Loe raamatut: «Странствующий оруженосец»
Редактор Алексѝ Нӓрвяйнен
© Марина Смелянская, 2022
ISBN 978-5-4490-0685-1
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПРОЛОГ
О Боже доблести, надежды, Боже сил!
Мне милость изъяви, дабы я не жил вскую,
Дабы не преступил я заповедь святую
И враг от доблести меня не отвратил.
Гильем дельс Амальрик1
«Нынешним утром собираюсь я покинуть отчий дом и фьеф Фармер, дабы ступить на путь подвигов и приключений, целью коего есть получение рыцарского пояса. Но прежде перед отцом небесным и совестью своей даю слово делами доказать, что достоин буду принять высокий рыцарский сан. Посему нарекаю себя в мыслях своих странствующим оруженосцем и обещаю вершить дела свои именем Господа и только им; быть до конца преданным вере своей и твердым в слове своем; свято чтить обычаи предков; никогда не отступать перед опасностью, даже если имя ей смерть; никогда не прощать предателей, клятвопреступников и вероотступников; всегда приходить на помощь нуждающемуся и молящему о ней.
Тех же, кто прочтет эти записи, если меня уже не будет на земле этой грешной, смиренно молю о прощении за боль, причиненную своими проступками, свершенными не из злого умысла, а по глупости и беспечности, за обиды и несправедливости. Живите в мире и согласии.
Мишель, баронет де Фармер».
Великий пост, год 1183.Фармер, герцогство НормандияКоролевство Английское
Деревянный ставень покачивался от ветра и тихо постукивал о стену. Сверху доносилось воркование горлиц – в протяжных однообразных звуках слышалась безответная просьба: «пожа-а-алуйста, пожа-а-алуйста, пожа-а-алуйста». Мишель давно уже отвлекся от пергамента, свернувшегося трубкой в его расслабленной руке, и подставив лицо теплому весеннему ветру, смотрел на туман, поднимающийся над ржавыми с прозеленью холмами и перелесками, на позолоченные облака, в глубине которых поднималось солнце. В прозрачном воздухе звуки просыпающегося двора легко доносились до самого верха донжона.
– Лошади готовы, ваша милость.
Задумавшись, Мишель не заметил, как в комнату вошел Жак – старый слуга, бывший рядом с ним всю его недолгую жизнь длиной в шестнадцать лет, и готовый сейчас разделить все трудности путешествия. Жак держал в руках свою котомку и теплый плащ, подбитый заячьим мехом.
Вздохнув, Мишель развернул пергамент и пробежал глазами написанное. Добавить было нечего, он плотно свернул его и еще раз вздохнул.
– Передать это барону Александру? – осторожно спросил Жак и протянул руку.
– Нет, – коротко ответил Мишель, резко встал с сундука, поднял его крышку и небрежно бросил туда пергамент, потом сложил туда письменные принадлежности и прикрыл все это отрезом сукна. Крупная серая гончая, лежавшая рядом с хозяином, положив лобастую голову на его сапог, вскочила вместе с ним и выжидающе завиляла хвостом. Мишель потрепал пса по голове – его звали Саладином или просто Салом, – повернулся к Жаку и твердым голосом произнес:
– Я готов. Идем, Жак.
– С отцом прощаться будете? – тихо спросил тот, отведя глаза в сторону.
– Зачем? – пожал плечами Мишель. – Мы уже попрощались.
Обойдя сокрушенно молчащего слугу, он покинул комнату, быстро прошел по галерее и спустился в зал. Там начинали готовиться к обеду: слуги вытряхивали красную скатерть с хозяйского стола, протирали влажной ветошью отполированные рукавами доски; из кухни поднимались ароматные запахи выпечки. Мишель почувствовал легкий угол – словно тоненьким копьецом в сердце ткнули – он уходит, покидает родной дом, быть может, навсегда, а здесь продолжается все по-прежнему, и будет так после его ухода. Никто даже и не заметит, что его нет, разве что собаки. Впрочем, сейчас они радостной гурьбой кинулись к Мишелю, а завтра также будут рады кому-нибудь еще. Только кто ж теперь будет украдкой кидать им под стол пропитанные соусом хлебные горбушки?.. Ведь от хозяина замка, барона Александра де Фармер, такого угощения не дождешься – разве что кость обглоданную кинет.
На смену мрачным мыслям вспыхнула мальчишеская заносчивость – ну и пусть! Возитесь тут со своими тряпками, плошками, играйте в игрушки, ройтесь в земле или других заставляйте – все одно, а я избираю себе путь воина, судьбу, достойную потомка викингов и сына крестоносца!
Ни на кого не глядя, Мишель прошествовал через зал с таким видом, будто произнес эти слова вслух, и все смотрят на него с восхищением. Но на самом деле мало кто из слуг обратил внимание на молодого баронета, уходящего куда-то с надменным выражением лица – зрелище привычное. К вечеру вернется весь измочаленный, измазанный (и где только благородный так уделаться смог?) и станет требовать еды да питья, а то еще велит нагреть бочку горячей воды на ночь глядя…
Во дворе стояли две взнузданные и оседланные лошади с туго набитыми седельными сумками; Мишель, увидев одну из них – черную, как смоль, с белой полосой вдоль морды, почувствовал, как на душе, подернутой ледком тоски, чуть потеплело. Виглаф-конюх, пожалуй, единственный из слуг в замке знал, куда и зачем отправляется Мишель, и приготовил ему свою (да и Мишеля тоже) любимую лошадь – вороную кобылу-полукровку, дочку злобного арабского жеребца Сарацина. Фатима унаследовала от отца прекрасные формы и сообразительность, а крутой нрав и непримиримость к принуждению ей, по счастью, не достались. На ней катали, обучая понемногу верховой езде, шестилетнего Эдмона, младшего брата Мишеля, и ребенок уже считал покладистую кобылу своей, бесцеремонно дергая ее за хвост к ужасу няньки. Мишель, однако, имел свои виды на Фатиму, потому что вместе с Виглафом выкормил ее овечьим молоком – ее мать околела вскоре после родов. И теперь, увидев свою любимицу, готовую разделить с ним неизведанный путь, Мишель мысленно поблагодарил Виглафа, всегда безошибочно определявшего, что творится в душе юноши – вот и теперь.
Мишель ласково поглаживал Фатиму по лоснящейся гибкой шее, поджидая Жака, задержавшегося на кухне, когда к нему подошел Виглаф.
– Ты твердо решил? – когда поблизости никого не было, старый конюх обращался к Мишелю как к своему внуку, такова была негласная договоренность, установившаяся меж ними, Мишель же говорил с ним почтительно, как со старшим. Да и трудно было поступать иначе, даже сам барон никогда не позволял себе понукать им – повеления его звучали как просьбы, а зачастую он советовался с Виглафом о многих важных делах, как с равным: если Мишелю он мог приходиться дедом, то барон Александр почитал его вторым отцом. Не только характером, но и внешностью Виглаф внушал к себе уважение – высокий рост, широкие плечи, белоснежная грива волос, перехваченная на лбу истертым кожаным ремешком, густая окладистая борода. Одевался он всегда просто – кожаная безрукавка, надетая на голое тело в любую погоду, аккуратно залатанные кожаные штаны, широкий пояс и высокие сапоги из грубой свиной кожи. В понимании Мишеля именно так должен был выглядеть властный и мудрый ярл, повелевающий своим народом одним взглядом пронзительно синих глаз, и в детстве он часто воображал, будто Виглаф – один из древних богов, живущий среди викингов со старых времен. Он пришел вместе с норманнами на новые земли да так и остался здесь со своим народом, с горечью в душе наблюдая, как потомки храбрых завоевателей становятся простыми землевладельцами, без сожаления променявшими зов лебединой дороги на каменные крепкие замки. В пылу фантазий, Мишель как-то забывал, что повторяет мысленно слова Виглафа, слышанные не один раз. Случалось, что, проведя бессонную ночь, рисуя перед мысленным взором то нападение викингов на Рим, то поход в сказочный Винланд, и могучего бога-Виглафа, принявшего облик воина и призывающего удачу избранному народу, Мишель приходил в конюшню и с трудом избавлялся от наваждения, что перед ним не чудесный воин, а конюх замка Фармер Виглаф Сигурсон…
– Так ты твердо решил? – повторил свой вопрос Виглаф, когда Мишель, задумавшись, так и не ответил ему.
– Да, твердо, – склонил голову Мишель и взял свою кобылу под уздцы.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ССОРА
Не знаю, под какой звездой
Рожден: ни добрый я, ни злой,
Ни всех любимец, ни изгой,
Но все в зачатке;Граф Пуатевинский.2
Вчерашний день ничем не предвещал последовавших утром событий.
Несмотря на зарядивший к ночи дождь, едва дождавшись, когда все в доме угомонятся, Мишель выбрался через кухню наружу, в промозглую морось. Пройдя через двор к густым зарослям одичавших кустов шиповника, он натянул на голову плащ и, пригибаясь, нырнул в путаницу мокрых колючих прутьев. Нащупав в темноте щеколду на калитке, уводящей из-за стен замка прямо в деревню, Мишель отворил тихо скрипнувшую дверь. Спуститься с холма по раскисшей тропинке, миновать черное незасеяное поле, на окраине которого приютился кособокий сарай, до верха заваленный сеном, и вот уже из серой дождливой мглы на него смотрят с притворной обидой блестящие карие глазки, а низкий грудной голос произносит с укоризной:
– Ваша милость, я вся промокла и замерзла, пока вас ждала!
– Пришла-таки? Ничего, я уж тебя согрею, – усмехнулся Мишель, подхватил девушку на руки и внес в сарай.
Ани, кареглазая крестьянка с толстой темно-русой косой, встретилась Мишелю в поле, и он, едва завидев неторопливо бредущую девушку с корзиной, полной трав и цветов, немедленно принялся горячить лошадь, заставляя ее встать на дыбы. Та, не разделив желание хозяина покрасоваться перед девушкой, заупрямилась, вскинулась на дыбы и тут же, опустившись на передние ноги, задрала вверх круп, недовольно брыкаясь. Не удержавшись в седле, Мишель позорно слетел в грязь, а лошадь, освободившись от неучтивого всадника, помчалась домой, в замок. Пес Саладин, всегда сопровождавший хозяина в прогулках, с азартным лаем кинулся за ней, норовя куснуть за ляжки и ловко увертываясь от бешено мелькающих копыт. Девица поначалу звонко расхохоталась, но потом, увидев, что молодой сеньор лежит без движения, бросила корзинку и подбежала к нему. А Мишелю только этого и надо было. Он старательно притворялся, пока девушка дула ему в лицо, хлопала по щекам, развязывала шнурки котты и вполголоса причитала:
– Ох, беда-то какая! Это ж надо было так убиться! Нашего барона сын, старший!.. Молоденький такой, хорошенький… Ой, что же делать-то?
Немалых трудов стоило Мишелю сдерживать смех, слушая сбивчивые слова, в которых путались страх, жалость и любопытство. Наконец, когда она в очередной раз наклонилась и принялась обдувать ему лицо, Мишель неожиданно обхватил ее голову и притянул к себе.
– Что делать? Поцеловать, конечно же! – закричал он, и тотчас уши его заложило от пронзительного визга. Вывернувшись, девушка вскочила и что было сил побежала прочь, позабыв свою корзинку. Мишель бросился за ней вдогонку, благо нисколько не ушибся, упав в мягкую вскопанную землю, без труда настиг и ухватил за косу. Споткнувшись, девица шлепнулась и тут же расплакалась. Мишель мгновенно скис, растерянно стоя над ней и не зная, что предпринять.
– Я думала вы убились, – всхлипывая, проговорила та. – А вы нарочно… Думаете, если девушка простая, так и пугать надо? Я хотела помочь вам…
Мишель помог ей подняться, вытер со щек слезы, стал отряхивать от комьев влажной земли платье. Девица, изредка всхлипывая, с удовольствием принимала заботу сеньора, и когда Мишель, отойдя на пару шагов и оглядев ее, удовлетворенно кивнул, сказала:
– Я так испугалась за вас, ваша милость! Вы ведь такой молодой, красивый…
– Ты тоже, наверно, когда не зареванная, – ответил Мишель, занятый теперь собственной одеждой. Нет, угораздило же сегодня взять эту рыжую, которая чуть что, начинает брыкаться! Иди теперь домой пешком, в грязи перемазавшись… И Сал куда-то подевался… – Как зовут-то тебя, заботливая?
– Ани, – скромно потупив глазки, ответила девушка и хитро улыбнулась. – А я вас знаю, ваша милость. Вы сир Мишель, старший сын нашего барона Александра.
– Ну-ну, – хмыкнул Мишель. – А откуда знаешь?
Ани покраснела, смутившись еще больше, и, хихикнув, сказала:
– О вас все девушки наши говорят…
– Да? – заинтересованно переспросил Мишель. – И что же они обо мне говорят?
– Ну… – Ани замялась, борясь со смехом и стеснением, не удержавшись, прыснула и выговорила:
– Что вы, ваша милость, ну… хороший любовник…
– Так-так, продолжай, – пытаясь сохранять серьезность, потребовал Мишель. – Может быть, ты хочешь проверить эти досужие россказни?
Давясь от смеха, Ани резко развернулась и бросилась бежать через поле к деревне, ухватив свою брошенную корзинку. Мишель на этот раз не стал ее преследовать, лишь крикнул вослед:
– Где проверять-то будем? Эй!
Девушка остановилась, посмотрела на него через плечо и, вскинув руку в сторону сарая, притулившегося у края поля на дальнем его конце, побежала дальше.
Мишель некоторое время постоял, усмехаясь и покачивая головой, и только собрался повернуться и идти домой, как сильный удар лап в спину свалил его на колени. Сал, пробежав немного за лошадью, опомнился, кинулся обратно и, увидев, что хозяин все еще там, где он его оставил, радостно кинулся к нему изо всех своих собачьих сил.
* * *
Ани оказалась весьма искушенной в любовных играх, и Мишель едва волочил ноги, возвращаясь домой в млечно-белом предутреннем тумане, который оседал на лице противной холодной влагой. Он с удовольствием остался бы спать в душистом сене, уткнувшись в ароматный разрез платья на груди Ани, но она боялась младшей сестры, которая приметила, как старшая уходила из дома и не преминула бы наябедничать строгому отцу. Поэтому ей нужно было вернуться до света, чтобы с раннего утра, как ни в чем не бывало, заняться хозяйством, и пусть эта мелюзга попробует что-нибудь доказать. Разумеется, на следующую ночь было назначено очередное свидание, и разрумянившаяся девица, поцеловав Мишеля в щечку, покинула его. Разговоры о младших сестрах и суровом отце напомнили ему о собственном младшем брате, который запросто мог тоже выследить его, и об отце, который уже как-то высказал ему в довольно бесцеремонных выражениях свое мнение относительно его любовных похождений. Полежав немного, покусывая травинку, Мишель со вздохом оделся, спрыгнул с сеновала и поплелся к замку.
Выбравшись из-под цепких веток шиповника, Мишель стянул плащ и с силой встряхнул его.
– Ну, и где же ты шлялся? – голос отца прогремел в тишине так внезапно и громко, что Мишель, сильно вздрогнув, выронил из рук плащ. Барон Александр был полностью одет, видно, он так и не ложился, задумав подстеречь сына.
– Вышел… воздухом подышать… – проговорил Мишель, сглотнув сухой колючий комок в горле.
– В соседнюю деревню! Так я тебе и поверил, негодяй! – с этими словами барон, будучи выше и сильнее сына, без труда справился с его невольным сопротивлением и, крепко держа за ворот, так, что Мишель и головы повернуть не мог, повел в башню. На лестнице, ведущей из нижнего зала донжона на второй этаж, Мишель споткнулся, грохнув коленями о деревянные ступеньки, но барон только встряхнул его, как щенка, не останавливаясь, и Мишелю пришлось, стиснув зубы, шагать рядом с ним, превозмогая слабость в немеющих от острой боли ногах.
Барон втолкнул Мишеля в свой кабинет и отпустил.
– Стой здесь и слушай, что я тебе буду говорить, – сказал он, и Мишель, все еще не оправившись от испуга, покорно остался стоять посреди комнаты, глядя прямо перед собой. Конечно же, отец отчитывал его и раньше, бесчисленное количество раз, но никогда Мишель не видел его в такой ярости. Барон, прихрамывая, отошел к столу, заваленному скрученными пергаментными свитками и перьями с вымазанными в чернилах концами, скрестил руки на груди и заговорил:
– Я долго закрывал глаза на твое наглое поведение, но всему есть предел. Ко мне пришел отец Дамиан из Сен-Рикье и сообщил, что некоторые девицы признались ему во грехе прелюбодеяния. Дело-то, конечно, житейское, но преподобный отец, решившись на нарушение тайны исповеди, сказал мне, с кем они грешили…
– Ну, и с кем же? – проговорил под нос Мишель. Ему, наконец, стал ясен истинный повод нынешнего «нравоучения», он осмелел и вознамерился держать оборону до конца.
– Что? – барон Александр быстро шагнул к нему. – Что ты там еще бормочешь, бездельник?
– Интересуюсь, с кем нынче грешат деревенские девицы, – хмыкнул Мишель, бросив короткий взгляд на отца и тут же отвернувшись в сторону.
Барон сжал кулаки, с трудом удержавшись, чтобы не треснуть сына по ухмыляющейся физиономии.
– С тобой, будто ты не знаешь, негодяй! – барон Александр разжал ладони и стиснул их еще сильнее, да так, что побелели костяшки пальцев. – Мал еще зубы на отца скалить!
– Беру пример со старших, – тихо сказал Мишель. Он прекрасно понимал, что вступать в перебранку с отцом, когда он по-настоящему разозлен, все равно, что дразнить дикого льва, но дух противоречия пересилил страх. К тому же, за дверью слышался шорох и сопение: Эдмон был уже тут как тут.
– Что-о? – барон Александр недоуменно посмотрел на Мишеля. – С каких еще старших?
– А с тех, чьи сынки от грешных крестьянок в сокольничих ходят и…
Мишель собирался закончить еще более едкой фразой, но не успел. Одна за другой, три хлестких пощечины обожгли его щеки, после третьей Мишель повалился на пол, закрыв лицо обеими руками. Первый раз в жизни отец ударил его по лицу.
Барон Александр сразу же догадался, кем вздумал попрекать его строптивый сынок. А имелся в виду сокольничий Эмери – сын барона Александра от кухонной прислужницы, появившийся на свет незадолго до того, как пришла в Фармер баронесса Юлиана.
Возня за дверью притихла, не шевелился и Мишель, будто пощечины выбили из него дух. Между пальцев, плотно прижатых к лицу, просочилась тонкая струйка крови и поползла по дощатому полу между сухих соломинок.
– Не тебе совать нос в мои дела! – бросил барон Александр. – Сопляк еще, чтобы осуждать меня! Я в твоем возрасте и третьей части из твоих грешков наворотить не успел! Так что молчи и слушай! Теперь твоя свобода кончится, шага, не спросившись у меня, сделать не посмеешь. А еще лучше – убирайся совсем из замка, с глаз моих долой! Не хочу краснеть перед соседями из-за твоих выходок. У всех старшие сыновья при деле, кто фьефом управляет уже, кто в оруженосцах у сеньоров служит, но никто из них не шляется с деревенской шпаной по лесам и не кроет, как жеребец, всех встречных девиц! Господи, за какие грехи мне такой позор? … Да ты просто недостоин быть сыном покойной матери своей баронессы Юлианы! Счастье, что ушла она в Царствие Небесное и не видит, в какое отребье превратился ее первенец, любимый сын, надежда и опора рода!
Едва прозвучала оброненная дрогнувшим голосом последняя фраза, неподвижно лежавший на полу Мишель неожиданно вскочил и, брызнув из носа кровью, кинулся с кулаками на отца.
– Ты виноват, что она умерла! – он ударил барона Александра в широкую грудь.
Немного испугавшийся отец подхватил Мишеля, отстраняя от себя, однако он продолжал размахивать руками, зажмурив глаза:
– Ты и твой любимчик Эдмон! Не нужны вы мне, никто! Без вас проживу!
Барон де Фармер, растерянный и мгновенно позабывший весь свой гнев, опустил разрыдавшегося Мишеля на пол. Никогда он еще не видел его таким, даже на похоронах матери, а тут… Черт знает, что! Надо позвать Жака. Распахнув двери, барон Александр едва не зашиб прильнувшего к щели между дверными створками Эдмона, ухватил его за ухо и увел в детскую, дав для убедительности подзатыльник. Возвращаясь назад, барон встретил Жака, осторожно идущего по коридору с лампадой в руке. Разбуженный криками, слуга не на шутку перепугался и поспешил наверх, разнимать поссорившихся господ. Он давно уже опасался подобного, наблюдая, как Мишель сбегает по ночам из дома, а барон молча терпит это, накапливая злость. Хозяин привел слугу в свой кабинет и молча указал на Мишеля. Жак, шепча под нос неразборчивые причитания, помог Мишелю подняться, отвел в его горницу. Там Мишель злобно выкрутился из его рук, захлопнул дверь перед самым носом слуги, бросился на ложе и пролежал неподвижно оставшуюся ночь и утро.
А изрядная доля правды в горьких словах Мишеля все-таки была.
С Юлианой ван Альферинхем барона Александра познакомил его друг и соратник, рыцарь из Брабанта барон Фрейк ван Альферинхем, с которым они воевали в Святой Земле и оба были ранены. По возвращении Фрейк привез тяжело больного друга к себе в поместье Альферинхем – подлечить раны, а заодно и познакомить с сестрой – прелестной и благонравной, по его словам, девушкой, в сердце которой пока еще не горело ничье имя, кроме Божьего.
Поначалу барон Александр избегал встреч с Юлианой, опасаясь, что в разговоре со скромной и набожной девушкой может проскользнуть крепкое словцо из тех, что частенько встречаются в мужских разговорах, а за три года походов, битв и лишений речь и манеры его успели достаточно огрубеть. Полученная в сражении рана причиняла ему сильные страдания – турецкая сабля вонзилась глубоко в бедро и уперлась в кость, едва не перерубив ногу, барон уже не мог ходить и едва не умер по пути из Святой земли от кровотечения. Юлиана поначалу боялась огромного, бородатого, загорелого до черноты рыцаря, измученного и озлобленного неутихающей болью; замирая от страха, она промывала, обрабатывала целебными мазями и перевязывала запущенную рану, а он только глухо рычал, покорно вынося все болезненные процедуры. Благодаря ее неустанным заботам, рана очистилась и начала заживать, рыцарь стал возвращаться к жизни, понемногу ходить при помощи слуг, потом самостоятельно, опираясь на палку. Постепенно привыкая к богатой изысканности, Александр стал искать встреч с Юлианой, под предлогом пользы ежедневных прогулок для полного восстановления ноги, они подолгу гуляли вдвоем, беседуя – барон красочно рассказывал о своих приключениях в Святой Земле, опуская некоторые подробности, а девушка восторженно внимала ему. И вот однажды настал момент, когда сир Фрейк понял – скоро его сестра станет женой лучшего друга, а также полноправной хозяйкой плодородного фьефа. Что может быть лучше?
Тонкая, бледная, с матово-прозрачной кожей, которая, казалось, светилась изнутри, Юлиана всей душой полюбила сильного, высокого, темнобородого и зеленоглазого красавца-норманна, а он, в свою очередь, был безнадежно покорен ее хрупкой красотой.
Они обвенчались в маленькой церкви в поместье Альферинхем, где обряд проводил старенький подслеповатый священник, беспрестанно путавшийся в латинских псалмах, чем очень смешил Юлиану, которая с трудом сдерживала совершенно не приличествующий данному месту и действию смех. Потом они отпраздновали скромную свадьбу и, проведя медовый месяц в живописных уголках Брабанта, уехали в замок Фармер.
Молодая баронесса де Фармер, – тихая, добрая, богобоязненная, сразу понравилась домочадцам барона Александра. Она была одинаково ласкова со всеми, будь то знатный гость или бегающие по двору чумазые дети прислуги. Юлиана очень любила цветы, в родительском доме она оставила великолепный сад и аптекарский огород, и, едва обосновавшись в замке, принялась за свое излюбленное занятие. Под окнами ее покоев был разбит большой цветник, где, благодаря более мягкому и теплому климату, цветы и целебные травы росли быстрее и распускались пышнее. Аккуратные букетики изящно сочетавшихся между собой цветов можно было обнаружить в самых неожиданных местах, и в старом замке Фармер, сохранявшем внешнюю суровость, стало радостно и тепло. Из лекарственных трав Юлиана готовила различные целебные настойки, мази, отвары и прочие снадобья, которыми пользовала любого нуждающегося в помощи.
В положенный срок родился ребенок. Это был мальчик, и барон Александр едва не помешался от счастья, когда ему вынесли первенца. Здорового и голосистого наследника, названного Мишелем, крестил отец Фелот – святой отшельник, издавна живший неподалеку от замка, в лесу, и часто хаживавший в гостеприимный дом, где царствовала кроткая и приветливая хозяйка. Мальчик рос, на радость отцу, бойким и смышленым. Едва научившись ходить и разговаривать, Мишель стал разыгрывать с детьми прислуги сценки из лэ и баллад о героях и рассказов отца, используя в качестве оружия палки и все, что попадалось под руку. Сам он выступал, разумеется, в роли самого отважного, самого доблестного и бесстрашного рыцаря.
Как-то раз пятилетний Мишель, воспользовавшись тем, что барон Александр уехал на охоту и второпях забыл запереть свой покой, забрался туда, завладел старым мечом из развешанных на стене, до которого смог дотянуться, выволок его во двор и предложил приятелям новую увлекательную игру – поединок крестоносца с сарацином. Воинственная забава едва не окончилась печально – Мишель поднял меч и собирался представить, как разрубает пополам турецкого султана, которого изображал младший поваренок, улизнувший от работы, оступился, и только каким-то невероятным чудом тяжелый клинок пролетел на волосок от плеча мальчишки и вонзился в землю. Насмерть перепуганный, тот с ревом кинулся жаловаться папе-повару, а он, увидев маленького баронета с отцовским мечом, откровенно не понимавшего, почему его приятель так огорчился – сам ведь сказал, что будет сарацином! -, не дожидаясь барона, от души отшлепал проказника и запер в кладовке. Конечно, по возвращении хозяина замка история была доложена ему, а Мишель выпущен из-под ареста и сурово наказан.
Однако, барон Александр оценил столь рано проявившееся стремление сына к боевому искусству и решил превратить опасные игры в полезные. Для Мишеля был выкован особый маленький меч, и он с азартом, без устали тренировался, в основном с Виглафом, а иногда и с отцом, насколько тому позволяла больная нога. Когда Мишелю минуло шесть лет, барон Александр стал учить его грамоте, истории и прочим дисциплинам, в которых сам разумел и которые, как он считал, не помешают в жизни будущему сеньору де Фармер. Отец Фелот, приходивший в замковую церковь служить мессы и просто так, беседы или совета ради, а также пообедать, учил его законам Божьим, кроме того из соседнего с замком аббатства Святой Троицы приходил монах и занимался с мальчиком латынью, арифметикой и астрономией. Когда Мишелю было около восьми лет, ему удалось даже получить уроки музыки и стихосложения от одного жонглера – он появился в замке в канун Рождества, тяжело больным, и баронесса Юлиана не позволила ему уходить странствовать в холод и дождь на верную смерть, уговорила барона оставить его перезимовать и благополучно вылечила, а в благодарность за спасение и предоставление крова он занимался с Мишелем, и эти уроки нравились ему не меньше, чем тренировки с мечом. Каждый вечер после ужина жонглер пел собравшимся у камина хозяевам замка и слугам кансоны и сирвенты окситанских трубадуров, Мишель узнавал новые имена, вслушивался в малопонятные, но столь захватывающие перипетии куртуазной любви, и к концу пребывания жонглера в замке, уже неплохо понимал язык «ок», на котором тот пел большинство своих песен. Мишелю очень хотелось, чтобы этот замечательный человек остался у них в замке навсегда и продолжал свои занятия. Но барон Александр считал эти знания совершенно лишними и отвлекающими от обучения тем, которыми должен обладать будущий барон де Фармер и воин войска Христова, кансоны непристойными, а всех жонглеров жуликами и сумасшедшими, и когда установились теплые весенние дни, отпустил гостя на все четыре стороны. Но любовь к музыке и стихосложению уже успела укорениться в душе мальчика, и Мишель начал понемногу сочинять стихи и мелодии, старательно скрывая свое творчество ото всех.
Больше всего Мишель не любил заучивать титулы соседей и сюзеренов, дворянский этикет, вассальную иерархию и прочее. Недовольство его росло тем больше, чем чаще беседовал он со старым конюхом. Виглаф любил говорить, что вся эта вежливость и изысканность не имеет смысла, ибо когда-то люди обходились совершенно без них, а куртуазность заменяли верный меч и однажды данное слово. Мишель искренне жалел, что прежние времена ушли навсегда, а прямота и искренность все чаще заменяются утонченным словоблудием. Даже рыцари нынче зачастую предпочитают решать споры не в поединке, но за кубком вина… Неужели норманны стали менее храбрыми и честными? И почему так случилось?
Мать Юлиана учила своего любимца наукам иного свойства. Вдвоем, без всякого сопровождения – баронессу знали и любили в округе, так что бояться им было некого – они ходили гулять в лес, и там Юлиана показывала Мишелю цветы и травы, имеющие целебные свойства, рассказывала удивительные и красивые легенды, услышав которые любой священнослужитель непременно пожурил бы ее за языческие, неблагонравные сказки, которыми может она смутить еще неокрепшую душу мальчика. Но одно другому ничуть не мешало, и Мишель с одинаковой искренностью возносил Господу молитвы и верил, что цветку больно, когда вырываешь его стебель из земли, а роса – это слезы ночи, горюющей по отнимаемому светлым днем миру.
Мишель любил мать беззаветно. Когда он чересчур увлекался шалостями, и она тихо, незлобиво увещевала его, угрызения совести мучили Мишеля стократ сильнее, чем от строгих отцовских наказаний или епитимий отца Фелота. Но неуемный темперамент, вопреки чуткой душе, заставлял его часто огорчать мать.
После рождения первенца в Юлиане словно что-то сломалось. Она долго не могла встать, потом постепенно вернулась к привычной жизни, наполненной домашними хлопотами и заботами, но приступы слабости время от времени укладывали ее в постель. Отец Фелот, недурно знакомый с врачеванием, опасался, что последующие роды могут окончиться смертью для матери и для ребенка…
Молодости трудно поверить в то, что смерть может оборвать ее счастливый бег. А если она озарена счастьем взаимной любви, смерть отступает, смиренно склонив голову и скрыв зловещую улыбку – можно и подождать, ведь все жизненные дороги ведут к ней, и нет силы, способной предотвратить конец. Только приостановить, задержать. Не больше.
Юлиана родила девочку, потом мальчика, и каждый раз все труднее и труднее было ей восстанавливать жизненные силы. Когда наступила четвертая беременность, Юлиана слегла совсем. Роды были такими тяжелыми, что барон Александр, едва не лишаясь рассудка при мысли о том, что может потерять свою любимую жену, не пожелал доверить ее рукам опытных повитух и послал за отцом Фелотом. Опередив гонца, десятилетний Мишель пробежал не останавливаясь расстояние от замка до домика отшельника потайными лесными тропками и сам привел его.
Но было уже поздно. Новорожденный прилежно кричал, морща красное личико, а Юлиана лежала, утопая в мягких шкурах, чей мех слипся от крови, залившей простыни и стекавшей на пол, неподвижная, снежно-белая, и внутренне свечение медленно исчезало с ее лица. Барон Александр стоял на коленях, прижав ко лбу мраморную руку жены. Когда Мишель, все еще не понимавший, что произошло, коснулся его плеча и хотел что-то спросить, тот вскинул голову, пристально посмотрел на него и с глухим стоном вышел из зала. В тяжкой душной тишине раздался стук копыт со двора, и, подбежав к окну, Мишель увидел, как отец, чуть не сбив привратников, торопливо распахивавших ворота, уносится в поле, нещадно нахлестывая лошадь.
