И охотник вернулся с холмов

3 глава

Вот ключ от королевства.

В том королевстве есть город.

В том городе есть пригород.

В пригороде есть улица.

Английские народные стихи для детей.

Перевод Н. Калошиной.

– Эй, хозяин! Открывай, или мы высадим дверь!

– Милорд! – испуганно воскликнул трактирщик. – Что нам делать, милорд?

– Как ты думаешь, Якоп, сколько их? – задумчиво спросил рыцарь. Рука его легла на рукоять меча, но лицо было спокойно.

– Человек семь-восемь. Моя жена ходила наверх и смотрела через слуховое окно. Это те самые рутьеры, что неделю назад ограбили дом…

Боже мой, чей же дом они ограбили? Купца? Торговца сукном? Пусть так, годится вполне. Гийом – торговец сукном.

– Те же самые рутьеры, что неделю назад ограбили дом Гийома, торговца сукном.

– А куда смотрят городские власти? Что думает стража? – удивился рыцарь. – Почему они позволяют разгуливать по городу шайкам разбойников? Кто-нибудь следит за порядком в этом городе?

– Никто не следит, добрый милорд, никто! – покачал головой один из постояльцев – высокий тощий мастеровой в сером куколе.

Интересно, почему это никто не следит там за порядком. И что это за город? Пока не удалось об этом ничего выяснить. Жаль, конечно, но пришлось прервать праздные размышления и продолжить работу.

«Город и пригород. Граница между тем и другим в данный период может показаться не такой уж очевидной. Горожане ведут жизнь практически крестьянскую, возделывают виноградники, сеют хлеб. Внутри городских стен и в черте городской застройки на лугу пасется скот. Город и пригород зависят друг от друга экономически. Многие горожане имеют собственность за пределами города. Муниципальные власти…»

Рука вдруг остановилась, повисла, паря над клавиатурой.

Что – «муниципальные власти»?

«Муниципальные власти заинтересованы в насыщении внутригородского рынка товарами за счет прилежащих к городу деревень». Бла-бла-бла.

«К началу XII века такое явление, как городской патриотизм, можно считать окончательно сформировавшимся. Горожанин, как бы беден он ни был, пользуется привилегией, оставаясь под защитой городских стен, тогда как жителями предместий нередко намеренно жертвуют».

Набросал общий текст. Налепил ошибок. Завтра сесть и поправить все. И ссылки, и сноски. На голубой свет монитора приползли с полки два пластиковых солдатика, пеший и конный – рыцари времен войны Алой и Белой розы. Почему-то встали рядом с клавиатурой. Рука сама потянулась за третьим.

«Четким символом противопоставления города деревне продолжает оставаться городская стена… “Град имеет форму круга, и сия удивления достойная форма есть знак его совершенства”, – пишет брат Бонвезино далла Рива в своем труде “О дивах града Медиоланского”».

Тихий стук в дверь.

– Да входи уж.

Длинный он. Пролез костлявым плечом вперед и смотрит на меня. Голова кажется маленькой, сам такой узкий, точно может просочиться в щель. Я тоже был таким три года назад? Нос сливой. Забавный. Почему-то и жалко его, и в то же время досадно, что пришел. Младший брат. Ничего не чувствую. Прыщи на щеках пополам с нелепыми волосками пробивающейся щетины. Глаза темные, как у Джоан. Вид побитый. К братьям полагается испытывать какие-то чувства. Может быть, я просто вообще на чувства не способен?

– Чем занимаешься?

– Пишу эссе.

– О чем?

– О городской стене.

– Получается?

– Ну да, вроде того. А ты чем занимаешься? Чего грустный?

Пожал плечами.

– Шпилил в Доту, но сагрил моба и меня слили^[23].

– Ха. А в реале?

– В реале все окей.

– Ну и забей. Заспавнишь перса^[24] и начнешь сначала. Лучше скажи, мы ужинать будем сегодня? Джоан вернулась?

Он осторожно опустил свой тощий зад на табуретку и заглянул мне в лицо.

– Почему ты за глаза всегда зовешь маму «Джоан» или «миссис Осборн»?

– Хм.

Я всегда называл ее «Джоан». Даже в те давно прошедшие времена, когда мы жили одной семьей в Эдинбурге: отец, Джоан, я и Лукас. Лукас был еще совсем малявка, но я хорошо его помню в то время. Особенно как он ныл по ночам. И как грыз печенье – у него все рубашки были обмазаны этим печеньем. И как запускал лапы в мое лего, крушил домики и калякал фломастером в моих книжках. В общем, ничего хорошего.

Когда Джоан забрала Лукаса и ушла жить к Майклу Осборну, отец стал звать ее «миссис Осборн». Так и говорил с горькой усмешкой: «Во сколько у тебя заканчиваются занятия завтра? Миссис Осборн приедет, хочет повидаться с тобой».

Именно тогда, в одну из тех наших встреч – мы виделись пару раз в месяц, – она впервые попросила меня называть ее «мама», а не «Джоан». Видимо, в тот момент ей это было важно.

– Я же все-таки твоя мать, – сказала она.

Мне не хотелось, чтобы она догадалась, как меня задевает их разрыв с отцом. Пусть думает, что мне все равно. Если бы я стал спорить, она бы сразу поняла. Но я упрямый шотландец, и в шесть, и в семь лет уже был таким. Сдохнуть, но не показать, как мне больно. Плевое дело. Сжать зубы и сказать наконец слово, которого никогда не говорил. «Мама».

И я начал, обращаясь к ней, называть ее так, как ей хотелось. Чтобы она знала, что мне все равно. Но про себя я никогда не звал ее так. Не думал никогда ничего вроде «я еду к маме».

– Не знаю, – проговорил я, глядя в темные, какие-то телячьи глаза Лукаса. – Я всегда ее так звал. Ты же тоже зовешь отца «Дуг». И я его так зову.

– Но я же не зову его «мистер Мак-Грегор».

– Это было бы смешно, знаешь ли. Ты и сам мистер Мак-Грегор.

– Ты все еще злишься на нее за то, что она ушла к Майки?

Я пожал плечами.

– Я люблю Майкла. И Джоан тоже люблю. Взрослых, конечно, не всегда легко понять, но я как-то это пережил. Ты же сам, я думаю, понимаешь.

– Ну да, – вздохнул он. – Только я тогда был совсем маленьким и ничего не помню.

– Они поделили нас с тобой. Отец мне потом рассказывал. Сели и поделили. Я был очень привязан к Дугу, а ты был совсем мелкий. Они решили, что мне будет лучше остаться в Эдинбурге, с отцом. Тем более что я уже начал ходить там в школу. А тебе уехать с матерью, потому что ты от нее не отходил ни на шаг. Ну и потому, что ты реально был маленький.

– Ну да, – кивнул он. – Я тоже сто раз слышал эту историю. Не очень-то это весело.

– Совсем не весело, – согласился я.

– А что отец? Знаешь, мне сейчас стало казаться… Я раньше никогда об этом не думал. Но ведь он так и не женился снова.

– Хм. Не женился. Но у него всегда было полно девушек. Да ты же знаешь. Уилма – помнишь, когда ты к нам приезжал три года назад, она жила у нас. И Дорин.

– Я помню Уилму, – кивнул он. – Я всегда думал, она у вас работала.

– Нет.

– Ни фига себе!

– Сейчас у него новая подружка, – сказал я. – Она итальянка.

– Ни фига себе!

– Лукас. – Я покачал головой. – Ты же взрослый малый уже. Ты считаешь, отец должен был стать монахом?

– Нет, не считаю. Просто я думал: «Вот как, бедный Дуг. Он так и не женился».

– А он оказался не такой уж и бедный, – хмыкнул я. – По-моему, ты должен радоваться.

– Наверное, я радуюсь. – Он пожал плечами. – Почему у тебя все руки в таких страшных синяках?

– После спарринга.

Я посмотрел на свои руки. Рукава свитера были закатаны, и действительно на руках полно черно-синих продолговатых синяков. Надо больше работать над техникой защиты.

– Жесть, – поежился Лукас. – В боксе такого не бывает.

– То-то ты месяц назад разгуливал с фингалом под глазом.

Он засопел носом.

– Это было другое.

Внизу хлопнула дверь, из прихожей послышались голоса и смех.

– Мама с Майклом вернулись! – обрадовался Лукас. Вскочил, вылетел за дверь и забыл закрыть ее за собой.

Я слышал, как он прыгает по лестнице – пролет в один прыжок. Что-то мне даже стало завидно. Я подумал – как давно ни к кому я не бежал навстречу так восторженно. Отец и дед всегда видели во мне взрослого, и я старался с ними быть равным. При встрече я удостаивался рукопожатия. Когда был ребенком – иногда поцелуя в лоб. Это Джоан бежала ко мне, когда приезжала в Эдинбург специально, чтобы встретиться со мной. Я шел рядом с отцом, даже не держась за его руку. Я был большой парень – шесть лет. А она, завидев нас, издалека бежала навстречу. У нее был уже довольно большой живот – Оливия должна была родиться в ближайшие недели. Джоан кивала отцу, садилась на корточки, брала меня за руки, целовала в щеку. Я испытывал резкое чувство неудобства в этот момент, но стеснялся сказать ей об этом. Мне не хотелось ее обижать, но, если честно, внутри я просто каменел.

«Мы привыкли воспринимать средневековый город как некое пространство, обнесенное высокими каменными стенами со сторожевыми башнями и крепкими воротами. Однако стена, отделявшая город от села, даже в XIV веке нередко представляла собой самую обыкновенную ограду: частокол, камни или бревна, обмазанные глиной. В случае опасности или разрушения горожане латали и укрепляли ее. Но даже такая стена оставалась знаком разделения, как вещественным, физическим, так и метафорическим и социальным, отделяя пределы города от пределов сельских; права и привилегии обитателей мира внутри замкнутого круга – от мира за его пределами, мира, который не мог рассчитывать на покровительство городских стен».

За окном снова шел дождь, ветер срывал листья с деревьев. Самый хвост ноября. До конца Михайлова триместра^[25] осталось три дня. Все контрольные эссе я сдал, кроме одного, но завтра закрою и его. Так что свобода. Относительная, конечно, потому что на каникулы тоже задают немало, чтобы мы, не дай бог, не заскучали.

На кафедре спросили, не сможем ли мы задержаться на неделю-две, чтобы помочь с собеседованиями. В Оксфорде так устроено: кто хочет поступить, в октябре-ноябре подает доки, а в декабре приезжает на интервью. Студенты как раз разъезжаются на каникулы, а у преподов и аспирантов завал работы с документацией, к тому же кто-то должен следить за толпой оголтелых тинейджеров, которая в это время наводняет город. Странно представить, что два года назад я сам был такой.

Ну, я подумал и согласился задержаться, и Бармаглот тоже за компанию со мной. Захотели помочь еще Стейси Стейнхоуп, Лоис Браун, Говард Стамп – он уже в магистратуре учится – и некоторые другие ребята и девочки. Поэтому, вместо того чтобы побросать свои вещи в рюкзак и отправиться домой в Эдинбург, я проведу в Оксфорде еще пару недель. Думаю, Джоан обрадуется, когда я ей об этом скажу.

На самом деле в том, что я не спешил уехать, была определенная корысть: я хотел еще немного посидеть в библиотеке с этой «Мифопоэтической традицией кельтов», которую мне задал на каникулы профессор Уотермид. В Троссаксе у меня не будет доступа к такому количеству материалов. А это не та работа, которую хочется спихнуть поскорее.

Снизу из кухни поднимались какие-то просто невероятные запахи. Джоан готовила отбивные. Я еще не закончил с городской стеной, но вдруг понял, что больше не выдержу, и спустился вниз. Эссе не убежит, и к утру я точно все доделаю.

Ну и в конце концов оказалось, что я все правильно рассчитал. Две недели прошли с пользой. Вечерами я зависал в библиотеке, удачно начал и структурно проработал текст. Все больше убеждался в том, что это, возможно, самая важная и интересная для меня тема, то, ради чего мне вообще стоит пахать исторические поля. Все, что я с детства знаю и люблю: великие барды, и король Артур, шотландский, ирландский и валлийский эпос, и то, как миф связан с реальной историей. Днем мы с ребятами работали на кафедре, после сидели в «Белом кролике»: болтали, ели пиццу, играли в настолки. Однажды Стейси и Лоис зазвали всех к себе в общагу и накормили булочками. У нас сложилась неплохая компания. В последний день мы даже собрались в «Синей ящерице» – безумном ночном клубе, хотелось нашу последнюю встречу отметить так, чтобы она запомнилась.

Большая часть студентов разъехалась на каникулы, и в «Синей ящерице» было пустовато по сравнению с тем, что там обычно творится, но музыка гремела как всегда так, что приходилось изрядно напрягаться, чтобы поговорить с соседом. «Синяя ящерица» подходящее заведение, когда ты хочешь протупить весь вечер и забить на все, но для общения – место так себе.

– Что будешь делать на каникулах, Мак? – прокричала Лоис. Она была невысокая девушка, прямо Дюймовочка. Забавно было наблюдать, как она сидит на барном табурете и болтает ножками.

– Поеду домой! – проорал я в ответ. – А потом с Чарли в Корнуолл.

Бармаглот в подтверждение моих слов кивнул, не отрываясь от своего стаута.

– А ты, Стейси?

Стейси ростом Бог не обидел, всей своей фигурой она элегантно вписалась в угол стойки, потягивала через соломинку безалкогольный коктейль. Светлые волосы ее были заплетены в тысячу мелких косичек и рассыпаны по плечам, по жемчужно-серому свитеру.

– Я лечу к родственникам в Австралию, – сказала она. – В тепло.

– Я тоже хочу в Австралию! – вздохнул Говард, посмотрев на нее сквозь очки. – Там кенгуру.

Стейси снисходительно улыбнулась и ничего не ответила.

С Говардом до сих пор мы были мало знакомы, но совместная работа на кафедре и общие посиделки в «Кролике» нас как-то сдружили. Он был хороший парень, хотя Лоис говорила о нем «скучный». Но я этого не понимаю. Мне кажется, я тоже жутко скучный. Вот Барм – нет. Он умеет на гитаре играть, отлично поет, танцует, вообще душа компании. А я, как и Говард, предпочитаю молчать, когда вокруг меня туса и шумное веселье. У Говарда, кстати, интересные работы по военной истории, я читал его статьи. Как по мне, человек, который пишет такие статьи, уже априори не скучный.

– Давайте еще выпьем, – предложил Барм. – С Рождеством!

– С Рождеством! Неплохо мы провели эти две недели! – Лоис тряхнула длинной каштановой челкой.

– Мне тоже понравилось! – кивнула Стейси. – Предлагаю на следующий год также остаться на каникулы. Полупустой колледж под конец и ощущение, что весь город – наш, это незабываемо.

– И настолки в «Белом кролике», – кивнул я.

– Вообще огонь! – рассмеялась Лоис.

Ну, нам и в самом деле было весело вместе, и мы пообещали друг другу, что повторим через год, проведем начало рождественских каникул в городе, как и в этот раз.

Я вернулся домой поздно, собрал рюкзак, сложил ноут. «Мифопоэтическая традиция» была почти дописана. На другой день я простился с Оксфордом и рванул в родные края.

4 глава

Раздол Туманов – страна оленей,

Раздол, одетый в зеленый цвет;

благоуханней, благословенней

в горах окрестных приюта нет:

здесь почва в пятнах, очам приятных,

щедра, цветуща, сладка, чиста,

вздыхает внятно и ароматно,

и здесь косуля всегда сыта.

Плащом просторным, тяжелым дерном

укрыты скалы как бахромой;

в зеленых косах, в тяжелых росах,

что высыхают глухой зимой.

Дункан Бан Макинтайр.

«Раздол Туманов» (1762).

Здесь и далее перевод Е. Витковского.

«Прогноз расстарался и обещал к твоему приезду снежное Рождество по всей Шотландии», – писал отец накануне. Я читал его письмо на планшете, в окошечке профиля был пусто: Дуг не счел нужным заполнить его своей фотографией. А жаль. Я соскучился по нему.

«Алистер сказал, что встретит тебя в Стерлинге двадцать третьего, созвонись с ним. Я пытался научить его наконец пользоваться скайпом, но он, как всегда, уперся и ни в какую».

Хорошие новости Дуг предпочитает сообщать подробно, по электронной почте, а пару раз в неделю мы обмениваемся эсэмэсками примерно такого содержания:

– Ты как?

– Ок. А ты?

– И я.

Но если есть что-то интересное, о чем следует рассказать подробнее, я пишу ему на почту или мы звоним друг другу. Иногда говорим по скайпу, но совсем редко. А с дедом общение – это всегда только телефонный звонок.

– Глаза у меня уже не те, чтобы разбирать крошечные буковки, да и пальцы слишком грубые, чтобы в эти ваши кнопки попадать, – ворчит он, когда предлагаешь ему освоить что-нибудь новое.

Небо над Эдинбургом простуженно хлюпало. Туча заходила с запада, плыла, плыла, пока не поглотила полгорода, не съела верхушку Артурова Трона.

Я немного устал, все-таки пять часов в поезде. Отец еще не пришел с работы, дома никого. Почему-то это было хорошо – сам не знаю почему, вообще-то я соскучился. Я сидел в гостиной, подвиснув в венском кресле-качалке, поджал под себя ноги, не шевелился. За тройной створкой окна ветер раскачивал березу, с красного клена уже облетели почти все листья. Оба дерева были посажены перед домом одновременно, росли голова в голову, давно уже стали выше остроконечного конька крыши.

Елку вынули из чулана, но не собрали, она лежала все в той же старой коробке, в гостиной на диване, близко от меня. Я качнулся в кресле, дотянулся до коробки, приоткрыл крышку. Когда я был ребенком, отец каждый год покупал настоящую елку. Потом появилась традиция покупать маленькую живую елочку в бочке. В марте-апреле мы высаживали ее в лесу или в парке. Когда я учился в школе, позапрошлая папина подружка, Уилма, купила искусственную елку. Серебряную. Ее поставили в гостиной. Наши старые ватные игрушки странно смотрелись на ее ветках, и Уилма украсила дерево бантиками. С тех пор каждый год эта серебряная елка как-то сама собой возникала в гостиной напротив камина. На мой взгляд, в стенах нашего дома она выглядела чужеродно. Но кто я такой, чтобы спорить с женщиной?

Уилму сменила Дорин, но она тоже считала варварством ставить на Рождество живую ель.

В этом году в доме хозяйничала Марта. Ворсистый коврик под вешалкой, ящик вязаных полосатых тапочек. Новые картинки в прихожей и занавески в кухне – стиль кантри или бохо, как-то так это называется. На буфете появился букет сухих цветов, в сушилке стояли две незнакомые кружки. Не знаю, что она думала про серебряную елку. Может быть, это отец достал коробку, чисто по инерции. У Марты было мало свободного времени – она работала дизайнером в какой-то маленькой фирме и почти всегда пропадала на работе. Она отлично пекла пирожки с сыром и вообще любила готовить. Каждый раз, когда я приезжал, меня обязательно ждало что-нибудь вкусное.

Марта приятно удивила меня еще и тем, что ничего не тронула в моей комнате. Уилма всегда рвалась навести там порядок. Дорин в мое отсутствие, напротив, заполняла мою комнату коробками с ненужными и лишними, как ей казалось, вещами. С отцом они расстались внезапно, и после ее ухода он еще долго разбирал эти коробки и возвращал на место книги, эстампы из гостиной, ковер на стену из бывшей детской – моей и Лукаса. Смешной коврик-аппликация, изображавшая море, с карманами в виде кораблей, куда можно было сажать пухлых, одетых моряками куколок. Наши с Лукасом и еще отцовы детские игрушки, старинную прабабушкину посуду, стопы потрепанных журналов – возможно, и правда никому не нужных, но, сколько себя помню, всегда обитавших на полке на последней лестничной площадке под самой крышей. Бывало, вынешь какой-нибудь из них, сядешь на подоконник и зависнешь на полчаса, погрузившись в новости пятидесятилетней давности.

В гостиной было холодно: дом на Драйден-плейс пустует до вечера, и днем отец экономит на отоплении. Я мог бы включить обогреватель, но впал в какое-то полусонное оцепенение – просто сидел в кресле с открытой книгой и ждал, когда придет Дуг или хотя бы Марта. Тишина. Только и было слышно, как тикают большие часы. За окном постепенно сгущались сумерки, дождь сек стылое стекло, от окна тоже веяло холодом. Я так и не снял куртку – настолько было холодно – и сидел в родном доме как на вокзале.

Часы вдруг стали бить. Я люблю их бой, но тут вздрогнул от неожиданности, так громко и гулко звучал их голос в абсолютно пустом доме. Странное чувство вдруг возникло, я подумал: вот так здесь все и происходит, когда меня нет. С другой стороны – я же здесь. Но если сидеть очень тихо, не включать свет и не шевелиться, вполне можно сделать вид – в том числе и для самого себя, – будто дом совсем пуст, и тебя в нем нет, и только оглушительно бьют старые часы.

Внезапно пришел отец, ключ повернулся в замке, и в прихожей щелкнул выключатель, впустив в темную гостиную полоску легкого света.

– Уолден? – осторожно позвал Дуг.

Похоже, я немного перестарался, притворяясь, что меня нет в доме: получилось слишком убедительно. Я вышел, мы пожали друг другу руки и обнялись.

На кухне было темно и как-то совсем холодно.

– Замерз? – спросил он. – Почему не включил отопление?

Я пожал плечами.

– Сейчас придет Марта, будем ужинать.

– Я заглядывал в холодильник, – сказал я. – Он абсолютно пуст. Там был только открытый стаканчик йогурта. Он заплесневел, и я его выкинул. Даже думал пойти купить какой-нибудь еды на ужин.

Дуг махнул рукой.

– Марта все купит по дороге. Обещала вечером приготовить пасту с курицей и ананасами.

– Ого. Неплохо ты тут живешь.

Он рассмеялся.

– Да это только в честь твоего приезда. Меня так никто не балует.

– Вы же приедете послезавтра к нам с Алистером?

– Еще бы. Марта купила мешок подарков, он стоит в багажнике. Между прочим, знаешь, они с Алистером, кажется, нашли общий язык.

– Я заметил, – хмыкнул я.

– Алистер что-то говорил о ней?

– Нет.

Ничего он не говорил. Странно было бы ждать от деда, чтобы он вдруг стал обсуждать со мной отцовых девушек. Еще полгода назад, когда Марта только появилась, а я приезжал в Троссакс, он за чаем пробурчал, так, между прочим:

– Видел новую пассию Дуга.

И не нахмурился, как обыкновенно делал, а ухмыльнулся куда-то внутрь себя.

Отец снял пальто и бросил его на диван. Мы сели за пустой стол. Дальний конец его был покрыт льняной скатертью, аккуратно подвернутой наполовину, чтобы не пачкалась. Тоже Мартино нововведение, до нее никаких скатертей в этом доме не водилось. Ближе к нам, почти посередине стола, стояла пепельница. Вот она всегда в нашем доме была, сколько себя помню – серебряная пепельница в виде небольшого озерца, на берегу сидят три утки и пялятся на горку пепла, которая растет в их водоеме.

– Вообще-то я должен бы сообщить тебе кое-что сейчас, пока ее нет дома. – Отец смотрел на меня с немного насмешливой улыбкой.

– Валяй, – кивнул я. – Ты собрался жениться?

Он рассмеялся, щелкнул по сигаретной пачке, вытянул сигарету, не стал прикуривать, а положил на край стола.

– Догадливый сын. И что ты скажешь?

– Давно пора.

Он беззвучно расхохотался, откинув голову назад.

– Ну Алистер же, слово в слово.

– Хм.

– И так же хмыкаешь, как он. Лет через пятьдесят станешь таким же.

– Ничего не имею против. Когда свадьба?

– Летом. Нужно время. Марта из очень крепкой католической семьи, она всерьез настроена венчаться. Мы с Джоан не были венчаны, но отец Мак-Ги считает, что все равно надо бы получить разрешение на брак. Он уверен в благополучном исходе, но хочет, как всегда, подстелить соломки. Ох уж эти женщины и эти старики, Валли.

– Должны же быть какие-то абсолютные вещи, пап, – сказал я. – Основы. На первый взгляд, может, и глупость. А посмотришь с другого угла и понимаешь, что это та самая черепаха, на которой держатся слоны и весь мир по большому счету.

– Удивительно, что ты так рассуждаешь в свои годы. – Прикуривая, отец плотно сжал губами кончик сигареты.

– Все-таки изучение истории дает какой-то общий взгляд на то, чем живет мир от начала времен. Хочешь не хочешь, но начинаешь прозревать некоторые закономерности.

Он снова тихо рассмеялся, затянулся, выпустил струйку дыма под потолок. Сощурил узкие серые глаза и посмотрел на меня пристально.

– Пару дней назад мы сидели с коллегой Григом в обеденный перерыв в кафе «Коста». Он жаловался на своих детей, а заодно и на своих родителей – те оба родом с острова Скай. «Представляешь, – сказал он мне, – когда я был ребенком, родители и дед с бабкой переходили на гэльский, если хотели скрыть от меня смысл разговора. Сам я так и не выучил гэльский, не пришлось. То же самое моя жена. Но мои сыновья принадлежат к тому поколению, которое заново приобщилось в школе к языку дедов, и теперь когда они хотят скрыть что-то от нас с женой, то говорят между собой по-гэльски».

– Забавно.

– Полагаешь? – усмехнулся он и стряхнул пепел о серебряную, до блеска натертую спинку утки.

– Ладно, никогда не стану говорить при тебе по-гэльски, – пообещал я. – Но ваше поколение тоже могло бы засесть за учебники и подтянуться, вместо того чтобы жаловаться.

Он рассмеялся.

– Тоже верно. Но мозги уже не те, Уолден. Языки надо учить в детстве.

– Отговорки чистой воды! – пробурчал я.

Девятьсот девятый идет до Стерлинга чуть больше часа, но этого оказалось достаточно, чтобы я задремал, откинув голову на спинку сиденья. Сон утянул меня в свои бескрайние поля, там был Одинокий Рыцарь, туман над вересковой пустошью и неведомая угроза со всех сторон. Квест не из самых приятных. Я даже обрадовался, когда очнулся в Стерлинге за минуту до прибытия. Долго втыкал на громадную серую цитадель автовокзала, не в силах понять, где я и что происходит. Выходить из салона пришлось медленно и аккуратно, чтобы не снести никого своим рюкзаком, не задеть длинным чехлом для весел.

Крепкий морозный ветер налетел с севера, от него пахло морем, сырыми еловыми склонами. Я прошел вдоль вокзала, свернул и сразу увидел веселую розовую вывеску «Баскин Роббинс» – только Алистеру могло прийти в голову назначить встречу в кафе-мороженом в такую погоду. Когда я был маленьким, он иногда специально возил меня в Стерлинг, чтобы есть мороженое, потому что и сам был не прочь. Всегда заказывал себе три шарика фисташкового и три кофейного. Я тоже большой консерватор в этом вопросе, но мое сердце с детства принадлежит ванильному пломбиру с шоколадной крошкой.

У входа рядом с рекламной раскладушкой жался крупный мужик, одетый рожком мороженого, с розовыми шариками на месте головы. Он мерз и прыгал с ноги на ногу, чтобы согреться.

– Хорошая погодка, – сказал я ему.

– Черт бы ее побрал, – согласился он и высунул руку из прорехи сбоку. Крепкая красная обветренная клешня с не очень-то чистыми щербатыми ногтями. Я пожал ее и вошел в кафе.

Дед сидел за самым дальним столиком у окна. Крепкий, крупноголовый, с короткой – от уха до уха – седой бородой, в рыбацком свитере, он забавно смотрелся среди розовых воздушных шариков. Они украшали кафе в этот день – я уж не знаю, в честь чего. Дед не сразу заметил меня, а я не мог сдержать улыбки, глядя на то, как аккуратно он собирает мороженое ложечкой с краев креманки. Оскар спокойно сидел у его ноги и тоже не замечал меня. Я смотрел на них прямо с каким-то умилением. Но тут Оскар что-то заподозрил, потянул носом, вильнул хвостом и вперевалку пошел мне навстречу. Я сел на корточки и встрепал его мягкие бежевые уши. Оскар – собака очень приятная на ощупь.

Дед поднял голову. Слегка кивнул и чуть приподнял правую ладонь.

– Здоро́во, – сказал я, подсаживаясь к нему. – Как дела?

– Что-то ты заставил себя ждать.

Оскар никак не мог успокоиться, все вилял хвостом. Темные его глаза в розоватых обводах показались мне полными слез, хотя я и знал, что это не так.

– Дорога скользкая. Автобус еле полз.

– Хм. Я уж решил, ты передумал.

– Ну, я позвонил бы, случись такое.

– Будешь? – Он мотнул головой на пеструю витрину с мороженым.

– Да я смотрю, ты уже все съел.

– Я не откажусь от второй порции, – буркнул он. – Пломбир с шоколадной крошкой?

– И кофе с ромом.

Он кивнул на длинный чехол у меня за плечом.

– Весла, что ли, привез?

– Нет. Приедем – покажу.

– Хм. Хорошо. А то не пойму – зачем сюда со своими веслами-то.

Через полчаса он вывел со стоянки серый ренджровер. Не новая колымага, прямо скажем, но деду служила верой и правдой, и менять ее на другую он не собирался.

Оскар запрыгнул на переднее сиденье – это было его постоянное место, – поспешно подобрал хвост под плотный зад и еще поерзал, чтобы убедиться, что хвост спрятан надежно.

– Не хочешь весла в багажник?

– Дед, это не весла.

– Хм. Запамятовал.

Я забрался назад и положил чехол на колени. Поехали.

Ренджровер неторопливо катил по Думбартон-роуд. Привычный пейзаж. Я скучал по нему. Справа методистская церковь. Слева – боулинг-клуб. Мы с Алистером не раз в нем бывали. «Старый да малый», – говорил отец.

Пошли одинаковые коттеджи, поделенные окнами на дольки, как плитки шоколада. На холме в сыром мраке зимнего дня таял силуэт замка Стерлинг, британский флаг над ним обвис бесформенной тряпкой и только вяло вздрагивал под порывами ветра.

– Дуг говорил, обещали снег на Рождество.

Алистер помолчал, потом подтвердил коротким кивком:

– Ляжет.

Сосны, коттеджи, поля, снова сосны, поля и коттеджи. Проехали поворот на Сафари-парк. Как я любил там бывать в детстве. Столько там всего прекрасного. Особенно слоны. Дед нанимал лодку, и мы подолгу катались по большому пруду с островом, на котором стояли кабинки – домики для уток и лебедей. Я бросал им крошки, а они плыли за нашей лодкой, как почетный эскорт.

– Помнишь, там был носорог? – спросил я Алистера.

Он откашлялся.

– Он и посейчас там. Никуда не делся.

Проехали здание закрытой школы – той, в которую меня так и не отдали в свое время. По футбольному полю гоняли мяч старшеклассники в фуфайках, гольфах и коротких штанах. Мяч тяжело летал и плюхался в мокрую грязь. По идее, у них давно уже начались каникулы, но эти почему-то все еще в школе. Может, просто приехали на тренировку.

Полгода я не был здесь и точно все узнавал заново: серые и белые домики нижнего города, церковь и кладбище – и вверх! На вершине мир будто стремительно выворачивается наизнанку, как мешок, выпуская вас со дна на свободу, к огромному, все заполонившему небу. Это Шотландия – она такая, да. После того как поживешь внизу, начинаешь ее особенно ценить.

Впереди, над растворенными в тумане силуэтами гор, висела, сползая все ниже, огромная серая туча. Когда мы въезжали в Аберфойл, небу надоело плеваться серой кашей и оно пошло сыпать белыми хлопьями – крупными и легкими.

– Вот тебе и снег, – довольный, буркнул Алистер.

– Наводнения не было в этом году?

– Маленькое, – отозвался он, показав двумя пальцами что-то вроде щепотки в полсантиметра. – Вода чуть выше щиколотки.

– Норм.

– Да говорить не о чем.

Не так давно, года три назад, в декабре, при обильных дождях Аберфойл затопило так, что жители плавали по улицам в байдарках.

Мы медленно ехали по Мейн-стрит с ее магазинчиками. Вон в том маленьком супермаркете дед затаривается едой раз в неделю. Хозяйка магазина – рыжая Пенни, толстая приветливая женщина. Сколько себя помню, я всегда получал от нее какой-нибудь небольшой презент, если приходил вместе с дедом: киндер-сюрприз, шоколадку или леденцовую свистульку. Сейчас, в преддверии Рождества, в витринах переливались разноцветные лампочки, лежали еловые ветки, стояли куклы. Не как в магазинах в больших городах, а просто как в самом обычном доме. Скорее всего, это были те самые куклы, с которыми Пенни играла еще девочкой. Надо бы наведаться к Пенни и поздравить ее в эти дни.