Законы безумия – 3. Одна любовь

Глава 3

Богдан.

Весна. Как там у поэта? Природа торжествует?

Ни х*ра торжественного. Поднимаюсь на шестидесятый этаж башни «Федерация».

Первый, кого слышу и вижу, – Даня.

– Я могу идти, Даниил Александрович?

Она улыбается во все свои беленькие зубки и, получив шлепок по заду от Данечки, сваливает подальше.

– Ща захлебнёшься, – толкаю его локтем.

– Ой, тебе чего не спится? Час утра, а ты на спорт?!

– Дня.

– Да пох*р, я в девять домой только прилетел. Прикинь, тусили на склоне в Швейцарии, а проснулся в Абу-Даби. Ни х*ра не помню. Ты надолго в страну?

– На неделю, может, две. Завтра год, как дед умер.

– Точно. Соболезную.

– Мать никакая. Побуду немного.

– Эт правильно.

– А ты сам здесь откуда?

– А у меня апартаменты тремя этажами ниже.

– И?

– Да так, дело было.

– Темнишь, Доронин.

– Тайна очень мозго*бельная тайна. Потом расскажу, но это если выгорит.

– Ну-ну.

Даня как-то странно на меня смотрит, и я сразу допёр, куда сейчас вильнёт тема. Гера.

– Не видел. Не знаю. Не хочу знать.

– Я даже ничего не сказал.

– А тебе и не надо, на лбу написано.

– А если серьёзно?

– Ей пох*р. Мне тоже. Какие ещё вопросы?

– Никаких. Она ребёнка родила.

– Я в курсе. До тебя ещё Иванушки осведомили. Не напрягайся.

– На выходные  за город не хочешь смотаться?

– А чё там?

– Новый гольф-клуб, друган открывает, отель, спа-зона, все дела.

– Забились. Маму Марину надо проветрить. Спа ей не помешает.

– Батя будет рад.

– У меня такое предчувствие…

Даня понимающе кивнул, растягивая губы в улыбке.

– Запал он на неё.

– А ма что?

– Отшивает.

– Самого Доронина отшивает? Ну, мамулька молодец!

– Ты только не лезь туда. Мне уже батя чуть башку не откусил, а я даже ничего не спрашивал.

– Ты-то? С трудом верится.

– Очень смешно.

– Всё. Весело с тобой, но я на дорожку.

– Пойду я, – обвёл зал глазами. – Вот этим вот самоубийством сегодня заниматься не настроен.

– На созвоне.

Десять км на дорожке, бассик, сауна. Выползаю к парковке, где меня подкарауливает недавняя знакомая. Как знакомая… так, матрёшка.

– Привет, Богдан, очень рада тебя видеть.

Как зовут-то её?

– Я Лиза, помнишь?

– Конечно. Садись, прокатимся.

Лиза с улыбкой забирается ко мне в тачку. Она миленькая. С ямками на щеках, блондиночка, волосы волнистые, можно сказать, всё, как я люблю. Хлопает дверью. Лизка – студентка  МГИКа, а познакомились мы, оказывается, в каком-то клубе и, походу, даже в этом месяце. Она якобы сейчас случайно проходила. Конечно, вся пресса трёт, что я вернулся в страну с победой и поясом. Случайно она.

Она строит из себя целку, а я делаю вид, что верю ей. Ещё бы. Как же.

– У тебя вроде другая машина была? – глазки горят, бегают по салону, а в голове уже подсчитываются нули.

Можно сказать, это одна из коллекции, но понты не совсем моё.

С*ка. Бабки. Бабки. У всех на уме только бабки. Сколько ей? Восемнадцать? А отыгрывает уже знатно. Как, впрочем, и сосёт.

Это не открытие, а правда жизни, когда ты пересаживаешься с Соляриса на Ровер, покупаешь часы за пару соток и начинаешь мелькать в мажорных клубах, вот такие девочки срываются с цепи.

А когда проводишь бои на миллионы долларов, ездишь на ламбе, и часы у тебя за пару лямов… подключаются рыбы  покрупнее. Лизке до них ещё далеко. Но она пытается не отставать. Глупая.

– Куда мы поедем? – улыбается, голосок сладкий, но до приторности осточертелый.

– На твой выбор.

Какая разница, где будет эта тупая прелюдия, после которой я тебя трахну?!

– На Якиманке есть один занимательный ресторанчик, едем туда.

Едем под её глупую болтовню. Она как пробка, ни единого намёка на извилину. Просто даже интересно, как она во МГИК попала? Хотя… перевожу взгляд на её ноги, облачённые в короткую юбку, и снимаю вопрос.

Мне двадцать семь лет. Я взял пояс чемпиона, моя жизнь бьёт ключом и открывает нереальные для большинства перспективы. Чем я, с*ка, занимаюсь? Езжу по городу с какой-то бестолочью, бл*дью априори, и  ни х*ра не чувствую.

Гера, Гера, знала бы ты, кого сделаешь из меня, когда свалишь, может быть, осталась. Угораю над собственными мыслями.

Идиот. Данила тут недавно заикнулся, что Герин *барь-муж – достаточно крутой чувак. Его поддерживает прямой конкурент Александра Николаевича, и он под его крылышком творит полнейший беспредел.

Неужели счастье в этом? Что оно для тебя? Ребёнок. Ты родила этому отморозку ребёнка. Наверное, в этом ты видела счастье… никаких тебе забот, проблем. Ничего.

Впрочем, тот, кто я есть сейчас, это целиком и полностью твоя заслуга. Если бы не твоя бл*дская свадьба, я бы не заставил себя выползти из этой ямы, сделать невозможное, сломать себя и собрать заново. А ты, моя милая, наглядно показала мне, что любовь и всё возвышенное – х*йня. Хочешь жить – умей вертеться, хочешь жить хорошо – умей вертеться там, где крутятся большие бабки.

Паркуюсь.

Лизка «нечаянно» роняет на выходе из машины сумочку, показательно наклоняясь за ней, так чтобы я видел её жопу в стрингачах.

Какого я вообще сюда припёрся?

Пока мадам копается с сумкой и своими сиськами, закрываю дверь с её стороны и уезжаю отсюда. На х*й это все.

Лизонька в шоке, что-то кричит вслед, размахивая наманикюренными ручками с длинными когтями.

Прибавляю рэпчик погромче, и тупо катаюсь по Москве. Ловлю пробки четыре, но расцениваю их как время подумать. Но если подумать, мой час стоит слишком дорого, чтобы простаивать его где-то на улицах города.

После семи звонит Окс, рассказывает о местных рекламных предложениях . Я не могу просто прилететь. Любая моя вылазка куда бы то ни было – это работа.

Под вечер докатываюсь до Ма. Кидаю машину под окнами. Марина теперь вновь живёт в своей квартире в городе. Работает в обычной школе. Как умер дед, она не захотела оставаться в этой элитной школе. В этом я её поддерживаю, да и обеспечить, чтобы ни в чём не нуждалась, тоже могу.

Поднимаюсь на этаж, звоню. Уже давно не открываю дверь своим ключом.

– Привет, – Ма  в халате, видимо, ложится спать.

– Я поздно? Прости, что не позвонил.

– Да что ты. Заходи, а то прилетел ещё позавчера, а виделись не больше часа.

– Дела.

– Какой деловой. Чай, кофе, может, есть будешь?

– Всё буду.

– Хорошо, пойдём на кухню.

Скидываю кроссовки и тащусь следом.

– Розовые тарелки? – приподымаю бровь.

– Захотелось, – на лице проскальзывает улыбка смущения.

– Ну, если захотелось, почему бы и нет. Как ты?

Мама вздыхает и садится напротив.

– Уже лучше. Но всё равно никак не могу свыкнуться, что его больше нет.

– Да, дед был крутой мужик – мировой.

– Да, папа был всегда такой активный, весёлый.

– Мам, – сжимаю её тонкую руку.

– Всё хорошо, сынок, от этого никуда не деться. Все там будем.

– Это точно. Слушай, – меняю тему, – Даня предложил за город смотаться, поедешь?

– Ну что я там буду делать?

– Спа, все дела. И Александр Николаевич подтянется.

– Богдан!

– Что Богдан? Жили б уже вместе. Как дети, ей-богу!

– Цыц, – смеётся, – всё не так просто, сынок.

– Ой, мам, я пришёл к выводу, что всё очень просто. Берёшь и делаешь. А все эти «непросто» – чисто в голове.

– Может быть. Сам-то как?

– Работаю.

– Я не об этом… Как Окс?

– Работает. Я уже говорил, что у нас чисто рабочие отношения.

– Вот это и печально. Хорошая девушка.

– Нормально.

– Неужели… ты всё ещё?

– Нет.

– Она уже давно замужем, ребёнка родила. Отпусти её…

– Я и не держу.

– Тогда себя отпусти.

– И себя тоже.

Отвечаю, как себе. А смысл врать? Я на Гере был помешан с семнадцати лет, всё, что делал после, – прямое доказательство ей, что я чего-то стою. Всю грёбаную жизнь ей что-то доказываю. Но ей пох*й. Это я тоже прекрасно понимаю, но отпустить не могу. Всех с ней сравниваю и ненавижу её за это. С*ку.

Я уже давно понял, что назад дороги нет, что с ней нам жизни нет, да и её в моей жизни нет и не будет. Понял и живу так, как умею.

Без лишних заморочек и, упаси Боже, великой любви.

– Ладно, не будем об этом, когда, ты там говоришь, в спа?

– В субботу.

– Я подумаю.

– Договорились. Слушай, я останусь у тебя сегодня?

– Что за глупые вопросы?

– Ну я так, не бери в голову.

В комнате мама суетливо застилает постель, что-то поправляет, улыбается.

– Спасибо, – обнимаю её за плечи, целуя в щеку.

– Спокойной ночи.

– И тебе.

Мама уходит, а я стою в тёмной комнате и смотрю в окно. Обычный двор. Многоэтажки, в окнах которых горит свет. Четверг.

Чем дальше, тем меньше хочу  возвращаться в Москву. Она тяготит. Подтягивает воспоминания о родителях, детдоме, первых неудачах… Гере. Последнее – это скорее приписка, чем абсолютная истина.

Харе. Пора спать.

Кидаю вещи в кресло и без сил ложусь под одеяло. Надеюсь, высплюсь.

***

В субботу, как и договаривались, сваливаем за город. Очень занимательная территория.

Доронин притаскивает с собой очередную шлюху. Вся силиконовая, говорит с придыханием, пытается выглядеть умнее и лучше, чем есть на самом деле. Это бросается в глаза, как и её дорогое, но безвкусное платье.

Это похоже на комедию, но она слишком трагична. Марина осталась в городе, и, смотря на Данилкину пассию, я рад, что она решила отказаться. Зато взяла билеты в Коста-Рику, ей всё же нужен отдых. А лучше смена обстановки.

Расположившись в зоне у бассейна, накатываю себе ещё вискаря, замечая Окс. Позвать её сюда – гениальная идея Данилки. Идиот.

Она присаживается  напротив, протягивая свой бокал с шампанским.  Салютует. Киваю, слыша лёгкий звон стекла наших бокалов друг о друга.

– За тебя! – на ломаном русском.

– Неожиданно.

– Всего пара слов, – уже на английском.

– Что там с рекламщиками?

– Завтра подпишем контракт, поэтому много не пей. Ты мне будешь очень нужен.

– Договорились. Ты Доронина не видела?

– Он, кажется, пошёл в ресторан.

– Я на минуту.

Ухожу, оставляя её одну. Я грёбаный дебил. Какого чёрта я с ней переспал? Совсем крыша слетела. И ведь даже не по пьяни. Пора с этим завязывать. Пора…

Захожу в просторный зал ресторана, оглядывая окружение. Доронина среди них нет.

– Чемпион! Выпей с нами, – на плечо падает чья-то рука.

Неменяющаяся картинка. Хамство. Вседозволенность. Бестактность. Родина. Оборачиваюсь.

– Не сегодня.

– Да ты чё?! Мы за тебя тут всей страной.

Дальше начинается исконно русская шарманка, по накатанной прям мелет. Короче, дабы сэкономить собственное время, проще выпить с ними эту с*аную стопку.

– За знакомство, – выдыхаю и залпом выпиваю водки у их столика.

Лучше бы не соглашался и не пил. Глюки? Мне окончательно отбили мозги? Ставлю стопку, а сам не свожу глаз со входа. Несколько раз пытаюсь тряхнуть головой, чтобы избавиться от этого дурмана, но тщетно.

Гера.

Не может быть…

Сглатываю, не в силах отвести от неё взгляд. Красивая, невероятная. Моя. Смотрю на обтягивающее её фигуру чёрное платье, открытые плечи, изящные ключицы, и меня окончательно несёт.

Всё это кажется бредом. Сном. Но я вижу то, что вижу. Это действительно она. Счастливая. Улыбается. Что-то говорит своему ублюдку, который держит её под локоть. Смеётся.

Ненавижу. За это готов перегрызть ей глотку. За её ложь, за её лицемерие. Буря гнева уже заполонила глаза, медленно поглощая моё существо, но я словно статуя. Смотрю на этот спектакль одной актрисы с диким желанием убить, или же украсть. Оставить себе. И плевать на всё. Всех.

За это, за свою слабость к ней, я ненавижу её больше всего. За то, что не могу разлюбить, забыть. Она мне снится. Её глаза, голос, запах. Я живу только воспоминаниями, а она просто забыла. Выбросила, растоптала.

Отворачиваюсь и, взяв из бара бутылку, поднимаюсь на второй этаж. К стеклянному балкону, оттуда прекрасно виден стол, за который они сели. Я чёртов мазохист, но мне плевать. Я, с*ка, чемпион, и я заслужил подарок. Я заслужил хотя бы посмотреть на неё издалека.

Они не вдвоём, и это разряжает атмосферу.

Мою точно. Там, конечно же, её папаша, эта его побл*душка-женушка и ещё какая-то парочка, которую я не знаю.

За час их посиделок я успеваю упиться почти в хлам. Такое мерзкое состояние, когда злость тает, заменяя себя дикой потребностью. Потребностью к ней прикоснуться.

Умка поднимается из-за стола и чешет в сторону холла. Делаю пару глотков из горла и, накинув на башку капюшон, прохожу через зал за ней.

Она идёт в конец коридора. Я чувствую её напряжение. Стук ее каблуков отдаётся в моих ушах. Гера заворачивает за угол, и у меня окончательно сносит крышу. Хватаю её за плечи, прижимая к себе, и чувствую, как её кожа обжигает мои пальцы. Вдыхаю и, как последний наркоша, улетаю в дикую нирвану. Гера не сопротивляется. Но мне некогда думать, я не думаю об этом, потому что вижу какую-то дверь и заталкиваю её внутрь, защёлкивая замок изнутри.

Разворачиваю к себе и больше не чувствую эту щемящую душу боль. Нет. Смотрю в её глаза и вижу, как в них отражается ярость моих. Слепая, непокорная ярость.

Умка протягивает ладонь, касаясь моего лица, а меня перекашивает от злости. Тошнит от её предательских, лживых прикосновений. Я им не верю. Они искрятся ложным обожанием, раскаянием. Но я не верю. Мне плевать на эти касания, чувства. Мне нужно её тело. Только оно. Да.

С пониманием, что делаю ей больно, зажимаю её запястье пальцами, не отводя взгляда. Глаза в глаза. Хочу, чтобы видела, чувствовала. Всё.

Убираю её руку от моего лица, в после подношу вновь, вдыхая её запах. Её невероятный, заставляющий слететь с катушек запах. Притягиваю ее к себе, закидывая ногу на своё бедро. Разрез на шикарном платье трещит по швам, но мне плевать. Меня не остановить, впрочем, она и не пытается.

– Я тебя ненавижу, терпеть не могу!

– Я знаю, мой хороший, знаю.

Эти слова убивают и возрождают одновременно.

Глава 4

Герда.

Ставлю Теину сумку с игрушками на диван, невольно бросая взгляд на столик с целой кучей лекарств. Рука сама тянется к этим коробочкам. Успокоительное, снотворное ещё и ещё…

В кухне слышится Тейкин смех. Возвращаю всё на место и иду на голоса. Мама держит малышку на руках, что-то шепча ей на ушко. Улыбаюсь от этой картины. Но и печалюсь одновременно…

Я знаю, как тяжело моей матери. Она так и не смогла окончательно оправиться от развода с отцом. Она до сих пор его любит, а я просто не понимаю, за что можно любить этого человека… не понимаю.

– Герда, – поднимает на меня взгляд, – ты чего, доченька?

– Всё хорошо, мам, – сажусь напротив, – ты опять пьёшь снотворное?

– Не могу уснуть.

– У тебя же сердце… нельзя так. Это же опасно…

– Не беспокойся за меня, у меня всё хорошо, – робко улыбается, ставя Тею на пол. – Останетесь сегодня?

– Я нет, но Тейку у тебя оставлю.

– Правда? Если они узнают… ты же сама понимаешь, я не здорова.

– Это всё ерунда. Я в это не верю. Ты нормальная, а они просто хотят сделать из тебя такую, о которой твердят. Слышишь? – всхлипываю.

Для меня это очень больная тема. До ужаса. Я столько лет ненавидела свою мать, что, когда поняла, насколько она слаба и несчастна, хотелось биться головой о стену. Как? Как я, родная дочь, могла этого не замечать? Он же издевался над ней, всю её жизнь… унижал, втаптывал в грязь, ненавидел. Он делал с ней то же, что сейчас Назаров делает со мной. А я жила с ней в одном доме и ничего не замечала. Он такой же больной садист, как Гриша. Только с одним исключением – все его пытки моральные. Он не поднимал на неё руку, в отличие от…

– Ты такая хорошая мать. Не то что я… если бы у меня только было столько силы духа, как у тебя, всё бы было по-другому… абсолютно всё.

Вздрагиваю. Мы почти не касаемся этой темы. Потому что виновны в этом все. Я, отец, она…

Мама не смогла уйти от него сама, и он выбросил её, как собачонку. Ему нравилась её больная любовь ровно до тех пор, пока в его мозгу что-то не перещёлкнуло и он не нашёл Дашку. С ней он себя так не ведёт… и это странно. Я не за то, чтобы она испытала это на себе, просто я не знаю, чего от него ещё ожидать.

Мама страдала по отцу. Любила его. Смирялась со всем и, наверное, делала бы это до сих пор. Она слаба. Впрочем, как и я. Я ничего не могу и не могла сделать. Меня вынудили и закрыли в золотой увешанной жучками клетке.

Тогда я боялась навредить любимым людям, даже своему отцу… хотя сейчас жалею об этом. Очень. Но в любом случае беды было не миновать. Лукьян, который вроде как партнер Назарова, очень страшный человек. Он слишком высокопоставлен, чтобы с ним бороться. Возможно, я бы смогла что-то сделать с Назаровым, не будь всё так охвачено. Гриша творит что хочет и наслаждается своим беспределом. Он просто прихлопнет меня, а потом всех, кто мне дорог. Избавится.

Я не раз слышала эти крики в подвале загородного дома. Они мне снились. Я видела, как ночью оттуда вытаскивали чёрные мешки, мельком видела этого Лукьяна, встреть его на улице, я бы, наверное, его даже не узнала. Ни имени, ни фамилии, ничего. Человек вроде есть, а вроде его и нет. Призрак с выдуманным именем.

Я не могу так рисковать. Не могу ради ребенка, ради мамы, ради себя, в конце концов. Я не хочу, чтобы кто-то из нас оказался в этом чёртовом чёрном пакете.

– Не говори ерунды, мам. Всё хорошо. Так что? Приютишь Теону у себя сегодня? Не хочу оставлять её с этой нянькой, она мне не нравится. Её Гриша притащил.

– Конечно. Только… ты не сделаешь хуже?

– Нет.

Встаю, поднимая Тею на ручки.

– Завтра к обеду я её заберу. Мы едем в какой-то новый гольф-клуб. Там…

Мама включает телевизор, а меня парализует. Смотрю на это когда-то родное лицо, и сердце замирает. Шелест. Красивый, холёный, но всё такой же дерзкий и милый. Он даёт какое-то интервью для спортивного канала.

Мама тянется за пультом. Я знаю, что она хочет сделать.

– Стой, – повышаю голос, – не надо.

Смотрю на экран, а по щекам льются слезы. Я стараюсь ничего о нём не читать и не просматривать. Стараюсь ограждать себя от любой информации о нём. Потому что это больно. Так больно видеть его там. В другой жизни. В нормальной жизни.

– Герда…

– Всё хорошо, – вытираю слезы.

Тея начинает капризничать. Нервничать. Прижимаю ее крепче и выхожу из кухни.

***

В восемь я поправляю завитый локон упавший на лицо, и, забрав у администратора карту, покидаю салон красоты. На парковке касаюсь пальцами тонкой бретельки своего нового чёрного платья с разрезом почти по всей правой ноге от Валентино и, как можно выше задрав голову, иду к ждущему меня автомобилю.

Пока иду, морально стараюсь отстраниться от всего, как в школе. Стать холодной, избалованной и не живой.

Гриша присоединяется ко мне на полпути. Машина тормозит где-то посреди дороги, уже за городом.

– Прекрасно выглядишь, – пробегает глазами по моему декольте и разрезу на юбке, – шикарно, – его губы касаются моей шеи.

От него ужасно пахнет. Я ненавижу этот запах, эти духи. Его ненавижу. Сжимаю помаду в кулаке, прикрывая глаза.

В этом дурацком ресторане полно народу. Все такие счастливые, даже тошнит. На входе к нам присоединяются отец и Дашка. Гриша обнимает меня и доводит так почти до самого стола. Отодвигает стул и, когда я сажусь, касается ладонями моих плеч. У него холодные руки. Очень холодные. Он стискивает ими мою покрывшуюся мурашками кожу, а мне кажется, ещё немного – и у меня начнут хрустеть кости.

Официант подает меню, и Назаров садится на соседний стул. Внимательно вчитываюсь в меню и не могу избавиться от мысли, что кто-то смотрит мне в спину. Делаю заказ и как можно менее подозрительно оглядываю зал, оборачиваясь назад. Никого. Странно, но я была уверена, что кто-то смотрит. И сейчас это чувствую. Этот взгляд. Но в зале никого нет.

Немного задираю голову, но единственный стол, который видно отсюда, пуст.

Кажется, я начинаю сходить с ума. Неужели это мания преследования? Не знаю. Каждая минута здесь тянется адски медленно.

Дашка что-то рассказывает, я улыбаюсь. Улыбаюсь заученной, вышколенной улыбкой, чтобы Гриша не смотрел на меня косо. Пока я тяну свой бокал с вином, Назаров упивается в хлам. Они с отцом что-то обсуждают. Громко и вычурно смеются, за что мне становится неловко перед людьми вокруг. Конечно, визуально моих переживаний не заметит никто, но внутри мне мерзко и стыдно. Очень стыдно за всё это.

Поднимаюсь и, гордо выпрямив спину, иду в туалет. Мне нужно немного передохнуть. Всего пару минут. С милой улыбкой миную такого дружелюбного и улыбчивого хоста и, как только оказываюсь в длинном и достаточно узком коридоре, ускоряю шаг. Выдыхаю.

Слышу, как стучат мои каблуки, а ещё теперь мне кажется, что кто-то не просто смотрит, а идёт следом.

Оглядываюсь, и сердце замирает. Шелест. Не верю. Ускоряю шаг, чувствуя, что он позади. Заворачиваю за угол и вздрагиваю. Его руки резким грубым движением прижимают меня к себе. Он без слов и моих сопротивлений толкает в какое-то помещение, в ушах гул, слышу только звук дверной защёлки.

Богдан поворачивает меня к себе лицом, немного развязно толкая к стене. Прилипаю к ней спиной и не могу отвести от него глаз. В этом помещении горит тусклый свет, и я вижу скорее заострённые черты, нежели лицо в целом.

Протягиваю руку в непреодолимом желании коснуться его щеки. Пальцы замирают на смуглой коже. Шелест морщится, а меня прошибает током.

Улыбаюсь. Из глаз выступают слёзы, до боли закусываю губы.

Шелест молча убирает мою руку, с силой сдавливая запястье. Подносит к своему лицу, вдыхает.

Этот жест словно спусковой крючок. Мир трещит по швам. Богдан наступает, рывком закидывает на себя мою ногу. Я слышу едкий треск платья, но мне плевать.

Чувствую запах виски. Он пьян. Он пьян и здесь только поэтому. Обнимаю за плечи, глажу его волосы, не могу им надышаться. Просто не в силах.

– Я тебя ненавижу, терпеть не могу.

– Я знаю, мой хороший, знаю.

Прижимаюсь к нему всё сильнее. Господи, как я этого хотела. Просто дотронуться, увидеть. Больше жизни.

Богдан. Мой любимый. Главное, не сказать это вслух.

Шелест проворно подхватывает меня, заставляя обвить ногами его корпус. Его пальцы скользят по шее, декольте. Он тяжело дышит, упираясь своим лбом в мой.

– Дрянь, какая ты, Гольштейн, с*ка, – сжимает мой подбородок впиваясь в мои губы. Его пальцы уже покоятся на моей щеке, а язык проникает всё глубже. Схожу с ума от этой близости. Меня трясёт от его прикосновений, его ярости. Я знаю, что он зол, знаю, что ненавидит, знаю, что будет жалеть об этом завтра, но ничего не могу с собой поделать.

Расстёгиваю дрожащими пальцами его кофту. Ладони в хаосе трогают его твёрдую грудь.

Богдан без церемоний расстёгивает ремень на джинсах и резким движением задирает моё платье. Нагло тянет за резиночку стрингов, и всё, что я могу, – издать стон.

Шелест усмехается, проникая пальцами внутрь. Несколько грубых, глубоких движений, а у меня сносит крышу.

– Мокрая, просто по щёлчку, для меня.

Мне плевать, как он это говорит. Плевать, что, возможно, хочет задеть. На всё плевать. Я хочу лишь одного – почувствовать его в себе. До одури.

А он, как и всегда, читает мои мысли. Подхватывает под коленом, разводя мои ноги шире, и входит на всю длину. Его грубость возбуждает ещё больше.

Меня потряхивает, и я не понимаю, что происходит вокруг. С силой вцепляюсь в его плечи, отвечая на поцелуи, двигаюсь ему навстречу.

Это агония. Сумасшествие. Я утопаю в этой страсти, ненависти к себе, слезах и диком блаженстве.

Его запах, прикосновения…

Окончательно отпускаю себя, поддаваясь его напору. Умоляю не останавливаться, стоны становятся громче, и нас могут слышать, но мне нет до этого дела. Нет. Всхлипывая от накрывающей волны экстаза, обессилено падаю в его объятия.

Но он не настроен иметь со мной больше ничего общего.

Шелест отстраняется, с силой сжимая мои плечи. Смотрю в его глаза и не вижу там ничего. Пусто. Все выжжено дотла. Он ненавидит меня, презирает…

Касаюсь ладонями холодной стены, а после приваливаюсь к ней всем телом. Между нами по-прежнему мало воздуха. Мы задыхаемся от этой близости.

Тянусь к нему, но он отрицательно качает головой. Медленно. С горящей в глазах злобой.

Опускаю руку, поджимая губы. Выдавливаю истеричную улыбку и хочу удавиться. Хочу ему всё рассказать. Очень хочу. Но не могу. Какой в этом теперь смысл? Это его погубит. А Гриша никогда меня не отпустит. От него убежать либо на тот свет, либо когда-нибудь ему самому всё это надоест, и, возможно, он меня выкинет.

Всхлипываю, изо всех сил стараясь сдержать подступающие слёзы. Но резкий звук застёгивающейся ширинки отрезвляет.

Чувствую себя разбитой окончательно. Знаю, что он сейчас уйдёт. Уйдёт и забудет обо всём этом, как о маленьком недоразумении. Пьяной выходке.

Он уйдёт, а я ничего не смогу сделать. Ничего…

– Прости меня, – не поднимаю глаз, – прости, – шепчу, впиваясь ногтями в своё запястье, – я…

– Гера, мне пох*й, – ухмыляется.

Смотрю на его губы и давлюсь собственной слабостью. Никчёмностью. Он может жить дальше, а я нет…

– Всё, что было между нами, ничего не значит. Никогда не значило. Да ты сама это знаешь.

Поднимаю глаза, отчетливо понимая, что каждое сказанное им слово тщательно подобрано, чтобы унизить меня.

– Прости, у меня сегодня ещё много дел.

Слышу, как он поворачивает ручку двери, и ничего не могу сказать.

Шелест уходит. Словно его и вовсе здесь не было.

В голове ужас. Я боюсь туда идти. Боюсь ехать домой. Мне страшно, если Гриша узнает… хотя нет, я боюсь не этого. Я привыкла к боли, привыкла к унижениям. Я боюсь лишь одного – понять, что всё, что сегодня произошло… этого больше никогда не будет. Не будет Богдана, прошлого, всё, что было, уходит в небытие. Я словно живу сквозь текущее вокруг меня время. Не здесь и сейчас. Не сегодня, не завтра. Меня нет. Меня давно уже нет.

Когда возвращаюсь в зал, то губы немеют. Пальцы холодеют, а сердце покрывается коркой льда. Шелест сидит в центре зала с какой-то девкой. Улыбается. Она что-то мило ему рассказывает, а он слушает её с таким видом, словно это самая интересная вещь в мире.

Он не смотрит в мою сторону, даже не подает вида, что вообще меня заметил. Сглатываю и, прикрыв ладонью надорванный разрез платья, сажусь за свой стол.

Дашка хмурится. Она явно узнала Богдана, да и как его не узнать?

– Я надеюсь…

Я молчу. Складываю ладони перед собой и молчу. Кстати, отца и Гриши за столом нет.

– Хорошо, что Гриша пьян, и Броня увел его играть в бильярд. Иначе мне страшно подумать, что б он с тобой сделал. Ты вообще думаешь, что творишь? – она начинает повышать голос.

– Это не твоё дело. Поняла? – шиплю, убивая её глазами.

Я чувствую, как немного подавшаяся вперёд Дашка резко отстраняется, прижимая пятую точку к стулу. Её лицо меняется, на нём яркой краской прописывается недовольство. Она хмыкает и отворачивается. Мне же всё равно. Сегодня. Я так устала от всего этого театра. Устала от нравоучений… не могу так больше. Не могу…

Барабаню пальцами по столу, но, как только Назаров появляется поблизости, волосы на моей голове встают дыбом. Я чувствую его присутствие всем существом. Хочется спрятаться. Убежать.

Подпираю подбородок кулаком и, лениво зевнув, смотрю на Гришу. Он не должен ничего заподозрить.

– Мы останемся здесь.

Киваю. Он внимательно рассматривает меня, и на его лице медленно вырисовывается улыбка. Сглатываю.