Loe raamatut: «Не забудь меня похоронить»

Font:

Пролог. Голос

Кирилл

Все началось с кладбища.

Или с леса? Если взяться, то можно найти разные точки отсчета. Я мог бы вспомнить первое сентября – или тот день, когда весь класс заснул от моего голоса, а учительница чуть не задохнулась.

Но для нас двоих все началось с кладбища.

Когда потом я просыпался от кошмаров, мама говорила: «Кирюш, ты же маленький! Ты это придумал! Ты не можешь запоминать сны!» Ох уж это родительское высокомерие!

Мне было три, и я помнил не только похороны деда. Я помнил и то, как он водил меня по лесу, когда родители, занятые на работе, отвозили меня в его лесничество. Помнил, как он журил меня, когда я убегал и прятался. Помнил, какие сказки он рассказывал и почему погиб. Помнил все. Но то, что было до похорон, всплывало лишь по случаю, от похожего слова или внезапно найденной старой фотографии. Что-то осталось в сознании ярче, что-то стерлось, как давно просмотренный фильм: в голове сохраняются самые яркие моменты, а мелочи утекают, как вода сквозь пальцы.

Но похороны я не смогу забыть никогда. Кошмары приходили ко мне так часто, что иногда я сомневался, где реальность, а где нет. И было это на самом деле или, как говорил психолог, происходило в детском воображении?

Я не знаю.

В любом случае для нас история началась с кладбища.

Мне там было грустно, но скучно: взрослые не обращают внимания, не замечают моих слез. А я ведь тоже любил дедушку! Он умер, потому что я рассказал про голоса леса, которые хотели убить вредных дядек! Почему взрослым можно обниматься и жалеть друг друга, но обо мне думать, что я ничего не понимаю и не чувствую? Будто не понимаю, что, промолчи я, дедушка не пошел бы в Заячий ложок и остался бы жив. Будто я должен вести себя как несмышленый младенец! А еще вокруг куча громких голосов, словно людей больше, чем пришло на похороны. Тогда я убегаю и кричу: «Мама, найди меня!» Прячусь за деревом. Тихо шепчу, как учил дедушка: «Спрячь меня, березка», а когда выхожу, на кладбище пусто. Никого нет.

Мама рассказывала, что на самом деле они с отцом были рядом. Но я вижу во сне иначе и верю, что и в реальности видел пустое кладбище.

Камень, металл, дерево. Свежие деревянные кресты с куском белой тряпки. Старые металлические оградки. Памятники – мрамор и гранит. Памятники – сотни чужих лиц. Сотни людей, ушедших на небеса. Памятники, березы, ветер – и пустота на серой от заморозка земле.

– Мам? – Я оборачиваюсь и не вижу никого. Кричу, но ветер сдувает голос, и в воздухе висит липкая тишина. А где-то, на краю видимости, ползет тьма. – Мам? Пап? Где вы? Помогите… Пожалуйста! Помогите!

Только шелест листьев, холод, молчание и мрак. Тьма ближе. Знаю, как только она доберется, то я исчезну, пропаду. Страшно, но кричать не выходит. На одном из каменных обелисков я вижу свое лицо – и чуть не падаю в пустую могилу.

Меня подхватывают чьи-то нежные руки. Ставят на ноги, стряхивают с волос осенний лист, поднимают упавшую шапку с помпоном и немного неловко надевают на мою голову. Шапка наползает на глаза, но я молчу.

– Ты кого-то потерял, мальчик? – Голос звучит близко, но на кладбище никого нет. – Ты потерялся? – спрашивает смеющийся женский голос из пустоты. – Скажи, потерялся? Если потерялся, то помогу. Сам ты не выйдешь.

Теплая невидимая рука берет мою ручонку и ведет к дереву, у которого начались прятки.

– Кто ты, тетенька? Ты призрак?

От ее голоса и тепло, и страшно. Тепло, потому что тьма отступает. А страшно, потому что в голосе слышится и лед, и боль. Чувствую, надо бояться обладательницу голоса больше теней, но не могу отпустить руку, потому что знаю – тогда останусь на кладбище навсегда. Она смеется. Грустно, но красиво.

– Ведьма я, ведьма. А ты как попал сюда? Чей ты сын?

– Папин… – отвечаю я, и она снова смеется. А потом серьезным и гулким голосом добавляет:

– Ты только не забудь его похоронить. Не забудь, слышишь?

И толкает меня вперед, сквозь дерево. Я просыпаюсь.

* * *

Да, помню, как подбежал к родителям, как отец обнял и дал горсть земли кинуть на могилу деда. Помню шепотки на поминках, разговоры о том, что деда задрал дикий зверь. Тихо, чтобы мелкий я, стоявший в метре, не услышал. Будто я сам не знал, что случилось.

Вечером взрослые выпили, и кто-то начал фальшиво петь дедушкиного любимого «Варяга». Я разревелся. «Плещут холодные волны…» звучали знакомо, но от чужого пения становилось больно. Папа утешал меня, хотя, кажется, он сам хотел плакать.

Только это стерлось – то ли было, то ли не было. А голос… голос я помню. От него я просыпался не одну ночь и так ревел от жуткой всамделишности происходящего, что мама с папой пригласили психолога. Он говорил много разного, но сны остались, как и голос.

Я сказал папе, что все хорошо. Лишь бы мама больше никого не приглашала, а папа не волновался и не считал меня маленьким и глупым. Папа и так ходил весь смурной после похорон, не хотелось его расстраивать. Поэтому я повторял мысленно дедушкину присказку, снова и снова: «Сны – всего лишь отражения, а не сама реальность».

Не реальность, понятно? Понятно, демоны?

Но лет в пять я не выдержал, испугался и сбежал с детсадовской прогулки в соседнюю церковь. Мы с Ленкой вылезли через дырку в заборе и гордо шагали по тротуару под огромными тополями. Играли: кто наступит на пересечение линий, того демоны заберут. Мы раньше и не так играли, и ничего не было. Сначала было весело балансировать на грани, но вот мимо пронеслась машина, и я потерял равновесие. Мой ботиночек соскользнул с цельной плитки, а из линии поднялась живая тень. Я струсил и рванул прочь. Далеко убежать не получилось: через пару минут я споткнулся, расшиб коленку и огляделся. Передо мной были ворота, а за ними церковь. А рядом – ни одной тени. Точно, никого вокруг. Начали звонить колокола, и я замер, задрав голову. Даже забыл отряхнуться после падения. Так и стоял, пока не раздался резкий голос: «Ты что здесь делаешь, попрошайка! Пшёл вон, а то в милицию отведу!» Толстый дядька в черном платье махал на меня руками, будто я напакостил.

В милицию я не хотел, на улице светило солнце, теней больше не было. Так что пришлось вернуться в садик, стараясь больше не наступать на пересечение линий. Досталось мне знатно: Ленка ревела от того, что я ее бросил, воспитательница уже позвонила маме, а забирать меня приехал папа.

Потом я услышал голос снова. Другой, но тоже женский. Слов не помню, но каждый раз звучал тихий смех и становилось жутко. Не тепло, как от того, первого голоса. Только жутко и страшно.

И были сны. Пустое кладбище. Темнота. И голос, повторяющий снова и снова: «Ты только не забудь его похоронить». Порой я видел тени днем, слышал голоса и шепотки. Я снова просыпался от кошмара. Опять. Старался не шуметь: мама долго укладывала спать младшего брата и с укоризной смотрела на меня. Я старался быть сильным, но иногда тени наблюдали и будто ждали, что я скажу. Тогда приходилось молчать. Как-то тень в парке увязалась за папой, и я не говорил неделю, пока мама не вызвала логопеда. Пришлось отвечать, с опаской оборачиваясь на смеющийся мрак за углом. Тьма будто ждала чего-то. Будто ждала моих слов.

Глава 1. Отче

Нет, на самом деле все началось здесь, на мое первое Первое сентября.

Тогда я встретил отца Игоря и научился пользоваться своим Голосом.

Так ярко это вижу, будто вчера: мама пошла со мной на линейку. Брату четыре, Славка мелко семенит следом и смешно картавит. А я серьезный, в новом черном костюмчике – как у папы! – несу букет гладиолусов.

Мы шли тогда только с мамой, папа занимался делами бизнеса. Мелкий я был в восторге от отца, просил купить побольше крутых костюмов, мокасины Bugatti и не рюкзак с картинкой покемона, а красивый кожаный портфель – тоже «как у папы». Правда, все равно достался рюкзак, «потому что для спины полезно». Ну хоть кожаный, как мне сказали, и без дурацких картинок.

И вот я, такой деловой и гордый, стою на линейке… Почему это не снится мне в кошмарах? Может, потому что и так помню? Может, из-за того, что тогда ко мне пришел не только призрак?

Среди таких же наивных первоклашек ничего не предвещало беды, но в один момент поворачиваюсь – и не вижу никого. И снова раздается выворачивающий душу смех.

– Риль? – Славка дергает меня за рукав и повторяет дурацкое прозвище. Но я снова на празднике. Только за спиной классного руководителя, милейшей Анны Петровны, – неясная тень разворачивает крылья. Крылья прижимаются к вискам, обнимают голову. Женщина поправляет выбившуюся из прически прядь, прижимает руки к голове, словно от сильной боли. Хмурится. Я слышу голос темных крыльев.

Да… Никому ты не нужна. Никому И дети эти шумные. Тупые. Вот бы они все…

– Уйди, – тихо шепчу я. – Уйди.

– Риль, ты бяка, – говорит Славка сзади и надувает губки. – Вот возьму и уйду!

– Уйди! – повторяю уже громче, на меня оборачивается учительница и странно смотрит. – Уходи, – повторяю из последних сил и вижу, как тень уходит. Уходит, а я выдыхаю.

– Кирюш, ты как? – Мама касается плеча. – Устал? Линейка скоро закончится. – Извините, он, кажется, немного утомился, – говорит она учительнице. Анна Петровна умиротворенно кивает: «Да, дети не привыкли к долгим мероприятиям».

Я смотрю в сторону других классов на линейке и вижу заинтересованный взгляд мужчины в черном. Пронзительный, но добрый. И слышу тихий шепот: «Молодец».

И становится жутко так же, как от женского голоса из пустоты. Потому что мужчина не разжимает губ. Да и далеко он от меня, на площадке для родителей второго класса. Я отворачиваюсь. И стою, как игрушечный солдатик, смотрю прямо перед собой. И наплевать мне и на солидный костюм с бабочкой, и на рюкзак. Не замечаю, как мы идем в класс, и не радует выпрошенная у отца старая ручка Parker. Я слышу все – но ничего из того, что говорит Анна Петровна. Иду будто сквозь туман, а в ушах вата. Помню, когда зашли в класс, позвонил отец. Мама дала телефон, и я невпопад ответил на поздравления. Вечером стало радостно, что папа не забыл про меня. А тогда разумных слов не нашлось, и папа слушал дурацкий лепет. До сих пор обидно.

…Учительница дала нам задание приклеить бумажный колокольчик со своим именем к доске. Когда подошла моя очередь, я споткнулся и нечаянно уронил стопку бумаг с учительского стола.

– Простите.

– Все хорошо. – Она прищурилась, а за спиной поднялась тень. Снова.

– Отойди от меня! – Крик вышел резким, тонким. Подбежала мама, обняла.

– Он просто переутомился, – пробормотала Анна Петровна.

А я уже готов был зареветь. Тень висела за ней, хоть уже и не тянулась ко мне, но обхватывала женщину все больше и больше.

Какой интересный мальчик. Это ж появляется сила делать что угодно от его слов…

– Не подходите. Не надо!.. – шепчу я.

Открылась дверь, и я узнал мужчину с линейки. Вблизи он казался еще выше, чем на школьном дворе, и сложно было понять, сколько ему лет. Вроде не старше папы, но около светлых глаз – морщинки. Самое удивительное – на нем было длинное и черное платье. Учительница кивнула ему как знакомому, и я порадовался, что он не призрак.

– Батюшка, второй класс дальше по коридору.

– Знаю, я был уже у дочки. – Он оглядел класс. – Алина Владимировна, школьный психолог, попросила сюда зайти. Она сейчас занята, а у меня ведь тоже диплом так-то. На линейке заметили, что у мальчика стресс. Он улыбнулся мне: – Выйдем в коридор?

– Да… – сказал я, очарованный магией этого голоса.

Мама хотела было возразить, но классная руководительница сказала, что все нормально. И мама осталась в классе – собрать мой рюкзак, дослушать указания для родителей и всякое такое.

Мужчина увел меня в тихий конец коридора, где не было кабинетов, только большое окно перед дверью в подсобку. Он легко поднял меня и усадил на подоконник, и мы оказались на одном уровне, лицом к лицу.

– Давай знакомиться. Меня зовут отец Игорь. А тебя?

– А вы разве не знаете?

Он замешкался.

– Откуда?

– Вы ведь похвалили меня на линейке. Я слышал. Или мне показалось? – Хотелось разреветься. Получается, это я больной, псих? Но отец Игорь – да чей же он папа! – снова улыбнулся.

– Я похвалил тебя, но мысленно. Ты молодец, парень. Но все же – как тебя зовут?

– Кир. Кирилл Ефимов.

– Хорошее имя. – Из кабинетов начал доноситься шум, классные часы заканчивались, отец Игорь оглянулся. – Времени у нас мало. Давно ты их видишь, Кир?

– Слышу – да. Увидел только сегодня.

Он говорил со мной серьезно, и неважно, что беседовал с мелким пацаном. Неважно, что любой другой человек счел бы это все выдумкой или бредом.

– Хорошо. – Отец Игорь кивнул и будто посмотрел куда-то вглубь себя. – Послушай, Кир. Не бойся их. Они тебя не тронут. Я служу в храме, через квартал отсюда, в сторону площади Ленина. Заходи в любое время.

– Так… Это не болезнь? – с надеждой спросил я.

– Нет. – Он добродушно потрепал меня по волосам. – Ты не больной. Ты сильный. Иди к маме и ничего не бойся.

– Спасибо. – Я кивнул и не удержался от вопроса: – Почему вы в черном?

– А почему ты в черном, Кирилл?

Я замялся. Что значит «почему»? Я в костюме, как папа! Сегодня же праздник? Праздник же!

Где-то закончился классный час, и шум растекся по коридорам. Потом и наш класс отпустили. Идя с мамой и Славкой домой, я вспомнил, что забыл спросить, чей же папа отец Игорь.

* * *

В ту ночь мне снова снился кошмар про кладбище. Так что на большой перемене я сбежал из школы и рванул к церкви. Может быть, я и не торопился бы, но видеть сочувствующий мамин взгляд было невыносимо. Утром, за завтраком, она спросила:

– Ты как, Кир? Голова не болит?

Спросила – и ладно, но рядом отец читал газету. Он сразу прищурился:

– А что не так? В первый день устал? Ты же вроде сильный. А, Кирюх?

– Нормально. – Я стушевался. Больше всего не хотелось рассказывать папе о своих кошмарах. Вдруг он опять решит, что мне к психологу надо?

Папа с мамой проводили меня до класса. Анна Петровна перед уроком вежливо спросила, как я себя чувствую. Сначала стало неловко. А потом страшно. Потому что за спиной у нее опять колыхалась тень. Не знаю, что она увидела в моих глазах, но старательно говорила мягко и успокаивающе. Как с больным.

Усадила за парту со светловолосой девчонкой.

– Привет, меня Света зовут, – представилась новая одноклассница, а меня пробила дрожь. За ней тоже стояла темная потусторонняя муть.

– Отвали, – буркнул я тени, но девочка услышала и нахмурилась.

– Фу, грубиян!

Это легко, мальчик.

Светка сидела рядом, перебирала лист с наклейками, выбирая принцессу для обложки дневника. Девочка задела локтем пенал с ручками и карандашами, и тот упал на пол. Она потянулась, но у стула подломилась ножка, и Светка бухнулась в проход между партами.

Видишь, мальчик, она отвалила. Что еще мне сделать?

Я вздрогнул и уставился прямо перед собой, как придурок. Даже руку испугался однокласснице подать. Так и просидел как истукан целый урок.

После звонка Анна Петровна подозвала меня:

– Кирилл, что-то не так? Ты чего боишься? Я понимаю, сегодня первый день, все новое, это сложно. Но ты не переживай, с ребятами подружишься. А со Светой все будет в порядке, не волнуйся.

А я не мог ничего сказать, смотрел на колыхающиеся крылья и слышал шепот тени:

Боишься, мальчик? Бойся, потом я приду за тобой!

– Нет! Прочь! – крикнул я. И зажмурился.

– Прости? – Анна Петровна наклонилась поближе.

Я открыл глаза – тени не было. Исчезла.

– Извините. Это я… с папой вчера ужастик смотрел. Извините, – скомкано бросил я и убежал. Глупо вышло.

Второй урок кончился, и вместо столовки я рванул в церковь.

Она была совсем рядом – не в квартале даже, а через два дома и дорогу. Новая небольшая церквушка из светлого кирпича. Красивая, маленькая. Из-за закрытых дверей слышалось пение.

Папа говорил, что надо быть вежливым.

Я постучал в дверь. Никто не ответил. Я постучал еще раз. И в третий. И еще раз. Никто не открыл. Наверное, взрослые не хотят меня видеть, как в прошлый раз, когда я сбежал из детского сада, а толстый дядька в черном меня прогнал. Хотя отец Игорь мне понравился, неужели он такой же? Нет, он хороший человек. Я постучал еще раз. Может, стоит вернуться? Едва я спустился с порога, как снова услышал смех.

Они от нас не спрячутся!

И ведь забудут, не похоронят!

Я опрометью побежал обратно и постучал снова.

Какая-то тетенька в длинной юбке и платке открыла дверь, сначала посмотрела прямо – видимо, ожидая увидеть взрослого – и только потом опустила взгляд.

– Господи, благослови. Что случилось, дитя?

«Дитем» меня еще не называли. Звучало это неправильно и нелепо. И обидно – будто они умные, а я нет. В другое время я бы как-то пошутил, сказал бы что-то крутое, как папка. Но меня трясло и не отпускало.

– Мне нужен отец Игорь.

– Он занят, мальчик, сейчас служба.

– Ладно. – Уйти я не мог, потому что чувствовал: стоит выйти – и снова заговорит «призрачное радио». – А подождать… можно?

– Можно. – Тетенька присела на корточки и посмотрела мне в глаза, теперь на одном уровне. – Что случилось?

Она смотрела внимательно и уже без взрослого пренебрежительного отношения. Как человек, которому интересно. Но рассказывать о тенях кому-то еще мне было все равно страшно.

– Отец Игорь сказал, что я могу всегда обратиться к нему. Можно зайти? Пожалуйста?

Тетенька встала, поправила платок и длинную юбку.

– Пойдем. Ты креститься умеешь? Смотри, это просто: сложи пальцы вот так. Повторяй за мной.

Хотелось спросить зачем, но я промолчал, решил узнать у отца Игоря. Так что просто коснулся своего лба, потом плеча, как показывала тетенька, поклонился и шагнул внутрь.

Внутри – полумрак и звонкое пение. Голоса людей отражались от стен и улетали ввысь, даруя мне тишину и свободу от пугающих потусторонних слов. Меня обволакивал незнакомый запах и теплые отблески свечей. На стенах – десятки лиц. Лица людей, которые были здесь давно… Странные, нереальные, чуточку неправильные, но живые. Будто они знали. знали все. Видели все.

Знали больше меня.

– Садись на лавочку. – Тетенька указала мне на место под окном, рядом с иконой больше моего роста. Там был изображен седовласый старец с посохом.

– Ребенку стоять надо, лавочки для больных, – возмутилась какая-то толстая бабулька.

– Оставьте ребенка в покое, – твердо сказала тетенька. – Мальчик, ты сиди и ничего не бойся. Отец Игорь закончит службу и поговорит с тобой. Это недолго. Слышишь, уже поют?

Звучали голоса певчих. Слов было не разобрать – они так перетекали одно в другое, что разделить их и вникнуть в смысл не выходило. Я прикрыл глаза, и казалось, что звук идет сквозь меня. А мерцание свечей я видел сквозь закрытые веки.

– Вот он, отец Игорь. Он говорит, что к вам. Мальчик, ты заснул?

Я открыл глаза. Будто минута прошла, но вокруг никого не было, кроме тетеньки и отца Игоря.

– Кирилл? Что случилось? Разморило от запаха? Пойдем, проветришься.

– Нет! Не надо мне на улицу! – встрепенулся я.

– А. – Он посмотрел на меня, дотянулся и открыл форточку за моей спиной. В церковь ворвался свежий воздух с запахом осенних цветов. – Так лучше? Чувствуешь запах? Это сестра Татьяна выращивает цветы. У нее там и астры, и гладиолусы, и георгины скоро расцветут. А теперь расскажи, что случилось. Что ты увидел?

– Тень… Она вернулась. Я их снова вижу. А вы… Тоже? Можно я у вас в церкви поживу? Тут их нет.

– Ты поэтому задремал? Наверняка дома кошмары снятся?

– Как вы узнали?

Отец Игорь взял мою руку в свою. Большие руки. Мягкие. Но сильные. Я поймал его взгляд – светлые глаза смотрели пристально.

– Я не вижу их, Кирилл. Послушай, не должно это мне обсуждать. Я чувствую холод. Я знаю, когда они рядом. Тогда я молюсь. Снова и снова. Расскажи, что видел ты.

Я рассказал. Он слушал внимательно, а потом спросил:

– Кирилл, твой дар необычен, но ты не заметил главного. Стоило тебе сказать, и тени ушли. Понимаешь? Твой дар – не видеть их, но иметь силу изгнать. Поэтому я сказал тебе в школе – не бойся. Гони их, и они тебя не тронут. Молись, и голоса уйдут.

– Правда?

– Правда. – Он улыбнулся. – А теперь. ты что же, урок прогулял?

Я опустил голову. Он усмехнулся.

– Ладно, бывает. Пойдем, провожу тебя до школы. Заодно и поговорим.

Мы шли по осенней улице, я пинал опавшие листья на тротуарной плитке. Отец Игорь рассказывал, что почти никого не знает в городе, потому что недавно переехал в этот приход, и звал в гости пообщаться с его дочкой Аней, которая училась во 2-м «А».

– А если я стану священником, как вы, то смогу от них избавиться насовсем?

Отец Игорь остановился, присел. Потрепал меня по волосам.

– Кирилл, идти в духовенство надо от призвания и внутреннего порыва. А сейчас в тебе говорит страх. И потом, надо вырасти. Решение должно быть осознанным.

Я ничего не понял и надул губы.

– Но ты всегда можешь приходить в церковь, если тебе страшно. Только знаешь… Стучать не надо, ладно?

– Почему? Это же. – память не сразу подсунула слова взрослых, – дань вежливости?

Отец Игорь, помедлив, ответил:

– Да, но это для обычных домов правило. А Церковь – это Божий дом. Надо перекреститься и поклониться. Какой у тебя сейчас урок?

Так незаметно мы оказались у школы.

– Математика? Пение? Я не знаю.

Но моему спутнику ответ был не нужен. Он легко нашел мой класс, позвал Анну Петровну, легко пошутил, попросил не наказывать меня и ушел, не обращая внимания на удивленные взгляды школьников. Казалось, отца Игоря не смущало, как дети реагировали на его длинное черное платье.

«Это ряса, мальчик», – раздался смешок сзади. Я обернулся, но там никого не было.