Глава 16
Степан еще несколько раз набрал номер Ульяны, прежде чем гудки сменились однотипной фразой о том, что ее телефон выключен. Мужчина крепче сжал смартфон в кулаке, а после кинул тот на стол. Его предчувствие о том, что с ней что-то случилось, нарастало.
Громов нервничал, злился и все больше бесился оттого, что ничего не может сделать. Во всей ситуации со Светкой Токман ясно дал ему понять, что нужно сидеть на месте и никуда не лезть. Вот он и сидел, злился, теперь еще и Улька куда-то пропала. Это вводило в замешательство, подкидывая не самые приятные мысли.
Немного успокоившись, Степан заварил себе крепкий кофе, чем ввел Леру, свою помощницу, в ступор. За все время их совместной работы он ни разу не делал себе кофе самостоятельно. Валерия даже поинтересовалась, все ли у него нормально. Ни черта у него не было нормально, ни черта! Так и хотелось выкрикнуть эту фразу на всю больницу, но он тактично промолчал. Сегодня был достаточно лайтовый день, полностью отданный под консультации.
Громов отвечал на вопросы, делал осмотры, но мысленно вовсе не находился в своем кабинете. После четырех ему позвонили. Номер был незнаком, но он поднял трубку в надежде, что это Никольская. Ошибся. Грубый мужской голос на той стороне прокаркал угрозу, и абонент отключился. Степан даже не успел ничего понять, лишь вновь и вновь прокручивал в голове сказанную фразу: «Если к вечеру завтрашнего дня не будет денег, то эта авария будет только началом. Подумай об этом».
Деньги. Талашина. Эти слова крепко-накрепко связались в его голове. Светка влезла в долги и тянет его за собой. Но авария…
Громов выудил из кармана халата телефон, набрал Светку. Девушка ответила мгновенно.
– Где ты? – отодвинул жалюзи, выглянул в окно и перевел взгляд на циферблат своих часов.
– Дома, – промямлила в трубку Света, заикнувшись. Кажется, она была пьяна.
– Сиди там и жди меня. Есть разговор, – отрезал мужчина и спешно покинул свой кабинет, снимая с широких плеч халат на ходу. – Лера, перенеси последние два приема на следующую неделю, мне нужно уехать, – отдал распоряжение и вышел на улицу.
Пока шагал к машине, закурил, сел в салон, завел мотор и, надавив на газ, скрылся с территории клиники.
Талашина жила недалеко, квартира располагалась в аккурат через несколько улиц от его нынешней работы. Кинув «Ягуар» во дворе, Громов поднялся на нужный ему этаж и позвонил в дверь. Света не заставила себя долго ждать, щелкнула замком и, отойдя чуть в сторону, пропустила Степана внутрь.
– Привет, – опустила взгляд.
Громов коснулся ее лица глазами, подмечая распухшие веки и красноту. Светка явно рыдала до его прихода. Мужчина нахмурился и прошел вглубь квартиры, прямиком на кухню. Присел за барную стойку, упираясь локтями в поверхность стола. Талашина плелась за ним следом, молчала, обнимая свои плечи руками.
Света присела напротив, убрала с лица прядь темных волос и поджала свои пухлые губы. Сегодня она была не накрашена, даже изрядно потрепана. На столешнице стояла пара пустых бутылок вина, а в воздухе витал запах сигаретного дыма.
Громов смотрел на нее с раздражением, его тяжелый взгляд сковывал женские движения, и в какой-то момент Света не выдержала, разрыдалась перед ним, прося прощения. Она умоляла его ее простить, не рубить с плеча, шептала, что не хотела этого, что она ни в чем не виновата и даже подумать не могла, что Альберт может сотворить что-то подобное.
Чем больше она говорила, тем меньше почвы оставалась под ногами у Степана. Он уже понял, что произошло что-то из ряда вон, только все еще не мог уловить, что именно. В какой-то момент он с силой сжал Светкино запястье и потянул ее на себя.
– Что он сделал? Куда ты вляпалась? – заорал ей в лицо, и Талашина взвыла еще громче.
– Я не хотела… если ты не вернешь им денег, они ее убьют, понимаешь? – вцепилась в ворот мужской рубашки.
– Ко… Ульяну?
Глаза мужчины сузились, и ноздри раздулись, он резко повернулся в сторону коридора, будто уловил там какой-то шум.
– Кто здесь?
– Никого. У меня открыт балкон.
– Что с Ульяной? Говори! – встряхнул ее как куклу. – Быстро.
– Она, они… я не хотела. Я случайно, случайно взболтнула, – Света выдохнула и посмотрела Степе в глаза, горящие лютой ненавистью и нетерпением, – ты сказал, что не поможешь. Я пыталась попросить у них еще немного времени, сказала, что мне неоткуда взять. Но я была так зла, очень зла, Степа. Ты унизил меня, там, в ресторане. Ты не дал мне и шанса, – Света утерла слезы, – я рассказала, что у меня есть партнер, который может найти денег, но помогать мне просто так ты не будешь… что ради меня ты ничего не сделаешь. А вот ради Никольской…
Света замолчала, а Громов шагнул в сторону, отпихнул ее от себя, чувствуя едкий приступ омерзения к этой женщине.
– Ты не понимаешь, – Талашина вытянула ладонь, но сразу опустила, – банк, через который я проводила деньги, лопнул. Они бы меня убили, это страшные люди, Степа.
– Какая же ты тварь, – по мужскому лицу проползла усмешка, но вмиг сменилась непроницаемой маской.
Громов стоял у окна и смотрел на парковку возле дома. В голове были тысячи мыслей, которые ему было необходимо собрать воедино. Побарабанив пальцами по карману джинсов, он вытащил телефон и уверенно набрал Улькиного отца.
Все время, что Степа говорил с Артуром Павловичем, Талашина сидела молча, забилась в угол кухни, стараясь услышать хоть что-то из этого разговора. До нее долетали лишь отрывки фраз, и она видела, насколько мрачнел Громов. Когда звонок закончился, Степа провел ладонями по лицу и с размаху швырнул телефон на кафель. Мобильный разлетелся на осколки, а Светка вздрогнула.
– Ты, – двинулся в сторону бывшей, – ты хоть понимаешь, что сделала? – Громовская рука рассекла воздух, он замахнулся, но остановил ладонь над Светкиным лицом. – Дура!
Степан отшатнулся, глубоко вздохнул, слыша, как позади него завывает Талашина. Она уже успела осесть на пол и рыдала, уткнувшись лицом в свои ладони.
Громов взглянул на нее с отвращением и вышел из квартиры. В нем бурлила злость, тонны ярости. В этом мареве эмоций он совсем не заметил, как оказался в аэропорту. Взял билет на ближайший рейс в Москву и уже сорок минут сидел в кресле зала ожидания.
Несколько часов словно в параллельной реальности, посадка, такси, больница. Вокруг белые коридоры, которые впервые в жизни воспринимаются иначе, с долей страха и выворачивающими из кожи эмоциями. Хладнокровие облезает на глазах, становится неуютно. Громов шагает в самую глубь, пучину чувств и белых стен. У палаты безлюдно, нужно войти туда. Всего лишь открыть дверь и переступить порог. В голове тысячи мыслей, они пожирают. Мужчина надавливает на металлическую ручку, слышит легкий скрип несмазанных петель и оказывается внутри небольшой палаты. За окном сумерки, на тумбочке горит тусклый ночник, а Ульяна совсем его не видит. Ее глаза закрыты, а дыхание равномерно. Она спит.
Степан присаживается в кресло напротив кровати, закидывает ногу на ногу, гипнотизируя бледное лицо со впалыми щеками и фиолетовыми синяками под глазами. У нее оцарапаны руки, сбиты костяшки пальцев, огромные гематомы на узких плечах, припухлая щека. Он смотрит на нее очень долго, пока девичьи веки на распахиваются. Пушистые ресницы взметаются, а темные зрачки становятся невероятно большими. Никольская сжимает свои тонкие пальцы в кулаки и завороженно смотрит на Громова. Ей страшно. Очень страшно, она до жути боится его реакции. Она так боялась, что он придет, боялась и ждала одновременно. Ее овладевал страх и неудержимое желание увидеть его. Почувствовать его уверенность, зарядиться ею.
Степан поднимается с кресла, приближается. Его крупные пальцы касаются Улькиного запястья, а матрац проминается от мужского веса.
– Моя бедная девочка, – Громов проводит тыльной стороной ладони по нетронутой аварией щеке, чувствуя влагу. По девичьему лицу катятся крупные соленые слезы.
Ульяна сидит неподвижно, ее пухлые губы дрожат, сдерживая громкий, удушающий крик. Кажется, ее эмоции стали ей неподвластны, потому что чем больше нежности и заботы проявляет Степа, тем больше она растекается по палате, словно кисель.
– Зачем ты пришел? – шепчет, и Степа на автомате склоняется к ней ближе, ощущает ее теплое дыхание.
– Не должен был? – уголки губ еле заметно ползут вверх, а Улька отрицательно мотает головой.
– Я ног не чувствую, – подтягивается к мужчине, говоря на ухо, – совсем.
– Это не навсегда.
– Ты думаешь?
– Знаю.
Громов сжимает ее теплые ладони и говорит то, что нужно. То, что он должен сказать. Пока он не видел ее карты и даже не уточнил диагноз, первое, что он сделал, оказавшись здесь, помчался к ней. Хотел увидеть, дотронуться. Ему было важно посмотреть на нее собственными глазами, почувствовать. Когда он глядел на Ульку, его сердце сжималось, нестерпимая душевная боль разъедала сознание, а едва-едва потухшая злость возрождалась вновь.
– Мне было так страшно, – ее губы вскользь касаются мужской щеки, – так страшно без тебя.
Она говорит что-то еще, но он не слушает, наверное просто не может сейчас слышать. Его руки обхватывают девичью фигуру и легонько тянут на себя. Ладони хаотично бегают по ее спине, плечам, лицу. Он прижимает ее к себе, чувствуя, как быстро материал его рубашки на плече становится влажным. Улька плачет, громко, навзрыд, ее немного трусит, а короткие ноготки впиваются ему в кожу.
Степан разделяет ее эмоции, впитывает Ульянину боль и хочет забрать ее себе. Он гладит ее голову, жалеет. Она такая маленькая, хрупкая и порой такая беззащитная. Он так хотел оградить ее от всей грязи, что творилась вокруг, хотел, но не смог. Ее травма – его вина.
Если бы он не появился в жизни этой маленькой девочки, ничего подобного бы просто не произошло. Но он глупо и так упрямо поддался чувствам, думая, что справится. Облажался.
Степа отстраняется, стирая с Ульяниных щек слезинки, и целует. Аккуратно касается ее губ, слегка придерживая голову.
– Прости, что не отвечала, я так боялась…
– Не плачь, я рядом и уеду отсюда только с тобой.
– Мама ругала меня за то, что я не хочу с тобой говорить. Моя мама настаивала на том, чтобы я все тебе рассказала, и даже вспомнила про любовь. Представляешь?
– Не очень, – качает головой.
Улька же всхлипывает, а ее измученное лицо озаряет улыбка.
– Ты останешься?
– Ульян, у меня сегодня еще есть одно дело, я приеду утром, рано-рано утром. Хорошо?
– Ладно.
Громов поднимается с койки, а Никольская хватает его за руку, вцепляется в его запястье и смотрит, смотрит прямо в глаза. Она все еще боится, что он уйдет навсегда, кажется она боялась этого вечно.
– Ульян, – мужчина аккуратно разжимает ее пальцы, склоняется над ней, проводит большим пальцем по длинной шее, – мне нужно встретиться с Азариным.
– С Сергеем?
– С ним.
– Зачем?
– Это важно. Я приеду утром. Отдыхай. Все будет хорошо!
– Я тебя люблю, – она шепчет это ему в спину и с замиранием сердца смотрит на закрытую дверь. Она снова одна, в этой нагоняющей тоску палате, здесь только ее бренное и неходячее тело.
После Степиного визита Ульяна долго смотрит в потолок, иногда прикрывает глаза, изредка стирает слезы. Ей все еще немного не по себе, ее боль становится лишь масштабнее, а эмоции достигают предела. Ей вкололи блокатор и, кажется, влили литры обезболивающего, как оказалось, это не самое приятное, что могло с ней произойти.
Громов еще не в курсе о предстоящей операции, о прогнозах, но она знает. Мама выдала ей все это как на духу ровно за час до Степиного приезда. Мама не привыкла скрывать, умалчивать, она всю жизнь рубила правду с плеча, страшную, болезненную правду, например о том, что шансы ее дочери встать или остаться прикованной к креслу равны.
Думая об этом, Никольская не может уснуть, она ворочается.У нее затекает шея, которую она без конца перекладывает с одной стороны на другую. Тело начинает ломить, мышцы натягиваются, ей невероятно сильно хочется встать. Лежание выматывает, подступает истерика.
***
В такси Степан никак не может перестать о ней думать. Его рвет изнутри, чувство вины становится необъятным, а страх за Ульяну несоизмеримым. Громов выходит на углу здания с уже знакомым ему рестораном, именно там он договорился о встрече с Азариным и Токманом. С началом всей этой заварухи у него не осталось выбора и выходов для самостоятельного решения проблем.
Минуя просторный холл, Громов направился к зарезервированному столику, за которым уже сидел Иван. Токман, в привычной ему, совершенно спокойной и даже ленивой манере попивал кофе, а заметив Степана, невозмутимо кивнул. Когда Громов подошел чуть ближе, Иван пожал ему руку, внимательно всматриваясь в уставшее и немного потерянное лицо друга.
– Как обстоят дела? – Токман сделал еще глоток уже подостывшего напитка.
– Плохо. Ульяну сбили, она в больнице. Светка призналась, что это она подала им идею.
– Я выяснил, с кем она «работала», неприятный тип, серьезный и достаточно уважаемый в узких кругах. Что-то требуют?
– Денег. Банк, через который Талашина проводила все операции, лопнул, замороженный перевод тоже. Этой дуре платить нечем, она заикнулась обо мне, сдала с потрохами.
– Много хотят?
– Много.
– Что с Ульяной?
– Авария, умышленная. Она в больнице, перелом позвоночника.
Токман кивает, прикладывая к губам кулак, локтем упирается в крышку стола и смотрит другу за спину.
– Ты позвал Азарина?
Степан обернулся, к Сергею, а после ответил Ивану:
– Позвал.
– Меня терзают смутные сомнения…
– Я хочу продать клинику. Мне нужны деньги, Вань.
– Ты хочешь заплатить?
– У меня нет другого выхода. В следующий раз они могут ее убить.
Иван громко вдыхает как раз в тот момент, когда за стол подсаживается Сергей.
– Вы чего такие кислые? Проблемы? – переводит взгляд с Ивана на Громова.
– У нас всегда проблемы, – «подбадривает» Токман.
– И? – Азарин хмурится, он всегда раздражается, когда что-то не понимает.
– Я хочу продать клинику как помещение, а не готовый бизнес.
– Выгоднее сдавать в аренду, – подмечает Сергей, – мы можем найти покупателя на бизнес, правда, это не быстро, – барабанит пальцами по столу. – Или случилось что-то из ряда вон?
– Случилось. Талашина вляпалась в криминал и потянула меня за собой.
– Дела. И что скажет товарищ подполковник?
– Я против его решения. Если немного…
– У меня нет времени, – Громов повышает голос, – Ульяне может грозить опасность, и я…
– Понял, – Азарин кивает, – так чем я могу помочь?
– Мне нужно продать эту богадельню как можно быстрее.
– Быстрее – это сколько? Неделя, две, месяц?
– Три дня.
– Три дня? Это почти нереально.
Громов отворачивается. Азарин переглядывается с Токманом, и тот отрицательно качает головой, правда, Сергей не принимает данный жест отрицания. Он лишь вытаскивает из кармана пиджака мобильный.
– Алёна, – говорит уже в трубку, – свяжись с директором финансового отдела и скажи, чтобы подготовил перевод, подробности вышлю на почту, – сбрасывает вызов. – Я покупаю твой бизнес, – Азарин смотрит на Степана в упор, уголки его губ слегка приподняты, они изображают полуулыбку.
– Серег, я…
– Потом сочтемся, – пожимает плечами.
– Когда-нибудь ты разоришься, – Иван закатывает глаза, – а ты, – указывает на Громова, – держи меня в курсе всего и никуда не лезь один. При передаче денег спецгруппа тебя подстрахует.
– Кстати, о Светке, – вспоминает Азарин, – у нее же доля.
– Я думаю, что смогу найти для нее разумные доводы.
– Для более быстрого понимания могу обеспечить ей ночь в «прекрасном» месте, – добавляет Токман.
– Я думаю, она и так все подпишет.
– Может, по маленькой? – Азарин уже подзывает официанта.
– Мужики, давайте сегодня без меня. Мне в больничку надо.
Громов уходит, он идет по освещенной фонарями улице и не чувствует облегчения. Все эти деньги сейчас пустое, его почти не волнует бизнес, слова Ивана, ничего. Он думает лишь о том, чтобы с Ульяной все было в порядке, чтобы ей помогли.
В такси вновь раздается телефонный звонок, Степан несколько секунд смотрит на незнакомый номер и, свайпнув по экрану, подносит гаджет к уху.
– Ты нашел деньги?
– Нашел. Мне нужны сутки, чтобы оформить документы о продаже бизнеса.
– Хорошо. Мы не звери, и дадим тебе сутки.
Глава 17
«Ты должна быть сильной, должна», – словно мантру повторяла Ульяна, лежа на операционном столе. Через пару минут анестезия подействует и она провалится в сон. Вдох-выдох, прозрачная маска на лице запотела, и Никольская медленно прикрыла веки.
Ее оперировали более восьми часов, в течение которых она видела яркие сны. Они отражали ее воспоминания о прошлом и мечты о будущем. Эти разноцветные картинки сталкивали ее в пучину страхов и боли, а после как ни в чем не бывало возрождали покой.
Когда она очнулась в своей палате, за окном уже смеркалось. У кровати, на рядом стоящем стуле сидела мать. Отец был вынужден улететь на пару дней, впрочем, сама Ульяна и настояла на том, что с ее травмой жизнь окружающих ее людей не должна останавливаться. Ей хватит и ее замороженных дней, недель, месяцев, а может, и лет.
Олеся Георгиевна засуетилась, как только дочь открыла пришла в себя, Никольская-старшая подобралась, ее усталое лицо стало более свежим, а в глазах загорелся огонь. Конечно, она храбрилась ради дочери, девочка не должна видеть раскисшую от горя мать рядом, она должна напитываться силой и уверенностью людей, которые ее окружают.
– Как ты? – Олеся коснулась руки дочери.
– Нормально. Голова только будто не моя.
– Это все последствия наркоза.
– Мутит.
– Это пройдет.
– Где Степа?
– Я его сегодня еще не видела, – женщина поджала губы, хаотично соображая, на что перевести тему.
Конечно, ей не нравился Громов, он старше Ульки, заносчивее, и, по ее мнению, они вообще не были парой, не подходили друг другу. Ее девочка словно белый лебедь, ей нужен кто-то под стать, но Ульяна упрямо выбрала его. Лишая родителей права мнения на этот счет.
– Дай телефон, я ему позвоню, – Улька потянулась к тумбочке, и Олеся нехотя придвинула мобильный ближе.
В трубке послышались гудки, а после громкий голос Степана.
– Привет, – девушка выдавила из себя улыбку, – я тебя потеряла. Думала, что приедешь сегодня.
– Я буду у тебя завтра. Как прошла операция?
– Врачи говорят, что все хорошо, шансы на восстановление высокие.
– Отлично.
– У тебя все в порядке? Где ты?
– Я в Питере, завтра вернусь к тебе. У меня тут дело.
– Это как-то связано с тем, что ты встречался с Сергеем? Что-то происходит, Степ? Не молчи.
– Все хорошо. Я расскажу тебе, как приеду.
– Ладно.
– Как же быстро прошла его любовь. Все, вдруг стало много дел? – подкинула масла в огонь мама, стоило Ульяне сбросить вызов.
– У него небольшие трудности.
– Трудности у тебя! – Олеся Георгиевна взмахнула руками и поднялась со стула. – Ты хоть понимаешь, что твои шансы встать мизерны?
– Врач сказал, что если вторая операция пройдет…
– А если не успешно? Ты думала об этом? И откуда вообще там взялась эта машина? Ее так никто и не нашел. Что это было?
– Я не знаю, мама.
– Все это странно, Ульяна, очень и очень странно. Еще и Громов твой пропал, трудности у него… трудности.
Улька отвернулась, поджимая губы, а мама вышла из палаты. В помещении стало тихо и пусто. Это успокаивало, Никольская не любила излишнюю материнскую эмоциональность, а потому лучшим решением сейчас было прекратить этот ужасный разговор и разойтись по разным углам.
Ночью Улька долго не могла уснуть, ее клонило в сон, но стоило закрыть глаза, как в голову лезли какие-то ужасные картинки, паника нарастала, и Никольская распахивала веки, гипнотизируя белый потолок своим влажным взглядом.
***
Громов хотел разделаться со всем быстро. Вернулся в Питер и, как только сошел с трапа, с низкого старта помчался к Талашиной. Эта бестолочь должна была подписать бумаги на продажу клиники и не задавать лишних вопросов, но они были, более того, Светка взбеленилась от такой новости.
– Я ни за что не подпишу. Если бы я хотела решить этот вопрос так, я и сама бы продала клинику. Почему ты не попросил денег у Азарина? Он их уже просто коллекционирует, все эти разноцветные купюры для него лишь бумага!
Света тряхнула головой, замирая посреди кухни. В ней бурлила злость, тонны злости. Как он мог поставить на кон клинику? Она столько сил вложила в этот бизнес, а теперь он хочет все это продать. Вот так просто?
– Закрой свой рот, – Степан двинулся в сторону Талашиной, – ты всегда любила считать чужие деньги. Сядь, – подтолкнул к барному стулу, – вот, – вытащил из внутреннего кармана куртки листок, – подписывай.
– Я не буду…
– Ты будешь, иначе сядешь.
– Что? Это угроза? Не забывай, во всех этих махинациях есть и твоя фамилия…
Громов с силой надавил на женское плечо, и Светка взвизгнула, сморщилась от боли.
– Токман меня отмажет, подписывай.
– Ты… ты… – Света поставила свою размашистую роспись, гневно глядя на бывшего.
– Завтра съедешь из квартиры.
– Что?
– Что слышала. Все, что у тебя есть, было куплено на мои деньги.
– Степа, – женские губы скруглились, высвобождая протяжный звук «о». – Я же… куда я пойду? – голос мгновенно стал мягче, а движения плавнее, сейчас Света напоминала кошку, податливую и пушистую.
– Ты сама в этом виновата.
– В чем? В том, что выбрала тебя? Ты моральный урод, Громов, урод.
– О том, кто ты, мы промолчим, – уголки мужских губ заострились, изображая на губах полуулыбку.
– И что, теперь будешь всю жизнь рядом с калекой? – она кинула это ему в спину, злобно, не думая о последствиях.
Степан уже почти ушел, но ее слова – они заставили обернуться, полоснуть взглядом по смазливому и перекачанному гиалуронкой лицу. Мужские плечи напряглись, а дыхание сбилось.
Света же продолжала кричать, нести всю эту чушь в ущерб себе и плеваться от ярости. Громов смотрел на Талашинское представление секунды, его не хватило на большее. Ноги сами понесли ближе, к ней. Пальцы сжали хвост из темных волос в кулак, и венка на Светкином лубу вздулась.
– Пусти, пусти меня! – она ударила его в грудь, взвизгивая.
Степа разжал пальцы, отталкивая ее от себя. Огляделся и, резко развернувшись, пошел в спальню. Он с силой открыл шкаф, дверь которого слетела с петель, и вытащил Светкин чемодан.
– Что ты делаешь? – она прибежала следом и замерла в проходе.
– Ты свалишь отсюда сейчас, – Громов стиснул зубы и, не глядя на нее, смахнул в чемодан вещи, сложенные аккуратными стопочками на третьей полке.
– Ты не имеешь права, – сорвалось с ее губ, теперь до нее начал доходить смысл содеянного, она выбрала неверную тактику, глупую, и сейчас ее ждут последствия, возможно необратимые. – Степ, давай поговорим…
Света шагнула к мужчине, но Громов не обратил на нее никакого внимания, продолжая скидывать ее шмотье. Когда чемодан заполнился, застегнул молнию и спустил его с подъездной лестницы.
– Ты ненормальный! – Талашина вновь закричала, но толку от ее воплей не было.
Громов скинул еще несколько сумок и, прихватив ее за шкирку, выволок на лестничную клетку.
– Пошла вон.
– Ты не имеешь права, я напишу заявление, – кинулась к Степану, цепляясь за ворот футболки.
– Пиши.
Он оглядел ее и, довольно грубо притянув к себе, обшарил карманы спортивного костюма, в который она была одета. Вытряхнул содержимое сумочки, ее он выкинул из прихожей, и подобрал ключи, упавшие на бетонный пол.
Талашина растерянно смотрела на чемоданы, уходящего Громова и медленно осела по стеночке к холодному, нет, ледяному полу. Как он мог? Громов не был на такое способен, тот Громов, которого она знала, не был таким. Это все Никольская, эта дрянь сделала из него чудовище.
Света всхлипнула и набрала номер подружки, просясь к той на ночлежку.
Степан же, стиснув ключи от квартиры в кулак, вышел из парадной и сел в ждущее его такси. Ему было необходимо вернуться в Москву, еще раз встретиться с Серегой и наконец-то увидеть Ульяну. Время поджимало, эмоции были на пределе, он весь был на пределе, кажется, за эти несколько дней с ним случилось столько всего, сколько не случалось за целую жизнь.
В Шереметьево Громов выпил большой американо и вновь сел в такси. Дорога выматывала. Минут через сорок он переступил порог Азаринского дома и почти с ходу протянул ему листок, подписанный Светкой.
– Сейчас его заверят мой нотариус и юрист, пошли в кабинет. Чай, кофе?
– Водка есть?
– Сообразим. Ангелина Артуровна, водочки грамм двести принесите нам в кабинет, – отдал распоряжение кому-то из обслуги Сергей, поднимаясь по витиеватой лестнице.
– Это надолго?
– Нет, дело пары минут. Без скандала не обошлось? – Азарин придирчиво оглядел Громова, замечая надорванный ворот футболки.
– Не обошлось.
– Ожидаемо. Деньги упадут тебе на счет, – взглянул на часы, – сейчас, – вытянул указательный палец. – Когда передача? Я надеюсь, ты предупредишь Ваньку? Он подстрахует.
***
– Олеся, – Артур Павлович тяжело вздохнул и отвел жену чуть-чуть в сторону. Они стояли у окна больничного коридора, смотря друг на друга с легким упреком. – Зачем ты все это ей говоришь? Ей и так сейчас плохо!
Мужчина прилетел час назад, сразу, как разобрался с рабочими делами и наконец-то взял отпуск за свой счет. Правда, увиденное в палате, в которую он заглянул по приезде, ему не понравилось. Жена снова наседала на дочь, «учила жизни» в таких нелегких сейчас обстоятельствах.
– А разве я сделала что-то ужасное?
– Зачем ты затрагиваешь тему Громова?
Олеся покачала головой и взглянула в окно, ее темно-синие ногти побарабанили по пластиковому подоконнику, а глаза вновь настигли мужа.
– Я хочу, чтобы она была готова ко всему. То, что произошло с нашей девочкой, – женщина всхлипнула, – она должна быть готова к самому худшему. Должна!
– Олеся, ты разбиваешь ей сердце.
Никольский поджал губы, а жена вдруг резко взглянула за его спину. Мужчина обернулся, замечая идущего в их сторону Громова.
– А ты нагнетала…
Олеся Георгиевна промолчала, лишь презрительно оглядела подошедшего к ним Степана и, сославшись на давление, ушла в комнату медперсонала.
– Она тебя ждет, – Артур Павлович коснулся Громовского плеча, кивая в сторону палаты.
Степан ничего не ответил, только шагнул к двери. Ульяна лежала на кровати, уткнувшись в телефон, когда заметила Громова, лишь крепче стиснула мобильный в ладонях и нервно провела пальцами по лбу. Он спешил к ней. Хотел увидеть, ему все время казалось, что он так много упускает, лишает ее своей поддержки, вынуждая быть здесь одной. Он корил себя, но в то же время здраво понимал одно – он обязан разобраться со всем, что заварила Талашина, иначе последствия могут быть необратимы.
– Как ты? – мужчина присел рядом, сжимая тонкое девичье запястье.
– Не знаю. Но точно не хорошо. Что у тебя происходит, Степ? Я волнуюсь.
– Не волнуйся, это по работе. Я продаю клинику.
– Зачем? Это как-то связано со мной? Та машина, я долго думала, может быть, это не было случайностью… Тебя шантажируют?
– Ты придумываешь, – его губ коснулась мягкая, наигранная улыбка, которой Улька поверила и медленно расслабилась.
Степан мог бы ей все рассказать, мог, но боялся последствий, не для себя, для нее. Если эта история выплывет, ее родители поднимут панику, которая обернется им еще дороже. Громов не мог знать наверняка, как на все это отреагируют те, кто подстроил это столкновение. К тому же он хотел решить все без потерь, заплатив.
– Значит, все и правда хорошо?
– Конечно, стал бы я тебе врать?
– Нет, – Улька протягивает руки к мужской шее, обвивая ее, упирается лбом в колючий подбородок, чувствуя дрожь в пальцах.
– Что говорят врачи? – Степан гладит ее голову, перебирает прядки волос, вдыхая приятный аромат.
– Нужна еще операция, говорят, что я смогу встать. По крайней мере, я в это верю.
– Все будет хорошо, – понижает голос, крепче стискивая Ульку в объятиях. Он боится думать о худшем, пока еще верит, эта надежда теплится в нем. Если она не сможет встать, это будет его вина. Его крест.
– А если нет? Что, если нет, Степ? Ты будешь мучиться со мной до конца жизни. Я лишусь покоя, потому что не смогу дышать и знать, что человек, который рядом, – задыхается.
– Не говори глупостей.
– Ты в меня веришь?
– Я всегда в тебя верю, Ульяна. Больше, чем в себя. Я люблю тебя, всегда любил. Такую забавную, веселую, красивую. С милым и курносым носом, – кончик пальца касается Улькиного носика. – Зачем ты его переделала?
Ульяна крепко стискивает зубы, чтобы не разрыдаться. Его признание становится для нее неожиданностью, чем-то запредельным. Тайным, но таким желанным. Она очень хотела услышать эти слова, но не здесь, не в этой палате. Хотя сейчас, несмотря на весь ужас происходящего, на всю ту боль, которую ей пришлось испытать, она самая счастливая. Самая.
– Я хотела что-то изменить, чтобы быть уверенней, мне всегда не хватало этой уверенности. А нос милым пятачком никогда не был пределом моих мечтаний. Ты же пластический хирург и должен понимать….
Ульяна стирает со щек свои слезинки и смотрит Громову в глаза, он стал таким родным. Кажется, он один может ее понять, прочувствовать.
– Иди ко мне, – Степа заключает ее в кокон своих объятий, его язык касается ее губ, проникая глубоко в рот.
Все время, что он был не здесь, его разбирало от желания поцеловать ее, до боли в мышцах, почувствовать ее кожу под ладонями.
– Когда ты рядом, я верю, что справлюсь, – Никольская поджала губы, а после расплакалась, громко, так, как не могла позволить себе при родителях. При них, особенно при маме, она была обязана держаться, казаться веселее, увереннее, чем есть, а сейчас, при Степе, она больше не могла сдерживать эмоций. Не могла терпеть ту дикую душевную боль. Не могла бороться со своими страхами и отчаянием. Внутри было так темно и пусто, но здесь, рядом со Степой, она также чувствовала невероятное душевное тепло, оно окутывало каждый уголок ее тела, сознания, призывая отпустить, разжать пальцы, до боли стиснутые в кулак, и поверить. Просто верить.
– Значит, я буду рядом всегда. Тебе что-нибудь принести?
– Я очень хочу кофе, но мама опять начнет читать нотации.
– Я принесу.
– Не надо, не уходи, – Улька встрепенулась, – потом.
– Ладно.
Она боялась его отпустить, а он и не хотел уходить. Тишина, повисшая над ними, объединяла, они понимали друг друга без слов.
Степа не сразу заметил, что она уснула, но даже во сне Ульяна продолжает льнуть к нему, цепляться за футболку и что-то шептать. Когда ее дыхание становится размеренным, Громов ненадолго выходит из палаты. Ему необходимо влить в себя еще кофе, его день не подошел к концу. Он ждет звонка, но они словно специально тянут это чёртово время.
Сбежав по лестнице в небольшое кафе, Степан берет трехсотмилиллитровый стакан кофе, сталкиваясь здесь с родителями Ульяны. Они сидят совсем близко, за круглым столиком, у них растерянные и понурые лица.