Loe raamatut: «Маленькая семейная комедия»

Font:

Пролог

Молодым супругам Максиму и Татьяне Котовым несказанно повезло – они получили в полное распоряжение отдельную однокомнатную квартиру в центре Петербурга. Она представляла собой небольшое уютное жилище с высокими потолками, аутентичным скрипучим паркетом, просторной кухней и, главное, ванной комнатой, что было необычно для старого дома на углу Социалистической улицы и Загородного проспекта, большинство квартир которого оставались коммунальными, лишёнными не только этих самых комнат, но и просто ванн. Счастье владеть собственной ванной, иметь возможность каждый день принимать душ, а не поливать себя по вечерам из алюминиевого ковшика над эмалированным тазиком, не таскаться раз в неделю в общественную баню, может понять только тот, кто достаточно долго прожил с единственным краном в кухне, из которого текла исключительно холодная вода. От такой воды стыли зубы, а руки принимали неистребимый малиновый оттенок и покрывались цыпками. Царский подарок Котовым сделала бабушка Татьяны, согласившись съехаться с дочерью и зятем, занимавшими трёхкомнатные смежно-изолированные апартаменты недалеко от станции метро «Международная». Неформальный обмен состоялся, и молодые счастливо зажили на новом месте, наслаждаясь не только достижениями цивилизации, но и видами из окон: два кухонных смотрели на проспект, а в комнате имелось целых три окна, одно из которых помещалось на углу и открывало прекрасный обзор перекрёстка и ровных рядов зелени, посаженной вдоль улицы. Всё у них шло хорошо, в любви и согласии. Максим, артист оригинального жанра, с завидным постоянством выигрывал профессиональные конкурсы, имел успех у публики, без работы не сидел и мог полностью содержать их, пока ещё маленькую, семью. Татьяна работала терапевтом в ведомственной поликлинике, что освобождало её от квартирных вызовов, зато предписывало вести приём полный рабочий день с одним перерывом на обед, и писала диссертацию на тему правильного питания, по мере сил внедряя в жизнь её основные постулаты.

Жизнь молодожёнов сильно смахивала на идиллию примерно месяцев шесть. Ещё месяца три её внешняя сторона продолжала излучать розовое свечение, а вот внутренняя потихоньку покрывалась налётом взаимного недовольства. А ещё через три месяца грянул гром. Толчком к выяснению отношений, так называемой последней каплей, стало овощное рагу. Само по себе рагу мало что значило. Проблема выросла из расхождений во взглядах на принципиальные вопросы бытия, а проще говоря, Максима мучил голод. Сцена, разыгравшаяся однажды вечером, переполнила чашу его терпения, и он, не забыв хлопнуть дверью, ушёл в никуда без вещей и денег, с одними документами в кармане.

Затемнение

Действие первое

Сцена первая. Утро

Утро не предвещало ничего. Ни плохого, ни хорошего. Утро было как утро, бледненькое, серенькое, обычное петербургское. За окнами накрапывал дождик, настолько мелкий, что капли больше походили на водную пыль. Дождик словно зависал в воздухе, не спеша соприкасаться с землёй. От этой мокрой взвеси не могли помочь ни зонтики, ни плащи. Она проникала всюду и пропитывала тела и души, наполняя последние тоскливым ожиданием неизвестно чего. Максиму очень не хотелось открывать глаза, выползать из уютной постели, из-под тёплого, мягкого, почти невесомого одеяла, недавно купленного в одном из огромных гипермаркетов, расплодившихся в последнее время по всему городу. Спешить ему было некуда. На его долю выпала редкая в жизни востребованного артиста череда выходных дней без концертов, репетиций и подработок, поэтому он вполне мог выпустить на свободу свою природную лень. Мог, да не мог. Только Максим решил вновь погрузиться в сон, как говаривала его прабабушка, минуточек на шестьсот, как из кухни раздался голос любимой жены, наполненный смесью ласковых и повелевающих интонаций. Максим никогда не мог понять, как ей удавалось совмещать в речи несовместимые обертоны. Голос призывал его встать и совершить всё то, что совершать абсолютно не хотелось: сделать зарядку, поскольку пробежка по случаю плохой погоды, так и быть, отменялась, принять душ и проследовать в кухню, где его уже ждал сбалансированный завтрак. Татьяна в отличие от мужа всегда вставала в одно и то же время. Её утренние действия были строго регламентированы – от водных процедур до выхода из дома. Того же она пыталась добиться от Максима, и первое время ей это удавалось. Но в какой-то момент их недолгой совместной жизни распорядок начал давать сбои. Так было и сегодня. Максим на её призывы не реагировал. Татьяна несколько раз повторила, что он должен поторопиться, не то завтрак совсем остынет, а есть холодную пищу вредно для желудка. Не получив в ответ ни звука, она вошла в комнату и стала стягивать с ленивца одеяло. Максим держался за синтепоновую броню, как за последнюю надежду. Конечно, победила Татьяна. Однако победа не была безусловной. Максим, натянув футболку и тренировочные штаны, покорно поплёлся завтракать, проигнорировав требования гигиены. Во время завтрака оба молчали, переваривая еду вместе с недовольством. «И чему тут было остывать? – кипятился про себя Максим. – Тонюсенький омлет, стакан мерзкого обезжиренного молока и две овсяные печенинки». Жену он любил и пока готов был прощать ей кулинарные причуды, но чувствовал, что терпению приходит конец. «Макс совершенно не желает следить за своим здоровьем. И мне не даёт. Всё через силу, через не хочу… Ну что мне с ним делать? Привык к родительской жирной пище… Ох-хо-хо», – печалилась Татьяна, механически дожёвывая печенюшку.

Покончив с завтраком, Максим, глядя жене в переносицу, безэмоционально буркнул: «Спасибо» – и сделал вид, что идёт умываться. На самом деле, запершись в ванной, он выжидал, когда жена отправится на работу, чтобы снова забраться в постель и, если получится, досмотреть прерванный сон. А сон был феерический. Макс де Котэ, так его звали во сне, импровизировал на саксофоне в слепящем свете софитов на сцене театра Ла Скала в Милане. Каким образом эстрадный артист исхитрился попасть на оперные подмостки, казалось несущественным. Чего только не бывает в царстве Морфея. Он знал, что это мировое признание его таланта. Он играл и играл, из зрительного зала в него летели букеты, а крики «браво» порой заглушали звуки саксофона. Это были сладостные минуты вдохновения. Музыка захватила его целиком, он перестал быть собой, тело растворилось в невидимых воздушных потоках, и бесплотный дух парил над беснующимися от восторга толпами. Он закончил играть, зрители бисировали. Демонический музыкант, властитель масс снова поднёс к губам инструмент, как вдруг услышал тихое: «Ма-акс». Мысленно отмахнувшись, он вознамерился играть, но «позывной» прозвучал снова уже громче: «Ма-акси-ик». От этого уменьшительно-ласкательного «Максика» его передёрнуло, и он открыл глаза, досадуя, что не увидит, вернее, не сможет насладиться апогеем СЛАВЫ. Медные трубы настойчиво звали за собой. Максим, наконец, дождался ухода Татьяны, юркнул под одеяло и накрылся им с головой. Не тут-то было. Сон улетучился. Минут десять несостоявшийся премьер ещё пытался вернуть пропавшее удовольствие, затем смирился.

Некоторое время он лежал, соображая, как с наибольшей пользой для себя любимого провести день. Танька появится не раньше семи, значит, у него уйма времени. Из дома выходить не хотелось. Да и куда идти с утра пораньше в такую погоду? Можно включить компьютер, чтобы погрузиться в «бои местного значения», или взяться за оксфордский учебник. Беда с этими английскими временами, надо бы подтянуть знания. Чем чёрт не шутит: перед мысленным взором артиста нет-нет да и всплывало видение гигантских букв на горном склоне. По телевизору ничего путного не показывают, сплошные криминальные новости, ещё более криминальные сериалы да однообразные до тошноты «сказки про Золушек», в которых героинь с завидной регулярностью подставляют, сажают в тюрьму, а потом возносят до неимоверных финансовых высот. Никакого подходящего романа для тихого домашнего чтения в данный момент тоже не имелось.

Лежать Максиму надоело. Ничего так и не решив, он поднялся, отдал дань умывальнику и с лёгким чувством вины заварил себе кофе. Любимый напиток ему позволялось употреблять раз в день – ни в коем случае не чаще. Максим с наслаждением выпил две большие кружки крепкого чёрного кофе с сахаром, с этой замечательной «сладкой смертью», которую даже Татьяна не смогла вывести из его рациона. Кофе заставил его мозг работать интенсивнее. Да, день следовало начать с английского, а дальше видно будет.

Затемнение

Сцена вторая. Татьянин день

Работали они всегда в паре – Татьяна Котова, молодой, но уже опытный врач, и Люся, Людмила Пузырькова, медсестра с двухгодичным стажем. Несмотря на разницу в статусах и в возрасте – Люся была младше на восемь лет – они дружили, насколько возможна дружба между коллегами. Внешность и характеры у них тоже были разные, что, опять же, не мешало поддерживать хорошие отношения. Люся не могла понять, почему некоторые «особо продвинутые» работники поликлиники за глаза называли Котову Валькирией. Может быть, из-за внешнего вида? Из-за прямых длинных тёмно-русых волос? Из-за больших карих глаз, способных принимать суровое выражение? Из-за осанки? Татьяна всегда ходила с выпрямленной спиной и сидела, никогда не «размякая» на стуле. Поскольку никакой воинственности в поведении доктора Люся не находила, то и других объяснений придумать не могла. Сама Людмила, пухленькая брюнетка, отзывчивая, немного наивная, с детских лет звавшаяся Пузырьком, в поликлинике у тех же «особо продвинутых» получила прозвище Пупсик, о чём прекрасно знала и не обижалась. Вероятно, ей не очень приятно было бы услышать, как злые языки говорят: «Валькирия со своим Пупсиком», но этого она, к счастью, не слышала.

День у молодых женщин выдался сверхнасыщенный. Пациенты шли один за другим, причём через одного, казалось, старались поставить доктора в странное положение не то исповедника, не то психотерапевта.

Первым, кто попытался взвалить на Татьяну непрофильные проблемы, оказался лысеющий мужичок лет сорока, хлипкого телосложения, с мелкими чертами лица, чего Татьяна всю жизнь терпеть не могла. Он вошёл в кабинет робко, как-то бочком, и так же бочком примостился на краешке стула. Мужичок вздохнул, кашлянул, положил карточку на стол медсестры Люси, после чего, втянув голову в плечи, взглянул на врача. Та кивнула, раскрыла карточку, которая оказалась толщиной со словарь Ожегова – имелся такой у них в доме, шестьдесят первого года издания, тысяча девятьсот, конечно, – и приготовилась слушать. У неё было достаточно опыта, чтобы понимать – не каждый человек способен быстро и чётко объяснить, что его беспокоит. Чаще всего речь строилась так: «Знаете, доктор, у меня по утрам что-то так колет (тянет, свербит, режет) где-то там сзади (спереди, сбоку, сверху, снизу). А ещё, знаете, так ёкает, когда я иду». Хорошо, если у жалобщика были явные признаки ОРЗ. Тогда он в случае чего мог обойтись без долгих объяснений. Татьяна чувствовала, что сейчас случай будет посложнее. И оказалась права.

– Говорите, пожалуйста, – сказала она, ободряюще улыбаясь.

– Да, – ответил мужичок и поёрзал.

– Я вас слушаю, рассказывайте, – попыталась ускорить процесс Татьяна.

– А что рассказывать? – с тоской в голосе спросил пациент.

– Рассказывайте, что с вами случилось, – поощрила его Татьяна.

– Тёща, – ответил он и замолчал. Татьяна тоже молчала, пытаясь понять, шутит он или нет. Медсестра Люся в недоумении уставилась на странного типа. Чувствовалось, что он пытается найти нужные слова, но это у него плохо получается. – Тёща, – повторил тип.

– Хорошо. Тёща. А с вами что произошло?

– Я же говорю. Стерва она. Змеюка, каких свет не видывал…

Далее последовал подробный рассказ о кознях «стервы и змеюки». Судя по всему, в зяте её не устраивало ровным счётом ничего. И работа у него не престижная, хоть и хорошо оплачиваемая. Это тёща признавала. И по дому он ничего не делает. А когда ему что-то делать, если он приходит домой к ночи, а в выходные его таскают на дачу, провались она пропадом. И на даче от него толку никакого, даже доску прибить не в состоянии. И так далее и тому подобное. После первой же фразы мужичок преодолел стеснение, речь его полилась потоком, видимо сильно наболело. Татьяна отключилась. Повествование этого слабого представителя сильного пола вызвало у неё не очень приятные ассоциации. Ей тоже далеко не всё нравилось в поведении свекрови, но особенно, она отдавала себе в этом отчёт, слишком уж доверительные отношения матери и сына. Однако она успешно подавляла нездоровую ревность как недостойную глупость. Параллельно она думала, что пора бы положить конец излияниям пациента, но вклиниться в это словоизвержение никак не удавалось. Несчастный нанизывал одну фразу на другую, не делая пауз. Прервать его удалось Люсе, правда не очень удачно, потому что её вопрос мог вызвать новую лавину откровений. Люся помимо своей воли прониклась бедами несчастного. Дабы проявить сочувствие, она воспользовалась моментом, когда дядьке пришлось перевести дух, и спросила: «А что же ваша жена?» Татьяна, предчувствуя недоброе, чуть не подскочила на месте, грозно зыркнула на медсестру, которая тут же виновато потупилась, и, пока страдалец набирал воздух для ответа, сухо произнесла:

– Так. Про тёщу мы уже всё поняли. Теперь объясните, по возможности коротко и ясно, что у вас болит.

На выяснение истинной причины визита ушло гораздо меньше времени, чем на знакомство с семейной драмой. Татьяна быстро разобралась в сути проблемы, выписала мужичку больничный, поскорее отправив его восвояси. Когда за ним закрылась дверь, Люся сочувственно констатировала: «Бедолага. И ведь не один такой на свете». Как в воду глядела.

* * *

Две следующие пациентки оказались адекватными. Они чётко излагали симптомы, а после получения рекомендаций покидали кабинет без вопросов и комментариев. А вот третья мадам, как её сразу окрестила Татьяна, дала представление не хуже тёщененавистника. Даже лучше, оригинальнее. В кабинет она вплывала по частям. Татьяна и Люся с любопытством наблюдали, как из-за двери сначала показалась неимоверных размеров грудь. За ней появилась нога, по сравнению с грудью изящная, с тонкой лодыжкой, обутая в дорогой ботильон на широком каблуке. Во время обеда Татьяна, рассказывая коллегам о нестандартной визитёрше, поспорила с Люсей, какую ногу они увидели после груди – правую или левую. После ноги возникла рука с ридикюлем из валяной шерсти на тонкой цепочке, намотанной на запястье. В отношении руки обе женщины сходились во мнении – левая. Последней явила себя голова, обмотанная клетчатым шерстяным платком из тех, что носили деревенские модницы в середине двадцатого века. Платок неестественно возвышался над головой. Неожиданный аксессуар совершенно не вязался ни с остальной, явно приобретённой в каком-нибудь дорогом магазине одеждой, ни с общей статью, ни с выражением лица вошедшей. Мадам проследовала к столу медсестры и положила на него худенькую карточку и пачку бумажек.

– Присаживайтесь, – предложила Татьяна. – Рассказывайте.

– Что рассказывать? – неожиданно тоненьким голоском спросила мадам.

– О здоровье, – ответила Татьяна, ощущая некоторое дежавю.

– О здоровье? Я здорова! И не сошла с ума. Можете убедиться. Там, – мадам показала рукой на пачку принесённых бумажек, – справки.

– Тогда зачем же вы пришли? – вылезла с вопросом Люся. Татьяна ждала ответа, но то, что они увидели через пару секунд, превзошло все ожидания.

Пациентка осторожно сняла платок. Татьяна обомлела. Сначала ей показалось, что у женщины оригинальная причёска, в следующую минуту она обратила внимание, что волосы торчат странными клочками, а ещё через пару мгновений она увидела… «Нет, ерунда, не может быть, – подумала Татьяна. – У меня галлюцинации».

– Ма-моч-ки мои! – не удержалась Люся. Она тоже увидела.

Врач и медсестра переглянулись, пытаясь удостовериться, что им не мерещится то, на что они смотрят, а мадам с мученическим выражением лица пропищала одно слово: «Вот». На макушке страдалицы, непонятно каким образом, держалась настоящая, живая кошка. Оказавшись на свету, кошка издала жалобный мяв, но не пошевелилась. Когда к Татьяне вернулся дар речи, она смогла задать только один вопрос: «Как?» На самом деле первое, о чём она хотела спросить, не артистка ли перед ней из театра Куклачёва. Но она подавила свой порыв. Где Куклачёв, где Петербург. Посмотрев в карточку, любезно поданную Люсей, Татьяна, глядя на бедное животное, намертво вцепившееся в волосы своей жертвы, сочувственно обратилась к мадам:

– Ядвига Карловна, как это случилось? Почему вы не можете её снять?

Ядвига Карловна, до сих пор державшаяся внешне спокойно, вдруг разрыдалась. Сквозь всхлипывания и протяжные вздохи, подкреплённые кошачьим урчанием и мяуканьем, она поведала фантастическую историю. При внушительной фигуре и решительном, бойцовском характере она оказалась, по собственным словам, ходячим несчастьем. С ней постоянно случались какие-то происшествия, комические и трагические, она умудрялась попадать в ситуации, которые и вообразить было трудно. Но то, что с ней приключилось несколько часов назад, не шло ни в какое сравнение с предыдущим печальным опытом.

Ядвига Карловна Ольшевская была ответственным работником. Без малого тридцать лет она возглавляла районный комитет по организации досуга молодёжи. Делом своим она занималась с удовольствием, у подчинённых пользовалась уважением, а у некоторых представителей подведомственной молодёжи даже любовью. К её «карме» все относились с сочувствием, правда иногда беззлобно подшучивали, сравнивая с известным персонажем Пьера Ришара. На службу Ольшевская никогда не опаздывала. Вот и сегодня утром она вышла из дома вовремя, рассчитав, что успеет перед работой заскочить в хозяйственный магазин за стиральным порошком, который уже неделю забывала купить. В этом месте рассказа Татьяна вспомнила о куче невыглаженного белья, ожидавшей, когда до неё дойдут руки хозяйки. Гладить Татьяна, мягко говоря, не любила и всячески оттягивала неприятный момент. Но она быстро отогнала ненужные мысли, тем более что рассказ мадам медленно, но верно приближался к кульминации. Купить порошок ей, видно, была не судьба. Над входом в магазин пара хмурых узбеков, стоя в строительной люльке, нехотя штукатурила фасад. Под ногами у них «толпились» пластиковые банки и канистры разных размеров со всякими смесями, растворами и красками. Ядвига Карловна ещё издалека заметила, что люлька висит неровно, но не придала этому значения, о чём вскоре очень пожалела. Уже взявшись за ручку магазинной двери, она услышала громкий скрип, скрежет, забористый мат на русском языке со среднеазиатским акцентом, а вслед за чередой звуков ощутила удар по голове. Удар пришёлся по касательной и большого вреда здоровью не причинил, но из упавшей ёмкости на её макушку вылилась какая-то тягучая жидкость, очень похожая на канцелярский клей. Ядвига Карловна охнула и подняла глаза – над ней раскачивалось проклятое приспособление, а проклятые маляры-штукатуры, или как они там называются, пытались одной рукой держаться за тросы, а другой спасти от падения свои орудия труда. Ольшевская не стала дожидаться окончания спектакля. Она поспешила домой отмывать волосы, костеря на чём свет стоит идиотов, пренебрегающих техникой безопасности. При этом она не забыла вытащить мобильный телефон и сообщить своему заместителю, что придёт позже. Субстанция лежала на голове как студень, слегка колыхалась, не проливаясь. Ядвиге Карловне казалось, что это медуза. Медуз она боялась до умопомрачения, поэтому трогать невесть что не стала, надеясь просто смыть дрожащую гадость водой. Войдя в свой подъезд, она остановилась перевести дыхание перед трудным подъёмом на третий этаж. Лифта в доме не было. Идти пешком по лестнице, хотя и широкой, с удобными невысокими ступенями, грузной женщине было тяжело. Остановка оказалась роковой. Только Ядвига Карловна дотронулась до перил, чтобы сделать первый шаг, как где-то наверху раздался хлопок.

Ольшевской показалось, что кто-то захлопнул чердачный люк. «Опять замок сорвали, – подумала она. – Бомжи, наверное. Безобразие. Надо обязательно сказать домоуправу, чтобы…» Закончить мысль бедняга не успела – второй раз за утро почувствовала удар по голове и последовавшую за ним неприятную тяжесть там, где покоилась строительная «медуза». Не упала она только потому, что крепко держалась за перила. «А говорят, что снаряд дважды в одно место не попадает», – простонала про себя Ядвига Карловна, набралась храбрости и потрогала нечто, приземлившееся ей на темечко. Нечто было мягким и тёплым. От прикосновения Ольшевской оно издало утробный звук и воткнуло в кожу что-то острое. Несчастная женщина попыталась удалить самозванца с головы. Не получилось. Тварь держалась крепко. Тогда она собрала волю в кулак и без остановок, по возможности быстро дошла до квартиры, где первым делом бросилась к большому, в человеческий рост зеркалу, занимавшему половину прихожей. То, что она увидела, ей совсем не понравилось. В ореоле растрёпанных волос, которые так недавно были собраны в элегантную причёску, лежала небольшая, но увесистая кошка с испуганными глазами. Кошка периодически выпускала когти, прокалывая тонкую кожу надо лбом. Ольшевская заметила капельку крови там, где должна была быть чёлка. Ей стало дурно. Кошка явно не собиралась покидать насиженное место. Ядвигу Карловну такое положение вещей не устраивало, она взялась за непрошеную гостью двумя руками и потянула вверх. Кошка не сдвинулась ни на миллиметр, зато ушибленное место наполнила острая боль. Зверюга намертво приклеилась к той дряни, что пролили безрукие штукатуры. Ядвига Карловна осознала, что если она будет продолжать попытки избавиться от животного механическим путём, то рискует остаться без скальпа. Но что же делать? Она подумала, глядя на себя в зеркало, – кошка в это время вела себя спокойно – и решила попробовать смыть всё вместе под краном. Однако стоило ей наклониться над раковиной, как тварь на голове снова выпустила когти и зарычала. Кроме того, наклонное положение усилило натяжение волос, что привело к новой волне боли. Ядвига Карловна ещё подумала, взяла с плиты чайник – хорошо, что вода в нём успела остыть, – и стала лить воду под кошку. Добилась она только того, что промочила платье. На голове ничего не изменилось. Вода, увы, не смогла растворить «медузу». Волосы спутались окончательно, частично прилипнув к спине животного. «Господи! За что мне это! – воскликнула Ольшевская. – Вразуми! Что мне делать?!» Ответа она не получила. Тогда она додумалась обратиться в поликлинику, обмотала голову платком, чтобы не смущать прохожих, и полная надежд отправилась на приём. Кошка сидела тихо, не шевелясь, наверное смирившись со своей участью. Районная поликлиника была ближе к её дому, но опытная Ядвига Карловна предпочла ей ведомственную в расчёте на более внимательное отношение со стороны медперсонала и умение этого персонала хранить секреты. Ей вовсе не хотелось, чтобы по округе поползли слухи о сумасшедшей тётке с кошкой на голове вместо шапки.

– Доктор! Помогите! Снимите с меня это. Пожалуйста, – Ядвига Карловна умоляюще посмотрела на Татьяну. – Только постарайтесь сохранить волосы. И кошку. Я её себе возьму. Неспроста же она на меня свалилась. Судьба.

– Да уж. Судьба. Что же нам с вами делать? Что за клей, вы, конечно, не знаете…

– Если б знала, нашла бы растворитель. Но ведь и животину отравить не хочется.

– Хорошо. Посидите, пожалуйста. Я схожу в лабораторию. Только сначала возьму… потерпите… частичку этого вещества.

В лабораторию всё-таки пошла Люся, но её поход ничего не дал. На дверях лаборатории висел амбарный замок, и поблизости не нашлось ни одной живой души, способной объяснить, что это значит. Пока медсестра отсутствовала, вязкая дрянь на голове пациентки начала подсыхать. Татьяна осторожно потрогала волосы Ольшевской, убедилась, что опасность прилипнуть, как кошка, миновала, и предложила единственный на данный момент выход – выстричь повреждённое место, а кошку потом отнести к ветеринару. Ядвига Карловна так настрадалась за последние несколько часов, что была согласна на всё, даже не просила что-либо сохранить. Татьяна взяла из шкафчика медицинские ножницы. В результате её усилий киска была освобождена, а на макушке Ольшевской красовался очаровательный «ёжик». Кошку, за время «операции» не издавшую ни звука, завернули в клетчатый платок. Ядвига Карловна выплыла из кабинета, вытирая слёзы благодарности, с намерением немедленно пойти в ветеринарную клинику. Как только за ней закрылась дверь, Татьяна и Люся разразились гомерическим хохотом, приведя в замешательство топтавшихся в коридоре страждущих.

– Бе-една-ая-а ко-ошечка-а, – завывала Люся.

– Понимаю-у-у, что нехорошо-о-о, но смешно-о жее-е, – заливалась Татьяна. – Парикма-ахером я-а ещё-о не быва-ала-а.

* * *

Следующие полтора часа прошли более или менее обыденно и спокойно, если не считать девицы, перемежавшей жалобы на головную боль, першение в горле, насморк и ещё целый букет недомоганий сетованиями на волнообразные отношения с женихом, родителями и ближайшей подругой. Сетования Татьяна проигнорировала, несмотря на то что девица через каждые две-три фразы задавала один и тот же вопрос: «Как вы думаете, доктор?» Она отделила зёрна от плевел, внесла положенную информацию в карточку, выписала рецепт и с облегчением распрощалась с больной, не удержавшись от совета поберечь нервную систему. В половине первого Татьяна и Люся сидели в столовой, наслаждаясь законным перерывом и вкусным обедом. Люся под неодобрительным взглядом Татьяны с удовольствием поедала рубленую котлету с пюре, приготовленным, о чудо, на настоящем молоке, а Татьяна довольствовалась так называемым греческим салатом, который никакого отношения к Греции не имел.

* * *

Вторая половина трудового дня стоила первой. Сразу после обеденного перерыва в кабинете появился щуплый молодой человек с волнистыми белыми, даже слегка серебристыми волосами. «Вот это цвет, – подумала Татьяна. – Как у моей куклы Нины. Интересно, куда мама дела моих кукол?» Длинные локоны красиво ниспадали почти до плеч. Молодой человек периодически слегка закидывал голову и артистическим жестом проводил по волосам рукой. Он лёгкой походкой быстро дошёл до середины кабинета, огляделся и после этого уселся на кушетку, непонятно почему проигнорировав стулья. Татьяна удивилась, однако решила не пересаживать его – пусть сидит где хочет. Люся открыла было рот, но, видя реакцию врача, ничего говорить не стала, а просто передала Татьяне очередную карточку.

Разговор сначала протекал в русле банальных вопросов и ответов: на что жалуетесь – на кашель – откройте, пожалуйста, рот – а-а-а – разденьтесь до пояса – дышите… А вот после окончания осмотра беседа врача и пациента перешла в сюрреалистическую область.

Татьяна произнесла несколько самых обычных фраз:

– Не волнуйтесь. Ничего страшного у вас нет. Я сейчас выпишу вам таблеточки, вы их попринимаете по схеме, и всё пройдёт.

Она не рассчитывала услышать что-либо в ответ, ей казалось, что случай простой, вопросов быть не должно. Ошиблась.

– И мыши пройдут? – неожиданно подал голос пациент.

– Простите? – Татьяна перестала писать, Люся навострила уши.

– И мыши пройдут? – повторил юноша.

– Какие, простите, мыши? Куда пройдут?

– Серые. У меня в голове.

Люся снова, как утром, прошептала: «Ма-моч-ки» – и на всякий случай подошла к двери. Татьяна начала просчитывать, кого в этой ситуации следует вызывать: психотерапевта, скорую или охрану. Видя реакцию женщин, молодой человек криво улыбнулся, в очередной раз провёл рукой по волосам и счёл необходимым пояснить:

– Понимаете… Да вы не пугайтесь. – Он посмотрел сначала на Татьяну, потом на Люсю. – Я не псих. Но помощь мне, наверное, нужна.

– Псих ты или нет – это мы ещё посмотрим, – себе под нос очень тихо пробормотала Люся, по-прежнему стоя около двери.

– Я вас внимательно слушаю, – поощрила «не психа» Татьяна.

– Дело в том, что я только что защитил диссертацию. В последние месяцы пришлось очень много работать, писать, оформлять… Я устал. Видимо, моя нервная система дала сбой. – Он неожиданно замолчал. – Я понимаю, что это прозвучит дико… Я сознаю, что всё это плод моего воображения… Но я очень хочу избавиться от этих ощущений. Очень.

Он, поморщившись, наклонил голову. Длинные волосы упали ему на лоб. Он ещё раз поморщился, откинул волосы со лба и осторожно потрепал их над ушами. Его никто не торопил, не перебивал.

– Знаете, – продолжил молодой человек, закончив манипуляции с шевелюрой, – когда я после защиты уже готов был расслабиться, отдохнуть, у меня вдруг появилось чувство… Как бы поточнее выразиться… Чувство, что у меня под черепной коробкой не мозг, а тёмный пыльный чердак, доверху заполненный бумагой. А вот здесь, – он показал на темя, – сидят две ма-аленькие мышки. Серые, с длинными хвостами… Они всё время перебирают лапками и шуршат бумагой, шуршат… Это кошмар! Мне всё время хочется открыть окошко и вытащить их, выбросить. Мышей вместе с бумагой. – Пока он говорил, в его глазах периодически проскакивало то безумие, то страдание. – Наверное, это нервы. Переутомление. Пройдёт.

«Юноша бледный со взором горящим, ныне даю я тебе три завета… Сплошной Брюсов…» – подумала Татьяна, а вслух сказала:

– Не волнуйтесь. Я всё поняла. Сейчас я дам вам направление, и вы пройдёте к моему коллеге. Это очень хороший доктор. Психоневролог. Он вас проконсультирует, если нужно – выпишет соответствующие лекарства. Не бойтесь, – добавила она, улыбнувшись, видя, как меняется лицо молодого человека. – Никто вас в сумасшедшие не записывает и в больницу отправлять не собирается. Вот. Пожалуйста, – она протянула ему направление. – А я сейчас ему позвоню. Он вас сразу примет.

Татьяна выполнила обещание, заручилась согласием коллеги и с чистой совестью отправила к нему несчастного кандидата неизвестно каких наук. Тот успокоился, взял направление, напоследок тряхнул головой и скрылся за дверью. Когда он проходил мимо Люси, та попятилась и поспешила вернуться к своему столу – мало ли что.