Loe raamatut: «Фатальная ошибка опера Федотова»
Пролог
– Слышь, начальник, отпусти, а?
Мелкая засранка смотрит глазами котика из Шрека, выпячивает пухлую нижнюю губу, по-блатному тянет гласные. И где только научилась, мерзавка?
Я прикуриваю, не обращая внимания на представление, разворачивающееся перед моим носом, тыкаю пальцами в кнопки клавы, набивая текст нового протокола.
Аська сопит, ерзает, привстает, пытясь заглянуть в экран, садится обратно, вздыхает, ерошит волосы, короче, все делает, чтоб отвлечь от работы. Качественно.
Но я не отвлекаюсь.
Ее ужимки выучил уже давным давно, не первый раз она тут, у меня перед столом, представление устраивает.
Поняв, что меня не проймешь, Аська опять затягивает на одной сиротской ноте:
– Ну нача-а-альник…
– Ася, – отрываюсь я от протокола, – может, хватит, а? Ты откуда это слово отрыла? У вас там что, рен тв подключили, что ли?
– Куда? – хлопает она ресницами. Длиннющими, кстати, придающими худому лицу кукольное выражение. Очень оно ей, это выражение, на улице помогает… Если вдруг попадается она, или кто-то из их веселой гоп-компании, то чаще всего сердобольные люди, глянув вот в такие несчастные глазки на пол лица, смягчаются и отпускают. Как такую милоту можно обидеть?
Ага, еще как можно. Главное, чтоб она вас не обидела, милота эта.
Плавали, знаем.
– Что, “куда”? – пиздец, диалог у нас, конечно, увлекательный. – На телевизор.
– Какой телевизор, о чем ты, начальник? – усмехается Аська, и эта усмешка на детском лице смотрится очень даже по-взрослому, – у нас отродясь такой радости не водилось. Мы ж не центральные.
Центральными они называют ребят, живущих в Центральном детском доме, который, как понятно из названия, находится в центре. И является образцовым детским домом. Само собой разумеется, что там есть все, и телевизоры, и телефоны у детей, и новые хорошие игрушки, и постоянная спонсорская помощь. Это не считая дотаций от государства.
А Аська живет в “Западе”. То есть, в детском доме номер три, расположенном в другом районе города, западном, как можно понять опять же из названия.
Из достопримечательностей там промзона с кирпичным заводом и военная часть с вечно голодными срочниками.
Дотации, конечно, есть, и спонсорская помощь тоже, но до детей это все дело не доходит. Я, когда работал в отделе по делам несовершеннолетних, еще лет пять назад, сразу после армии, пару раз наведывался туда. Впечатлений получил массу…
Тогда же и с этой засранкой познакомился… Если б знал, какой крест себе на спину взваливаю, бежал бы куда глаза глядят, ей-богу…
– Ладно, замнем, – решаю я не развивать тему телевизора. Смысла нет. Расследовать исчезновение бытовой техники, которую в последний раз дарили спонсоры и в числе которой, я точно знаю, были три телевизора, я не собираюсь. И без того завален по самые уши, моральных сил никаких не хватит.
И нет, мне не стыдно.
Мне никак.
Атрофировалось все уже давным давно. Мне бы теперь тупо разгрести все, что есть, чтоб на премию заработать в конце месяца. Но это, похоже, к категории мечт относится.
– Ты мне лучше скажи, какого хера ты полезла опять на склад? И, самое главное, как умудрилась спалиться. А если б я не узнал? А? У нас полно новичков, не все в курсе, что надо с тобой делать при поимке. Завели б дело опять, и что? Тебе скоро восемнадцать, по полной ведь пойдешь.
– Мне вчера восемнадцать исполнилось, – обидчиво говорит Аська, – забыл, начальник?
– А с какого хера мне помнить? – удивляюсь я наглости засранки. – У меня дел, кроме тебя, хватает. Поздравляю, кстати.
– Спасибо, – дует она губы, а я поражаюсь в очередной раз преображению.
Ну надо же, только что сидела такая печально приблатненная коза, чуть ли не по фене со мной разговаривала, а сейчас вся из себя нежная обиженка. Очередная маска, не иначе…
– Если есть восемнадцать, значит, должна понимать, покрывать я тебя больше не смогу, даже по старой памяти… И переводят меня, к тому же.
– Куда? – она таращится с неподдельным удивлением, и это уже не игра.
– На повышение, в другой отдел. Теперь не тут буду сидеть, а на Мичурина.
Мичурина – это тоже центр, но там другое совсем. И Аська, если будет как обычно залетать со своими придурками, туда никак не попадет.
– То есть… – тихо говорит она, – я тебя больше и не увижу?
– Вполне вероятно, – киваю я, – так что сейчас я тебя отпущу, уже договорился с ребятами, но больше не смогу… Сама понимаешь, каждый раз они меня не до…
Тут меня вынужденно прерывают.
Поцелуем.
Я, охренев от смены действий и вообще творящейся фигни, выпадаю из реальности на пару мгновений, машинально кладу руки на талию прижавшейся ко мне Аськи, словно в трансе отмечая ее тонкость под многослойной пацанской одеждой, раскрываю рот, позволяя юркому остренькому язычку нагло скользнуть внутрь.
Не то, чтоб отвечаю, но и не прерываю.
Сначала реально от шока, потому что уж в таком ракурсе я эту мелкую шмакодявку никогда не рассматривал. Она же… Она же не девка. Она пацан. Или нечто бесполое, вечно замурзанное, нахальное и безбашенное.
Оно не может так целовать…
Может.
И целует.
Отчаянно, дерзко, с болью какой-то затаенной и нежностью. Неопытно, но с большим энтузиазмом. Подкупающе искренне.
Меня так никогда не целовали…
Аська ощущает мои руки на талии и отчаянно жмется сильнее, стонет тихо мне в губы, зарывает пальцы в волосы на затылке…
И этот тихий, сладкий стон одновременно заводит еще сильнее и заставляет протрезветь и прийти в себя.
Я с трудом отдираю от себя девчонку, отталкиваю ее, откидывая на жесткий кожаный диванчик, специально поставленный для того, чтоб кемарить на нем во время ночных дежурств.
Аська шокированно хлопает ресницами, облизывает губы, и я с досадой отмечаю, что вот в таком ракурсе, развалившись на диване, без кепки, с растрепанными волосами и красными, зацелованными губами, она выглядит… соблазнительно. Даже хочется подхватить ее и продолжить начатое.
Но этот бред появляется в голове на доли секунды и пропадает, смытый волной стыда.
Это же Аська! Я же ее с тринадцати ее лет знаю! Дикая, безбашенная дурочка! Ребенок по сути!
О чем я вообще?…
А она? Она-то какого хера?
– Какого хера ты творишь? – голос у меня хрипит, провожу по лицу ладонью, пытаясь хоть немного привести себя в чувство.
Случившееся выбивает из колеи, шокирует даже.
С ума она, что ли, сошла?
– Ничего… – отвечает она, садится более ровно, смотрит на меня пристально, а затем выдает, – просто… Слушай, начальник, я тебе нравлюсь? Я красивая?
– Ну… – да хер ее знает… Никогда о ней не думал в таком ключе, я же не педофил гребанный…
– Трахни меня, а?
Ничего себе, просьбочки!
– Ты еб… То есть, с ума сошла? Ты чего тут устраиваешь, дура?
– Ничего… – она опирается локтями на колени, подается ко мне, внимательно глядя в глаза, серьезно так, жадно, – просто подумала… Лучше пускай ты… Я тебя давно люблю.
– Так… – все, этот бред надо прекращать, – хватит. Ты себе придумываешь херню, у тебя возраст такой, я все понимаю. Давай сделаем вид, что ничего не было, я тебе пропуск выписал, вали.
– Вов… – она обращается ко мне по имени, а это значит, что сейчас все без шуток, серьезно очень, – Вов… Я тебя правда люблю… Понимаешь, сразу, как увидела, еще тогда, пять лет назад…
– Ты ебнулась. – Знаю, так с детьми нельзя говорить, но у меня как-то словарный запас подрастерялся в связи с последними событиями, – ты ребенком была тогда…
– Нет, не ребенком, – качает она головой, – я все помню… И я все думала, что ты заметишь. И тоже меня полюбишь. Дура, да, знаю. Но думала. А ты… Не замечал. А теперь тебя переводят, и я даже так тебя увидеть не смогу больше…
– Так ты… – осеняет меня внезапно, – ты это все… Специально? Все эти годы?
Ее улыбка подтверждает мои опасения. Все. И насчет мотивов ее поведения, и насчет “ебнулась” тоже. Одно без другого не идет, похоже.
– Так… – я решительно встаю, подхожу к ней, продолжающей сидеть на диване. Теперь она смотрит на меня снизу вверх, и глаза, с этими длиннющими пушистыми ресницами, наивно порочные, заставляют сердце неожиданно дико застучать. Я хмурюсь, не радуясь такой реакции организма, но списываю это все на стресс, подхватываю мелкую засранку под локти, поднимаю и тащу к двери.
Она не сопротивляется, словно разом шарик сдули, ноги переставляет и глаза не поднимает.
– Все, Захарова, вали. И больше такой херни не пори. Поняла?
– Я тебя больше не увижу? – спрашивает она, глядя из коридора печально и слезливо.
– Нет, и это к лучшему, – наставительно говорю я, стараясь не замечать ни глаз ее огромных, ни тоски в них.
– А что нужно сделать, чтоб тебя увидеть? – не уходит она никак.
– Или убить кого-то, или в полиции работать, одно из двух. И оба мимо тебя, так что вали скорее отсюда. И больше так не шути, а то не все шутки понимают.
– Я и не шучу…
Тут я не выдерживаю и закрываю дверь.
И даже ключ в замке проворачиваю, на всякий случай.
Потом иду к столу, достаю бутылку воды, наливаю, пью. Мелкими глотками, с задержкой дыхания, пока хватает сил.
И только так чуть-чуть успокаиваюсь, могу нормально мыслить.
Мелкая засранка, с ее подростковой любовью, выбила из колеи.
Любит она меня, блять… С тринадцати лет… Да смешно же, глупость.
А целуется хорошо… Кто научил?
Думать об этом – вступать на опасный путь, и потому я спешно заставляю себя переключиться.
И уже к концу рабочего дня забываю о мелком утреннем инциденте.
В принципе, я все сделал правильно, отшил ее грубо. Зато не будет больше херней страдать и лезть во всякие тупые замуты, чтоб попасть в отделение и меня увидеть.
Надеюсь, я был достаточно груб, чтоб у нее отбилось все желание и вся ее, так называемая, любовь… И больше я ее не увижу.
Тогда я еще не знал, как сильно ошибался.
Фатально просто…
Глава 1
– Оперуполномоченный Федотов слушает, – говорю я в трубку и даже сам со стороны слышу, насколько заебанно звучит мой голос. Оно и понятно, второе дежурство нон-стопом, да еще и дикое такое. За все время удалось поспать только три часа на продавленном диване в дежурке. Так что я сейчас больше отзовусь на хрип зомбака, чем на свое имя.
– Федот, приезжай давай, тут по твою душу дело, – басит в трубку дежурный третьего отделения, того самого, где я работу начинал, еще участковым.
– Что опять? – никуда ехать я не хочу. Я хочу сейчас лечь и прямо тут сдохнуть. И чтоб мое счастливо разлагающееся тело не шевелили минимум трое суток. А потом можно закопать… Ох, отдохну, мать его!
– Тут опять твоя Захарова…
Бля-а-ать…
– Пошли ее нахуй…
– Не, она не посылается, ты же в курсе…
– Ну скажи, что я потом приеду…
– Говорил. Не верит.
Сучка.
Надо же, какая сучка!
Лучше б я ее не спасал в свое время от малолетки, дрянь такую! Только нервы мне портит! Постоянно. Крест мой, блять, железобетонный. Придавил, дышать не дает…
– Слушай, Вадимыч… – голос мой становится просительным, – ну разберись с нею сам, а? Ну на кой хер там я?
– Да я бы разобрался… Но тут реально нужен кто-то из центра. А ты дежурный. Давай, Федот, приезжай, а то тут смена вернулась, сейчас ее увидят, начнут хороводы водить… Оно мне надо?
Какие еще, блять, хороводы???
Бросаю трубку, плетусь в туалет, сую голову под напор холодной воды, пытаясь прогнать остатки сомнамбулического состояния из организма.
Смотрю на себя в зеркало, чуть не шарахаюсь, затем ухмыляюсь, и серо-зеленый зомбак из зазеркалья скалится ответой усмешкой.
Хорош… Красавец!
Может, это и правильно. Есть маленький процент, что напугаю сейчас Захарову до усрачки, и она отстанет от меня.
Хотя, это вряд ли.
Прилипчивая дрянь такая, как конский клещ.
Хер скинешь… И кровь пьет так же.
В третьем появляюсь через полчаса и по гоготу в дежурке понимаю, что смена пришла и Захарову увидела.
Кривлюсь, отчего рожа моя, наверняка, еще жутче становится, толкаю дверь в дежурку.
И, по мгновенно наступившей тишине понимаю, что цель достигнута.
Кто не обосрался сразу от появления зомби-опера, те прям уже на подходе, судя по пугливому бульканью.
Перевожу взгляд налитых кровью глаз, а они у меня реально налиты кровью, сам видел, сам пугался, по очереди на каждого из веселящихся смертничков, пока не достигаю, наконец, цели своего путешествия, Захаровой.
Она, в отличие от своих коллег-слабосилок, нервами покрепче, детдомовское детство и наше прежнее плотное общение сказываются, а потому просто чуть кривится, отчего ее пухлые губы противоестественным образом становятся еще пухлее.
С досадой осматриваю ее, полусидящую верхом на крышке стола, в строгом форменном костюме, на ней смотрящемся вообще не строго, а очень даже вызывающе: грудь немалого размера обтянута рубашкой, скромно застегнутой до самого ворота. И сразу же, вот буквально в этот же момент, представляется, как пуговки эти по одной расстегиваю… Или, наоборот, рывком полы рубашки в стороны, чтоб сразу увидеть, чего она там такое за этой голубой тканью скрывает… Юбка, строго ниже колен, как положено по уставу, сейчас чуть задралась и бедро вызывающе облепила, очень красивый, крутой такой изгиб. И волосы, убранные по тому же уставу в строгий пучок, чуть разлохматились, словно она только что с кровати, где не спала, совсем не спала!
Захарова смотрит на меня вызывающе, выразительно очерченная бровь чуть приподнята, в глазах – насмешка.
Дрянь такая, прекрасно знает, как действует на мужиков. Вон они, слюнями ее уже залили и мысленно поимели во всех позах и ракурсах!
Она на всех одинаково действует.
Кроме меня.
Потому что я ее помню мелкой сопливой замарашкой, с вечно наивно распахнутыми голубыми глазенками. Очень ей это все помогало на улице, сколько раз добрые люди отпускали восвояси воровку, просто посмотрев в эти невинные прозрачные озера. Такой ангелочек не может врать…
Ага, конечно…
– Чего ржем? – вместо приветствия уточняю я, и, не получив ни одного внятного ответа, киваю Захаровой, – Захарова, на выход.
– Это еще зачем? – спрашивает она и еще шире распахивает ресницы. А они у нее, как у куклы, черные-черные. И длинные, тени на щеки отбрасывают… Сучка. Если б не знал на сто процентов, что это свое такое богатство, заставил бы снять. Потому что не по уставу тут с такими опахалами лазить.
– Сама же требовала, чтоб я приехал… – рычу я, уже из последних сил сдерживаясь. Вот заводит она меня с полоборота! Все время! Даже уже и зомбаком себя не ощущаю! Ожил, блять!
Хоть патентуй Захарову, как средство борьбы с живыми мертвецами!
– Аа-а-а… – она опять хлопает ресчичками, поворачивается к своим обожателям, уже опознавшим меня и теперь усиленно хмурящим брови. Словно я на их сокровище претендую! Да нахер мне такое чудо сдалось! – Так я уже без вас обошлась… Мне вот Янин помог… – и, глядя с удовольствием и вызовом в мою, наверняка, краснеющую от ярости морду, договаривает медленно и четко, – долго ехали, товарищ капитан. Я-то ладно, нашла выход… А вот на вызов с таким таймингом нельзя…
Как только замолкает эхо ее язвительного голоска, грохают здоровым мужским ржачем ее преданные вассалы, а меня прямо на месте подбрасывает от ярости.
Сучка! Ну сучка же, а?
– Захарова! – жутко скалюсь я в ответ, – выйди, парой слов перекинемся.
– О чем, товарищ капитан? – округляет она глаза, – у меня больше нет к вам дел…
– У меня есть! Пошла, я сказал!
Все, больше у меня нет сил с ней танцевать. Сейчас эта маленькая дрянь получит по жопе! Надо было раньше не сдерживать свои порывы, а пороть ее, засранку вредную, форменным ремнем! Может, теперь и хлопот бы поубавилось…
– Эй, товарищ капитан, – тут же вступается за свою Дэйенерис один из дотракийцев, – что-то вы слишком много…
Я перевожу на него взгляд, и защитник тут же трусливо умолкает.
Н-да, королева драконов пока еще не торт, пугливые у нее всадники… Но прямо верной дорогой идет… Если так дальше пойдет, то скоро трупами преданных вассалов будут устланы коридоры родного мвд.
– Ничего, Вась, я разберусь… Спасибо… – Захарова очаровательно улыбается своему рыцарю, и я прямо вижу, как парня растаскивает от ее улыбки.
Ведьма гребанная.
Ничего ж не делает, чего все так охреневают-то в момент?
Хорошо, что на меня эти ее фокусы не действуют…
Пропускаю ее вперед, ловлю ошалелые взгляды парней на заднице Захаровой, обтянутой форменной юбкой, вроде и не сильно, но все равно слишком… Прямо слишком.
Скалюсь напоследок, типа, улыбаясь, и с грохотом захлопываю дверь дежурки.
Не глядя на наблюдающего за нами со своего места Вадимыча, хватаю стерву за запястье и тащу вглубь коридора, туда, где камер нет. И никто не помешает воспитательному процессу.
Захарова не сопротивляется, податливо позволяя вести себя туда, где мне будет удобно выяснять отношения.
Те самые, которых у нас нет и быть не может, но, они, противоестественным образом, каждый раз возникают…
Глава 2
Третий я знаю, как свои пять пальцев, не зря же в свое время именно здесь начинал, потому тащу Захарову в закрытый кабинет, который давно уже не используется. Его для всякой херни приспособили еще в мою бытность тут простым летехой. Опера здесь неучтенные вещдоки кидают, хотя так нельзя, конечно, эксперты всякой херни натащили тоже. А еще тут диван стоит, но на нем спать не стоит, если, конечно, не хочешь какую-нибудь заразу опасную подхватить.
Дверь в кабинет, типа, закрыта, это от случайного интереса приблудного начальства или проверяющих, но я легко толкаю открытой ладонью чуть поверх замка и распахиваю ее.
Затаскиваю несопротивляющуюся, что очень сильно настораживает, Захарову в темное помещение, закрываю с грохотом дверь.
И тут же разворачиваюсь, прижимая мелкую пакостную дрянь к хлипкому деревянному полотну за плечи.
Смотрю ей в глаза, в полумраке кабинета блестящие настолько потусторонне, ведьмовски, практически, что в душе, помимо ярости, что-то еще такое начинает ворочаться. Опасливое.
Это как в лесу встретить на ярком, залитом солнцем пригорке разноцветную маленькую змейку, невинно свернувшуюся в клубок.
И манит она к себе нарядной своей расцветкой, словно игрушка новогодняя, обещая удовольствие. И в то же время, что-то внутри орет истошно: “Беги, дурак! Беги! Она тебя сожрет!”
А ты, понимая это все: что опасно, что неправильно, что не бывает просто так таких красвиых, ярких, тем не менее, тянешь ладонь…
Потому что невозможно не прикоснуться…
Невозможно не смотреть…
Моргаю, приходя в себя чуть-чуть и понимая, что слегка увлекся разглядыванием и потерял прежний боевой, разрушительный настрой.
Спешно вернуть его не выходит, Захарова, мать ее, дышит тяжело, грудь, упакованная в форменную рубашку так туго, что того и гляди, пуговицы начнут отстреливаться по одной, поднимается и опускается взволнованно.
И нет, я не смотрю на это! Просто краем глаза… Чисто боковым зрением… Нижним, мать его…
Набираю воздуха, чтоб выдать длинную матерную тираду, но Захарова делает ход конем.
Облизывает губы. Сучка.
Вид остренького юркого язычка, быстро скользнувшего по нижней губе, мутит голову настолько, словно я прямо сейчас выхватил по ней от моего спарринг-партнера, мужа моей сестренки, придурка Немого.
Прямо качественно очень, до звезд перед глазами…
Безотчетно наклоняюсь ниже, уже не контролируя себя и жадно втягивая ноздрями свежий, со сладкими возбуждающими нотами запах Захаровой.
И вот клянусь, еще немного, и потерял бы контроль полностью, но в этот момент она тоже делает легкое, едва уловимое движение ко мне, глаза в полумраке блестят довольно и шало…
И я прихожу в себя, возвращаюсь в реальность. Четкую, прозрачную.
Где я – вполне себе серьезный, матерый, можно сказать, опер Федотов, умеющий держать себя в руках.
А Захарова – мелкая сопля, много о себе возомнившая. Вредная, доставучая коза. Табу для меня навсегда просто потому, что я ее с тринадцати лет помню. Худой, голодной и вороватой до клептомании.
Этот бэкграунд никуда не деть… Черт, чуть было не подумал – “к сожалению”! Не к сожалению! К счастью!
Потому что Захарова выросла из мелкой пронырливой девки в смачную стервозу, способную испортить жизнь любому нормальному мужику. И все мои инстинкты вопят, что от нее надо как можно дальше! Дальше, Федотов! Еще дальше!
И плевать, какие у нее губы, глаза и титьки!
Нахуй она тебе не нужна, Федотов!
Она тебя сожрет!
– Что вы хотели сказать, товарищ капитан? – Захарова, видно, задолбавшись ждать от меня сколько-нибудь внятного слова, решает проявить инициативу. Опять.
В этом ее ошибка, кстати.
Нетерпеливая стерва.
Все ей надо сразу, в один момент.
Я тут же прихожу в себя настолько, что способен уже связно складывать слова в предложения.
И складываю.
– Захарова, отвали от меня уже, наконец! – хриплю я, убирая от нее руки, засовывая их для надежности в карманы и просто злобно давя ее взглядом, – у меня вторые сутки дежурства сегодня. И я мог бы поспать хоть чуть-чуть, а не мотаться сюда по надуманному тобой предлогу!
– Это не надуманный предлог, – картинно округляет она глаза, еще больше, до идиотизма и замирания всех членов в организме становясь похожей на няшную анимешную куклу для взрослых, – мне в самом деле нужна была помощь, Владимир Викторович… Если бы я знала, что мне может помочь другой… офицер… Я обратилась бы к нему… Но мне можете помочь только вы…
Это “вы” у нее получается с придыханием, нежно-нежно… И я не понимаю, каким образом мы опять оказываемся близко друг к другу. Практически, на расстоянии одного вздоха.
– Захарова… – рычу я уже, чувствуя, как опять начинает сбоить сердце и стучать в висках от напряжения и желания вытащить руки из карманов и… И, блять, даже не хочу представлять дальше! Не хочу! – Я тебе в последний раз говорю, прекрати это все! Поняла? Нихрена у тебя не выйдет!
– Что – все, Владимир Викторович? – шепчет она, и я чувствую, как ее дыхание достигает моих губ… Это, блять, практически поцелуй… Сладкий, сука, такой сладкий… – я просто выполняю свою работу…
– Ты, Захарова, думаешь, что я поведусь на… Это все… – из последних сил сопротивляюсь я, руки в карманах, кажется, уже от напряжения в камни превратились, хер разожму же теперь кулаки, – но я тебе уже сказал… Еще раз так сделаешь, буду писать докладную. Поняла?
– Докладную? – она распахивает ресницы в уже непритворном изумлении, – но за что?
– За неумение решать вопрос своими силами, не привлекая занятых офицеров, – чеканю я ей в лицо, с наслаждением, подленьким и глупым, видя, как расширяются в полумраке зрачки и искажается в обиде лицо. Получай, стерва! Не все же тебе меня мучить? Делаю важную паузу и добиваю, – ты, Захарова, совсем недавно закончила колледж полиции, там вам должны были преподавать все необходимые процедуры… Какого хера ты уже третий раз таскаешь меня, я не понимаю? И сколько раз ты отвлекала от работы других оперов? Ты же, вроде, с отличием закончила обучение? За что тебе диплом выдали? За красивые глаза? Или за другие умения? Может, переквалификацию надо?
С каждым брошенным в лицо Захаровой грязным словом, обвинением, я вижу, как меняется выражение голубых, наивных глаз.
И, если в самом начале нашего разговора ее взгляд был полон превосходства и ехидства, то сейчас он наполняется обидой и слезами.
В итоге, она, не выдержав, сильно толкает меня в грудь обеими ладонями и выбегает из кабинета, хлопнув дверью.
А я остаюсь в полумраке, дурак дураком, смотрю на то место, где только что было ее лицо. И все никак не могу разжать сведенных бешеной судорогой пальцев в карманах.
На душе гадко, мерзко, словно не младшего по званию, косячного до невозможности сотрудника отчитал, а что-то плохое сделал. Неправильное. Подлое даже.
Обреченно, уже, практически, не удивляясь этому, отмечаю, что, несмотря на дикость ситуации, орагнизм все еще сильно взбудоражен.
Неправильная реакция на неправильную Захарову.
Или потрахаться надо.
Хотя, не поможет. Это я уже выяснил оперативным путем… К сожалению, физический напряг – не равно эмоциональный. И, избавляясь от первого, вообще не затрагивается второй…
Тем не менее, мне срочно нужно выпустить пар, желательно кого-нибудь побить, раз уж не выходит выебать.
И в качестве груши идеально подойдет муж моей младшей сестренки.
Выдыхаю, вытаскиваю ладонь из кармана, расцепляю пальцы ровно настолько, чтоб можно было набрать нужный номер.
– Привет, морда немая, – здороваюсь я и, не тратя времени на выслушивание привычного бурчания в ответ, продолжаю, – как насчет получить по харе? Отлично, через полчаса тогда подгоняй.
Отключаюсь, смотрю на часы.
Пожалуй, час я смогу выделить на восстановление пошатнувшейся из-за Захаровой психики, если, конечно, никто меня опять не дернет по какому-нибудь надуманному предлогу.
В голове на мгновение возникает картинка обиженного взгляда Захаровой, ее полные слез, и от этого еще более залипательные глаза, губки влажные, трясущиеся…
Моргаю и снова сатанею, получив привет снизу. Да что это, блять, такое-то?
Не, срочно нужна груша для битья. Прямо срочно!
Да и совет не помешает…
Немой, он неплохо умеет советы давать. Вовремя и правильно помолчав.
