Loe raamatut: «Брат мужа»
1
О том, что мой муж Сева попал в больницу, я узнала на третьем уроке.
Восьмой «Г» как раз переваривал информацию о том, что завтра у них будет тестирование, и в классе стояла относительная тишина. Очень относительная, конечно, потому что это восьмой «Г», а не «А» и даже не «Б», но я умудрилась впервые за все утро присесть за свой учительский стол, и теперь отдыхала, блаженно прислушиваясь к гудящим ногам.
Бдительности, впрочем, не теряла, периодически поглядывала на класс, прикидывая, как скоро придется снова вскакивать, потому что великовозрастные ученики любую мою попытку пропасть из поля зрения и заняться бумагами, тетрадками или планами воспринимали, как слабость и карт бланш для веселья одновременно.
Потому следовало четко поймать момент, когда веселье лишь набирало обороты, и жестко пресечь его чем-то неожиданным и в меру трагичным. Самостоятельной работой, например.
Именно так я и планировала поступить, потому что на ногах стоять уже сил не осталось. Вчера восемь уроков было, и все, мало того, что с новой темой, так еще и в среднем звене. А это значило, что не присядешь лишний раз, не выдохнешь. Словно белка в колесе крутишься, нарезаешь безостановочно круги по классу, между рядами, или у доски танцуешь. Театр одного актера и неблагодарных зрителей.
Потому сегодня у меня было что-то вроде отголоска, какой случается, когда спортом перезанимаешься, и на следующий день все мышцы тела ноют и болят.
Вот и я сидела, по обычной учительской привычке чутко реагируя на настроения в классе и умирая от удовольствия, потому что не на ногах наконец-то!
Телефон, внезапно высветившийся звонком с неизвестного номера, заставил досадливо нахмуриться. Последнее время мошенники донимали, причем, как раз в день аванса и зарплаты, и я настороженно относилась к непонятным абонентам.
Но, с другой стороны, это мог быть кто-то из родителей детей, а еще коллеги, да мало ли кто…
Телефон, поставленный на беззвучный, все горел и горел, и я, наконец, осмотрев для профилактики еще раз учеников, с огромным сожалением встала из-за стола и, выдав:
– Страница сорок пять, готовимся к опросу.
Вышла из кабинета.
Понятное дело, что никто там ни к чему готовиться не поспешил, но немного сдерживающих факторов не повредит.
– Слушаю, – наученная горьким опытом и многократными рекомендациями служб безопасности банков, безлично и строго бросила я в трубку.
– Леванская Арина Родионовна? – голос абонента был крайне официальным, и я, поздравив себя с еще одним мошенническим звонком в своей жизни, собралась было положить трубку, но следующая фраза заставила замереть, – лейтенант полиции оперуполномоченный Кислов вас беспокоит. Леванский Всеволод Викторович вам знаком?
– Да… Это мой муж… – голос почему-то плохо слушался, а ноги подрагивали. Это развод, конечно, опять развод… Новый вид мошенничества… Говорили что-то про такое…
– Он сейчас в третьей клинической больнице, с сотрясением мозга и многочисленными травмами. Подъедете?
– Да… Да, конечно… Я сейчас приеду… – голос мне окончательно изменил и получился какой-то хрип, задушенный и тихий. И сердце замерло. А еще никак не выходило задать следующий вопрос… – Он… В сознании?
– Нет, но вам лучше об этом с врачом поговорить, – голос полицейского, усталый и спокойный, окончательно придавил к полу, и дышать стало мучительно сложно.
Я не смогла больше ничего сказать и спросить тоже. Просто отключила телефон, уцепилась за стену слабеющей рукой, потому что перед глазами внезапно потемнело. Выдохнула, собираясь с силами.
И пошла обратно в кабинет, передвигаясь, словно сомнамбула, никого и ничего не видя перед собой.
В голове вертелись обрывки мыслей о том, что надо предупредить завуча, и такси надо вызвать, и еще что-то такое же странное в этот момент, но я все никак не могла сообразить, что делать, за что хвататься в первую очередь.
Класс встретил бешеным гулом, и на мое появление сначала никакой реакции не последовало.
Но, видно, что-то с моим лицом было совсем страшное, потому что буквально через минуту в классе установилась гробовая тишина.
Я прошла к столу, положила телефон, взяла сумку, уронила ее, подняла, зачем-то принялась складывать туда тетрадки, потом вынимать… И все это – в полном молчании, под удивленными взглядами учеников.
– Арина Родионовна… – наконец тихонько, чуть ли не шепотом спросила Аля, одна из немногих, кто любил мой предмет, – что-то случилось?
И столько участия было в ее голосе, что я почему-то изменила собственному правилу не посвящать учеников в личные темы, и ответила честно:
– Муж… В больнице…
Озвученная вслух ужасная новость мгновенно обрела плотность и давящую густоту, и я не выдержала.
Сумка выпала из рук, а я бессильно опустилась на стул и закрыла лицо руками.
Севка… Боже мой, Севка… Что делать-то? Надо ехать, конечно надо…
Но урок… Боже, какой урок? Что за глупости? Надо… Надо предупредить… И такси…
Я не ждала поддержки от учеников, в конце концов, это восьмой «Г», от них только насмешек можно отхватить, просто в этот момент не смогла выдержать напряжения.
А через пару мгновений поняла, что я, оказывается, совсем ничего не понимала в детях. По крайней мере, в своих учениках – точно.
Потому что, пока я сидела в прострации, они развили бешеную деятельность.
Кто-то побежал за водой и таблетками к медсестре, кто-то – к завучу, чьи-то заботливые руки накидывали на плечи пиджак, убирали личные вещи с сумку.
А еще кто-то, настойчиво уточнив, куда надо ехать, вызвал со своего приложения такси.
И все это происходило рядом со мной, одновременно, как-то очень быстро и в тоже время не суматошно, а спокойно и деловито.
В итоге, я осознала себя идущей по коридору в сопровождении нескольких мальчиков и девочек из класса, они наперебой докладывали о результатах своих усилий:
– Вот, такси уже приехало, Арин Родионна, номер пять пять три.
– А Людмила Прокофьевна сказала, чтоб вы ехали, а нам сказала тихо в классе досидеть. И остальные классы сказала возьмет сегодня.
– А самостоятельную мы сделаем и на стол тетрадки положим, да, Арин Родионна?
– Вы не волнуйтесь, все хорошо будет… Вот я маленький был, в детском саду еще, головой ударился, тоже говорили сотряс… А я ничего…
– Так вот ты почему такой тупой! Падал в детстве! Я так и знала!
– Дура ты, Федотова… Попроси у меня еще списать…
– Да замолкните вы! Арин Родионна, не волнуйтесь, все нормально будет!
Этот многоголосый шум коконом обхватывал меня, поддерживая, не давая упасть, свалиться в бездну отчаяния.
Ребята под локти проводили меня к машине, несколько раз спросили, не поехать ли кому-нибудь со мной, но я не настолько потеряла голову, чтоб тащить в больницу несовершеннолетнего чужого ребенка, а потому через минуту осталась одна.
Тискала в пальцах сумочку, смотрела в окно и старательно не думала о том, что меня ждет в больнице.
Почему-то от той искренней заботы, которую неожиданно проявили мои, казалось бы, черствые ко всему на свете ученики, стало легче.
Может, я просто сильно перепугалась? Может, ничего критичного? Главное, что живой… С остальным справимся.
Кто бы знал, как я ошибалась в тот момент…
2
Пока ехала в такси, удалось немного собраться с силами и более-менее упорядочить мысли в голове, а потому в больнице очень быстро получилось узнать по фамилии мужа, где его искать, палату и врача, который был в приемном покое и осматривал Севу.
– К нему пока нельзя, – врач, замотанный в край пожилой мужчина, устало тер переносицу пальцами, – операцию сделали, в реанимации сейчас.
– В реанимации… – слово это было невероятно страшным, и мысли в голове жуткие закружились с бешеной скоростью, но врач тут же успокоил.
– После операции всех переводят туда, так что не стоит так сильно пугаться… Тем более, что по состоянию его еще прогнозы сложные…
– Что… У него?
– Разрыв селезенки, от удара в живот, очевидно, переломы рук со смещением, черепно-мозговая, – начал перечислять врач, – это если простым языком. Если еще более простым – его сильно избили. Так как характер травм криминальный, мы обязаны были поставить в известность полицию. Они, кстати, хотят с вами пообщаться.
– Да… Но я сначала к Севе…
– Нельзя к нему, – терпеливо повторил врач, – потом, когда в терапию переведем.
– Но как же так? – я на минуту попыталась представить себе, как он там, один. Ему больно и плохо… И слезы опять побежали по щекам. – Он же один… Я должна поговорить, надо, чтоб он знал, что я здесь…
– Он сейчас ничего не поймет и не услышит, – сказал врач, – и до самого завтрашнего утра точно ничего не изменится, он в медикаментозной коме. Вы лучше пообщайтесь с полицией и езжайте домой. А завтра утром вернетесь. Отдохнувшей. Да и ситуация уже будет более ясной.
Он попрощался и ушел, а я… Я осталась стоять в коридоре, нелепо прижимая к груди сумку и почему-то глядя в его чуть поникшую спину, обтянутую медицинской курткой.
Одиночество и бессилие навалились с невероятной силой.
Я ощущала себя настолько ненужной и сейчас, что даже не могла поверить в случившееся.
Еще утром я готовила завтрак Севе, обсуждала с ним планы на вечер, на выходные, мы улыбались, шутили и долго, сладко целовались перед тем, как разойтись каждый на свою работу…
Буквально несколько часов назад я была полностью уверена в том, что случится вечером. И что произойдет завтра, послезавтра, строила планы на каникулы, на долгие летние месяцы…
И вот сейчас мой муж в реанимации, а я… А я даже не понимала, что делать. Чем ему помочь.
Такое чудовищное, жуткое бессилие!
Он там, а я тут…
Машинально обхватила себя руками, сжалась… И именно в таком состоянии меня и нашел сотрудник полиции.
– Арина Родионовна Леванская?
– Алина…
– Что, простите?
– Алина Родионовна… – не знаю, зачем я поправила его, наверно, просто по привычке, чтоб хоть что-то сказать, разбавить этот сгущающийся вокруг меня мрак.
Он кивнул, извинился.
И кратко изложил обстоятельства, при которых был найден мой муж.
Оказывается, на него напали в одной из квартир, которые он продавал, избили очень сильно…
На этом моменте я всхлипнула снова, зажала пальцами рот.
– Ему повезло, что хозяева квартиры вернулись раньше запланированного срока и нашли его, – продолжил лейтенант Кислов, – и повезло, что быстро приехала скорая. Я так понимаю, счет шел на минуты. И теперь я бы хотел задать вам несколько вопросов… Под протокол, Алина Родионовна. Вам придется потом еще приехать в полицию, но уже позже… Конечно, если вы сейчас не в состоянии, то можно и завтра… Просто надо это сделать как можно быстрее, чтоб мы могли начать полноценно искать тех, кто на него напал…
– Да, конечно, да-да…
Мы отошли в сторону, сели на лавочку, лейтенант достал бланки протоколов, принялся заполнять, задавать вопросы, на которые я отвечала машинально, даже не задумываясь. И честно, конечно же. Скрывать мне точно было нечего.
Нет, врагов не было.
Нет, в бизнесе не было никаких сложностей… Какие могут быть сложности у простого риелтора?
Нет, никто к нему личной неприязни не испытывал…
Нет, у нас нет материальных и имущественных сложностей… Кредит? Да, как у всех… Ипотека, машина в кредит… Детей нет. И родственников тоже нет… У меня родители далеко в деревне.
А у Севы только старший брат, которого он лет двадцать не видел… Нет, мы не имеем с ним связи, я даже не помню, как его зовут…
Нет, при себе ничего ценного Сева не носил… Как обычно: телефон, карточки, ключи. Все это есть в описи, то есть, люди, которые избили Севу, его не обокрали.
Лейтенант Кислов еще позадавал вопросы, на которые я стабильно отвечала в основном «нет». И сама все больше удивлялась, кому мог помешать мой безобидный Сева?
Мы тихо, спокойно жили, никому не делали зла, не вредили…
За что нам такое? Почему вдруг какие-то твари это сделали?
Кислов, наконец, понял, что от меня больше ничего не добьется, и отпустил с миром.
Ушел, предварительно попросив расписаться в протоколе опроса, а я осталась сидеть на лавочке в приемном покое и смотреть в одну точку.
Я совсем не понимала, что делать дальше. Куда идти.
Надо же что-то делать, да?
Куда-то идти?
Но проблема была в том, что я оказалась совершенно неподготовленной к такой ситуации, и просто растерялась.
Помимо душевной боли и переживаний из-за состояния Севы, про которое я не понимала ровным счетом ничего, кроме того, что все очень опасно и еще непредсказуемо, было совершенно неясно, каким образом мне поступать дальше.
О том, чтоб возвращаться на работу, речи не шло. Я не могла себе представить, как после всего случившегося просто захожу в класс и начинаю проводить урок.
Да и вообще, как отсюда, из больницы, уйти. А вдруг будет информация про состояние Севы?
Кроме этого, надо было сообщить, наверно, о случившемся на работу Севе? Или уже им позвонили из полиции?
А еще надо домой все же. Привезти Севе одежду, может, что-то нужно в реанимацию… Лекарства, еду…
От обилия глупых, беспорядочных мыслей пухла голова, и в итоге я позвонила единственному близкому человеку в этом городе, моей знакомой Эле.
Мы не то, чтоб были очень дружны, скорее общались, как приятельницы. У меня не было особенно много свободного времени на дружбу, а Эля, веселая разведенная девушка, мама дочери-подростка, любила погулять и развлечься.
Мы познакомились, когда я искала в интернете мастера по маникюру. Ее анкета была на одном из популярных сайтов. Я позвонила, договорилась, приехала… И как-то так получилось, что мы сразу же нашли общий язык.
Эля периодически бывала у нас в гостях, знала Севу, приглашала меня погулять или посидеть в кафе.
Я, на самом деле, ни на что не надеялась, когда звонила ей, просто хотелось услышать человеческий голос, хотелось, чтоб кто-то сказал, что все будет хорошо… Мне так важно было это слышать…
Но Эля удивила.
Услышав о моей беде, она тут же собралась и приехала в больницу.
Нашла меня, выспросила подробности, кивнула и пошла выяснять ситуацию.
А через пятнадцать минут я уже разговаривала с врачом, который оперировал Севу, слушала прогноз, неутешительный, даже не из-за внутренних травм, а из-за черепно-мозговой, потому что там что-то сдавило, и что-то повредилось… Я была в таком ступоре, что толком не поняла, что именно.
– Если придет в себя, будет уже отлично, – сказал врач, – не факт, что полностью восстановится, но появится надежда…
– Ну вот и хорошо, – сказала Эля, уже когда доктор попрощался с нами и ушел.
Мы медленно шли на выход, и я бессмысленно цеплялась одной рукой за сумку, а другой – за Элю, единственный мой якорь в этом безумии. – Давай домой, а завтра приедешь сюда. Ты знаешь, что надо с собой, да? Список есть? Дали?
– Да…
– Ну вот и хорошо. На работе возьми отпуск за свой счет. Деньги есть у тебя?
– Да… Мы на отпуск…
– Ну вот и хорошо… Нет, конечно, ничего хорошего, но не пустые карманы, это важно. Давай, я тебя довезу до дома.
Эля в самом деле добросила меня до дома, проводила даже до квартиры, но проходить отказалась, ссылаясь на занятость.
Я и не стала настаивать, хотя о том, что сейчас дверь закроется, и я останусь одна, думала с содроганием.
– Я вечером наберу тебе, поняла? – Эля обняла меня на пороге, – держись. Главное, что живой…
– Да… Да…
Дверь захлопнулась, и я осталась одна…
Совсем одна в нашей квартире. И нашей разрушенной жизни.
3
– Сева, нужно покушать… Давай, открывай рот… Вот так, вот так…
Я ворковала уже привычным за эти месяцы умильным голосом, призванным успокоить капризного ребенка, в которого превратился мой муж, и настроить его на нужный лад. Конкретно сейчас – заставить поесть без происшествий.
И пока что все шло хорошо.
Сева послушно открывал рот, глотал теплую, вязкую овсянку, даже не хмурился и не пытался выплюнуть все обратно, как уже не раз случалось.
Ободренная хорошим поведением мужа, я улыбнулась, а затем протянула ладонь и погладила его по щеке. Уже колючей, надо же, как быстро щетина отрастает…
Сева проглотил кашу и неожиданно легонько повел шеей, словно ловя ласку моей руки. Я замерла, вглядываясь с надеждой в спокойные, безмятежные глаза мужа, пытаясь отыскать в них хотя бы тень осмысленности, хоть чуть-чуть осознания…
– Сева… – голос сел от волнения, пришлось судорожно откашливаться, – Севочка… Ты меня понимаешь? Милый… Ты слышишь меня?
Но муж смотрел на меня все с тем же бессмысленно-отстраненным выражением на лице, от которого мне уже хотелось кричать в голос.
Смотрел, смотрел, не моргая… А затем улыбнулся… И каша, которую, оказывается, он не проглотил, полилась обратно через приоткрытые губы…
Я охнула, принялась поспешно вытирать испачканное лицо, опять возвращаясь к прежнему лицемерному воркованию и старательно отворачиваясь. Потому что, несмотря на то, что Сева ничего не понимал, плакать при нем казалось слабостью.
Да и плакала я уже, сколько можно?
Все эти четыре месяца, бесконечных, жутких четыре месяца, прошедших в плотном тумане ожидания, перемешанного со все ближе подступающей безнадежностью, я плакала. Правда, лишь по ночам, сжимаясь в комок на нашей большой супружеской кровати, бессильно стискивая пальцы в кулак, давя в себе всхлипы. Потому что боялась, что Сева услышит.
Почему-то мне казалось, что он, где-то в глубине своего, покалеченного какими-то негодяями мозга, все понимал, все слышал и рвался ко мне через искореженные нервные окончания.
И плакать при нем – означало проявлять слабость, хоронить его, еще живого…
Эля, навещая меня раз в неделю, никак не комментировала больше ситуацию, хотя постоянно пыталась находить все новые и новые адреса центров реабилитации, каких-то фондов… А затем – хосписов.
Тех самых, куда люди сдают безнадежно больных родственников. Доживать.
Она больше не говорила о том, что я – молодая, что у меня вся жизнь впереди, и надо принимать решение.
Эля видела результаты обследований Севы, я не скрывала ничего. И заключения врачей видела. И прогнозы…
Я была ей благодарна за помощь. И эту молчаливую поддержку. И за итоговое понимание и принятие ситуации.
Честно говоря, не знаю, что бы делала без нее.
Сева проглотил еще одну ложку каши, а потом отвернулся.
Я не стала настаивать, потому что большую часть того, что было в тарелке, он уже съел, перекармливать тоже было нельзя. Встала, унесла тарелку на кухню, вернулась, проверила состояние памперса, после уложила мужа поудобней, укрыла одеялом и включила мультфильмы на телевозоре.
А сама пошла на кухню, прибираться и готовиться к завтрашним занятиям.
По дороге прихватила телефон, проверила баланс. Должен был прийти аванс, я очень на него рассчитывала, потому что запас памперсов подходил к концу, да и специальные мази от пролежней следовало прикупить.
На кухне, заварив себе чай покрепче, открыла ноутбук и в который раз принялась с безнадежностью в сердце изучать сайт медицинских товаров, а конкретно – специальный антипролежневый матрас. Конечно, идеально было бы кровать купить, очень хорошую предлагали, как раз для лежачих больных, чтоб облегчить уход за ними, но там даже со скидкой было совсем нереально… А вот матрас…
Еще раз проверила баланс в приложении банка.
Нет…
Черт, как все на грани, как все тонко.
А где тонко, там и рвется, как обычно…
Где же добыть лишние пятнадцать тысяч? У Эли занимать нельзя, и так должна ей. Коллеги тоже… Они и без того молодцы, так поддержали, собрали довольно крупную сумму, на которую мы с Севой смогли существовать два месяца после больницы, пока я по-новому обустраивала свою внезапно изменившуюся жизнь.
И начальство на работе пошло навстречу, без звука дав отпуск вне графика и отпускные вперед.
Да, мне определенно не на что жаловаться было.
Вот только отпуск закончился, я вышла на работу. На одну ставку, потому что Севу нельзя было оставлять дома одного надолго, а сиделку я не тянула финансово.
Начальство и сейчас пошло навстречу, хотя учителей в школе всегда не хватало, и до всего случившегося мои две прежние ставки не закрывали дыру в штатном расписании. А теперь я даже этого не могла себе позволить.
Вообще, за эти месяцы я прошла все стадии психологической травмы, от отрицания до принятия. И теперь, когда все более-менее устаканилось, пришло в относительную норму, если, конечно, то, что происходило, попадало под категорию нормы, я чувствовала себя как-то странно, словно мушка, застывшая в янтаре. День за днем одно и то же, одно и то же.
Врачи не давали хороших прогнозов, у Севы оказались затронуты какие-то участки головного мозга, которые влияли на все, которые и делали его личностью, моим Севой.
Тем Севой, что так любил меня, так помогал, поддерживал, всегда был опорой. Для которого не существовало никаких нерешаемых проблем!
Он, мой любимый человек, был где-то там, внутри этой ко всему безразличной оболочки, не желающей двигаться, есть самостоятельно, говорить, думать… Он все это мог делать, позвоночник не был поврежден, двигательные функции сохранились… Мог. Но не хотел. И врачи не обнадеживали на этот счет тоже.
Кроме всего прочего, Сева забыл, что такое туалет, а после того, как сняли гипс с обеих рук, отказался тренироваться и восстанавливать их активность.
Массажист от поликлинники, что приходил к нам раз в неделю, делал свое дело молча и уходил. Мужу не становилось лучше, а я не могла себе позволить другого массажиста, платного.
И без того денег едва хватало на самое необходимое.
Ипотека и коммуналка к необходимостям не относились.
Я забирала счета, смотрела на все растущие цифры… И ничего не делала.
Муха в янтаре, да.
Когда-то это должно было закончиться. Чем-то.
Я не думала, отвечая на очередной настойчивый звонок с незнакомого номера, что это закончится так скоро. И так жутко.
– Арина Родионовна Леванская? – мужской голос был грубоват и вальяжен.
– Алина, – в миллионный раз в своей жизни поправила я невидимого собеседника. В том, что абсолютно все мое имя произносили неправильно, я давно уже привыкла и не могла никого винить. Гораздо проще было бы, если б родители в самом деле назвали меня Ариной, а не Алиной…
– Не важно, – оборвал мужчина, – ты – жена Леванского, так?
– Да, – кивнула я зачем-то, хотя никто не мог видеть моей жестикуляции. Обращение на «ты» покоробило, но я почему-то не стала поправлять.
– Ты в курсе, что твой муж занял денег в нашей фирме?
– Денег? – я решила, что ослышалась, – какие деньги? Впервые слышу…
– Ну значит сюрприз тебе, неприятный. Он занял три ляма, под залог квартиры. И уже на три месяца просрочил платеж.
– Но я ничего про это не знаю… – я слышала свой жалкий лепет и понимала, насколько это глупо звучит.
– Теперь знаешь. – Глумился мужчина, – твой мужик приносил наличку, так что завтра ждем сто штук по адресу, который тебе скину сейчас. Если не принечешь, пойдут дополнительные проценты.
– Какие проценты? – у меня опять сел голос, предательски, это самое слабое место у учителя, постоянно подводящее в особо тревожные моменты, – о чем вы вообще? Что за вымогательство? Я ничего не знаю ни про какой долг, никаких документов я не видела…
– У мужика своего спроси, – все так же глумливо посоветовал мужчина.
– Сева болен, – почему-то начала пояснять я, хотя была уверена, что собеседник отлично знает о нашей беде, просто издевается, – они ничего не сможет сказать. Вам придется подождать, пока он придет в себя…
– Ага, до судного дня, – хохотнул мужик, – нет уж, нянька Арина, деньги нужны раньше. И ты их принесешь. Иначе вылетишь из своей халупы на помойку. Да еще и проценты отработаешь.
– Прекратите в таком тоне разговаривать, – я все же пыталась держать удар, несмотря на то, что в голове от ужаса мутилось, – и шантажировать. Я в полицию пойду, ясно вам?
– Ну-ну… – изевательски поощрил мужик, – а после того, как из полиции поедешь, не забудь к нам завернуть. С баблом. Или мы сами к тебе приедем… И возьмем всем, чем сможешь дать. Поняла меня?
– Прекратите! – закричала я хрипло в трубку, но собеседник уже отключился.
Я оторопело слушала тишину в телефоне, а затем, подорвавшись, побежала в комнату, где лежал и смотрел смешариков Сева.
– Сева, – взволнованно позвала я его, – Сева, какой долг? Какие деньги ты взял? Сева? Сева!
Он даже не повернул ко мне головы, продолжая следить взглядом за цветными картинками на экране, и я, не выдержав, наклонилась и тряхнула его за плечи.
Муж не среагировал, только вытянул шею, потому что я перекрыла ему вид на телевизор.
Я встряхнула еще раз, затем отступила, потому что поняла, что еще секунда – и ударю его!
– Сева… – шептала я, сжимая кулаки, в ужасе от того, что могла бы сделать, смотрела на смятый ворот футболки мужа, ненавидя себя за это и в то же время не имея сил сдерживаться больше. Все, что так долго копилось внутри, весь ужас от беспросветной картины будущего, стресс от услышанного только что, все это вылилось в слезы и крик, больше похожий на стон. Тихий, беспомощный стон, – Сева… Скажи что-нибудь! Как ты мог, Сева? Как ты мог меня бросить?..
Это было неправильно, то, что я сделала, то, что я говорила, в чем обвиняла беззащитного сейчас человека. Неправильно.
И легче мне в итоге не стало.
