Loe raamatut: «Скорей бы зацвели одуванчики»
© Мария Соловьева, 2021
ISBN 978-5-4498-5978-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1
Нет, на одуванчики рука не поднимается. И так осталось им всего ничего. Слышен треск газонокосилки – скоро им хана. А пока вот они. Мириады солнечных точек сливаются в огненную реку. Затем – асфальт. Большой палец, расплющенный об экран. И все.
А Влад где-то далеко. Догоняла его с разбитой коленкой. Вытирала слезы рукавом и все пыталась растянуть непослушные уголки губ в улыбку. Подумаешь, коленка. Подумаешь, тройбан по физике за год. До осени можно забыть и забить. Правда, надо ехать на дачу с родителями. Там хорошо, но как же Влад? Ничего, выкрутимся. Только вот коленку саднит, ну кто же ездит без защиты…
Она снимала его много раз. Вот видео, где он на роликах несется по краю платформы. У нее тогда аж всё съежилось внутри и во рту пересохло. А, вот – в тот самый день…
Додумалась же – взять мобильник на озеро. И как его не украли только… А вот фоток, где они вместе с Владом – нет. Снять их вдвоем было некому. Телефон-то допотопный, без селфи.
Старенькая «раскладушка», классе в седьмом подарили родители. Логотип почти стерся. Царапины на крышке. Болезненно попискивает – честно! как живой – если его неловко схватить. Да, надо бы новый, смартфон.
А на газоне за окном – еще несмело, поодиночке – уже проклевываются первые одуванчики. Новые одуванчики.
Вот и Ангелина. Она – прелесть. Чуть пупок оторвется от позвоночника – ой, полнею. А сейчас закажет две сосиски в тесте на первое и яблочный пирожок с чаем на второе.
Алла положила мобильник рядом с солонкой, отвела темную прядь за ухо и помахала рукой подруге – мол, иди сюда, пока никто не занял место.
– Блин, Алка, экзамены через месяц… Я так боюсь, я тебе передать не могу… Алла… тут такое дело… – Ангелина поставила на столик тарелку с выпечкой и чай. – Ты поела уже? – продолжила она уже совсем другим, спокойным и уверенным тоном, немного учительским даже. – Помнишь, я когда тебя с Ромкой моим знакомила… там тогда с ним еще один парень был?
– Ну да… Ты еще тогда выбрать не могла – усмехнулась Алла.
– Тихо тебе! – Ангелина шутливо погрозила подруге. – Пашка, такой блондин с длинными волосами (Ангелина показала ладонями середину плеч). Он с тобой познакомиться хочет.
– Лин…
– Ну что «Лин».. – она слегка толкнула Аллу в бок.
– Лина, я не хочу ни с кем знакомиться.
– Ал, ну ты чего, в монашки захотела… ой, извини, если оскорбляю религиозные чувства. Пирожки суперские, ты пробовала?
– Да, целых два съела. Уже пара началась, видишь, нет никого…
– Ничего, войдем тихонько. Ал, да он нормальный парень. Ну просто не мое, мне Рома нравится. Если тебе интересно, он тоже в церковь ходит…. Не бойся – добавила Ангелина вполголоса – в постель на втором свидании не потащит. И даже на десятом.
– А, пришла пора, хочет жениться…
– Аллусь, ну ты чего, не знаешь человека даже. В общем сегодня, после пар… Да не бойся ты, не изнасилует… Ну встретишься с ним пару раз, не понравится – так и досвидос. В общем, я обещала. У Казанского. Мы с Ромычем в кино, а вы куда хотите. Все, побежали.
Глава 2
Стоял конец апреля. Впрочем, фразы «конец апреля» или «апрельский день» в Петербурге могут означать все что угодно, вроде неопределенного местоимения. Апрельский день в Питере – это и солнце, просвечивающее сквозь новорожденную листву аккуратно постриженных тополей, отчего их темные стволы словно излучают зеленовато-золотистое сияние. Это и облака, окутавшие город, повисшие на улицах влажной взвесью мелкого дождя; отраженные в мокром асфальте, они кажутся бесконечными. Порой это и последний снег, липнущая к ногам слякоть, от которой остаются грязные лужицы на кафеле прихожей. Это первые цветы мать-и-мачехи. И первые одуванчики…
Апрельский день в Петербурге – это когда вместо дубленки, пуховика или шубы ты носишь демисезонное пальто или куртку, и всем телом радуешься свободе.
Этот апрельский день выдался солнечным. Уже проклюнулись почки на березах, на газонах прорезалась трава и зацвели скромные голубые пролески и роскошные шафраны, на солнечных местах раскрылись одуванчики.
– Слушай, я так боюсь его… У него глаза змеи, честно. Но он такой классный! – говорила Ангелина.
– Ангелин, думаешь, я не боюсь… А уж Семкина как… второй раз без стипендии не очень здорово будет…
– Это точно… Ты не переживай, ты же умная… Ты вообще супер…
– Да уж, супер… – Алла замолчала и задумалась. Ангелину удивляла, иногда даже пугала эта особенность ее подруги – посреди самого оживленного разговора она, обычно болтушка-хохотушка, порой словно «отключалась», уходила в себя, словно бы пытаясь что-то припомнить, решить какую-то головоломку, или, напротив, отделаться от какой-то назойливой мысли, болезненного воспоминания. Порой она даже не сразу отвечала, когда к ней обращались. Может быть, отца вспоминает… Он умер года четыре назад, когда Алла ещё кончала школу и они не были знакомы. «Сердце» – коротко ответила она, когда Лина спросила о причине его смерти и замолчала. Потом вдруг начала рассказывать про сестру и ее семью. Видимо, запретная тема не стоит бередить…
– Ага, вон они, около Барклая… Да не волнуйся ты, не съест. Привет!
Рома чмокнул Ангелину в щеку.
– Так, вы знакомы уже, ну еще раз – это Паша, это Алла.
– Очень рад – Павел протянул Алле маленький букетик каких-то весенних цветов, из тех, что продают бабушки у метро, она взяла их и поблагодарила. Как раз поместился в наружный кармашек сумочки. Синие лепестки эффектно оттенил черный кожзам.
– Мы в кино! Пока! – И Ангелина с Ромой направились в сторону Канала Грибоедова.
– Алла… ну как, куда сходим?… – растерянно бормотал он. Словно испугался свалившегося на него счастья…
– Ну давайте в Русский. Мне сегодня надо ехать к сестре, помочь с племянниками обещалась…
– Так вы тетя?
– Да – Алла впервые улыбнулась. Двое, мальчик и девочка, погодки. Два и три годика.
– Малыши совсем. Любите детей?
– Да. Так в Русский?
– Пойдемте.
Инна открыла дверь. На руках у нее сидел темноволосый малыш с забавно оттопыренными ушами, полутора-двух лет на вид.
– Ая! – закричал он, увидев тетку. – Ая пьисла!.
– Аля! – выбежала из комнаты трехлетка.
– Нинуля! Витюша! – Алла взяла малыша у сестры – точнее, он сам перебрался к ней на руки, когда они с Инной потянулись поцеловать друг друга, и тотчас обвил ее шею маленькими, но сильными мужскими ручонками, – присела на корточки и прижалась лицом к черным кудряшкам Ниночки с белоснежным прямым пробором. – Ну что, пойдемте в парк…
– Идите, я ужин сготовлю…
Парк только что открыли после просушки. Из-под бурой, слежалой прошлогодней листвы пробивались молодые стебельки. Апрельские анемоны-ветреницы, с резными листьями и тоненькими стебельками, готовились ко сну – белые цветки с золотистой сердцевинкой, днем широко раскрытые навстречу солнцу, уже сомкнулись. На высаженных вдоль аллеи кустах спиреи развернулись совсем крошечные листики – такими же крошечными кажутся ладошки малыша в сравнении с родительскими.
Алла неспешно катила коляску с Витюшей, приглядывая за Ниночкой – та все время убегала вперед. Время от времени Виктор запрокидывал головку, чтобы увидеть тетю, и они улыбались друг другу.
– Смотри, Вить… это какая птичка?
– Гоубь…
– Правильно, голубь… Нинуля, стой… – Алла начинала беспокоиться, когда племянница забегала слишком далеко. А это кто? – показала она на маленькую пичужку, скакавшую по дороге вдоль куста.
– Вообей…
– Ну, какой же это воробей… Нина, а может, ты знаешь?
– Синитька…
– Нет… разве у синички бывает розовая грудка? Это зяблик! Слышишь, как заливается? Это к хорошей погоде. А к плохой – рюмит…
Сумка едва заметно дрогнула, тихо пискнула и тут же успокоилась.
«Алла, давай встретимся завтра после занятий. Павел»…
Она замерла с мобильником в руке и несколько раз перечитала строки. Нина теребила ее за край куртки… «Аля, Аля, кази нам казку…»…
– Сейчас… пару минут, заинька… – она ласково потрепала девочку по черным кудряшкам, взяла ее за руку, присела на корточки, прижала к себе и держала несколько секунд.
Потом принялась набирать ответ:
«Я не смогу завтра». Снова постояла, разглядывая экран, словно пытаясь прочитать что-то важное, стерла еще не отправленное сообщение и написала – «Давай. В 16 30 у 120 ауд.». Еще с полминуты поглядела на экран, зажмурилась, и нажала «Отправить». А ведь уже на «ты» перешли…
– Ну вот, жили были два мышонка…
Глава 3
Павла разбудил колокольный звон. На прошлую Пасху он записал его на смартфон и установил для будильника. Небо было серым и ватным, к окошку прилипла мелкая морось, вставать совсем не хотелось, хотя было уже почти девять. С кухни доносился запах яичницы.
– Павлушка, давай скорее, остывает! Тебе выходить когда?
– Мама, мне выходить через полтора часа, у нас же сегодня со второй пары! Мне помолиться надо! И не буду я яичницу! Великий пост!
Мать поджала губы и молча ушла в свою комнату. Теперь будет дуться на него до вечера, и настроение испорчено на весь день.
Бреясь, он чуть не задел родинку и немного ссадил щеку. Успел прижечь перекисью. Бороду отрастить он пока не решился. Интересно, конечно, как оно будет с бородой, но зачем злить их по мелочам. Весь этот год и так что ни пост, то ругань. Искушения. Правда, все равно узнают рано или поздно.
Вновь зазвонили колокола – полдесятого, пора на молитву. Утреннее правило не шло, мысли разбегались куда попало, словно трещинки по заледенелой луже. Как мама примет Аллу? Ведь они обязательно познакомятся, скоро-скоро. Тихо. Не спугнуть бы…
Он давно приметил третьекурсницу, подружку Ангелины, Ромкиной девушки. Он видел, как заливисто она хохотала со стайкой одногруппниц, и тут же задумается о чем-то и смотрит в окно. И ее задумчивость, и ее веселость понравились ему. Как-то он заметил, что она перекрестилась на институтскую церковь – не тайком, специально остановилась. А он всегда крестится впопыхах и оглядывается. Ему захотелось просто подойти к ней и сказать «привет» – Ангелинка ведь знакомила их – но не решился.
Скормив яичницу Джеку, Павел достал коробку «Геркулеса» №3, нервно сыпанул в тарелку больше чем надо, залил кипятком и сунул в микроволновку. Джек с надеждой заглядывал в глаза хозяину, не перепадет ли ему еще чего-то съестного, со всей силы размахивал своим мощным хвостом, ударяясь то о холодильник, то о дверцу мойки. Павел сначала пытался призвать его к порядку строгим «Иди на место!» или «Как некрасиво!» – у мамы подействовало бы безотказно, но Джек знал Пашкину слабость и все настаивал на своем, а в качестве последнего аргумента принялся жалобно то ли попискивать, то ли поскуливать. Павел вздохнул – ну что с тобой поделаешь, рыжий Чубайс, – так ласково называл своего любимца отец – достал из холодильника сыр, отрезал кусок и дал Джеку, машинально откусив от него кончик. Тут только он спохватился, что нельзя.
– Так, очень хорошо. Яичницу он, видите ли, не ест, а сыр можно. Я понимаю, это ты специально меня умерщвляешь. Ну-ну, продолжай сынок.
– Мам, ну зачем ты, я не специально…
– Конечно. А посуду вчера кто на ночь оставил? У нас служанок нет.
– Мам, ну я сегодня помыл бы…
– Тараканы, сынок, очень любят грязную посуду…
– Мам, ну…
– Что ну? Я на больничном, между прочим. Больная за тобой дерьмо убирать должна?
– Так не мыла бы – раздраженно ответил сын.
– В говне жить я не могу.
Оскорбленно вздохнув, мама зачерпнула столовой ложкой рассыпчатый кофе и принялась заправлять кофеварку.
Звякнула микроволновка – каша готова. Вроде не высохла. Капнем оливкового масла. Не надо поддаваться ее гневу. С Аллой сегодня после пар. У Аллы большие серые глаза и темные волосы. Так и тянет обнять ее за плечи, но нельзя так скоро. Она увлечена русским средневековьем, хочет писать по нему бакалаврскую. Она собирается работать в школе и терпеть не может семинары по педагогике. Она мечтает, как будет организовывать ролевые игры с детьми – сама не наигралась в свое время, только с соседями на даче…
– Ну что, Павлушка, будешь? – мама примирительно пододвинула ему пластиковую коробочку с четырьмя буше. Аромат ванили, сливочного крема и шоколада сливался с горьковатым, богатым запахом свежесваренного кофе и обволакивал уютом.
– Мама. Сейчас. Пост.
– Так уж оскоромился ведь!
– Нет, не буду.
– Ишь ты какой! Да ну тебя! – совсем уже беззлобно проворчала мама, надкусывая пирожное.
Павел вышел с кухни. Маленькая, но победа: и пирожное не съел, и с мамой не поругался. И вечный бой, покой нам только снится… Сегодня, правда, мама злится вполсилы…
– Мама, а где рубашка?
– Какая еще рубашка? – донеслось с кухни.
– Ты не погладила? Я же тебя просил…
– Ну знаешь, дорогой! Мало того что я за полночи за тобой посуду мыла, так еще и рубашки твои гладить? Рук у тебя, что ли, нет? – голос звучал все громче и грознее, но никак не доходил до высшей точки. Уже было выкрикнуто и про «посты твои сраные», и про «замолился совсем, а мать в гроб готов положить», и про «тебя что, в твоей церкви почитать родителей не учат», а мама все не унималась. Павел сначала стоял перед ней как побитый, потом пошел набирать воду для утюга под все не прекращавшийся аккомпанемент. «Я ничего не слышу, потом извинюсь, что ее упрекнул» – думал он. Сегодня с Аллой после пар. Алла… «Иш, молчит! Смиренненького корчишь, да!?»…
– Мама, ну…
Пятно от утюга на груди. Павел понял, что матюгнулся, уже после того, как мать громко хлопнула дверью в его комнату. Вот блин… И ведь не хотел ссориться… И ведь сам в чем-то виноват… Господи, видела бы Алла меня сейчас… ни за что не поверю, что она может так со своей мамой.
Натянув вязаный джемпер из шкафа, пробормотав на автопилоте покаянный 50-й псалом, заглянув в комнату к маме со словами «Мама прости меня, ну я пошел» и, не дождавшись ответа, поверженный ратник духовной брани вышел из дому.
Глава 4
Парень на роликах едва не сбил их с ног.
– Поосторожнее, о брусчатку навернетесь, мало не покажется… – прервала Алла его робкие извинения и засмеялась. Павел уже хотел было сорваться на незадачливого роллера, но осекся.
– Алла, а ты катаешься? – спросил он.
– Случалось… Здесь на Дворцовой самое место.
– Хорошо катаешься?
– Не знаю… Давно не каталась… Тогда хвалили…
– А чего так, не катаешься?
– Да вот так. Некогда. А ты?
– Не пробовал. Стоит?
– Это как летать. Только по-первости ноги устают.
– Ну так чего ж не летаешь? Ролики-то есть?
– Где-то валяются, если мама куда-нибудь через Авиту какую-нибудь их не сплавила.
Они вышли на набережную. Шпиль Петропавловки блестел на солнце – выглянуло-таки после обеда. После разговора про ролики Алла молчала, и Паша долго боялся спугнуть эту задумчивость, но вдруг у него вырвалось наболевшее:
– Алла, я сегодня с мамой поругался!
– Чего так? – совсем не удивилась Алла.
– Да оболтус я последний, сам виноват. Посуду на ночь не помыл, да еще рубашку просил ее себе погладить…
– Так помирись, прощения попроси! – улыбнулась Алла, совершенно не возмущаясь его тяжкому проступку.
– Да я попросил, только она теперь два дня будет дуться, еще папе все вечером расскажет. Алла! А ты когда-нибудь с мамой ссоришься?
– Ну так… бывает.
Снова молчание. Про маму она говорит неохотно.
Они прошли уже всю площадь и приближались к набережной.
– Ой, смотри-ка одуванчики! Еще и мать-и-мачеха не везде зацвела, а они уже норовят! – Алла потянулась за мобильником. – Надо же!
– Любишь цветы фоткать? – Ну ведь надо же что-то спросить…
– По разному… Одуванчики они такие… живые, что ли. Как солнышки. Их скашивают, чтобы пух не разлетелся, а мне жалко… – Пощелкав с минуту по клавишам «раскладушки», Алла установила на крышке свежее фото только что распустившегося одуванчика.
– А селфи любишь?
– Селфи? Не знаю. На нем даже функции такой нет. Старичок мой…
«Старичок» пискнул, словно легкое сжатие ладони причинило ему боль.
– Я сейчас редко фоткаю. Память у него забита, надо бы почистить. Не решусь никак старое удалить – добавила Алла и сунула беднягу в карман.
Погода снова испортилась. Порыв ветра с Невы чуть не унес кепку Павла, солнце закрыла рыхлая сизая туча.
– Да, зря я зонт не взял… – заметил он.
По дороге к метро они договорились встретиться послезавтра. У Павла был день самостоятельной работы, Алле нужно было готовиться к семинару, и беломраморная публичка на «Парке Победы» представлялась лучшим местом для свидания. Павел уже решил, что отведет ее в столовую – словно в ресторан. Потом они постараются сесть не в зале, а на террасе – там есть такие столики на двоих, с мягкими креслами. Они сядут друг против друга. Болтать не будут, так, перешептываться иногда. Может быть, какая-нибудь пожилая мадам с кичкой и шикнет на них, да какое им дело…
Вот и метро. Он так хотел на прощание поцеловать прилипшую к ее щеке прядку, насквозь промокшую от дождя. Нет, рано. С ней так нельзя.
Паша – сказала она. – У меня первого день рождения. Это будет на Страстной, так что отмечать будем после Пасхи. Придешь?
– Приду! – и он слегка сжал ее ладошку.
Ему еще надо в библиотеку. Ей пора домой. Он проводил ее до турникета, и, выходя из метро, успел помахать ей, прежде чем эскалатор унес ее под землю. Она улыбнулась и помазала в ответ.
Улыбалась она до самого дома. У подъезда стоял пьяный Ахмедка с котом. Кота отдала ему бывшая жена, и он не расставался с ним – даже за водкой в супермаркет таскал на плече. Глядя пустыми глазами в пространство, он изливал потоки отборной русской речи на какого-то ему одному ведомого врага. Когда подошла Алла, он, прервав тираду, произнес ласково-покровительственно: «Аллочка, здравствуй, солнышко» – и на миг взгляд его стал осмысленным. Наверное, он решил, что ее улыбка предназначена ему. Что ж, пусть порадуется. Инна говорит, когда-то с ним здесь жили жена и сын… Не выдержали…
Когда заходила в квартиру, улыбка ещё держалась на ее лице. В прихожей стоял полумрак, хотя до поздних апрельских сумерек оставалась пара часов. Из большой комнаты доносились крики – кто-то осуждал пятнадцатилетнюю мамочку, кто-то ее оправдывал и чернил последними словами ее родню – в общем, ток-шоу как ток-шоу.
В прихожую вышла мама. Алла сразу посерьезнела, как будто улыбаться при ней было не к месту.
– Привет, мама – сказала она тихо и почтительно, и поцеловала маму в щеку.
– Привет. Я там борщ сварила, будешь?
– Да, пожалуй… Спасибо… Мама, я пригласила на день рожденья одного парня…
Мама глядела на нее молча несколько секунд.
– Ну конечно… я рада… – и ушла к себе.
Алла уткнулась лицом в одежду на вешалке. Нет. Нельзя плакать. Нельзя поддаваться чувству вины, которое обволакивает, словно трясина, и тянет в черную бездну. Да, она виновата перед мамой. Но не век же себя казнить…
Глава 5
Павел все никак не мог взяться за работу – душой он был ещё в Ботаническом саду. Это Алла предложила сходить. Радовалась как ребенок. Павел только что обменялся с ней СМС-ками с пожеланием добрых снов и водил пальцем по смартфону, наслаждаясь послевкусием уходящего дня. Тому, кто вопрошает, что есть красота и чистота, просто не случилось пережить такой день. Вот последние фотографии, азалии. Алла среди цветочного моря всех оттенков от белого до алого. Теплые, южные. Вот она с шаловливой улыбкой протягивает руку к лимону, словно к запретному плоду. Вообще-то, в основном цитрусы еще только цветут, и Павел обозвал выскочку – «тощий плод, до времени созрелый». Алла смеялась. Смеется она здорово. Искренне, открыто, как ребенок. Иногда – до слез. Это Достоевский, вроде, писал, что характер человека можно понять по тому, как он смеется… Эх, надо бы освежить. Не все же в предреволюционной прессе копаться.
Смеются они много. Но иногда Алла вдруг замолчит и словно уйдет в себя. Сегодня по дороге домой они какое-то время шли молча. Потом он заговорил, а она смотрела в пространство, словно не слыша. Тогда он позвал ее по имени. Она даже слегка вздрогнула, но тут же внимательно посмотрела на него и улыбнулась – прости, задумалась. Через минуту она уже рассказывала какой-то забавный случай на лекции.
Надо же, она моложе его, а успела пережить такую потерю. Отец… Интересно, в этом причина этих приступов задумчивости? Так хочется узнать ее постичь всю глубину ее души… Но резких движений делать нельзя. Иногда она позволяет ему взять себя за руку. Наверное, пока с него довольно. Они ведь и месяца не встречаются. Нет, нельзя, нельзя. Ни одна телесная мысль не должна ее касаться. Павел, возьми себя в руки и садись за диссертацию. Старик комп уже загрузился.
Буквы, пробелы, абзацы. Хорошо бы еще уловить смысл. А вот эту цитату надо сверить, и за статьей нужно лезть в интернет. Так не хочется в эту помойку после такого дня. Ой, блин, извещение. Опять эта Alice с форума. Тьфу ты, ну надо же было ввязаться в такое гнилое обсуждение. Уже и в сторонники телегонии меня записала. Надо ответить.
Paulus – «Насчет телегонии – вопрос спорный. Уважаю дорогого протодьякона, но и он может заблуждаться. Разве я где писал, что нет покаяния? Я лишь хотел сказать, что САМ я женюсь лишь на целомудренной девушке»
Модераторское (зеленым шрифтом) – Paulus, прекратите пользоваться КАПСЛОКОМ! Это рассматривается как крик и нарушает правила форума!
Alice – «Вы всегда, когда знакомитесь с девушкой, расспрашиваете ее о прошлом? Может, ещё и справку о гинеколога требуете?»
Paulus – «Тут и выспрашивать ничего не нужно. По глазам все видно, по манере держаться и говорить. Вот девушка моего друга – сразу видно, с прошлым. Правда, он говорит, что у них еще ничего не было, но я думаю, это она цену себе набивает. Видел я, как она держится с ним, так и завлекает. Не в осуждение будь сказано, сейчас у молодежи так принято, сплошь и рядом. Если девушка оступилась, потом покаялась – дай ей Бог счастья, но не со мной»
Alice – «А у Вас есть девушка, прозорливец Вы наш»
Paulus – «Прошу не лезть в мою личную жизнь (набрал сначала „своими грязными лапами“, но стер страха ради модераторского), не оффтопьте. Вы нападаете на меня потому что хотите оправдать себя».
Alice – «Мне не в чем оправдываться перед Вами»
Paulus – «Ах, простите. Недостоин Вашей продвинутости. Очень тронут обращением на „Вы“, да еще и с большой буквы, в хамских сообщениях»
Alice – «Никто Вам не хамит»
Понеслась обычная форумская перебранка, сиречь «флофф». Вскоре сообщения Павла зазеленели модераторскими правками – «удалено», «отредактировано», «переход на личности удален», а внизу страницы появился ярко-красный приговор: «Тема закрыта. Paulus – бан на неделю. Alice – предупреждение».
«Ну и слава Богу – подумал Павел. – Полчаса просрал с этой… Alice. Вот ведь… Наверное, ровесница Аллы. Вроде тоже студентка, тоже из Питера. И за что она так меня возненавидела… Понятно, задел больную совесть… Но сам то я так за что на нее… Ведь обычная девчонка, как все сейчас. Почему так хотелось заткнуть ей рот… И хочется, честно говоря, но рот уже заткнули мне».
Ему вдруг захотелось побольше узнать про нее. На форуме недавно, как и он. На аватарке – какая-то анимешная девчонка. Не хочет, чтобы узнали, ну и ладно, сам-то вообще еще никакой картинки не поставил. Он попытался найти ее сообщения в других темах, но просмотр профиля забаненным пользователям был недоступен. Он вернулся на последнюю страницу склоки и стал прокручивать ее, пытаясь понять, с какого момента его понесло. Похоже, там, где она спросила, есть ли у него девушка. Да, зря он начал склонять эту дурочку Ангелину… Осудил, грешен… Но когда она спросила про его девушку – аж в глазах потемнело от злости.
– Таак. Паш, посуду опять мне мыть? Пока ты в интернете виснешь? – Мама стояла в приоткрытой двери и смотрела ему в спину.
– Мам, я диссертацию должен сегодня пописа́ть…
– Ах, это диссертация? А я думала, это форум твой сраный – подойдя к Паше вплотную, мама склонилась над ним и заглядывала в экран. Он спешно щелкнул по крестику.
– Так, мама, это не твое дело…
– Не мое, конечно. Мое дело – гробиться на работе да горшки за тобой выносить – она выразительно глянула на грязные тарелку и чашку у монитора. – Умервщляй меня, дальше, давай – она говорила все громче и быстрее.
– Так, мама, прекрати сейчас же! Помою я посуду, блин… Выйди из моей комнаты…
– Хо-хо. Богу молится, с чертом водится… – орала мать.
Павел выскочил в коридор и бросился в прихожую. Спешно накинул куртку и выскочил на улицу. Долго ходил по аллее вдоль набережной.
Испортить такой день… А все из-за Alice. Он попытался оживить в сознании образ Аллы, но не мог. Перед глазами стояла бойкая девчонка с лицом из аниме. Он представлял себе ее резкий, самоуверенный голос, развязную манеру говорить… И даже во сне она пришла к нему. С темными как у Аллы волосами, только выкрашенными в радугу, или как там это называется. Сидела нога на ногу, так что из-под юбки торчал кусок узкой смуглой коленки, и спрашивала, истерически хохоча: «А у Вас есть девушка, прозорливец Вы наш?…».
