Стихи

Дизайнер обложки Оксана Гамбургер

© Мария Кабанова, 2021

© Оксана Гамбургер, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0055-6325-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

2015

Лица

 
Я брожу по улицам столицы.
Я – чудак способный и прилежный.
Мне неинтересен тренд в одежде —
Я смотрю, как люди носят лица.
 
 
Формой ли, нарядом для души:
Чьи-то лица – как халат домашний,
Чьи-то – канцелярская рубашка.
Часто взгляд застёгнут, рот зашит.
Редко, чтоб с улыбкой нараспашку.
 
 
Пожилые – порвала усталость.
Молодые – сшиты ловко, модно.
А моё немного старомодно,
Мне оно от бабушки досталось.
 
 
Всех покроев, всех фасонов лица —
Нет разнообразию конца.
А ещё на улицах столицы
Есть и люди вовсе без лица.
 
 
Например, армянка тётя Седа,
Фрукты продающая в ларьке.
Здесь она, как жизнь с другой планеты,
Поймана в стеклянном колпаке.
 
 
Всем чужая, знает мало фраз,
Шутит: «Этот русский не для нас!»
Но пенсионерам незаметно
Бросит пару персиков в пакеты
Или дыню просто так отдаст.
 
 
Ей грубят, сбивают желчью с ног,
А она тиха и с подлецом.
Будь поосторожней – это Бог
Носит её стёртое лицо.
 

*

 
Мама меня ругает
Без конца и начала,
Так же самозабвенно,
Как когда-то качала.
 
 
Душу, службу, одежду —
Мама всё критикует.
А напоследок нежно
Целует.
 

*

 
Сердце не продаётся,
Оно в аренду сдаётся.
Бегаю без конца —
Сердцу ищу жильца.
Чтобы опрятный, чтоб аккуратный,
Чтоб не задерживал мне квартплату.
Сердце сдаётся – четыре камеры!
Чисто, уютно, камерно.
Окна? Балконы? Нет, к сожалению.
Зато: центральное отопление.
Зато: приличный метраж.
Зато: высокий этаж.
Только новый жилец как спятил —
Шепчет: «На сердце твоём проклятье.
Стонет аорта и воют вены,
Кровь ночами течёт по стенам.
Я не дурак, это явные признаки,
Что завелись в нём призраки…»
Съехал жилец. И снова пустое
Сердце в простое.
Бьётся пустое уж столько лет.
Кто же включает свет?..
 

О рифмах

 
Я не понимаю, о каких там рифмах речь.
О каких размерах, метафорах, оборотах, фразах.
Стих – это же как картечь —
либо убил, либо промазал.
Я не понимаю, о какой там страсти речь,
о какой заслуженности прощений,
о какой химии отношений.
Химия – это то, что я прогуляла в школе.
А любовь – это же как поле,
война, папироска на двоих одна, окопы.
Либо ты отстоял её, либо закопан.
 
 
Не понимаю, о какой там верности речь.
Верность – это когда без него не заснуть, не лечь.
Это когда бомбёжка, он ранен, и не помочь,
и тебе бы бежать, пока можешь, прочь.
А ты ложишься, как раньше, с краю,
колосок сося, обнимая,
и нежно так: «Милый, не помешаю?
Можно я с тобой тут рядом поумираю?»
 

*

 
«Ты боишься бомбы?» – спросил он.
 
 
Я боюсь, когда пропадает сон,
и лодка сомнений прицельно и зло
надо мной нависает, как НЛО.
 
 
Я боюсь, когда у одного взгляд влюблённый,
а у другого сочится из глаз расчёт.
Или когда ребёнок
слышит, как мать орёт.
 
 
Или когда старик в Новый год один,
а мы и звонить не спешим.
Я боюсь, что мне выпадет рак груди
или рак души.
 
 
Я боюсь аккуратных мужчин и советов с апломбом.
А ещё – тех мудрых и светлых людей,
у которых в умах фейерверк идей,
а они взяли и сделали бомбу.
 
 
А бомб не боюсь – нет.
 

*

 
Он снимает чердак на Арбате,
Несмотря на протесты бати,
И превращает воду в вино,
И водит меня в кино.
 
 
Он всё видит и в темноте,
Он выходит сквозь дверь к гостям,
Он воскрешает мёртвых – те
Посылают его к чертям.
 
 
Он видит, но не замечает зло.
Он сеет манну на даче.
И если мобильник крадут в метро —
Он деньги суёт в придачу.
 
 
Бог-Отец вздыхает во мгле,
Пьёт, как смертный, и много курит.
Бог-Отец витает в Москве,
Тайно служит в прокуратуре,
 
 
Верит в «око за око» и ест с ножа,
Измеряя грешки на весах.
Взял он как-то сына и задержал,
И отправил на небеса,
 
 
А друзей его в ад сослал и в Сибирь —
Пусть талдычат там о любви!
Идиоту ж ясно: до «не убий»
Здесь пока что не доросли.
 
 
Бог-Отец, как и раньше, один во Вселенной,
Но по сыну съедает тоска,
И бубнит он: мол, это всё Машкины гены…
Родила она мне дурака.
 

Кукла наоборот

 
«У нас в магазине есть зайцы, медведи, лисы,
есть заводные белочки в колесе,
для розыгрышей есть заводные крысы.
А эту? Эту, мальчик, брать нет смысла.
У этой брак, она не совсем как все.
 
 
Мы называем её «кукла наоборот».
Нажмёшь на живот – не плачет и не поёт.
Заведёшь – не идёт.
Не заводишь – идёт.
По ночам пугает детей – ревёт:
слёзы, которых нет, текут рекой,
она вытирает их пластиковой рукой —
мол, Боже, сделал бы чем-то нужным:
фонариком, пистолетом, тростью слепого…
Ну что я такого,
что ты меня в куклы? Ведь незаслуженно!
 
 
Играешь с ней в магазин – теряет деньги.
Играешь в школу – учиться лень ей.
Нарядишь в платье – начнёт сердиться.
Если вдруг в ресторан,
отдаст всю еду под диван —
мол, там
безухий щенок, и ему пригодится.
 
 
В общем, реально кукла наоборот».
 
 
Мальчик стоит, какую-то мысль жуёт.
Потом как будто решается наконец
и покупает… медвежонка и ластик.
 
 
«Господи, какое счастье,
что не куклу», – выдыхает Продавец.
 
 
Он уже третий год
эту куклу не продаёт.
 

*

 
Некто сказал: «Я всегда с тобой
В радости и тоске».
Некто разгладил своей рукой
Мои следы на песке.
 
 
На вопрос мой: «Кто ты?» – смеялся нагло,
Крылатым повёл плечом:
«Я по чётным, должно быть, ангел,
А по нечётным – чёрт.
 
 
То, как вода, меня ревность точит,
То возвышает грусть.
Да – я по чётным люблю тебя очень.
По нечётным – боюсь.
 
 
Жизнь за тебя отдам – это чётко,
От пули прикрою гордо.
Но не ходи ко мне по нечётным —
Вдруг перережу горло…»
 
 
Ах, этот смех и кудрявая чёлка!
Ах, мы синхронно дышим!..
«Не говори со мной по нечётным —
Всё равно не услышу».
 
 
Я его отпустила – глупые были, —
Кажется, сыпал снег…
В белую тьму, обнимая крылья
Руками, шёл человек.
 

Лирический герой

 
А мой лирический герой ушёл к другой.
Он для неё позирует нагой.
Теперь она, забыв про сон и лень,
Легко с ним может раз по десять в день
Без средств подручных (ну там – коньяка…)
Заняться написанием стиха.
Уже ей стал и «Букер» по плечу —
А я… молчу.
Мне говорят: «Не повод резать вены!
Ушёл один, всегда найдёшь замену.
Мужчин достойных полон белый свет!»
Оно и так – только героев нет..
И даже если вдруг найдётся лишний,
Ленивые герои стали слишком —
И как такого сдвинуть с места мне?
Возьмусь писать, положим, о войне,
Да только мой в герои кандидат,
Твердит и день, и ночь на разный лад:
«Ты не модель! Есть поэтессы краше!
Мне не с руки во имя связи нашей
Вставать с утра, идти куда-то в бой,
Тем более уж жертвовать собой!
Пиши-ка лучше, милая, о том,
Что я и так звезда в окне твоём!
А я пока котлетки разогрею…».
Короче, прогнала героя в шею.
Ну вот и всё. С тех пор я не пишу,
Ведь без героев не стихи, а шум.
Но иногда бессонница и март,
Меня зачем-то гонят на бульвар.
Иду, там – угадали – он стоит:
На вид, увы, совсем не царь Давид.
Но на лице крутой читаю нрав —
Мол, не возьмут ни смерть, ни Голиаф.
И мысленно вручив ему пращу,
Пририсовав Царя Давида стать,
Я вижу у него в руках тетрадь
И спрашиваю: «Пишите?»
«Пишу, – он говорит, —
Да только много лет
Ищу здесь героиню. Её нет…»
Не знаю даже… что сказать в ответ?
 

Лист

 
Лист однокрылый, рыжий, как лис,
Нагло влетел в окно.
«Ты – как и я! – прошептал мне Лист, —
Тоже крыло одно.
 
 
Мы с тобой из одной трухи,
Тех же прожилок сеть.
Ты оттого ведь пишешь стихи,
Что не можешь взлететь.
 
 
Хоть и недолгим был мой век,
Знаю твою напасть:
Лист, однокрылый, как человек,
Может только упасть.
 
 
В братской могиле спать не хочу,
Гнить за твоим окном.
Я к твоему прирасту плечу,
Стану вторым крылом,
 
 
И полетишь ты, небом дыша,
Даже не глядя вниз.
Одним крылом у тебя – душа.
Другим – прошлогодний лист».
 
 
Лист мне шептал, залетев в окно,
Хрупкий, живой на миг,
Но я не слушала, я давно
Забыла его язык.
 

*

 
А бывает так: он – ангельской красоты,
Но это всего лишь вид.
И если о чём-то думаешь ты,
То он это говорит.
 
 
Глаза его ночью, как кошки, серы,
Красивую боль сулят.
Но ты принимаешь его как веру.
И как принимают яд.
 
 
И бывает так: он – это просто тот,
С кем у вас как-то по пьяни, на Новый год…
А потом расписались – всё банально и скучно,
Он продукты носит, ни слова там о любви,
Бубнит о футболе, кредите, каких-то заглушках,
Но полтергейстом вселяется тебе в душу.
Плачет, а слёзы – твои.
 
 
И бывает так: они уже сорок лет
Мечтают друг друга отправить на тот свет.
Она ему: «Ты мне жизнь испортил и нервы!»
А он от неё сбежал и живёт в больнице —
Симулирует что-то, чтоб отдохнуть от стервы.
 
 
И ведь всё равно каждый из них боится
Не умереть первым.
 

Детство

 
Они замышляли это все восемнадцать лет.
Отец обучался классической борьбе.
Мать раздобыла с глушителем пистолет,
Палила по банкам, упражнялась в стрельбе.
 
 
«Добьём словами – самое верное средство», —
Шепчет отец, щурясь сосредоточенно.
Они, как воры, крадутся в комнату дочери,
Чтобы убить в ней детство.
 
 
Они не маньяки, не чудовища, не фашисты.
Просто дочкино детство их порядком достало.
Всё отдаёшь ему – а взамен так мало:
Поцелуй, стишок, на затылке пушок душистый…
 
 
А главное, оно с годами не угасает —
Дочка его любит, растит, ласкает,
Кормит отборными снами с ложечки в рот.
«Такими темпами, – мать вздыхает, —
Оно в ней никогда не умрёт».
 
 
Отец вынимает слова острые, будто ножик,
Заносит над дочкой – бледней, чем мим.
Та орёт: «Не троньте его! О боже!
Мне моё детство всего дороже!
Если вы его – то и я с ним!»
 
 
Мать, как из пистолета, палит угрозами —
Мол, выдай его нам по доброй воле!
Но поздно.
Детство ушло в подполье.
 
 
Оно залегло дочке в сердце на самое дно,
Глубже страха смерти, глубже любви и печали —
И сколько б его ни травили, ни осаждали,
Детство в ней выживет всё равно.
 
 
И годы спустя, из глубин – тайников глухих
Оно прорвётся, как крик, как стих,
Как ребёнок из чрева, как воронёнок в небо,
Воскликнет: «Да! Я хочу! Я требую! Мне бы
Написать роман, влюбиться, слетать на Марс,
А иначе на кой ты со мной в груди родилась?
Вот тебе крылья, родная. Смелей – в полёт!
В жизни счастлив лишь тот, кто крылат и смел!»
Ну, тут уж она это детство сама прибьёт,
Чтоб не отвлекало её от дел.
 

2016

*

 
На станции Май, в посёлке Сире́нево
Вечно весна за окном.
За пять дыханий до отправления
Я влетела в вагон.
 
 
Ты меня ждал, волновался страшно,
Бледный, смешной и смелый.
А я босая, в ночной рубашке:
– Вещи где?
– Не успела!
 
 
В сумке блокнот, шоколад и Бунин,
Как подобает леди.
Едем мы всего до Июня,
Вдвоём до Июня едем!
 
 
Дальше – не надо. Дальше – детали.
Взрослая жизнь с помехами.
Мы говорили и целовались.
В общем, Июнь проехали.
 
 
А глаза у тебя как небо.
В них летать не устанешь.
Мы на Июле купили хлеба
И поехали дальше.
 
 
Мало ли станций в календаре —
Станций мы не считали.
Август проспали, на Сентябре
И выходить не стали.
 
 
Вот и Ноябрь из темноты —
Чист, нелюдим и сер.
«Дальше, – заволновался ты, —
Только зима и смерть.
 
 
Дальше – пресность и белизна,
Холод и боль вне квоты».
Спрыгнул – и я осталась одна.
Дура, одна, с блокнотом.
 
 
Мне контролёра задобрить нечем.
Он за мной – по пятам!
Поезд подвозит нас всех к конечной,
Спрыгиваю, а там…
 
 
Станция Май. Посёлок Сире́нево.
Радуга после дождя.
Я, удивлённая и весенняя,
Иду домой без тебя.
 

К Жизни

 
«Мы, – говорю, – ещё посмотрим, кто кого
поднимет на щит.
Кто кого уложит в песок,
придавит, но пощадит.
Кто кому выбьет сердце, печень и прочее.
Кто простит
Кого».
 
 
Я говорю: «Учти, я до конца борюсь.
Да, задыхаюсь, дрожу, как мышь, боюсь,
Но обещала своим и не вернусь
Без победы в небо».
 
 
Она картинно зевает, вздыхает: «Что ж,
Взгляд твой – огонь, и разговор хорош,
Посмотрим, как далеко зайдёшь,
Дальше ли прочих!»
 
 
Мутно
Плывёт в глазах Колизей, сограждане мне кричат,
И я выхожу без доспехов, зонта, меча
В утро.
 

К другой Гостье

 
В полночь приходит, мелькнёт у окна,
Крикнет, смеясь: «Встречай!»
Я предлагаю ей кровь, она
Предпочитает чай.
 
 
Пахнет парфюмом истлевшей плоти,
Шепчет, ложась в кровать:
«Не трусь, Марусь, я не по работе,
А просто так поболтать.
 
 
Жаль, что пугает вас, людей,
Стук моих каблучков.
Я ненавижу мучить детей
И пугать старичков,
 
 
Жизнь вас пытает, как инквизитор.
Я же добра по фактам.
А что внезапны мои визиты,
Так это ж гуманней как-то.
 
 
Бывает, беру не того – косяк.
Ошибок не отрицаю.
Но Жизнь вас терзает и так и сяк,
А я бегу и спасаю.
 
 
Ах, если б могла, я бы всех увезла
Вглубь полночных зеркал,
Чтоб никто ни боли, ни зла
На этой земле не знал.
 
 
Душ беззаботных вечный полёт —
Разве не благодать?
Но Жизнь мне вас никак не даёт,
Никак не даёт спасать».
 

Карпаччо из сердца

 
Вырежи сердце, пока горячее,
тонко нарежь, удаляя вены.
Я умру. Зато карпаччо
будет отменным.
 
 
Съешь, смакуя, чокаясь красным
с той, что будет меня милее.
Знаю, не любишь сырое мясо.
С кровью моё, поверь, вкуснее.
 
 
Лакомись, милый, хоть раз не спорь со мной —
мы с тобой любим о вкусах спорить.
Вкусно, полезно и жира ноль —
покойная увлекалась спортом,
и на массаж ходила почаще коров Кобе,
и подставляла тебе обе
щеки, когда ты бил по одной.
 
 
А ты любил меня на убой —
без тормозов, без памяти и без робости.
Режь же теперь и не прекословь!
Людей навалом и так на глобусе.
Вода нынче как-то ценней, чем кровь.
 
 
Ну что ты морщишься? Ты же мужчина.
Пойми, моя жертва не беспричинна.
Руки не дам вот, а сердце – да!
Ведь это единственный способ, любимый,
нам с тобой стать целым единым.
А то разбежимся же, как всегда.
 

*

 
Мы сидим слегка подшофе.
Разговор пустяков, но зво́нок.
А на улице, рядом с кафе —
Мать и больной ребёнок.
 
 
Она пледом его укроет,
Как грудного, везёт гулять.
А ему на вид тридцать пять.
Может, даун. Может, другое.
 
 
Мы замолкли с тобой, как дети.
Разговор наш свернулся клубком.
Дело даже не в них, а в том,
Что паёк общих тем доеден.
 
 
Мать хлопочет смешной обезьянкой.
Надевает на сына панамку.
Он не щурится даже на свет.
Я вздыхаю – мол, Бога нет…
 
 
Он сидит бессловесный, как мим.
А она говорит ему что-то.
И, внезапно, и мама, и сын
В звонкий, нежный пускаются хохот!
 
 
Мы сидим неподвижно, молчим.
Я с улыбкой завидую им.
 

*

 
Любимый разучился говорить,
Несказанным прощанием терзаем,
И научился спрашивать глазами:
– Где взять мне силы, чтоб тебя забыть?
 
 
– Ты сил возьми у тех, у посторонних,
Чьи сны модны́, и истины просты,
У парков, где осенние листы
Качают солнце на сухих ладонях.
 
 
А, может быть, у той другой любви,
Которая, как ласточка в стене,
Росла и крепла, спрятавшись в тебе,
И вот теперь на волю норовит.
 
 
Забудь о нашей юности фанерной,
Взгляни на стариков – они идут
Смерть караулить вечером в саду,
Как будто, чтоб прикончить её первой.
 
 
Когда-нибудь и ты, упав в кровать,
В которой сонный призрак мой лежит,
Прошепчешь нежно: «Милая, скажи,
Где взять мне силы, чтобы вспоминать?»
 

Письмо

 
Милый друг, у меня осталось не более чем десять
Твоих улыбок, фирменных и лучистых.
Одна всегда при мне, как карманный месяц.
Когда хреново – включаю её и греюсь.
Прислал бы побольше – перегорают быстро.
 
 
А из воспоминаний наших, самых весенних,
Я себе сделала как-то – была в угаре! —
Домик воздушный с садиком и бассейном,
Но не привязала (я же, мой друг, рассеянна…),
И он улетел, как будто воздушный шарик.
 
 
Живу, как умею – сама себе паж и привратник —
В приличной компании книг на фанерной полке.
Одиночество, знаешь, будто китайский ватник,
Уродует и толстит – но носится долго.
 
 
Из домочадцев – домашнее привидение
Да данная мамой в момент рождения
Любовь-царапка, любовь-мурлыка,
Любовь-не-сахар, но я привыкла.
 
 
Ну, что ещё? Иногда беседы веду с сычом,
И Муза зайдёт поболтать про Бунинские аллеи.
Отсюда вывод, любимый: ты ни при чём,
Просто я с нормальными не умею.
 

2017

Стихи

 
Стихи не пишутся! Они
Болтают ножками на крыше.
«Спуститесь вниз!» – но, чёрт возьми,
Мои стихи меня не слышат.
 
 
То они прячутся, дразня,
То рифм снежки летят мне в спину.
Стихи не дружат с дисциплиной —
Они в меня. Во всём – в меня.
 
 
Но нет мне никого родней,
Когда, устав и наигравшись,
Мои стихи бегут ко мне
И спят, к душе моей прижавшись.
 

Боль

 
А в глазах у него темно – холод, ночь, хризолит.
Сердце уже не то и иногда болит.
Видимо, в отпуск пора или выпить яду.
Вот и подъехали. «Вас подождать?» – «Не надо».
 
 
Вот он заходит. В банке, как в банке, закон-
сервированы не только деньги, но и клерки.
Его проводят в комнату без окóн.
Почтительно. Без проверки.
 
 
Его здесь знают, помнят. «А вас давно
не было, кажется, лет так сто?»
Он открывает ячейку быстро, словно крадёт.
И достаёт её.
 
 
И перед ней забывает себя, как роль.
Она – глубока, чиста – рассветное море.
«Ты посмотри, – он шепчет, – какая боль!»
«Боль как боль, она уже ничего не сто́ит,
 
 
Вложили бы лучше в славу, а это – мелко, —
сомневается клерк, – и потом, непонятно чья.
Страдать теперь не умеют. Кругом не боль, а подделки».
«Она не подделка… Да точно! Она – моя.
 
 
Славу я брал, с ней миллион хлопот,
у меня есть успех, виноградник и винзавод,
есть любовь, и есть страсть – всё по высшему классу, друг.
Но, бывает, нахлынет вдруг…
и одна только эта смешная, щемящая боль
кажется мне живой…»
 

А.С

 
«О чём мечтают деревья?»
 
 
«О том, чтобы сбросить корни,
Как крылья, расправить ветви,
И листья подставить ветру,
И в небо взлететь проворно».
 
 
«А птицы, скажи, а птицы?»
 
 
«Чтоб окна не закрывали,
И клетки не запирали,
Но ждали их люди, ждали
И хлеб им пекли с корицей».
 
 
А я лежу в темноте,
И с лесом полночным летаю,
И с птицами в воздухе таю.
О чём только я ни мечтаю,
Чтоб мне не мечтать о тебе.
 

*

 
У малышки сегодня горе —
Её привезли на море.
 
 
Додумались тоже, родители!
Волны мне дышат в шею.
Я же умру! Помогите мне!
Море щенков страшнее.
 
 
А через месяц – горе —
Малышку увозят с моря.
Во взрослую жизнь, на дачу.
«Не плачь!» – ей кричат.
 
 
Я не плачу!
 
 
Я держусь, как герой,
И совсем не слезу,
А море в глазах везу,
В синих глазах – с собой.
 

*

 
Прилетевший с другой планеты ужасно странен:
Он как человек на вид,
Но говорит с деревьями и цветами,
Только с людьми – молчит.
 
 
Он идёт по Москве, завернувшись в лучи, как в плед,
Ниоткуда взявшись,
И берёт – надевает солнечный свет
На детей озябших.
 
 
Ты не веришь мне, верно? Подумаешь! Верь, не верь,
Только тот, прилетевший, заходит и в нашу дверь
И, душой наклонившись к спящим, как головой,
«Потерпите! – шепчет. – Ещё не пора домой».
 

*

 
Ненавижу. Реву.
Верю, хочу, скучаю.
От любви умираю,
Но смеюсь и живу.
В себя ухожу – и тебя нахожу.
В небе парю, когда рядом лежу.
И почти не дышу.
Сердце, как мостик, жгу.
Счастья, как чуда, жду.
И за нежность простую
Всем на свете рискую.
Значит, я существую.
 

*

 
Биологи, знаешь, не верят в души.
Прислушайся к их словам:
Мы рыбы, которые вышли на сушу.
Мы плывём по домам.
 
 
Мы древние и хладнокровные звери,
У нас рептилье нутро.
Мы рыбы, которые вышли на берег,
Чтоб спуститься в метро.
 
 
Машинное море шумит под вечер,
Ты машешь мне плавником,
«Рыбка моя!» – кричишь при встрече,
Косолапя хвостом.
 
 
Ах, вот почему нам так холодно вместе,
И вечно на море надо.
И, даже если стоим на месте,
Мы вечно плывём куда-то.
 
 
Куда-то когда-то из моря в ночи́
Мы вышли – карась с карасём.
Ах, вот почему, когда ты молчишь,
Я понимаю всё.
 

*

 
«Боже, взгляни на меня – как мой жалок жребий!
Я устал крутиться-вертеться, бежать, бороться», —
Кричит человек – и на хрустальном небе
Господь подаёт ему солнце.
 
 
«Эта гонка по кругу больше меня не радует!
Ты направь меня, Боже, ты мне хоть знак подай!» —
Кричит человек – и в подарочных лентах радуги
Господь подаёт ему май.
 
 
Человек как будто не видит. Он хмурит бровь.
Он тоскует упрямо, неумолимо —
И Господь посылает ему любовь.
Но человек, конечно, проходит мимо.
 

*

 
Вот и время зимы – в небе серая рябь,
Облаков полушубок.
Вот и время терпеть – целовать ноябрь,
Сжав замёрзшие губы.
 
 
Развестись бы с зимой! Нет, согласия не дам.
Не решусь, как обычно.
У меня к ноябрям, у меня к холодам
Не любовь, а привычка.
 
 
Но внезапно – взгляни! – мы идём по воде
И плывём в небосводе.
Это солнце в тебе, моё солнце к тебе —
Оно не по погоде!
 
 
Наши души, раздетые не по зиме.
Наши зимы без сна —
Мы цветём! Мы без правил идём по земле!
Мы, наверно, весна…
 

*

 
И шаги тишины, и дыхание темноты
Я, как музыку, слушала по ночам.
Я когда-то слышала все цветы,
Я умела им отвечать.
 
 
Это было до имени и лица,
И до этого странного сна во сне.
Я когда-то слышала все сердца —
Те, что бьются, и те, что не…
 
 
Свет, как сласти, пробовала на вкус
И судьбу написала себе, как стих.
Я когда-то совсем не боялась чувств —
Ни твоих, ни своих.
 
 
И, спеша ощутить притяженье тверди,
На снежинках летела сюда, смеясь!
Я когда-то совсем не боялась смерти.
А потом родилась…
 

*

 
У меня не осталось слов,
Вся бумага моя – бела.
У меня не осталось снов,
Я кому-то их отдала.
 
 
Ну а где-то спит твой район,
Золотыми подсвечен снами,
И ты с кем-то сидишь вдвоём
И о чём-то главном, своём
Говоришь моими словами.
 

*

 
Два незаметных крыла у меня
есть за плечами.
Кто-то качает спину, а я —
крылья качаю.
 
 
Я обязательно буду летать
в собственном стиле.
Я забываю тебя, занята
йогой для крыльев.
 
 
Пусть говорят, что я нехороша
и не крылата,
те, у кого для полётов душа
тяжеловата.
 
 
Я поднимусь над их сонными окнами —
весело, зло!
Можно наращивать ногти и локоны,
можно – крыло.
 
 
Выше всех бед, всех слепых отноше-
ний и дел!
Тот, кто мечтает летать, тот уже—
видишь! – взлетел.
 

Сердце

 
Где там у сердца память?
Как ему, сердцу, помнить?
 
 
Сердце умеет таять
И превращаться в волны.
 
 
Моря по венам танец!
И никуда не деться —
Если тебя касаюсь,
Даже в кончиках пальцев
Я ощущаю сердце.
 
 
Как мне тебя оставить?
Как мне помнить плохое?
 
 
Сердце умеет таять.
Сердце всё это смоет.
 

*

 
Вчера догоревшее чувство сегодня живёт.
И кто-то за душу себя поднимает с земли.
И в замке воздушном навеки спасается тот,
Кого все укрытия земные укрыть не смогли.
 
 
Любой, кто посмеет – пройдёт сквозь закрытую дверь.
Пред хрупкостью девочки – воин в доспехах бессилен.
И даже любовь уже здесь – присмотрись и не верь
Всему остальному! Всему, чему нас научили.