домой. И они бесконечно бродили по городу. И, вдруг, он остановился и попросил ее выйти за него замуж. И Лера, восторженная и счастливая, ни на минуту, не задумываясь над своим решением, тотчас же согласилась отдать ему руку и сердце, которое и так всегда принадлежало лишь ему. И вскоре она стала его женой. Так, к концу того самого лета, спустя полтора месяца после ночи возле Новой Голландии, когда с поразительной и незнакомой дотоле легкостью, и каким-то несвойственным ей бездумьем, она предала впервые своего возлюбленного, сбылись все самые заветные и страстные желания, к исполнению которых стремилась целых шесть, непростых лет.

Их свадьба, состоявшаяся в один из теплых августовских дней, была прекрасным завершением столь длительного романа. Элегантная, в тонком белом платье на узких бретельках и прозрачной фате до плеч, чуть прикрывающей редкой вуалью лицо, невеста держала в руках огромное количество белых цветов на высоких стеблях, чистейших и ничем не замутненных растений. Стоящий рядом с девушкой Андрей, в красивом костюме цвета мокрого асфальта, в небрежно расстегнутой светлой рубашке, властно сжимал ее руку с надетым в тот день на безымянный палец тонким обручальным кольцом, о котором она давно мечтала. Поздравить их пришло много его друзей, однокурсников и однокурсниц, пришли родители и родственники. Весь вечер громко взрывалось искрящееся и пенистое шампанское, безудержно и игриво переливавшееся через края звенящих хрустальных бокалов. До позднего вечера не стихала бесконечная музыка, и было еще много, много цветов, танцев и поздравлений.

Когда разошлись последние гости, и они остались, наконец, вдвоем, Андрей, как никогда ранее, нежно поцеловал свою молодую жену. А потом долго, внимательно и задумчиво смотрел на нее, то ли, пытаясь навсегда запомнить этот миг, соединивший их жизни, то ли, открыв в ней что-то необычное, то ли, стремясь до конца осознать свое новое, пока плохо уловимое, но очевидно изменившееся отношение к этой молодой женщине, ставшей сегодня его женой.

Через месяц после состоявшегося бракосочетания, они уехали жить из родного Санкт-Петербурга в другой, далекий и совершенно незнакомый им город, где Андрея ожидала работа по контракту в одном из местных театров, небольшом и неизвестном. Они не представляли, что их ждет в этом почти провинциальном городке, но, направляясь вдвоем в эту неизвестность, были совершенно спокойны, счастливы и ожидали от открывшегося им совместного будущего всего самого лучшего. С какой-то юношеской радостью они обнаружили, что впереди огромная жизнь, непредсказуемая и, вероятно, прекрасная, и которую, главное, им суждено провести вместе.

Приехав на Урал, они, коренные петербуржцы, с детства влюбленные в свой город, в котором теперь остались их родные и друзья, неожиданно, основательно прижились на новом месте, стремительно стали приобретать друзей и добрых знакомых. Эти незнакомые края будто подарили им новые ощущения, новое восприятие и понимание друг друга. Начавшаяся семейная жизнь тоже стала складываться вполне удачно, принеся чувство надежности, которое ранее никогда не было ими испытано ни вместе, ни порознь, но которое, как выяснилось ими с удивлением, оказалось совершенно необходимо для того, чтобы жить долго и счастливо. Так совместная жизнь, оказавшаяся благосклонной, не переставала дарить им приятные, незабываемые часы.

Их быт, которого Лера, выходя замуж, в глубине души боялась, а Андрей слишком долго избегал, как-то легко и незаметно, но, тем не менее, против ожиданий, основательно наладился и был для нее, неожиданно полюбившей свою работу, совершенно необременительным и весьма приятным.

Вечерами она возвращалась из школы, где вела уроки истории, в их уютную, достаточно просторную и благоустроенную двухкомнатную квартиру с высокими потолками, расположенную в старинном, еще купеческих времен, каменном доме. Фасад дома, стоящего на одной из центральных улиц города, был богато, соответственно вкусам второй половины XIX столетия, украшен лепниной, придававшей строению вид удивительно нарядный и даже торжественный, хотя, может быть, чуть безвкусный. Поднявшись на второй этаж, Лера входила в их обретенное жилище.

Сбрасывая с себя в просторном холле всю одежду, она стремительно летела в ванную комнату. И, подставляя лицо под сильные струи душа, с неописуемым удовольствием смывала с себя дневную пыль и усталость. Выйдя из ванной, накидывала на ходу просторный домашний халат в яркую веселую клетку, расчесывала длинные темные волосы крупным гребнем, заглянув на миг в гостиную, вставляла одну из своих любимых кассет в магнитофон. Затем неслась на просторную кухню, где, по сложившей привычке, быстро сварив себе чашку черного, непременного кофе, удобно устраивалась в стоящем там глубоком антикварном кресле, украшенном резными орнаментами и львиными маскаронами, – единственной, старинной вещью в их только что создаваемой квартире. И с неописуемым наслаждением выпивала горячий, всегда чуть горьковатый напиток медленными глотками, смакуя и растягивая удовольствие. После своего, ставшего почти ритуальным, отдыха за чашечкой кофе она, нетерпеливо ожидая мужа, приступала к приготовлению вкусного, и каждый раз нового, ужина. Порой, желая его удивить, да что там удивить, стремясь его сразить наповал и потрясти, листала толстую кулинарную книгу, выискивая в ней нечто необыкновенное и, совершенно забыв обо всех катаклизмах исчезающей Византийской Империи, которые изучала еще совсем недавно. И найдя в этом могущественнейшем издании что-то особо редкое, с энтузиазмом приступала к его воплощению.

И вечером приходил муж. С порога заключал ее в свои сильные, надежные объятия и долго, долго целовал обращенные к нему навстречу, доверчивые, мягкие, всегда ищущие его, губы. Такие знакомые, ставшие за многие годы очень родными губы. И в эти минуты Андрей вновь осознавал, что только эта женщина, в силу плохо понятых им самим причин, и могла стать его женой.

Но, вдруг, неожиданно для него самого, из каких-то затаенных глубин его психики всплывала волна непонятного и тревожащего ощущения, вернее сказать, видимо лишь его тень или отблеск, настолько это чувство было коротким и почти неуловимым. И тогда к его несомненному и почти совершенному счастью, которое он испытывал рядом с этой женщиной, примешивалась нотка непонятно откуда берущейся горечи. Порой он пытался проанализировать это состояние, настойчиво повторяющееся. И, как-то раз, ему пришла мысль, что рождено оно тем, что Лера в последнее время ведет себя достаточно однообразно, словно раз и навсегда придумала себе роль послушной и любящей жены, этакой хранительницы домашнего очага. Роль, роль, роль. Новая роль, заслонившая неожиданно ту взволнованную и влюбленную в него девушку – капризную и ревнивую, порой раздражающе подозрительную, способную на злобные выплески настроений, но всегда удивительно искрению. И что же теперь? Неужели она действительно настолько успокоилась в их новой жизни? Или это все же игра? И что же тогда за этим, почему она все скрывает? Сознательно ли играет или просто не знает еще себя по-настоящему? И тогда, быть может, он, с наслаждением довольствуясь лишь этими внешними, не зрелыми проявлениями ее души, в сущности, тоже плохо знает свою жену. Эти его размышления несколько омрачали жизнь, хотя, к счастью, Андрей умел их отбрасывать, погружаясь полностью в свою работу в театре, которая всегда была для него важнее всего прочего в жизни. И все продолжалось дальше. Казалось, они были бесконечно счастливы. И ничто не предвещало перемен.

Изредка, по тем редко случающимся выходным дням, когда Андрей не был занят в театре и оставался дома на весь день, они иногда отправлялись на прогулку за город, с компанией друзей, или вдвоем. Уезжая достаточно далеко, километров за семьдесят от городских окраин, выходили из своей машины, и подолгу бродили вдоль берега реки, которую особенно полюбили в этих краях. Бродя по лесу, Лера собирала огромные букеты высоких трав, подбирала сосновые и пихтовые веточки с шишками, чтобы дома составить букет для ее любимой напольной вазы, составить букет, который будет напоминать об этой лесной прогулке. Надышавшись целебным воздухом, травяным, сосновым и кедровым, смолистым и насыщенным, они, голодные, с удовольствием забирались в один из появившихся в округе модных ресторанчиков – «Охотничьих домиков» – построенных из бревен и украшенных коваными замысловатыми решетками, наличниками и замками в деревенском стиле. Здесь заказывали вкусную горячую еду и долго, долго отдыхали, возвращаясь, домой лишь к поздней ночи.