Loe raamatut: «Мост в прошлое, или Паутина для Черной вдовы»

Лондон

«Как же больно… кто бы мне заранее сказал, что будет так больно… нет сил терпеть, просто нет сил. И это я – человек, общавшийся на «ты» с любым оттенком боли! Не думала, что в этой жизни есть что-то, чего я еще не испытывала…»

Тонкая рука тянется к тумбочке, шарит по ней и находит зеркало на длинной ручке. Подносит его к лицу, но там по-прежнему отражается какая-то упакованная в бинты мумия. Кровяные следы на белой марле, в прорезях блестят холодные синие глаза. Зеркало отброшено на одеяло.

«Как я вообще решилась на это, зачем? Опять все сначала, все снова. Не хочу, устала. Но уже ввязалась, поздно поворачивать, да и не в моих привычках делать это».

Сибирь

Он уже отвык от холода – от настоящего, русского холода, такого, какой бывает только здесь. Ежась и пряча в воротник лицо, высокий широкоплечий мужчина с белоснежным ежиком волос и такой же крашеной бородкой-эспаньолкой спустился по трапу и вошел в наполненный людьми аэропортовский автобус. До здания, где располагался зал прилета, можно было дойти пешком – самолет стоял совсем близко. Но – так положено. Сибирь в феврале – то еще счастье. Пронизывающий ветер и мороз, в комплекте это вызывает желание забиться под одеяло с кружкой чая и не выходить из дома. Но мужчине нужно было сюда, непременно нужно, и для этого он предпринял жуткий по времени и нервным затратам вояж. Бристоль – Лондон – Бангкок – Сибирь. Почти двое суток в дороге. И сейчас еще почти сорок минут на такси. Встречать некому – его тут не ждали. Сюрприз…

Такси он нашел быстро – в зале прилета толклось множество желающих заработать извозом. Вещей у мужчины не было – все свое с собой, в большой спортивной сумке. Первый же таксист заломил цену, превышавшую тариф втрое, но когда мужчина сделал шаг в сторону, отрицательно качнув головой, он ухватил потенциального клиента за рукав и зашептал:

– Это, слышь… поехали, по дороге договоримся. Я не обману. Просто тут иначе нельзя – враз шины порежут.

Мужчина с интересом оглядел невысокого плотного водителя, прикинул, что в случае чего разберется с ним одной рукой, и согласился.

«Волга» с «шашечками» была припаркована сразу за шлагбаумом, водитель открыл багажник, но пассажир отказался, забросив сумку на заднее сиденье. Сам уселся туда же, едва втиснув огромное тело, упакованное к тому же в объемный пуховик с капюшоном, в узкую дверь. С удивлением он наблюдал в окно за тем, как водитель снимает с крыши знак такси и небрежно бросает его на переднее сиденье.

Они успели отъехать от аэропорта километров на пять, уже началась хорошо знакомая лесополоса, сейчас сплошь заваленная снегом, когда наперерез «Волге» из кустов вынырнула старая иномарка. Водитель чертыхнулся, рванул руль влево, но сзади его тоже уже ждали. Заглушив двигатель, он нагнулся и стал шарить под сиденьем. Когда в его руках появилась монтировка, пассажир с оттенком жалости к себе вздохнул: «Ну, Хохол, не можешь ты без приключений. Как только ногой на родную землю – так шандец, слезай – приехали».

Дверки машины уже рвали с двух сторон какие-то люди в черных куртках и вязаных шапочках, натянутых на самые глаза. Водитель не успел даже пискнуть, как его вытащили из машины, сунули головой в снег и начали топтать ногами. Хохол неторопливо вылез и, потянувшись, спросил:

– И что за утренняя гимнастика для тех, кто в пути?

– Сядь обратно и захлопнись, а то и тебе наваляем, – не отрываясь, бросил один из нападавших.

Подобного пренебрежения к своей особе Жека Хохол стерпеть уже не мог.

– Ну, братва, извиняйте, коль что не так. – Он сбросил пуховик и, оставшись в тонкой шерстяной водолазке, схватил первого попавшегося за куртку и пояс брюк, размахнулся и отшвырнул на дорогу.

Тот неловко упал, ударившись головой о бампер иномарки. Трое остальных замерли, выпустив водителя.

– Ты че, в натуре? – протянул один, медленно опуская руку в карман, но Хохол это предвидел. Быстрым броском он оказался рядом с говорившим и вывернул тому руку так, что мужик взвыл и рухнул на колени, а Хохол выдернул из кармана его куртки пистолет.

– У, как тут у вас по-взрослому-то, – протянул он, переводя пистолет с одного нападавшего на другого. – Ну что, юноши? Постреляем?

«Юноши», однако, были другого мнения о стрельбе в столь ранний час на пустой дороге. Они подхватились и побежали к машине, и через секунду старая иномарка, взвизгнув и пройдясь юзом по обледенелой дороге, умчалась в направлении аэропорта. Хмыкнув, Женька сунул приобретенный «ствол» за пазуху – кто знает, что может случиться, да и не бросать же его на дороге. Не война же…

Он помог подняться водителю, и тот, сплевывая кровавую слюну на измятый ногами снег, выругался:

– Вот же, а… заколебали, сволочи, работать не дают!

– Что это у вас? – поинтересовался Хохол, садясь в машину и закуривая. – Не возражаешь, если я в салоне покурю?

– Да кури, что ты… – Водитель сел за руль и глянул в зеркало заднего вида. – Ну, отрихтовали рожу… что теперь жене брехать буду…

– Ну так и скажешь, как было.

– Ты что! Ей нельзя, она беременная у меня, узнает – расстроится! – вздохнул водитель. – Я ж и таксую для того – ну, чтоб там пеленки-распашонки, всякое такое-этакое. Мне по жизни и своей зарплаты хватает, но ребенок – сам понимаешь. А тут объявились волки – единая такса – и все тут, всех чужих разгоняют, цену чтоб не перебивали. Сами ломят такое бабло – страх подойти, а у нас тут так – если не на тачке и не встретил никто, то будешь автобус этот до ночи ждать. Вот они и пользуются.

«Н-да, Россия-матушка, – подумал про себя Хохол, покуривая в приоткрытое окно. – Ничего-то не поменялось».

В доме, к которому подвезло его такси, горели окна – многоквартирный «скворечник» давно проснулся, и его обитатели собирались на работу, в институты, школы – кто куда. Только два окна в том подъезде, около которого Хохла высадил таксист, были темными. Это его встревожило – а что, если Мышка в больнице? Надо было все же позвонить…

Он вошел в подъезд и поднялся пешком до знакомой двери, нажал кнопку звонка и прижался ухом к холодному металлу в районе глазка, пытаясь определить, есть ли кто-то в квартире.

– Кто там? – Женский голос успокоил его – Мышка дома.

– Открывай, не бойся – не менты.

Дверь открылась, и худая брюнетка в черном халате повисла у него на шее:

– Женька!!!

– Все, не ори, горло простудишь. – Он занес ее в квартиру и захлопнул дверь. – Ты одна, что ли? А Алена где?

Аленой звали дочь женщины.

– Они с мужем в Бельгию улетели, у него там турнир какой-то, а Аленку он с собой взял. Когда еще будет такая возможность…

– Удачно я заехал, попал аккурат к свободной женщине, – улыбнулся Хохол, и она рассмеялась:

– Прекрати.

– Ну, что ты, разве я о том?

Оба знали – не о том. И даже речи не могло быть ни о какой связи, даже намека – разве могут очутиться в одной постели брат и сестра? А они искренне считали себя родственниками, хотя никогда ими не являлись.

– Ты раздевайся, я пока чайник погрею.

Она прошла в кухню, зашумела там водой, брякнула чайником. Хохол скинул куртку и ботинки, прошел в ванную, на ходу успев бросить беглый взгляд на висевшее на вешалке ярко-желтое детское платье. Видимо, у Алены недавно был конкурс – дочь Мышки (которую вообще-то звали Машей, но благодаря Хохлу для всех в его доме она была Мышкой) занималась бальными танцами.

Мышка-Машка была довольно близкой подругой Марины, жены Хохла. Они познакомились давно, в Израиле, и это странное знакомство как-то удивительно быстро перетекло в дружбу. Марина не подпускала к себе никого, будучи в силу жизненных обстоятельств женщиной осторожной, но с Машей сошлась. Они даже со спины были похожи, и любовь к черным вещам, и черные волосы – все это делало их одинаковыми. Разве что Мышка была меньше ростом, худее и чуть спокойнее. Хотя, если надо, тоже могла отбрить не хуже Марины.

Марина… Вечная головная боль и истеричная, звериная любовь. Даже сделав ее после многих лет бесплодных попыток своей женой, Хохол не стал спокойнее и увереннее в ней. Эта непредсказуемая женщина могла все. Она могла встать и уйти без объяснений, могла выгнать его из дома, не считаясь с тем, что живут они в Англии, а Хохол по сей день владеет английским на уровне пятого класса спецшколы для детей с отставанием в развитии. Но в этом была вся Марина Коваль – в далеком прошлом глава одной из крупных криминальных группировок за Уралом. Такое вот счастье досталось Хохлу на пятом десятке жизни.

– Жень, ты, может, в душ с дороги? – спросила Мышка из кухни. – Или сначала кофе-чай-сигарета?

– Сама ведь все понимаешь, – усмехнулся он и принялся стягивать с рук тонкие кожаные перчатки, с которыми в последнее время расставался только в жару, и то не очень охотно.

Хохол нестерпимо стеснялся своих рук, покрытых затейливыми татуированными перстнями, надписями и рисунками. Это пришло внезапно, в какой-то момент, когда Женька вдруг уловил резкий, неприятный контраст между прекрасной белой кожей Марины и вот этим «великолепием», прикасавшимся к ней. С тех пор, как бы ни сопротивлялась Коваль, он всегда носил перчатки. И никакие слова о том, что ей безразлично, как он выглядит, не убеждали Хохла в обратном. Он стыдился своего прошлого, которое так явно подчеркивали эти картинки и надписи.

– Жень, ну, что ты там? – Мышка выглянула из кухни, и в ее руке он увидел сигарету.

– Так и не бросила?

– Нет, не могу пока, – виновато прошелестела Мышка. – И потом, знаешь, это помогает мне не думать.

Он подошел вплотную, забрал сигарету, докурил за одну затяжку и ткнул окурок в пепельницу на столе.

– Заканчивай, Машка, серьезно говорю. Усугубляешь ведь только.

– Телевизора насмотрелся? – почти враждебно отозвалась она и, отойдя, вспрыгнула на столешницу возле плиты – даже в этом они с Мариной были похожи. – Типа – капля никотина убивает лошадь? Знаешь, что дальше?

– А то! – усмехнулся Хохол, устраиваясь за столом. – Пусть, дура, не курит. Речь-то не об этом, Машка. Не о вреде курения для лошадей.

– Жень, да знаю я все, – с досадой пробормотала Маша, трогая пальцем прозрачную крышку сковороды, где аппетитно шкворчали разогреваемые блинчики с мясом. – Но вот поверь – иной раз ночью такое в голову лезет…

– И что – покуришь – делается легче?

– Нет, но…

– А раз «нет» и «но» – вот и бросай, – подвел черту Хохол.

Он с аппетитом принялся за завтрак, краем глаза наблюдая за Машкой, мелкими глотками прихлебывавшей крепкий кофе без сахара. Она еще сильнее похудела, хотя и до этого казалось, что дальше просто некуда. Марина, когда полгода назад увидела ее входящей в зал прилета аэропорта «Хитроу», смахнула с ресниц слезы и пробормотала:

– Мне кажется, что ей сейчас только крылья за спину – и она улетит, исчезнет…

Маша тогда провела у них почти месяц, мало выходила из своей комнаты, все больше спала или писала что-то в толстой тетради на пружинке – на столе всегда валялись простые карандаши с чуть искусанным концом. Никакие попытки вытащить ее погулять или проехаться по городу не увенчивались успехом, и Марина в конце концов вообще запретила ее трогать. Единственным человеком, с которым Машка тогда общалась с удовольствием, был Грегори, сын Марины. Мальчик приходил в Мышкину комнату в любое время, и та с радостью уделяла ему время, читала привезенные в подарок русские книжки, что-то рассказывала и отвечала на многочисленные вопросы любопытного Грега. Хохол и Марина были рады, что хотя бы их сыну удается отвлечь Мышку от тяжелых мыслей о болезни.

– Ты смотри, если надоест – не церемонься, выгоняй его, – говорила Марина, но Маша только качала головой:

– Ну, что ты! С ним так интересно – он мне много забавных вещей рассказывает, про свою школу, например. Я же одна совсем с ума сойду.

«А какого же черта тогда ты нас-то избегаешь?!» – хотелось рявкнуть Хохлу, но он понимал – нельзя. Ребенок не жалеет, не смотрит сочувственно, он просто интересуется тем, что его волнует – и это как раз не Машкина болезнь, а совершенно посторонние вещи – сколько уроков бывает у Алены, сколько времени она проводит на тренировках, много ли им задают. В общем, как раз Грег сумел отвлечь Машку от предшествовавшей поездке госпитализации и почти двухмесячного курса тяжелейшего лечения.

Сейчас, спустя полгода, она выглядела намного лучше, хотя и похудела до безобразия. И эти ее черные волосы… Они давали слишком много сходства с Мариной, особенно когда Маша сидела, опустив голову, и длинные, ниже плеч, пряди почти полностью скрывали лицо. Хохол не видел ее с другим цветом, хотя Марина говорила, что в момент знакомства Мышка была блондинкой, а потом какое-то время – рыжей, с короткой стильной стрижкой. В черный же она перекрасилась после того, как услышала о диагнозе от врача, и с тех пор больше не менялась, разве что длина волос указывала на пройденный курс лечения – после выхода из больницы Мышка вынужденно стриглась покороче.

– Хорошие блины, – заметил Хохол, нарушая тягостное молчание, заполнившее кухню.

– Как чувствовала, что гости будут, – откликнулась Маша, садясь прямо и убирая волосы за спину. – Я, когда одна, совсем не готовлю – все равно есть не могу, чего ж впустую…

– Служба доставки тебя, видимо, по голосу уже знает, – Хохол кивнул в угол, где стояли пластиковые коробочки с эмблемой японского ресторана, в котором Машка обычно заказывала суши, роллы и мисо-суп.

– Знает, – подтвердила она, даже не улыбнувшись. – Мой врач говорит, что я держусь в одной стадии так долго как раз потому, что постоянно ем водоросли и морепродукты. У японцев почти не бывает запущенной онкологии.

– Дура ты, – вздохнул Женька.

Эти разговоры всегда наводили на него бессильную тоску и вызывали злость – ну, почему это должно было случиться с человеком, не сделавшим никому особого зла? Машка, всю жизнь, со школы еще, работавшая в больнице, видела столько человеческого горя и боли, что, возможно, просто не смогла справиться, не смогла перебороть в себе чужие страдания. Марина часто повторяла, что онкология – это болезнь внутренней неуверенности, каких-то тщательно скрываемых страхов и переживаний. Он не верил, как не верят все здоровые люди – им просто страшно вникать в это.

– Давай я тебе постелю, ты поспишь? – предложила Машка, спрыгивая со своего импровизированного насеста. – Мне уйти нужно на пару часов, а ты сможешь спокойно отдохнуть.

– Куда? – почему-то насторожился Женька, и чуткая Маша уловила этот тон.

– А что за допрос?

– Не допрос, просто интерес.

– Я, дорогой, женщина самостоятельная и взрослая, и у меня могут быть дела, – отбрила она с легкой улыбкой, и Женька подавил в себе желание взять ее за воротник черного халатика и встряхнуть как следует.

Он с наслаждением растянулся на диване и закрыл глаза, слыша, как в своей комнате собирается Машка, как она ходит по кафельному полу, чуть постукивая подошвами тапочек, как, наконец, за ней захлопывается дверь, а вскоре стихает и звук уехавшего вниз лифта. В доме воцарилась тишина.

…Это было так давно, кажется, даже в другой жизни, но почему-то именно сейчас, в тишине пустой Машкиной квартиры, воспоминание стало острым и совершенно свежим, как будто вчерашним.

Марина тогда каким-то нечеловеческим усилием, чисто женской хитростью и свойственной только Коваль упертостью и изворотливостью сумела вытащить его из Бутырки, откуда, казалось, ему уже заказана дорога навсегда. Международный розыск – это вам не гусь чихнул, это уже серьезные игры. Но Марина, косвенно виновная в его аресте, сделала все, на что была способна и даже не способна, чтобы только его вернуть. Они остановились тогда у Гришки Беса, в маленьком зауральском городке, где тот «мэрствовал». Коваль, которую все считали давно мертвой, произвела небывалый фурор в доме родственника, едва не доведя того до психического срыва своим появлением. Гришка считал дни и часы до момента, когда непрошеная гостья покинет его владения, но Марина вдруг решила выйти замуж и сделать это именно в родном городе, а не в Англии, где давно и вполне благополучно жила все это время. И Бесу ничего не оставалось, как скрипнуть зубами и согласиться. И вот тогда Женька вместе с маленьким Егоркой решил поехать и купить будущей жене подарок. Он прекрасно знал, что для Марины не представляли особой ценности золото и камни, шубы и машины – к чему все это женщине, у которой и так было все? Но у него самого имелся непробиваемый стереотип о приличествующих случаю подарках, а потому Коваль придется смириться с этим.

Бес разрешил взять его машину с водителем, но велел Хохлу постараться не особенно привлекать к себе внимание разбитым лицом. Для достоверности перед побегом в тюрьме Женьку довольно честно помяли трое бывалых урок, и лицо его теперь было совершенно неузнаваемо. Он, конечно, пообещал…

– Останови-ка вот тут, Семен, – завидев торговый центр, попросил Женька. – Мы недолго, подождешь?

– Конечно, Евгений Петрович, не беспокойтесь.

Хохол нацепил темные очки, натянул тонкие перчатки для водителей, чтобы скрыть свои татуировки, и вышел с Егором из машины.

– Ветровку застегни, прохладно, – машинально заметил он, и мальчик послушно потянул вверх «молнию» джинсовой курточки.

– Папа, а что мы будем покупать? – разглядывая ярко освещенные витрины, спросил Егор, и Женька пожал плечами:

– А вот что понравится, то и купим.

– Вообще-то женщинам нужно украшения дарить, – авторитетно заявил мальчик, потянув отца за руку к большому ювелирному отделу.

Хохол засмеялся и пошел следом. К ним сразу подошла девушка в белой блузке и темно-вишневой юбке, с таким же шарфиком, повязанным вокруг шеи.

– Желаете что-то посмотреть?

– Да, пожалуйста.

– Может, что-то конкретное интересует?

– Покажите серьги, – произнес Хохол, ткнув пальцем в застекленную витрину с серьгами.

– Вот эти! – добавил Егорка, указав пальчиком на изящные золотые серьги с крупными черными жемчужинами, окруженными мелкими бриллиантами. – Пап, да?

– Да, сынок, эти, – одобрил Женька, с удивлением отметив про себя, что у мальчика хороший вкус и тонкое чутье – Марина тоже обратила бы внимание на это.

– К ним есть еще подвеска и кольцо, будете смотреть? – Девушка достала серьги на красной подушечке и протянула их Хохлу.

– Будем.

Они долго рассматривали украшения, вертели их в руках, Егорка даже приложил подвеску к себе, насмешив и продавца, и Женьку.

– Маме подарок выбираете? – спросила девушка, упаковывая украшения в коробочки. – Может, сделать особенную упаковку, подарочную?

– Да, – солидно кивнул Егорка. – Только можно я сам выберу?

Девушка, которой очень понравился этот рассудительный не по годам мальчик, разрешила ему войти за прилавок и разложила перед ним различные коробочки, пакетики и просто листы красивой упаковочной бумаги, из которой можно было сделать сверток и украсить его различными бантами. Егорка придирчиво копался в этом великолепии до тех пор, пока не нашел совсем простой золотистый пакетик:

– Вот! Мне этот нравится.

– Отличный выбор, – улыбнулась продавец, беря у него из рук пакетик и укладывая туда коробочки с украшениями. – У вашего юноши отменный вкус и склонность к простым и элегантным вещам, – обратилась она к Женьке. Тот кивнул, доставая из кармана кредитку.

– Это в мать. Она у нас тоже любит, чтобы неброско и просто. А такие вещи ведь самые красивые, правда?

– Совершенно верно, – кивнула девушка. – Пожалуйста, вот ваши покупки и кредитная карта. Надеюсь, ваша жена оценит подарок.

– Спасибо.

– До свидания, – солидно кивнул Егорка и взял в руку пакетик, прижал его к груди.

Эти серьги, кольцо и подвеску на тонкой золотой цепочке Хохол потом подарил Марине прямо на свадьбе, и она довольно часто носила комплект, хотя не очень любила украшения.

Воспоминания о жене заставили Хохла стряхнуть сонную оторопь, от которой устаешь сильнее, чем от бессонницы, и потянуться к небольшой поясной сумке, в которой, тщательно спрятанная в обложке паспорта, лежала фотография Марины. Разглядывая ее, Женька ловил себя на мысли, что постоянно исподволь ждет, когда же безукоризненное лицо жены станет менее привлекательным для других. Броская красота Марины доставляла ему массу неприятных моментов, заставляла ревновать к каждому, кто бросил на нее хоть мимолетный взгляд. Женька отчаянно страдал от этого, но понимал – показывать нельзя, эмоции нужно тщательно скрывать и носить в себе. Марина не прощала малейшей слабины – мгновенно впивалась в уязвимое место длинными ногтями и причиняла невыносимые болевые ощущения.

Сюда, в Россию, он приехал после крупной ссоры, в ходе которой Коваль снова выкинула его из дома, заявив, что больше не желает иметь с ним ничего общего. Причина, как всегда, была – Марина все чаще стала прикладываться к бутылке с текилой. «Тоска по родине», – объясняла она сыну, но Женьку такого рода объяснения, естественно, не устраивали. Он вообще считал, что ребенку незачем видеть подобные картины – из-за этого, собственно, и произошел скандал. И случилось еще кое-что. Собственно, именно это «кое-что» и явилось пусковым моментом ссоры, а вовсе не любовь Коваль к текиле – это Хохол приплюсовал уже «до кучи», так сказать. На самом же деле его неугомонная супруга решила положить конец бесконечным домогательствам Гришки Беса, а для этого улеглась в клинику пластической хирургии. Хохол бесновался, орал и угрожал, но Марина не обращала внимания, а устав, просто выставила его.