Виктор
Этим же летом, как только появилась возможность, Витя, запасшись командировочным удостоверением на московский автозавод и маминой нотариальной доверенностью на право пользования квартирой, вернулся в Москву.
В августе ему исполнилось шестнадцать, но работа в горячем цеху настолько закалила его, придала ему мужественности и силы, что из мешковатого подростка он превратился в подтянутого сильного юношу вполне призывного вида.
Поэтому осенью, представив в военкомат справку об окончании третьего курса челябинского механического техникума, он смог получить направление на службу в дальневосточный военно-морской полуэкипаж. В военкомате не обратили внимания, что фиолетовая чернильная цифра «один» была дополнена двумя фиолетовыми же вертикальными чёрточками, которые превращали единицу в римскую цифру «три». А свидетельство о рождении, «к сожалению, осталось у мамы» в эвакуации, в Челябинске, да и в нем были исправления года рождения! Война! Не только документы, но и люди терялись в её круговерти. Мама осталась с младшеньким, она не могла вернуться, пока не возвращали Госплан. Кроме того, папа уехал в длительную командировку в Свердловск, потом в Иркутск, и от него не было ни слуху ни духу несколько месяцев. Нет, сначала пришло два письма и телеграмма, а потом …тишина. И уже в сентябре Татьяне сообщили, что Матвей заболел в командировке и его не смогли спасти. Умер. И похоронен он там, в далёком посёлке, «куда не дойти пешеходу, куда не доплыть пароходу, где даже упряжке полярных собак в дурную погоду нет ходу». Ей передали его очки, заколку для галстука и документы.
Когда Татьяна с огромным трудом дозвонилась до сына, у него на руках была повестка прибыть на сборный пункт. Витя, как ни рвался, не мог уже ничем ей помочь, даже обнять, даже поплакать вместе, обняв исхудавшие плечи. Виктор снова должен был пересечь страну с запада на восток и явиться к месту службы в бригаде торпедных катеров Тихоокеанского флота. Теперь уже в товарном вагоне класса «8 лошадей/сорок человек».
Если в квартире звонил телефон, он не предрекал ничего хорошего кроме беды и проблем. Связь работала, но звонящих практически не было, черный осведомитель обычно молчал. И сейчас, когда юноша сказал о папе старой своей подруженьке Татьяне Демьяновне, та вскрикнула, заплакала и проковыляла на кухню, вытирая слезы концами платка. Потом налила по граненой рюмке водки, припрятанной до лучших времен, отрезала по кусочку хлеба, разрезала напополам и посолила картофелину в мундире, позвала всхлипывающего любимого мальчика, и они выпили за светлую память главы семьи. Виктор уже пробовал водку на заводе с мужиками, ему не понравилось, но сейчас она проскользнула внутрь незаметно. Через полчаса он спал на родительской кровати с папиного края, обхватив подушку не отмытыми до конца руками. Через день няня проводила свое сокровище на войну, перекрестила и села у окошка. Вот он промелькнул на той стороне трамвайных рельсов, вот скрылся за углом, и она опять осталась одна.
Для Татьяны «первой» наступили чёрные дни. Неожиданная смерть мужа вкупе со странной его командировкой, призыв сына-подростка в действующую армию подорвали её силы. Отпросившись с работы на пару дней и забрав несекретную часть материалов домой для исполнения, она днями лежала на неуютной железной кровати под чужим вытертым до прозрачности одеялом в неуютной комнате общежития, а ночами работала над переводами до головокружения. Хорошо, что Левушка весь световой день проводил в школе, у неё просто не было сил им заниматься.
В который раз жизнь перевернулась, и пошла по новому руслу. Татьяна ждала писем с Дальнего Востока. Господь, кто бы он ни был, пожалел её, наверное, и не дал упорному мальчишке сгинуть в военной круговерти. Витька писал, что на боевые задачи на корабле его не берут, однажды даже привязали рядом с корабельным псом на причале. На флоте быстро раскусили, кого принесло им в составе последней группы новобранцев, разобрались, погнать не погнали, кормили, снимали три шкуры нарядами на уборку и на кухню, но на боевые дежурства не брали. В сорок третьем году во Владивостоке открыли подготовительное отделение для поступления в военно-морские училища. На «подгот» записался и Витька. Ему выправили форму поновее, собрали баснословный паек, перекрестили и дали пинка, чтобы не возвращался.
Витя отправился сдавать экзамены за среднюю школу, раз аттестата зрелости, в отличие от аттестата служивого матроса, у него не оказалось. Когда начальник курсов посмотрел на результаты экзаменов, он оторопел. У будущего курсанта в зачётном листе стояли две пятёрки (английский и сочинение) и восемь двоек. Такого расклада старому морскому волку видеть не приходилось. А ещё он никогда в жизни не читал такой рекомендации. Она была от старой большевички, члена ВКП(б) с 1919 -го года, заверена печатью одного из наркоматов и гласила: «Знаю Виктора с 5-летнего возраста, я же давала ему рекомендацию в ряды Ленинского комсомола,.....горячий патриотизм, качества достойные звания выдержанного комсомольца,....даёт отпор доходящим до него обывательским разговорам....Знала его отца, погибшего на своём посту в мае 1942 года, честнейшего коммуниста.....Рекомендую .. достоен быть принятым в Военно-морское инженерное училище, которое являлось предметом его мечтаний со школьной скамьи».
Старый кавторанг решил познакомиться с «отличником» поближе и узнал всю подноготную. За спиной семь классов общеобразовательной московской школы с хорошими оценками, хорошая интеллигентная советская семья, полтора года работы на заводе в горячем цеху и неукротимое желание служить на флоте.
– Ну что с тобой делать, пацан? Да и не пацан ты уже, хоть восемнадцати ещё нет. Не разворачивать же тебя к мамке, а? Даю тебе три месяца на самоподготовку и койку в казарме. Учебники возьмёшь в библиотеке, можешь ходить на курсы для зачисленных. Через три месяца сдашь – примем и направим, не сдашь – домой и по достижении 18 лет снова в военкомат по месту жительства. Готов?
– Так точно, товарищ капитан второго ранга! – просиял Витя, развернулся и, стуча тяжёлыми матросскими башмаками-гадами, отправился в казарму.
По утрам после обязательной физзарядки вместе с новыми старшими корешами Витька спешил на занятия, где подзабывшим школьные предметы морякам напоминали о школьных науках, а он знакомился с неизвестными непроходимыми дебрями, с которыми позже разбирался в одиночку на самоподготовке, часто до середины ночи. Особенно тяжело давалась органическая химия. Многое приходилось просто зазубривать, так как проводить опыты было невозможно, а преподаватель была такая строгая, что подкатиться к ней на занятиях не получалось, да он и побаивался. В конце концов юноша как-то прилично справился с математикой, правда в разделе тригонометрии плавал, «как и положено моряку» – ржали кореша. Разобрался с физикой и вызубрил все даты по истории КПСС. За химию оставалось только молиться. Ещё бы знать кому…Так или иначе через три месяца будущий курсант с трудом выдержал экзамены и в составе тихоокеанской группы отбыл к вожделенному месту обучения, в город Ленинград, в Высшее военно-морское инженерное училище имени Ф.Э. Дзержинского.
Шел тысяча девятьсот сорок четвёртый, до участия в июньском параде победы в Москве оставался ровно год.
Татьяна
Москва была переведена с военного положения и «комендантский час» стал короче. Стали возвращаться в столицу государственные министерства и ведомства. Возвратились и Татьяна с Левой. На вокзале их никто не встречал, багажа практически никакого не было, но автобусы для сотрудников Госплан выделил и через полтора часа они были уже дома.
Татьяна Демьяновна, предупрежденная телеграммой, встретила их накрытым столом. Две Татьяны впервые в жизни обнялись и заплакали. Смыв вагонную пыль и усталость, гости сели за стол, помянули Матвея, подняли рюмки за здоровье и успешную службу Вити и, конечно, за победу, которая наконец-то была не за горами.
После вожделенной ванны Татьяна подошла к зеркалу, стоящему в коридоре, большому, почти в полный рост. Два года она практически на себя не смотрела, в парикмахерской не была, отросшие волосы укладывала наощупь. Маленькое зеркальце в пудренице не давало возможности увидеть себя полностью, да и нужды в этом она не испытывала со времени гибели мужа. Шок, который она испытала теперь, был огромным. Ее пышное золотисто-каштановое каре испарилось, а седые, не пыльные, как она думала сначала, а именно седые длинные безжизненные пряди свисали ниже плеч, бледное лицо перечёркнуто несколькими глубокими морщинами, плечи понуро повисли. Нет, она должна взять себя в руки, хотя бы ради сыновей. Надо узнать, работают ли парикмахерские и существует ли нынче понятие о краске для волос и губной помаде. Она слабо улыбнулась сама себе и сама себя похвалила за правильный настрой.
Через пару месяцев, собираясь на работу, Таня поправляла перед зеркалом выбившиеся из «ракушки» пряди, когда в дверь позвонили. Она открыла и увидела на пороге военного с синим околышем на фуражке. Ничего хорошего от этого визита ждать не приходилось.
– Татьяна Абрамовна? Вам придётся проехать со мной. Соберитесь, пожалуйста.
– Да-да, конечно. А что произошло?
– Не могу сказать. Я только должен Вас доставить. Машина внизу.
Жизненный опыт подсказывал, если бы дело дошло до ареста, с ней бы никто не миндальничал. Что же случилось? Её затрясло от страха, но она со спокойным видом проверила наличие паспорта в сумочке, накинула плащ и кивнула, сев в машину, собралась и заставила себя успокоиться. И неожиданно почувствовала, как в ней поднимается и крепнет какая-то сила, понимание того, что она теперь отвечает за семью, за Левушку, за сбежавшего на войну Витю, даже за Демьяновну, ставшую родной. Она как-то моментально перестала винить Матвея в том, что он завёз их на край света, а сам сбежал и … умер, бросив ее на произвол судьбы. Татьяна выпрямила спину и приготовилась к предстоящей встрече в том «заведении», которого каждый житель этой огромной страны избегал любой ценой.
Но что бы она себе ни придумывала, она никак не ожидала темы следующего разговора.
– У Вас есть родственники за границей? Вам пришла большая посылка из-за рубежа. Мы должны её осмотреть вместе с Вами.
Татьяна прикрыла глаза и через минуту спокойным ровным голосом сказала: «Это очевидно ошибка. Родственников за границей не имеем». Она по привычке говорила во множественном числе, потому что в её сознании Матвей был здесь, рядом. Она не видела его мёртвым, не видела его могилы. Значит, он был жив. Именно он велел ей так сформулировать ответ, отказаться от неожиданной и сиюминутной помощи, которая может привести к гибели семьи.
– Вам придётся это письменно подтвердить и подписать отказ.
– Конечно.
Что было в той посылке она не узнает никогда. Сестры погибли в варшавском гетто, Ребекка ли это прорвалась через все мыслимые и немыслимые границы, брат ли добрался до земли обетованной и собрал, и направил практически «в никуда» что-то, долженствующее облегчить жизнь сестры в стране, ведущей кровавую войну. Или это Матвей хочет подать ей сигнал о том, что они ещё встретятся .... в следующей какой-то жизни…
Нинель
Павлищевы тоже вернулись в Москву из эвакуации, так что выпускные экзамены Неля сдавала уже в Москве. Правда ей не удалось увидеться с прежними одноклассниками. Большинство ребят ещё не вернулись в город. Доходившие известия не всегда были радостными, а иногда оказывались отчаянно горькими. По крайней мере двое из приятелей уже никогда не вернутся домой и не встретятся, как ожидалось «в шесть часов вечера после войны», судьба ещё двоих, застрявших на Украине, была неизвестна. Неля с нетерпением ждала возвращения Миры, та на правах бывшего старосты класса умудрялась собирать информацию даже находясь в далёком Ташкенте. Она сдавала выпускные там. «Ты же понимаешь, здесь я легко получу отличный аттестат!» Подруга собиралась приехать в Москву только к вступительным экзаменам в медицинский.
В июле проездом с одного фронта на другой заезжал отец. Он по секрету рассказал о первых допросах Паулюса в Сталинграде, в которых участвовал лично, и настоятельно рекомендовал дочери поступать вместе с Мирой: «Вместе легче учиться, и профессия нужна всегда, в любые праздники и будни». Но Неля не послушала родителя – не обязана. И подала документы в «иняз». А отец, хоть и любил доченьку, после её восемнадцатилетия перестал платить на неё алименты, пусть и небольшие. А что? По закону! Неля будет вспоминать об этом с обидой всю жизнь.
Она все поняла про этот институт, когда пришла в приемную комиссию узнать, почему её не берут на переводческий и зачислили только на педагогический факультет. Секретарь с сожалением взглянула на скромную девушку в простой недорогой одежде и сказала:
– Программы у факультетов по языкам схожие, просто вам ещё прочитают педагогические дисциплины. Работать сможешь, где устроишься, наших выпускников везде ценят. А когда посмотришь на своих однокурсниц, ещё порадуешься, что не на переводческом.
Правоту её слов расстроенная девушка поймёт, как только приступит к обучению. Дочери и подруги высших чинов и генералитета, торговых работников и известных работников культуры щеголяли друг перед другом трофейными тряпками, устраивали интриги, бросали комья сплетен и портили настроение всем – друг другу, преподавателям и однокурсникам. Даже на педагогическом попадались экземпляры из этой когорты, и сначала настроение девушки было ужасным. Она десять раз пожалела, что не пошла во врачи с Миркой, однако уже после первой сессии поняла, что для хороших результатов недостаточно гонора и стильной одежды. Когда многие сокурсницы посыпались на переэкзаменовки, а Неля после упорного сидения в библиотеке и дома, через закушенную губу и зубрёжку по ночам сдала сессию на отлично, у неё прибавилось самоуважения и вопрос правильности выбора больше не беспокоил. А когда её включили в сборную института по спортивной гимнастике и большому теннису, совсем расцвела.
Виктор
Виктор с восторгом приступил к учёбе, его пьянил Ленинград, он был счастлив почувствовать себя настоящим морским волком, когда, нацепив на форменку две свои медали, прикрепив к поясу положенный по форме палаш и отутюжив под матрасом чёрные «клеша», слегка покачивая плечами, двигал с друзьями прошвырнуться по Невскому. Затем к Мраморному дворцу, где по выходным играл оркестр, и лучшие девушки города толпились нарядными стайками в ожидании флотских кавалеров.
И, естественно, дзержинцы были лучшими из них, хоть фрунзаки из командного училища и насмехались: «Курица не птица, дзержинец не моряк, медичка не девица, а пуп земли филфак». Через несколько лет в маленьких затерянных вдоль всех морских границ СССР гарнизонах будет полно домохозяек «из Мраморного» с дипломами учительниц русского языка и литературы. Наш курсант учился легко, по профильным предметам на «отлично», остальные сдавал, как получится. Вгрызался в тонкости управления и устройства подводных и надводных кораблей, активно занимался боксом, даже стал чемпионом училища в своём весе, хоть и покуривал потихоньку, скорее для понта.
На курсе его любили за юмор, веселый нрав, светлую голову и спортивный азарт. Все были готовы часами слушать, как Витька «травит баланду», но закадычных друзей было двое – Юра Курехин и Леня Воронин по кличке Дед. Он был старше, а поскольку любил поучать, плюс на флоте механиков часто называли «дед», он и огрёб своё прозвище.
Когда стали собирать парадную роту для участия в грядущем параде Победы, хоть до Берлина ещё оставалась сотня – другая километров, Виктор размечтался попасть в её состав. Правда боялся, что его средний для мужчины рост будет недостаточен для участия. Но все сложилось удачно, хоть место ему и определили в последнем ряду парадной коробки. Друзья беззлобно подшучивали, что он ничего не увидит из-за их голов в первых рядах, но это уже было не важно. Важна честь принять участие и важно попасть в родной город хоть ненадолго.
Юрка был питерский, коренной, интеллигент в третьем поколении и знаток живописи. Ленька – из Одессы, с детства мореман и немножко позёр. Друзья шутили, что популярная песня в исполнении Эдит Утесовой «форсил татуировкою, нырял в разрез волны и рваною верёвкою подвязывал штаны» – это про него. На что беззлобный Дед подхватывал и не слишком музыкально продолжал: «в кино смотрела хронику…и вот среди подводников тебя я узнаю».
Витя удивлял сотоварищей ещё и тем, что мог почти без ошибок и с правильным произношением прочитать текст в учебнике английского языка и даже понять, в чем там дело! В то время как остальная братия ничего кроме глаголов «шёл и выл» не знала, а лучшие могли наизусть выдать: «Чапай воз швыминг энд крос зе ривер». Трое друзей делились друг с другом всем, и мыслями, и «шкодами», и нехитрыми предметами одежды по необходимости, и даже барышнями. Втроём хохотали над Ленькой, пришедшем в казарму в чужих трусах, втроём чистили двор от снега, когда Витьку застукали за курением в неположенном месте, втроём назначали свидание одной и той же барышне и смотрели, куда она пойдёт. Они болели друг за друга на соревнованиях. Виктор увлекался боксом, Куря – волейболом и живописью, а волоокий красавец Воронин – ничем в особенности, но выступал за роту и факультет в атлетическом многоборье. Вместе они старательно выкладывались и на тренировках к параду. Это была, действительно, честь!
Виктор, единственный среди друзей, был москвичем и у него появилась надежда впервые за три года увидеть маму и брата. И Татьянушка может приготовить что-нибудь вкусненькое! Но Юру и Леньку больше интересовало, есть ли среди одноклассниц друга хорошенькие девушки, которые смогут показать этим оболтусам Москву.
– Ладно, гады, – сказал он, – я в качестве гида, значит, вас не устраиваю. Так и быть, позвоню другу Петьке, он найдёт девчонок и соберёт всех, кого сможет. Договорились.
Изнурительные многочасовые тренировки на плацу привели к тому, что друзья перестали рваться в увольнение, пользуясь редкими случаями просто протянуть ноги и отдохнуть. Наши мореманы не очень любили маршировать, это было сухопутное, по их мнению, действо. Строевая подготовка казалась чем-то мало относящимся к их будущей службе делом, это больше подходило для «сапогов». Лёгкое флотское высокомерие, наподобие кавалергардского, как им казалось, было не чуждо не только фрунзакам, но и дзержинцам. Всего на параде планировали три «коробки» моряков – двадцать рядов по двадцать человек: две из боевых подразделений со всех флотов страны и одну курсантскую. Курсанты в подавляющем большинстве тоже были «служилыми людьми», с орденами и медалями, имелся даже свой Герой Советского Союза, Влад Егоров.
Тренировки шли ежедневно по пять часов, в любую погоду. Тренировали особый моряцкий шаг, когда нога выносится вперёд не в одну линию, как у пехотинцев, а в две в паре десятков сантиметров друг от друга, и весь батальон при слаженной работе слегка покачивается как на волнах. Особый флотский шик! Морскому батальону предстояло идти после всех фронтов и родов войск, перед солдатами, бросающими к подножью Мавзолея штандарты и знамёна поверженного противника. Но об этой идее флотские узнали уже в Москве, на последних прогонах.
Увольнительных в столице до парада не давали. Виктор несколько раз созванивался с мамой из казармы и ждал, когда сможет увидеть свою семью. Он уже забыл, каково это, быть рядом с любимыми и любящими и даже слегка волновался, как они оценят его новый статус. Созвонился он и с Петькой, тот благополучно вернулся из Средней Азии и закончил пару курсов Плехановского института, что не вызывало удивления, так как вся родня друга служила по торговому ведомству. Петр до чёртиков обрадовался звонку и пообещал все устроить двадцать пятого июня, на следующий день после парада. Созвать предполагал всех, кого достанет.
Парад, несмотря на дождливый день, прошёл великолепно, на едином дыхании участников и зрителей. Виктор шел в последнем флотском ряду перед «коробкой» с хоругвями, удаляющиеся бескозырки и гюйсы были отчетливо видны в кинохронике. Эти кадры стали кинематографической классикой. Позднее он всегда комментировал: «Вон моя ..спина увековечена, третья слева в последнем ряду».
Толпы москвичей и возвращающихся по домам солдат и офицеров стояли плотными рядами от Белорусского вокзала до Красной площади и вдоль кремлёвской набережной. Нескончаемые радостные крики и музыка из громкоговорителей звучали до темноты, когда их перекрыл потрясающий салют, прожектора перекрещивали тёмное ночное небо, а многокрасочный фейерверк был просто неподражаемым. Виктора наконец отпустили в увольнительную на сутки. Он ехал из казармы домой и не переставал улыбаться. По Селезневке уже бежал, а сердце бухало как кузнечный молот в его челябинском горячем цеху. Перебежал трамвайные пути, дальше налево вдоль чугунной ограды, в парадную, мимо кричащей: «Стой, ты кудаа?» комендантши, уже узнавшей, уже всплеснувшей руками, во двор, направо, на второй этаж...., звонок, … открыли..... «Виииитяаа!!». Повисли …все трое .... на влажном от моросящего дождя старшем в семье мужчине.... Немая сцена.
И первые слова настоящего курсанта: «Демьяновна, утюг!». Но няню, вытирающую глаза хвостиком белого платочка, с толку не собъешь.
– Чо раскомандовался!? Стол накрыт, руки мыть и за стол! Одежду тебе отцову приготовила, а твою посушим, сама поглажу. Пошевеливайся, – оглаживала глазами любимца Татьянушка.
Левка с восторгом смотрел на старшего брата, но пока молчал. Он слышал о нем постоянно и много, давно не видел и совсем не помнил. Он боялся, что старший брат затмит его во всем, и одновременно радовался, что брат действительно существует, и гордился им. Разговаривали почти до глубокой ночи, делились друг с другом радостными и горькими воспоминаниями. Лева уже давно сопел на раскладушке, а Виктор все никак не мог пристроиться на родительском диване в большой комнате, крутился сам, прокручивал в голове предвоенные картинки событий, когда отец был жив. Уснул под утро. А утром увидел отутюженную форменку и брюки, вычищенные Левкой до блеска флотские ботинки, белоснежный чехол на бескозырке, унюхал запах кофе и чуть не заплакал. Яйца подали на завтрак в красных подставочках «ещё из Америки», сыр, масло, тосты со специальной «американской» сковороды – тостера с металлической сеточкой чуть выше днища, на которую укладывали ломтики нарезанного батона. В училище их сытно кормили, но такого домашнего стола Виктор не видел с детства, с «до войны».
– Мать твоя расстаралась, паек получила царский, – разулыбалась Демьяновна.
– Не царский, а кремлёвский, – встрял Лев.
А мама только просияла глазами навстречу поцелую сына.
– У тебя увольнительная надолго? – спросила.
– Мамуль, надо ребят встретить, зайдут на чаек, можно? А потом мы к Петьке, класс встречается.
– Ну да-ну да, конечно.
Вошедшие в квартиру познакомиться Витины «орлы-молодцы» полностью заполнили собой кухню. Оба высоченные, красивые, смешливые – Левка смотрел на них из коридора, открыв рот. Он никогда бы не хотел надолго уезжать из дома и жить в казарме или общежитии, ему хватило круглосуточного детского сада в Челябинске, но восторг от этих ярких молодых мужчин остался в нем надолго.