Loe raamatut: «Стальные посевы. Потерянный двор»

Мария Гурова

Font:

Young Adult. Хиты молодежного фэнтези

Иллюстрации и художественные элементы – Veneden

Книга V
Стальные посевы

Пролог

Эпохи, как и правители, умирают и рождаются в королевских спальнях. Колыбель новой вехи готовилась принять в свои перины наследника короля Оттава I. В такие дни в опочивальнях всегда людно и шумно. Самое потаенное и личное, что каждый человек вправе разделить только с семьей, монарх доверяет множеству зевак: роды, первую брачную ночь, тяжелую болезнь и, наконец, смерть. Многочисленных гостей нельзя выгнать, они привилегированы засвидетельствовать зачатие и рождение первенца, борьбу тела с болезнью, его победу или поражение. Столпившиеся люди молятся, причитают, изредка выдают советы, выглядывают из-за спин друг друга, шепчутся. Шепот… Иногда он так напоминает шелест протянувшегося шлейфа, что можно спутать. С младых лет принцы и принцессы носят многослойные пышные одежды, чтобы привыкнуть к постоянному шуршанию за спиной. И если они научатся не оборачиваться к преследующим звукам, то, может быть, не сойдут с ума, когда понесут на себе корону. Может быть, они не станут бояться предательства, заговоров, вечного шороха.

Вот и сейчас по устам придворных носится слух – главная повитуха проболталась, будто королева носит двойню. Сложно представить, как ей сейчас невыносимо – хрупкая болезненная леди, она еле ходила последние дни с раздавшимся животом. А теперь кричит так, будто готовится отдать Даме душу. Станется еще, что она не разродится, поговаривают в дальнем углу покоев. Или принесет двух наследников династии Лейтинов, предполагают лучший исход их собеседники.

– Ваше Величество, тужьтесь! – настаивает повитуха, наваливаясь всем весом на королевские ступни.

Она так крепко ухватилась за ее щиколотки, что того и гляди сломает. Королева ревет и пытается вытолкнуть дитя.

– Я не могу! – хнычет она. – Позовите короля!

– Тужьтесь! – не сдается повитуха.

– Я должна проститься! – требует она в неистовстве.

Страшные слова заводят хоровод из девушек вокруг постели. Они начинают носиться по кругу с тряпками, обтирая роженицу и откидывая ее светло-рыжие волосы за спину. Королева такая… эскалотка. Принцы получатся прекрасными, переговариваются фрейлины. Если появятся на свет.

– Что вы такое говорите?! – возмущенно восклицает повитуха. – Вы со всем справляетесь! Еще постарайтесь…

– Оттав! – воет королева в сторону дверей. – Оттав, прошу тебя!

Ее надрывный вопль разлетается по коридорам, и эхо доносит ее мольбу королю. Оттав I мается у входа в крыло. Он приходит сюда уже в третий раз за шесть часов. Услышав крик, король срывается с места и широким шагом несется к покоям. За ним поспевает советник и придворный чародей Руперт Ферроль.

– Ваше Величество, стойте! Вам нельзя входить!

– Гюста! – откликается Оттав и различает, как она заходится плачем, услышав о его приближении. – Она там одна!

– Она там не одна. – Ферроль не пускает его, обгоняя и вставая между королем и дверью.

– Значит, и я могу войти.

– Не можете, сир. – На этом Ферроль раскидывает руки, будто король вознамерится юркнуть мимо, а не повелеть ему отойти. – Если войдете до рождения детей, навлечете беду! Я утверждал и повторю: ваши первенцы родятся, они принесут династии славу, что воспоют в веках. Но проявите терпение…

– Оттав! – звучит новый крик из опочивальни.

Лицо короля омрачается мученическим выражением, он подносит кулак к губам, сдерживая рвущиеся из них слова. Победив эмоции, Оттав разворачивается на пятках и стремительно уходит прочь. Ферроль остается стоять у двери, как охранный пес. Он обещает вслед королю: «Я тотчас же за вами пошлю!»

В покоях охают и умиляются, но работы не оставляют: показалась голова младенца. Королева тужится так, что на ее лице можно увидеть кружево вспученных вен. Повитухи передают друг другу теплые полотенца и какие‑то слова. Опять этот шепот.

– Почему вы шепчетесь? – громко вопрошает Гюста. – Что там?! – из последних сил кричит она.

– Ребенок застрял, но я сейчас постараюсь его повернуть, – заверяет повитуха и исполняет обещание.

Но по ее растерянному лицу заметно, что все складывается худшим образом.

– Он сейчас задохнется! Он же там задохнется. – Королева плачет, не в силах больше стараться.

Повитуха отталкивается от кровати и бежит к толпе дам. Она беспардонно хватает леди за руки, поочередно перебирая их под удивленные возгласы. Наконец, она вытягивает вперед юную девушку и тащит за запястье к кровати.

– Сюда, быстрее! У вас маленькие руки, тонкие кисти. Вам нужно пролезть внутрь и достать дитя, – научает ее повитуха.

Леди – двенадцатилетняя девочка с огромными испуганными глазами – мотает головой и шарахается.

– Я не смогу!

– Сможете. Иначе королева умрет. Принцы умрут. Вы можете всех спасти.

Девочка с ужасом смотрит на окровавленные подолы камизы и багровую, почти фиолетовую головку под ними. Она переводит взгляд на лицо королевы, когда та еле слышно молит ее: «Пожалуйста». Девочку бьет крупная дрожь, она плачет, но опускается на колени у кровати, закатывает широкие расшитые манжеты и тянет руки к ребенку. Гюста кричит так, будто ее четвертуют или сжигают заживо. Девочку бьет дрожь до стука зубов, она хнычет, но делает все, что ей кричит на ухо повитуха. Охватывает, поворачивает, тянет. На подставленные ладони помощниц падает младенец. Или двое младенцев? Кровь и пуповина летят на пол и платье девочки. Она всматривается в новорожденного. И когда ей удается его рассмотреть, она разворачивается прочь, отползая от него на четвереньках. И маленькую леди тошнит на деревянный пол. К ней, не выдержав, бросается ее мать.

Повитухи поспешно отходят к окну и выстраиваются в плотный ряд, будто защищая дитя от присутствующих. И только главная пытается привести ребенка в чувство. Слышны шлепки. Гюста распласталась по кровати, не в силах что‑либо спросить.

– Это принц? – с восхищением спрашивает мать девочки, вытирая платком рвоту с ее лица и кровь с рук. – Нет? Принцесса? Я не понимаю… Ну, все закончилось, успокойся.

Мать прижимает девочку к корсажу и баюкает. Сквозь ее тихое хныканье прорывается громкий плач младенца и тут же множится эхом.

– О, благодарим тебя, милостивая Дама! Живой! – восклицают присутствующие и принимаются аплодировать.

Под эти звуки Гюста оживает и поворачивает голову к окну. Она требует у повитухи:

– Дай его мне! Покажи! – она тянется к ребенку, как может. – Это мальчик? У меня сын?

Но на лице повитухи не светится радость – только солнечный луч. Она отходит от окна, держа кричащего малыша в охапку. Повитуха громко приказывает:

– Пошлите за Его Величеством королем. И я прошу всех удалиться.

Общее недоумение сменяется упреками.

– Мы должны засвидетельствовать рождение наследника, – отвечают из толпы.

– Он родился, вы свидетели, – парирует повитуха и еще больше подтягивает край пеленки к головке.

– Назовите пол ребенка! – кричат дамы. – Покажите его! А как же второй ребенок?

– Первенец – мальчик! – прикрикивает на них повитуха, а потом указывает на маленькую леди. – Свидетельство о том имеется.

Но дамы без приказа монарших особ не желают покидать покои. Одна пожилая леди поднимает руку, призывая к тишине, и спрашивает у малышки, которая все еще дрожит в объятиях матери.

– Леди Восвелл, уточните, вы видели, что родился мальчик?

Малышка изнуряюще долго молчит, а потом признается:

– Простите, мадам, мне неизвестно, чем мальчики без одежды отличаются от девочек.

Поднимается гомон, но его пресекает появление короля. Оттав нетерпеливо спрашивает:

– У меня сын? Девочка? – В его глазах мерцают слезы радости, когда он задает оба вопроса и переводит взгляд, полный нежности и благодарности, на замученную Гюсту.

В комнате он единственный счастливый и безмятежный человек.

– У вас мальчик, сир, – отвечает повитуха. – Поздравляю!

Она семенит навстречу королю, но не отдает ему ребенка в руки, а что‑то едва слышно шепчет ему на ухо.

– Что опять? Почему никто не говорит мне? – не выдерживает Гюста, поднимаясь на локтях.

Рука короля в перчатке из овечьей выворотки тянется к свертку и отбрасывает край пеленки. Гюста замечает, как былая радость оставляет Оттава, и на смену ей приходит потерянность. Но король берет себя в руки и говорит:

– Сегодня родился принц. Оставьте королеву набираться сил.

Когда людской поток просачивается в обе двери, Оттав подносит кричащего младенца к жене. Гюста принимает к груди странное двуглавое существо. Оно дергает скрюченными ножками и ручкой. Другая конечность, больше похожая на куриное крылышко, странно загребает воздух. Правая голова, та, что больше, надрывно кричит. А маленькая – хнычет и причмокивает. Сморгнув слезы, Гюста поднимает глаза на супруга.

– Ты ведь не отречешься от него? Ты не убьешь его, Отто?..

Она странно ведет плечом, будто закрывая своим телом нелепое существо. Оттав гладит Гюсту по светлым волосам, целует в лоб и обещает:

– Конечно, нет.

– Тогда дай ему имя. Два имени. Им нужно два имени, Отто. – Она плачет над детьми.

– Я думал, если будет сын, назвать его Гийоммой, – растерянно произнес король.

– Тогда можно старший будет Ги, а младший Йоммой? – договаривается королева, словно без имен ее детей могут отобрать и казнить в любой момент.

– Да, – соглашается Оттав. – Нарекаю их Ги и Йоммой, принцами эскалотскими.

Он церемонно касается губами их лысых макушек, нисколько не выказывая отвращения. Жизнью первенцы обязаны доброте матери и милосердию отца. Он так сильно любит свою Гюсту, что и представить не может, как смел бы вырвать у нее детей. Оттав знает, этот жест – слабость. Но как любой человек, король может проявить ее и понадеяться, что Дама примет его гордость в жертву и призрит его семью. И может быть, однажды пошлет им еще детей.

Глава I
Урожайный год

Шестилетние Ги и Йомма не упускали возможности радоваться жизни и благодарили за нее родителей. Верно уточнить, что радость была по части старшего Ги, а благодарность и иные добродетели достались Йомме, как и многие обязанности. Так, например, лекарь, несколько раз их ощупав, заверил, что у принцев один позвоночник, две шеи и, возможно, три почки. В последнем он расписался неуверенно, но зато нисколько не сомневался, что все прочие внутренности у них общие. Потому, когда капризный Ги не желал лечиться, Йомма принимал горькие лекарства и самые невкусные, но полезные отвары. В ранние годы жизни малыш Йомма принимал на себя и вину за проступки брата, но воспитатели быстро приметили, что Ги повелевает большей частью тела, нежели Йомма. Ги владел десницей, на которой насчитывались все пять пальцев, и мог указывать обеим ногам, что делать. В то время как Йомме досталась возможность иногда шевелить левой ступней, и то если брат не противился, и владеть левой короткой рукою всего с тремя пальцами – большим, указательным и средним. Вдобавок природа одарила Йомму странным наростом, похожим на горб, который начинался из-под шеи. Ги и Йомма дожили до своего возраста благодаря усердиям лекарей и, конечно, своему статусу. Другой ребенок с подобным недугом скончался бы еще в младенчестве. Гюста, поначалу желавшая излечить сыновей, привечала кудесников, рассказывающих небылицы о своих чудодейственных навыках и снадобьях, но Оттав разогнал всех шарлатанов. Король был уверен – близнецы останутся такими до конца жизни, и лучше для них самих смириться с реальностью. Ведь тогда Ги научится пить горькие лекарства, а Йомма не будет потакать матери, нарочно выдумывая сны, в которых они с братом якобы разделились и жили, как прочие дети.

Прошлогодняя Покровица стала самым мерзким событием в жизни принцев. Их представили ко двору. Им пять лет, они впервые вышли из женского крыла, где до возраста воспитываются все дети. Поверх удобной сорочки на них надели множество непривычных одежд. Даже лучший портной Эскалота не справился с лекалами, и Ги постоянно возмущался, что ему то рукав тянет, то шов давит на шею. И повсюду ужасно колется: белошвейки расшили одежды жемчугом и бирюзой. Йомма не возмущался, но выразил протест иначе – попросту споткнулся о полы мантии, и оба рухнули на гранитные плиты. Ги больно ударился головой, и впервые Йомма почувствовал их общую боль, хотя только на лбу Ги появился маленький шрам, похожий на звездочку. Он ревел на весь зал, придворные вокруг галдели. Йомма, пятилетний мальчик, понял, что совершил непоправимую ошибку. Вовсе не потому, что Ги теперь обвинял его и дулся, а потому что их матушка королева снова плакала. И вот, спустя год, Йомма узнал от лекаря, что своим поступком разочаровал короля.

– Его Величество расстроен тем, как вы себя показали. Пятилетние дети должны ходить и сидеть ровно, не падая, – объяснял лекарь, разминая левую ногу принцев. – Вам следует делать все гимнастические упражнения, которые я прописал, милорд. Вам обоим.

Он поучительно посмотрел сначала на Йомму, а после – на Ги. Лекарь поджал губы и слегка вжал голову в плечи, отчего его второй подбородок показался еще толще. Он делал так же, когда убеждал королеву, что пудра из крыльев мотыля, мазь из волчьего жира и тазобедренная кость козы, положенная под подушку, ничем не помогут принцам. Йомма тогда смекнул, что никто им, кроме него, Йоммы, не поможет. А Ги все еще злился на брата за роковое падение, делая все назло, даже во время трапезы.

– Фу, опять картофель и яйца! – возмутился Ги и демонстративно отвернулся от тарелки.

И пока никто из свиты не принялся их отчитывать и уговаривать, а после жаловаться королю на плохой аппетит его сыновей, Йомма сказал: «Я все съем».

У них так было с едой: Ги съедал все сладости и выпечку, а Йомма был вынужден поглощать все самое невкусное – то, что оба они не любили, но что обязательно должно было попасть в их общий желудок. После обеда их привели к матери. Гюста к тому моменту раздалась и еле передвигалась, даже за принцами еле поспевала. Подходил срок ее вторых родов. На памяти близнецов она была беременна уже третий раз, но впервые плод дожил до семи месяцев. В ту пору дворцовые сплетни то возвышали Гюсту, которая все же принесет здорового наследника, то низводили ее. По словам повитухи, вновь ожидались близнецы.

– Братики будут, как мы? – спросил Йомма у матери, отчего та погрустнела.

– Никто не знает, каким будет ребенок, пока он не родится.

– Не хочу, чтобы они рождались, – хмурясь, заявил Ги.

Гюста отложила игрушку. Она теребила в руках деревянную расписную возницу.

– Что ты такое говоришь? Чем нас больше, тем мы сильнее. – Она старалась говорить мягче и спрятать страх в голосе за напевными нотами, какие тянут матери, успокаивая малышей.

– Если они будут простыми, ты будешь любить их больше. – Ги еще больше злился и бил кубом – кирпичиком башни – по голове конька. Краска на его ушах, лбу и гриве трескалась и отлетала в сторону вместе со щепками. Он не называл их с Йоммой состояние болезнью: львиную долю телесных страданий забирал себе младший брат, и оттого Ги видел в их положении больше сложностей, чем боли. Потому всех здоровых людей он называл простыми.

– Конечно же, нет, – Гюста погладила сына по светлым пушистым волосам.

– Врешь.

Ухо конька треснуло, и разлом пополз к морде. Йомма потребовал, чтобы Ги остановился. В тот же миг Гюста схватилась одной рукой за низ живота, а другой замахала служанкам. Ее лицо вытянулось. Она разинула рот, готовая исторгнуть крик, но не издала ни звука, чтобы не пугать детей. Лоб покрылся испариной, и вместе с тем послышался звук, с каким выливают прокисший напиток из кубка. Из-под ее подола растекалась лужица.

– Мама! – Йомма заплакал от страха.

Ее увели. Ги бросил лошадь на пол, ровно в мокрое место.

– Это он – наш брат, – сказал он, тыча себе под ноги.

Йомма не отвечал, а только громко плакал. Спустя время на принцев обратили внимание няньки и принялись укачивать. Гюста не навещала детей трое суток. Ее недоношенные младенцы умерли еще во чреве и вышли в мир уже бездыханными, успев заразить тело матери. Она билась в горячке. Тогда Оттав сам пришел к сыновьям. Он неловко возился с ними, без обычной отцовской бравады с подбрасыванием их в воздух и попытками раззадорить на шутливую драку.

– Братья не живые? – опечаленно спросил Йомма.

– Нет, – в тон ему ответил король и легонько потрепал его за затылок. – У вас должны были появиться сестры.

Он передернул плечами, и мокрый от осенней мороси соболиный мех сбросил мерцающие капли. Оттаву тяжело давался разговор, в котором он не находил смысла. Его сыновья молчали. Сам же Оттав хотел и не хотел к Гюсте. Лекари повинились перед ним на рассвете, сообщив, что плод пролежал мертвым в утробе больше суток и заразил тело Гюсты. Над ней кружили лучшие врачеватели, но она умирала. Горестная весть выпорхнула из темных покоев, в котором осел запах крови, ладана и лекарств, и разлетелась по всему дворцу щебетом о скорой смерти королевы. Сплетня летала из угла в угол, и даже тайный сыск не мог выйти на след первого, кто открыл для нее ставни. Да и запозднились королевские ищейки: в дело вступили сваты. Сводники уже начали подбирать королю партию, стыдясь для вида, но не испытывая даже смущения. Оттав только и пытался, что сберечь последние дни Гюсты в покое и любви. Он пришел к ней, чтобы сомнения, вскормленные одиночеством, не сожрали ее скорее заразы. А Гюста выглядела столь предсмертно, что Оттав поначалу не отличил ее лица от мокрой тряпицы на лбу. При виде мужа Гюста шумно выдохнула и тут же расплакалась навзрыд, словно до его появления не позволяла себе слез вовсе. Оттаву стало ее жаль, как и жаль себя. А спустя минуту еще и совесть цапнула его за руку, как оголодавшая собака, – Оттав совсем не подумал о детях. Гюста протянула к нему ладонь, и указательный палец так обвинительно целился в грудь Оттава, что он осел на колени, подхватил ладонь любимой и поцеловал. Ладонь была прохладной и пахла всем тем, чем пахнет комната больного человека, и еще каким‑то странным запахом терпких ягод, заваренных и настоянных. Гюста разлепила потрескавшиеся губы, и одна из ранок закровила. Королева произнесла:

– Отто.

– Я здесь, совсем рядом, – отозвался он.

– Отто, тебе должны были сказать… – Она силилась взглянуть ему в лицо и не отвести взгляд. – Я умираю.

Король подтвердил сдавленным всхлипом, что он знает.

– Отто, у меня есть просьба. Я хочу, чтобы ты поклялся мне на руке Дамы, что сдержишь клятву.

Король подобрался ближе к изголовью кровати. Гюста слабела и задыхалась во время речи. Он гладил ее волосы, успокаивая, а Гюста продолжала:

– Ты снова женишься… Отто, не перебивай меня! Ты женишься, и я тебя за это не сужу. Так верно, и я благословляю. – И тут королева зарыдала от обиды, совсем не сдержав ее в себе, оттого, что Гюсте во цвете лет суждено умирать, а другой – целовать ее Отто. – Не буду давать тебе предсмертных наставлений, ты все знаешь лучше меня. Но прошу… Нет, требую от тебя, Отто, поклянись, что к Ги и Йомме ты будешь всегда относиться как к сыновьям, не так – как к принцам! Отто, поклянись на руке Дамы!

Гюста зашлась не то кашлем, не то стенаниями, но тело ее запрыгало на подушке, как если бы невидимый дух тряс ее за плечи. Пальцы ее ослабли, и, чтобы хоть так выразить свою нужду, Гюста водила ногтями по манжетам и костяшкам Оттава.

– Поклянись! – не унималась она. – Как к принцам! Они твои первенцы!

Король не сомневался, что совершает ошибку, но разве думаешь о далеком будущем, пусть и всего королевства, когда рука Гюсты, его первой и единственной любви, отчаянно ищет, за что зацепиться. Когда и сама Гюста пытается найти способ остаться в жизни и памяти Отто самым верным напоминанием. Как ей отказать?

И Оттав встает, подходит к мраморной статуе Дамы в углу опочивальни. Их покровительница всем видом выражает мудрость и готовность принимать жалобы, дары и клятвы. Оттав преклоняет колено, кладет ладонь на холодное запястье и говорит:

– Я – Оттав, следующий пути твоего дитя – защитника всех добрых людей, клянусь, что буду заботиться о моих и жены Гюсты сыновьях – Ги и Йомме – и относиться к ним, – он тихо кашляет, как если бы у него запершило в горле, – как к принцам.

– К наследникам, – тихо добавляет Гюста, и сложно понять, явилось ли это новым условием или ей просто важно еще раз услышать заверения.

– Как к моим наследникам, – щедро добавляет Оттав и поднимается.

За спиной послышался шумный вздох. Оттав испугался, что вздох стал предсмертным, но Гюста промучилась еще ночь и отошла наутро, когда Оттав уснул рядом, изможденный ночным бдением. Успокаивая короля, Руперт Ферроль раскрыл ему последнюю тайну почившей супруги: она бы умирала медленнее, возможно – победила бы заразу, но вскорости скончалась бы от многих побочных болезней. Королева вовремя прознала, что ей ищут замену. И пока горе не превратилось в привычку, пока смирение не нагнало Оттава, остудив чувства, Гюста ускорила смерть горькими водами – отваром из перетертого остролиста и земляных ягод.

– Так вот чем пахли ее пальцы, – пробормотал король.

Оттав сдержал клятву, Ги и Йомма воспитывались как наследники престола. Но навещал он сыновей редко. Однажды король проболтался Ферролю, что ненавидел их болезнь и уродство прежде всего за то, что природа так над Оттавом посмеялась. «Обыкновенно дети похожи на обоих родителей. И когда один из них умирает, второй любуется лицом ребенка, в нем узнавая и себя, и возлюбленного. Вот говорят, владыка может получить все, что захочет. А мне отказано в том, что достается даже самому нищему крестьянину. Мне отказано в живой памяти о союзе с Гюстой». Страдания Оттава упали на его лицо неподъемным забралом, сквозь которое не смогли пробиться никакие сваты. Он не брал новой жены, пока сам не избыл свой траур. Расплатившись сдержанным обещанием, Оттав перенес еще одну весну и женился на леди Ивонне из Горма.

Одна королева сменила другую, и в том бы не нашлось разницы, если бы не мелочи, которые любили обсуждать сплетники. Например, что король теперь холоден ко всем, что теперь он не ходит играть в крикет, что теперь при дворе дамам велено одеваться скромнее – на два пальца выше вырез декольте и на локоть короче шлейфы, даже на церемониальные празднества, а не только на сезонные пиры. С весенней свадьбы прошло всего ничего, а понесла Ивонна в дороге из Горма в Эскалот, потому по осени уже ходила на сносях и только изредка покидала женское крыло, которое олицетворяло собой жизненный цикл. Больше оно ничего не могло олицетворить: женщины всегда находились в трех состояниях – в ожидании беременности, смерти или детей. Все прочие увлечения и дела только занимали руки, но никак не заполняли жизнь. Покидать крыло не воспрещалось. Точнее, не стояло явного запрета, но праздные выходы в свет могли изрядно подпортить репутацию: чего доброго, леди могла прослыть бездельницей, непоседой или, того хуже, распутницей. Поэтому покидать девичьи стоило по делу или под благовидным предлогом, но ни в коем случае не признавать корысти. Парадоксально, ведь для того, чтобы заиметь что‑то более ценное – власть, влияние и впечатления, – нужно было выходить из женского крыла.

Королева все не могла взять в толк, почему ее, так скоро понесшую, все поздравляют безрадостно. Улыбки натянуты, а взгляды, брошенные на ее округлый живот, – подозрительны. Леди Ивонна носила двойню. И когда повитуха объявила сей прекрасный факт, даже Оттав изменился в лице. Он не просиял – напротив, померк. А когда королева раздобрела, то ей показалось, что супруг и вовсе ее избегает. На вопросы о выборе имен отвечает односложно. Однажды она попросила фрейлину, которая слыла самой болтливой, задержаться. Ивонна спросила:

– Ты не знаешь, в чем причина предвзятости, с которой ко мне относятся?

– Не понимаю вас, Ваше Величество, – ответила фрейлина, зарделась, и стало ясно, что ей до жути хочется разболтать причину.

– Это из-за прошлой королевы? – отважилась спросить Ивонна.

Фрейлина огляделась, с кротким скрипом затворила дверь и подошла ближе к своей леди.

– И да, и нет, – заговорщицки начала она. – Вам ведь еще не представили наследников?

– Нет, мы поженились в Горме. Король приезжал без принцев. А во дворец Эскалота я прибыла уже… – Она улыбнулась и указала на округлый живот. – Да, все так стремительно! Никто ничего мне не рассказывает.

– Нам запрещено, – виновато объяснила дама, но было заметно, что произнеси Ивонна заветные слова, и та тут же все выложит.

– Я никому не скажу, – пообещала Ивонна.

Все так: фрейлина довольно закивала, подхватила королеву под локоть и села с ней на близстоящий сундук.

– Моя дама, у короля Оттава всегда рождаются только близнецы. Лекари объясняют, что такое его семя… Простите, я болтаю лишнее!

– Ничего. Продолжай, я должна узнать больше о моем супруге. – Ивонна успокоила ее, погладив по рукаву.

– Его первенцы – не совсем обычные дети. Когда покойная королева Гюста, призри ее Дама, понесла второй раз, девочки родились мертвыми. И… это слухи, но они тоже вышли не совсем обычными.

– Ты совсем меня запутала. Как это «не совсем обычными»? – допытывалась Ивонна.

Фрейлина вытянула шею, словно пыталась взглянуть сквозь дверь, но, не имея такого дара, просто склонилась к уху Ивонны и прошептала:

– Они все рождаются с одним телом.

Ивонна посмотрела на нее с удивлением, а потом рассмеялась.

– Ты шутишь? Как можно родиться двум людям с одним телом?

Прежде чем фрейлина сумела дать ответ, послышались шаги, и их разговор прервался так неловко, как срывается тайное свидание любовников. Но в тот день речь фрейлины заронила зерно сомнений в голову Ивонны. Несколько дней оно росло, пускало корни, и этот сорняк вытеснял весь прочий цвет ее былой радости. От покоев принцев Ивонну отделяли пара коридоров и лестница – они жили в башне женского крыла, как и положено, пока не станут юношами. Ивонна желала сама все увидеть, вырвать тот сорняк и не мучиться. «В конце концов, никто не запрещал мне ходить по крылу и навещать принцев, – успокаивала она себя. – Я теперь их мачеха и королева, мы обязаны познакомиться». В один из дней, когда Оттав и добрая часть двора отбыли на охоту, Ивонна собралась. Она надела светлое платье, взяла несколько игрушек в подарок и у порога пробормотала себе под нос: «Я смогу заменить им мать. Я буду любить их, и принцы полюбят меня». Она улыбнулась и, влекомая любопытством, постучала в дверь. Никто не открыл. Потоптавшись у запертых дверей, Ивонна спустилась и на ступенях встретила прислугу. Та отскочила в сторону, несмотря на корзину чистого белья, и присела в поклоне.

– Принцы тоже уехали на охоту? – спросила ее Ивонна.

– Нет, Ваше Величество, прогуливаются по замку.

– Я бы хотела их навестить.

Прислуга виновато пожала плечами:

– Приказа не было, моя дама.

– Теперь есть, – уверенно произнесла Ивонна. – Приказываю я.

– Слушаюсь, – поклонилась прислужница. – Их привести к вам, моя дама?

– Не стоит, – отмахнулась королева, довольная полученным ответом. – Пошли за мной, когда вернутся, а я сама их навещу!

Ивонна сбежала вниз по лестнице, слишком резво для женщины в тягости и королевских платьях. По коридору навстречу ей шли няньки и двое детей. Или один? Леди Ивонна прищурилась и остановилась. Заметив королеву, прислужницы сгрудились вокруг детей и даже попытались увести их, но Ивонна окликнула:

– Подождите, я пришла к принцам!

Мгновения замешательства и неуместной, невнятной возни. Маленькие руки раздвинули юбки перед собой, как гардины, из-за них показалась голова.

– Добрый день, Ваше Высочество! – Королева говорила громко, чтобы докричаться до малыша.

Она улыбалась и шагала навстречу детям. Ивонна помахала рукой из стороны в сторону, словно разгоняла рой мошек:

– Девушки, разойдитесь! Дайте же нам познакомиться! – Она остановилась на почтительном расстоянии, чтобы не показаться детям настырной. – Вы, должно быть, Ги. Я угадала?

Мальчик молчал и разглядывал незнакомку.

– Меня зовут леди Ивонна. – Она сначала чуть наклонилась, чтобы разглядеть лицо мальчика, но живот мешался. Поэтому она вытянула вперед корзинку с игрушками.

– Кто вы? – недружелюбно спросил принц.

– Королева и, очевидно, ваша мачеха. Ну же, не бойтесь, я жажду с вами подружиться!

Няня что‑то бормотала, а из-за юбок послышался голосок второго принца. И тогда Ги сделал шаг. Вышли оба. Королева уронила корзину и всякую приветливость со своего лица. Игрушки с грохотом покатились по каменному полу. Королева закрыла рот ладонями, чтобы хоть немного скрыть очевидное удивление. Одна голова смотрела на нее растерянно и едва не плача. Вторая – посмеивалась. Ивонна шумно выдохнула и взяла себя в руки.

– Я говорил, Йомма, она нас испугается, – дерзнул Ги.

Йомма все же захныкал. Подоспевшая няня подхватила их на руки и поторопилась пройти мимо королевы, но та остановила ее, ухватив за локоть.

– Я вовсе не испугалась, – поправила Ги Ивонна. – Я все еще хочу познакомиться.

Ги посмотрел на нее зло и по-взрослому. Ивонне почудилось, что мальчик старше на много лет, будто он видел больше лишений и несчастий, чем она сама.

– Учитесь нас различать, мачеха: я – Ги, а Йомма вечно распускает сопли. Или извиняется. От меня вы такого не дождетесь.

Она оторопела от его слов, потому ее молчание няни сочли за окончание неловкой аудиенции. Принцев унесли. А вечером королева допросила фрейлину, и знание о прошлом короля стало для нее роковым. Теперь она очень боялась за своих еще не рожденных детей, но в то же время сердце Ивонны разрывалось от жалости к принцам – она дважды собиралась снова их навестить и исправить первое впечатление о себе. Но ее неуверенность в материнских умениях останавливала королеву на пороге ее покоев. На третий раз с этим справился Руперт Ферроль. Он сказал: «Повремените, Ваше Величество. В вашем положении не следует смотреть на… что‑то или кого‑то недостаточно пригожего. Иначе и ваши дети получатся изуродованными». Ивонна ужаснулась и спросила, не навредила ли ее близнецам встреча с принцами.

– Мы все будем молить Даму, чтобы не навредила, Ваше Величество, – ответил Ферроль, поклонился и покинул ее.

Потому, едва подошел родильный срок, королева повелела закрыть ее покои, впустить внутрь только самых красивых девушек, а вокруг поставить горшки с розами. До того она несколько месяцев проходила под вуалью и поднимала ее, только когда фрейлина заверяла, что мир вокруг достаточно прекрасен, чтобы предстать взору Ивонны. В своих поисках причины очевидной закономерности – рождения у Оттава близнецов – она написала в Горм фее-покровительнице, какие бывали у знатных леди. И та поведала, что ее народ проклял династию Эскалота за то, что король Гутти I, отец Оттава, изгнал фей из страны и те вынуждены были бежать в Гормовы земли. «Королевский род обречен двоиться, а короли, плодя наследников, будут плодить и смуту. Междоусобицы прекратятся, когда один из королей смирит гордыню и не станет продолжать свою ветвь», – написала фея-покровительница. И теперь Ивонна полнилась не только детьми во чреве, но и дурными приметами в помыслах.