Loe raamatut: «На улицах Стамбула»

1 глава

Невыносимо. Мне было просто невыносимо этой осенью. Капли, кружась, падали с неба, дождь танцевал свою заливистую мелодию – мне было плевать. Каждый человек внутри себя носит свою драму. У каждого есть над чем поплакать долгими осенними вечерами. О чем взгрустнуть. Уронить скупую мужскую слезу. Мы все носим «жало в плоти» (2Кор 12:7), с левого бока над нами всегда летает, как черная летучая мышь, бес, а справа грустно на это взирает Ангел-хранитель. За столько веков так ничего и не поменялось, мы все еще несвободны. Если каждого жителя планеты Земля одновременно освободить от бесов, которые поработили его, то звон цепей стоял бы еще полгода. Полгода, не меньше. И мы делаем вид, что у нас все отлично. Бегаем, суетимся. Ругаемся с шефом и коллегами, отстаивая свою «свободу». В то время как наша душа сидит связанная по рукам и ногам, в кандалах, с кляпом во рту, с приставленным бесами ножом к горлу. Мы безвольны, апатичны, ленивы. Сложно быть «живчиком» на батарейках, когда ваша душа лежит в цепях. Отсутствие силы воли – тоже показатель. Это означает, что кто-то выпил вашу волюшку то, да через трубочку, как коктейль. Нельзя думать, что это навсегда. Что вы никогда не освободитесь. Не отчаивайтесь. Уныние на руку врагу – так не унывайте. Держитесь, держитесь изо всех сил, даже если на вас падает бетонная стена – держитесь. Открепляйте цепи по одному звену. Не надо все вместе, можно не выдержать, да и внимания много привлечете. Из тюрьмы делают подкоп не один день, наберитесь терпения. Ваша жизнь – в ваших руках. Не надо отдавать бразды правления незнамо кому. Важно, чтобы душа принадлежала Богу. И тогда все сложится. Готовьте побег медленно, а сбегайте быстро. Раскрепляйте звенья, рвите цепи, бегите на свободу – только вы можете это сделать! Ваша судьба – в ваших руках. Вы – тот, кто за рулем, а не пассажир. Так думал я, выкапывая свеклу. Жизнь прекрасна и удивительна: с утра ты в деловом костюмчике с хипстерским стаканом кофе наперевес мчишься в стеклянный офисный парадайс, этакий «Волк с Уолл-стрит»(с), готовый порвать всех и вся, и тем же вечером ты, в дырявых подштаниках, советских резиновых сапогах и телогрейке, которая вживую видела Сталина, выкапываешь свеклу. Пот течет ручьями, заливая твои дорогие духи, ты воняешь как старый козел навозом; ревматизм, чтоб его, или какая неведомая хворь скрючивает твое молодое тело, но ты пашешь, пашешь как новенький трактор, потому что раз мама сказала «надо», значит надо. Мои вопли о том, что дача для отдыха, что здесь нужно лежать на шезлонге все лето, попивая коктейль через трубочку и изредка устраивать променад до озера, где так же чинно можно рассекать чистейшую воду, распугивая своим «дельфинчиком» местных уток, не принимались в расчет. Я мог надорвать себе горло, доказывая это, но мои предки упорно сажали здесь картошку, морковь и свеклу. Родители, пережившие девяностые – это сила. Они никому не верили. Ни одна партия или правительство со времен СССР не вызывали у них доверия. Они верили только в свои мозолистые руки и в землю, которая в те страшные годы выкормила всю нашу семью – маму, папу, дедушку, бабушку, меня и мою сестренку. Папин завод накрылся медным тазом, как сейчас модно, он «объявил банкротство», а тогда говорили просто: «приказал долго жить». Кто-то крупно нагрел руки на этом на всем, а мой папа еще месяца три по инерции туда ходил, хотя ему уже не платили ни гроша. Просто никак не мог поверить, что это случилось. Жизнь рухнула в одночасье. Мать получала какие-то гроши, с большой задержкой, на своей дурацкой работе. Моя принципиальная, честная мама, никогда ни одной копейки не укравшая, говорила, что просто физически не может смотреть на людей, которые несут хлеб по улице. Ей просто больно смотреть на это, зная, что ее дети сидят дома голодные и куска хлеба наша семья не видела полгода. И многие идут вечером с этими сумками, из которых торчат батоны. И запах стоит. Хлеба. Запах хлеба. И батоны эти…Их видно. Они выглядывают из всех сумок и пакетов этих счастливых людей. И она не может никак взять в толк, откуда эти люди берут деньги, чтобы купить эти замечательные батоны? Ведь в нашей семье денег не было уже месяцев семь. И она внезапно поняла, что еще чуть-чуть и она легко сможет наброситься на этих людей на улице и отобрать эти батоны и вцепиться в нежное горячее тесто и рвать его зубами, и есть, есть, прямо на месте, и пусть ее арестуют, арестуют, но она так больше не может… К счастью, до этого не дошло. Какая-то сердобольная соседка принесла нам кусок маргарина. Невкусный, страшный. До перестройки мы бы на него и не посмотрели. Но мама где-то обменяла свою любимую кашемировую кофту с бусинками на ржаную муку. И она смогла печь нам из этого богатства лепешки каждое утро. И мы как-то продержались месяц. А потом папа что-то где-то подкалымил. Маме выдали какие-то копейки на работе. И огород. Пошла картошка, свекла, морковь. И мы продержались до следующего лета. А потом еще посадили картошку. И опять продержались. И еще год. А потом как-то все наладилось. Мы не умерли. Хотя на это, наверное, рассчитывали те, кто придумал ваучеры. Мы не умерли, хотя, скорее всего, этого хотели те, кто затеял перестройку. Мы не умерли, хотя всё, чем страна была богата, чем наш народ был богат – фабрики, заводы, природные ископаемые – разворовали, или, как тогда говорили, «приватизировали» так быстро, что мы и глазом не успели моргнуть. Но мы не умерли. Мы не сдались. Мы не впали в панику. Мы понимали, что любая паника опасна лишним расходом энергии, а он чреват в таких обстоятельствах смертью. Мы как-то молча сцепили зубы и прошли через всё это. Мы всей семьей выжили в те годы. Поэтому сейчас я, успешный бизнесмен, молча выкапывал свеклу. Я мог бы нанять любых дачных мужиков, да даже за бутылку, чтобы они это сделали вместо меня. Мог бы сейчас сидеть чистеньким в ресторане, покуривая сигару и попивая виски, как делают все молодые бизнесмены, пока еще живы в нашей стране. Но я заткнулся, я сказал свой гордыне: «Иди прочь»,– и я пахал, как последний батрак, потому что я обязан был тем, что выжил в 90е – моим родителям, их мозолистым рукам, и этой картошке, этой моркови, этой свекле.

2 глава

Мать прокричала с крыльца, что мне пора «заворачивать», отец наварил кофе по его фирменному рецепту. Кофе было с перцем, прогревало «на ура». Я все время кашлял от его «ядрености и могучести», родоки смеялись. Бесплатный аттракцион с детства: напоить или накормить детей всякой фигнёй, а потом смотреть, как они кашляют, морщатся или чихают – родителям тоже же надо как-то развлекаться. Я тщательно вымыл руки под деревенским умывальником, сел на старое кресло, утонув в нем и понял, что я не встану. Просто не встану и все тут. Мышцы стремительно дервенели – завтра я без стона не поднимусь и на второй этаж. Взял чашку с кофе – рука дрожала. Родители переглянулись и подхихикнули. «Эк тебя ушатало», – крякнул папа. «Давно не копал», – поддакнула мама. Я хотел что-то им сказать, но какой-то незваный, непрошеный комок подкатил к моему горлу, и я вдруг подумал, какой я счастливый – они оба живы. Не всем так повезло на планете Земля. Сестры не хватало для полной идиллии – щас бы мы поцапались и пэрэдайз бы закончился, не успев начаться. Столько лет прошло, время яростных драк за пульт от телевизора было в прошлом, сейчас мы переругивались беззлобно и скорее по привычке. Мне нечему было завидовать – родоки обещали припахать ее завтра на плантации морковки, и она уже согласилась – еще п, можно подумать, у нее были другие варианты. Мне надо было ехать несколько десятков кэмэ по темноте, а уже клонило в сон. Разумеется, родители стали уговаривать остаться, но я, как никто другой, знал, что с утра в направлении столицы отсюда такие пробки, что нужно выезжать часа в четыре ночи, а это означало что я совсем не высплюсь перед важным совещанием – не не не, это не варик совсем. Я стер невидимую сонливость с лица, крепко обнял своих и вышел за ворота. Туман стелился по озеру. Машина была вся в мороси. Я протер тряпкой лобовое стекло, завел машину. Хотя было такое ощущение, что моя машина завела меня. Как игрушку, как девайс. Ощущалось, что я был приложением к ней. Я сел за руль так, как будто это было предначертано, как будто мой путь был железобетонно проложен во всех линиях реальности. Дорога вела меня, а не я вел машину. Никак не мог отделаться от этого странного чувства. Моя машина владела ситуацией полностью. Она знала мой Путь. И я не мог ей противостоять. «Надо же,– подумал я. Как они подзарядили мою тачку. Неужто вызов в Центр. Али еще какое дело». Сонливость при этой мысли сняло как рукой. Не смотря на все обывательские события в моей жизни, на то, что эту жизнь я, в общем-то, жил, одновременно я существовал в нескольких реальностях. Это было достаточно опасным делом, потому что в то время пока на Земле была ночь и все добропорядочные граждане спали, в моем сне был ясный день, и я активно сражался во всех остальных слоях сна. Просыпался я, как нетрудно догадаться, дико уставшим. Не то, чтобы я этого очень хотел. Я вполне был бы рад жизни обычного горшечника, живущего на краю скалы где-нибудь в Италии 19го века. Лепил бы горшки, продавал бы на рынке, много бы о себе не мнил, цену не завышал, любил бы Бога, себя и людей и был бы доволен. Но нет же, нет. И угораздило меня опять. Те же яйца, только в профиль. Планета Земля, родные вы мои грабли. Мой лоб усеян синяками и шишками от вас, мои дорогие, и я все еще, второгодник, сижу за последней партой класса под названием «Жизнь». И я не мог даже ропотных полслова сказать Богу в молитве по этому случаю. Я был здесь, на Земле, в самой заварушке чистилища. Жаловаться я не мог – я знал, что в аду в бесконечность раз хуже. И каждая жизнь на Земле конечна, а в аду придется мучиться вечность. Поэтому я старался не унывать и держал хвост пистолетом. Машина шла как нож по маслу, мягко и уверенно, так, как будто я совсем не влиял на её движение, как будто её, как игрушку, везли за собой на веревочке. Ну, видимо, предстоял бой. Да не один. Откуда такое внимание к моей тачке? Надеюсь, это наши. Прочитал несколько защитных молитв, настроился на наши каналы. Почему я, светлый, сомневался? Потому что темные в последнее время научились тютелька в тютельку имитировать светлых. Волки в идеально выделанных овечьих шкурах разговаривали как овцы, вели себя, как овцы, щипали траву, как овцы, пили кофе, как овцы, делали вид, что делают общее светлое дело, как овцы. Не прикопаешься. Это еще ладно, но вот эти вот противные внушения мыслей через мозг… Я неоднократно говорил своим, что всех наших мыслей они не знают, и поэтому всегда возможна некая фора: они узнают о наших планах тогда, когда планы уже воплощены в жизнь. Но вот если светлый ведется на эти бесовские внушения, тогда совсем беда – беда. Я не мог спокойно смотреть фильмы о дикой природе, где муравьи становятся порабощены спорами гриба Офиокордицепс, который настоятельно требует, внушает им, чтобы они пришли на определенную травинку, чтобы он мог размножиться там. Разумеется, грохнув перед этим бедного зомби-муравья. Или вот жуки Ломехуза, которые опьяняют муравьев так, что они им скармливают своих детей, только чтобы эти драгдилеры позволили муравьям опьяняться дальше. По-моему, все плохое, что вообще случалось в этой жизни с муравьями, было придумано только для того, чтобы человек полностью осознал бесовское дурное влияние на себя. Чтобы он задумался. Муравьи – это прям наглядный пример для всего этого. Из серии: «было – стало». Ты был бодрым муравьем и вдруг перестал работать, морально разложился на пиксели и кормишь своими детьми каких-то трутней ради нескольких пьяных минут веселья. Или у тебя были друзья и семья, но ты заразился спорами гриба, слышишь его голос в своей голове и идешь куда-то умирать, чтобы его споры могли родиться в другом месте, да еще и первое время питаться твоим трупом. В вашей голове должен быть один голос – ВАШ. Иного не дано. Все, что не ваше – привнесено извне. И, естественно, с целью погубить. У темных нет других целей, не обольщайтесь.

Я еще раз прочитал все необходимые молитвы и проверил свой мозг на наличие вторжений. Они научились подделывать мой внутренний голос, мои интонации, создавая иллюзию своих внушений, выдавая их за мои собственные мысли. Я знал об этом и, пару раз обжегшись на молоке, всегда дул на воду. «Береженого Бог бережет», – всегда говорила моя мама. Настроился. Тишина была мне ответом. Светлые не хотели говорить со мной. Вели мою машину на веревочке, как пластмассовый грузовичок в детском садике тянет малыш, и молчали. Хм, странно. Но кто я такой чтобы обсуждать планы высших? Я просто солдат, который тянет срок на этой планете, несет свою службу, и рад послужить Богу и выполнить Его задачи. Кто я такой, чтобы удивляться событиям в моей жизни, после стольких веков? Я прочитал еще раз молитву, на сей раз посильнее, почувствовал тепло в груди и в ладонях и решил расслабиться – будь что будет. «Двум смертям не бывать, а одной не миновать» (с).

3 глава

Уже достаточно стемнело, чтобы видны были звезды. Серебристый туман стелился по обеим краям дороги, и, если бы я был романтично настроен, это могло даже понравиться. Но мне не нравилось. Я знал, что в тумане всегда легко спрятать и спрятаться. Туман прикрывает ваши грехи и туман же скрывает зло. Я не хотел попасть в передрягу, совсем нет. Есть такие вечера, когда ты понимаешь, что ехать сегодня на машине – опасно. Что темные сделают все возможное, чтобы устроить максимальное количество западней для тебя и твоей тачки. Но если нет вариантов, тогда все, что ты можешь – помолиться, опустить забрало и отправиться в путь. Сегодня был один из тех вечеров, когда я понимал, что ехать опасно. Это было где-то около двухсот километров до Москвы, когда я увидел ее. Беззащитная девушка в белом платье, голосующая у обочины. Совершенно непонятно, как она тут оказалась. Я нажал на тормоз, и тут же мой внутренний голос заорал: «Не делай этого!». Но я хотел быть хорошим, я хотел спасти ее, я хотел поступить правильно. Я же светлый, я делаю добрые дела. Я подавил этот голос, заткнул внутреннего паникера. Проехал чуть-чуть дальше, выглянул из бокового окна – она приближалась к моей машине, бледная, красивая, печальная. Почему-то бешено заколотилось сердце и немедленно возникла боль в правом виске. «Уработался»,– вспомнил я про свеклу и мои огородные трудовые подвиги и начал торопливо отстегивать ремень безопасности, при этом краем глаза случайно зацепил зеркало заднего вида. Она не отражалась. Я еще раз выглянул в боковое окно – она была совсем рядом. Еще раз в зеркало заднего вида. Нет ее. «Гони!», – заорал мой внутренний голос и я дал по газам в тот момент, когда она уже схватилась за ручку двери. О, как я гнал под 180. О, как я орал. Как я орал. Профессиональный дебил. Девушку он пожалел. Идиот. Щас бы пошел на корм темным. Я гнал под 180 км в час и орал. Годы тренировок, годы различения темных от светлых и наоборот, годы практики – ничего не значат. Я прокололся как второклассник. Джентльменом он захотел быть, ага. Сколько таких историй, после которых водителей автомобилей, пожалевших призрачных путников, не находят никогда. Разлом в защитном поле земли(?), трещина в тектонической плите(?), прорыв инферно(?), место, откуда просачиваются темные(?) – я не знаю, что это такое. Если б знал – сказал бы. Но я не знаю. «Страшно, очень страшно, мы не знаем что это такое. Если бы мы знали, что это такое, но мы не знаем, что это такое»(с). Все, что нужно делать – давать по газам в случае, если вы видите то, что не отражается в зеркале. Если при приближении объекта ваше сердце, надрываясь, делает 300 ударов в минуту, если ваш висок болит так, как будто его прямо в эту секунду сверлят электродрелью – бегите. Берите ваши ноги в руки и тикайте. Не нужно пытаться разобраться, что вас разрушает. Не надо задавать лишних вопросов, вам совсем не нужно понимать механизм воздействия. Да и, в принципе, он везде один и тот же – разрушающая все и вся ненависть к роду человеческому. Бегите. Спасайтесь. Я гнал как безумный, пока не понял, что она отстала, и никто мою машину больше не атакует. Попытался взять себя в руки – но руки мои тряслись. Передо мной замаячила горящая неоновыми огнями заправка с магазинчиком и кафе – я здесь частенько перекусывал, пока гонял к родителям. Взвесив «за и против» и просканировав пространство на наличие темных, я решил все-таки выйти и поставил машину так, чтобы её было видно из окон кафе. Взял два двойных кофе сразу и бутерброд. Сел у окна, чтобы мониторить машину. Кафе было пустым – только в углу спал какой-то несчастный дальнобойщик. О, дальнобойщики могли бы много рассказать о людях в белом, стоящих по ночам у обочин дорог. Жаль, что без подробностей – подробности ушли в могилу вместе с теми, кто остановился, чтобы подобрать путников. И когда же я буду соблюдать базовые нормы безопасности? Все нормы безопасности написаны кровью светлых. Они стоят всех тех ошибок, которые были совершены. Это те нормы, которые у нас соблюдают даже первокурсники. Все, но только не я. О, конечно. «На Бога надейся, но сам не плошай»(с) – все знают об этом, но не все следуют этому золотому правилу. В этой жизни надо смотреть в оба, пока здесь, на этой планете, тусует враг рода человеческого. Смотри в оба, ни на секунду не теряй своей бдительности. Впрочем, внешние воздействия не идут ни в какое сравнение с внутренними. Внешних врагов очень легко победить, если враг не успел прогрызть стенки вашей души и поселиться внутри. От это от самое страшное. Потому что на его обнаружение может уйти вечность. Вы будете думать: «Это моя натура, это мой характер, ну вот, я был в гневу и успокоился же, ну вот, был грех блуда, но теперь же я чист, чист, ну вот, я снова выпил, но я не алкоголик, ну вот я осудил друга, но за дело же, он заслужил»,– это все фигня, все ваши отговорки и оправдания, грех внутри, он никогда не покидал вас, он припаркован внутри, всё что вы можете сделать – это покаяться. Вы покаетесь, Всевышний избавит вас от греха, но фишка в том, что этот грех будет лететь за вами всю вашу жизнь, на некотором отдалении, метра два-три, не больше, и тупо ждать, когда вы ошибетесь. Когда вы ошибетесь, когда вы будете ослаблены, расслаблены, склонны к жалости к себе, склонны к ропоту на судьбу и на Бога, и вот тогда… и вот тогда эта тварь сделает все возможное, чтобы вселиться в вас снова. Так что бди. Бди всегда и везде. «Следи за собой, будь осторожен»(с). А я и был. Я и был, правда. Я старался. Я был бдителен. Я был осторожен. Я бдел. Кроме некоторых моментов, например, таких, как сейчас. Как жопой чуял что будет какая –то жопа на дороге. У всех водителей есть это седьмое чувство – они все знают, что будет что-то неладное в пути. Некоторые, самые опытные, внимают этому чувству и остаются дома. «Лучше три дня подождать, потом за день долететь»(с). Но я был какой- то наивный. Я всегда думал, что темные не заинтересованы во мне. Что им незачем тратить на меня силы, ставить мне подножки, искушать меня, устраивать ловушки, делать все, чтобы погубить меня. И, тем не менее, я был лакомым кусочком для темных, раз день за днем, непрестанно, они пытались меня уничтожить. Не потому ли, что всю мою жизнь я решил посвятить Богу? Не потому ли, что я решил отдать все, что имею – все годы моей жизни – Ему, и только Ему одному? И это, именно это, бесило и раздражало темных. Не справившись с тем, чтобы отнять мою жизнь (ха-ха, это не в полномочиях этих недалеких тварей), они пытались лишить меня как минимум спокойствия, как максимум разума. Ну, от любых сумасшествий отлично помогает непрестанная Иисусова молитва, и я, глядя в мой черный кофе, именно ее сейчас и читал про себя, стараясь не сильно шевелить губами, чтобы в кафе не привлекать ненужное внимание окружающих. Следите за собой, следите за собой в кафе, следите за собой в любом месте – врагам не обязательно знать, что вы творите про себя Иисусову молитву, это совершенно не нужная информация для них, скрывайте, не давайте им фору. Я отдал свою жизнь Богу, я сделал это, и я ничуть не жалел. Я не был монахом – в последние времена, которые уже наступили, спастись в монастыре так же трудно, как и в миру, если не сложнее. Не нужно обольщаться – тиканье оставшихся часов последнего времени уже слышно вовсю. Сколько оно продлится: сотни тысяч лет, или несколько часов – этого не знает никто. Если кто-то в интернете, либо где – то еще, надрывая глотку, орет, что знает – он лжец и служит тьме. Потому что тьме выгодно, чтобы мы боялись конца света, дрожали от страха, тратили энергию, сходили с ума, не делали того, что должны делать. Но люди, истинно верующие в Иисуса Христа, никогда не будут напуганы перед Апокалипсисом. Они будут сосредоточены на молитве. Потому что у верующего человека в последние времена каждая секунда на счету и у него нет времени, чтобы тратить его на шарлатанов и лжецов, орущих, что они знают точно последний час, минуту и секунду, когда наступит конец света. Мне было все равно до часа и даты, я итак знал, что времени у меня немного. Я хотел полностью очистить свою душу перед смертью, когда бы она ни наступила. Я был собран, я был сосредоточен. Жалкие попытки темных, конечно, выдергивали меня из мерного ритма этой подготовки, но из седла не выбивали. Я знал, что они будут, я знал, что на этой женщине в белом приключения сегодняшнего дня не закончатся. Внезапно заныла спина – свекла давала о себе знать. Или свекла, или эта дура все-таки зацепила меня своей тьмой – в пояснице скапливается вся негативная энергия, набранная человеком за всю его жизнь. Я машинально потер рукой спину и почти автоматически взглянул на мою тачку. Она светилась. Клянусь вам, она светилась каким-то странным зеленоватым светом. Я с таким стуком поставил чашку кофе на стол, что сзади проснулся несчастный дальнобойщик. «Тысяча барабулек тебе в глотку, какого?!», – взревел я и выскочил за дверь. В воздухе внутри кафе осталось висеть легкое недоумение. Я подскочил к тачке, она все еще светилась, даже при моем приближении. «Дело ясное, что дело темное»(с). Достал крещенской воды из бардачка, тщательно побрызгал тачку снаружи и изнутри, перекрестил со всех сторон: зеленое свечение прекратилось. Довольный, сел в тачку и дал по газам и только сейчас заметил полностью офигевшие лица кассира, официантов и дальнобойщика, прилипших к окнам кафе.