Loe raamatut: «Фрунзик Мкртчян. «Я так думаю…»»
Создатели книги выражают благодарность всем авторам воспоминаний.
Особая благодарность Альберту и Рузанне Мкртчян, Зорию Балаяну, Рубену (Курбану) Гаспаряну, Левону Григоряну, Эдгару Асатряну, Нерсесу Оганесяну, Завену Саркисяну, Регине Сафарян, Хачику Шарояну, Айку Ордяну, Армянскому общественному радио и лично Лилит Мурадян за бескорыстную помощь, оказанную при подготовке книги.
Предисловие
Крупный, в пол-лица нос, изломанные в печали брови и темные, невероятной глубины глаза, на дне которых затаилась грусть, – армянский Чаплин. Истинно народный артист. Наш зритель называет его по-родственному, ласково и фамильярно – Фрунзик.
Как и его знаменитый соотечественник Леонид Енгибаров, он был комиком «с осенью в сердце». В комическом, если заглянуть поглубже, таится драма нестыковки персонажа с жизненными реалиями, его отторжение. Нота светлой грусти по несовершенству мира и тоски по его гармонии ненавязчиво, но вполне отчетливо звучит во всех комедийных ролях Фрунзика Мкртчяна.
Он в буквальном смысле взрывал залы смехом, покоряя зрителя не гэгами, не эксцентрикой, не трюками, а точностью своих беспроигрышных интонаций, безошибочно найденных эмоций, пластикой движений, чуждой театральной позы игрой, безмолвным языком бездонных глаз.
Комическое шло у него из души. А там был бесценный набор – грусть, юмор, задумчивость, тоска, любовь, надежда, ранимость, сострадание… У Фрунзика смешно, ибо человечно. «Слаб человек и трогателен, ибо незащищен» и, по большому счету, беспомощен перед лицом стихии, судьбы, рока. В этом смысле наш любимый актер оставался верным учеником своего кумира – человека в котелке и с тросточкой. Того, кто был для него «как Бах в музыке».
Фрунзик играл, как дышал, – легко, просто, непринужденно. Создавалась иллюзия, что всё у него происходило спонтанно, как-то само по себе… Будто вхождение в любой сценический или экранный образ ему не стоило никаких особенных усилий.
На самом деле народный любимец был взыскательным и требовательным к себе, постоянно рефлексирующим трудоголиком. Он подолгу раздумывал над каждой новой работой. Роль у него рождалась в муках, через преодоление. Фрунзик спорил – со сценарием, с текстом, с режиссером. Беспощадно и долго спорил с самим собой. Юношеский романтизм и непосредственность совмещались в нем с жесткой самооценкой и высоким уровнем самоиронии. Он постоянно посмеивался над собой.
Во Фрунзике жило непроизвольное, глубинное желание вслух размышлять над непостижимостью и причудами своей непростой профессии, делиться со зрителями сокровенным процессом рождения роли. Он рассказывал им короткие сюжеты – подлинные и вымышленные, в которых хотел изложить всё то личностное, значительное и важное для него, подсмотренное у жизни, чего не успевал выразить в своей артистической работе. Часть этих рассказов и диалогов со зрителем спустя десятилетие попала на Армянское общественное радио и дошла до нас в аудиозаписи прямой речи Фрунзика, другая – в пересказах его друзей и коллег. Впервые опубликованные в этой книге, они открывают для широкого читателя неизвестные стороны человеческой и творческой уникальности актера.
Масштаб личности Фрунзика, его неординарность раскрываются и в рассказах его коллег по театру и кино – известных режиссеров и актеров: Гии Данелии, Ролана Быкова, Эльдара Рязанова, Аллы Суриковой, Леонида Гайдая, Вахтанга Кикабидзе, Соса Саркисяна, Генриха Маляна, армянских деятелей культуры, друзей юности.
Фантазер, выдумщик, обаятельный и интересный рассказчик, Фрунзик также хорошо рисовал. Читателю этой книги дается возможность впервые оценить остроту его восприятия, его наблюдательность – в портретах, дружеских шаржах на друзей, на собственную персону, в шутливых зарисовках и автографах… И это новые, неожиданные и важные штрихи к его образу.
За пределами родной Армении Фрунзика больше знают как комедийного актера, создавшего роли-шедевры в фильмах «Мимино» «Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика», «Суета сует», «Адам и Хева». На самом деле огромное дарование Мкртчяна проявлялось гораздо шире, многообразнее.
Фрунзик владел искусством переключать регистры настроений с комедийных до трагических, высекать искру из этих противоположно заряженных полюсов. Классика армянского кино и театра 1970–1980 годов во многом построена на этой особенности его дарования. В кино она нашла отражение и в получившем международное признание фильме «Треугольник», драме «Мы и наши горы», монофильме «Солдат и слон», и в созданных совместно с братом, режиссером Альбертом Мкртчяном, исповедальных картинах «Песнь прошедших дней» и «Танго нашего детства».
Трагичная ли была жизнь у Фрунзика? А у какого большого художника жизнь не трагична?! Воможно, это расплата за талант, которым их награждает Господь. Фрунзика он одарил сполна и сполна же с него потребовал. В книге рассказана подлинная, непридуманная история личной жизни актера, его обреченности на одиночество.
Наследие, оставленное этим замечательным актером и человеком, является частью того немногого, но бесценного, что осталось от общей культуры некогда огромной многонациональной страны.
Роли Фрунзика, эпизоды его жизни, его трагическая судьба сегодня обсуждаются в интернет-форумах на всем постсоветском пространстве. Мы предоставили слово пользователям самого современного средства связи – Всемирной паутины. И разве удивительно, что при подобной востребованности современным поколением имя Фрунзика со временем обрастает историями, мифами и анекдотами! Такова участь легенды – постоянно стимулировать воображение, побуждать народ к творчеству. Фрунзик завоевывал залы обаянием непосредственности и простоты. Именно эти его качества и позволяют сочинять о нем «невыдуманные» истории. Потому невозможно было отказать себе и читателю в передаче некоторых из них. Ведь они сочинены любящими его зрителями и тоже имеют право на жизнь.
Кора Церетели, Яков Гройсман
Хроника 1930–1953
4 июля 1930
Родился в Ленинакане (Гюмри), Армения. Отец – Мушег Мкртчян (1910–1961), мать – Санам Мкртчян (1911–1970), сестры – Клара Мкртчян (1934–2003), Рузанна Мкртчян (1943), брат – Альберт Мкртчян (1937).
1941–1943
Занятия в театральном кружке при клубе Ленинаканского текстильного комбината, участие в самодеятельных спектаклях.
1943–1947
Помощник киномеханика в клубе Ленинаканского текстильного комбината, рабочий сцены. Участие в спектаклях театрального коллектива Никола Багдасаряна при клубе.
1947–1949
Играет эпизодические роли в спектаклях Ленинаканского театра имени Мравяна.
1950–1951
Становится одним из ведущих актеров труппы. Исполняет ответственные роли в пьесах Горького, Гоголя, Ширванзаде, Шекспира, Гольдони, Корнейчука. Накопление профессионального мастерства.
Декабрь 1952
Переезд в Ереван.
1953
Продолжает выступления в Ленинаканском театре имени Мравяна, приезжая на спектакли из Еревана. Исполняет главные роли в пьесах: «Из искры», «Ревизор», «Бронепоезд 14–69».
Часть I
Начало
Босоногое детство
Я почему-то часто представляю себе, как в детстве катаюсь на велосипеде. Наверное, потому что в детские годы моей затаенной и, увы, так и неосуществленной мечтой был велосипед. В войну матери моей Санам еле удавалось прокормить нас, четверых. Тут было не до игрушек и не до велосипедов.
Фрунзик Мкртчян
В Армении 30-х годов была такая мода – называть детей громкими именами в честь известных людей и героев популярных произведений. Маленьких Шекспиров, Гамлетов, Лаэртов, Эсмеральд и Сократов к тому времени по горбатым улицам Ленинакана бегало уже великое множество. Видимо, поэтому родители, поразмыслив, решили назвать своего первенца модно, но оригинально – Фрунзе.
Удивительно, но факт – бывшая в те годы на слуху фамилия революционного командарма стала именем великого артиста.
Вряд ли табельщик Мушег и посудомойка заводской столовой Санам – рабочие Ленинаканского текстильного комбината – имели представление о биографии популярного в те годы героя Гражданской войны. Иначе зачем им было нарекать любимого первенца именем человека, который умер на операционном столе в довольно молодом возрасте. Ведь на Кавказе люди верят в магический смысл имен, в их способность сохранять и передавать судьбу. Вероятнее всего, оно просто показалась им неизбитым и благозвучным.
Позже, когда артист уже стал знаменитым, он почувствовал неловкость за свое такое непривычное имя. И тогда армяне решили дать своей национальной гордости новое имя – Мгер.
Что тут говорить, имя Мгер, «солнечный», как нельзя более соответствовало характеру Фрунзика, его сущности. Но случилось так, что новое имя не прижилось, не перешагнуло границ маленькой горной республики. А легенда уже родилась, обрела крылья и разлетелась далеко за ее пределы. И называлась эта легенда весело и ласково – Фрунзик.
Так фамильярно, по имени, зритель называет актеров не только признанных, любимых, но и особенно ему родственных, «своих»… Фрунзик, как Тото, как Фернандель, как Чарли-Шарло. Такое народное признание дороже самых высоких официальных званий и оценок! (Фрунзик – народный артист СССР, Армении и Грузии, заслуженный артист Дагестана, лауреат множества премий.)
Получилось так, что у Фрунзика было два имени и два паспорта. Если верить в мистические приметы, можно предположить, что раздвоенность эта сыграла с актером злую шутку. Она стала роком, безжалостно разорвавшим его жизнь на две половины. С одной стороны, бесценный дар – любимая профессия и всенародная слава актера, приносящего улыбку и радость в каждый дом, с другой – трагедия человека глубоко несчастного, одинокого, невезучего в личной жизни…
Такое впечатление, что кто-то свыше способствовал его стремительному восхождению к всенародной славе. И этот же кто-то сурово наказывал Фрунзика Мкртчяна за его известность.
Детство Фрунзика можно без всякой натяжки назвать босоногим: одна пара ботинок на двух братьев покупалась раз в четыре года. Младший Альберт донашивал их после Фрунзика, надевая стоптанную, сношенную до стелек обувь на толстые байковые портянки и туго затягивая горловины шнурками, чтобы ботинки не падали с ног (Альберт на 7 лет младше брата).
Сестры и мать носили самодельные армянские чувяки3. И это в Ленинакане, где зимой морозы лютые – под 40 градусов!
Нуждающиеся семьи на Кавказе живы милостью родственников и соседей. Патриархальная эта традиция непререкаема и по сегодняшний день. А в те далекие 30–40-е, когда дворы и улицы жили одной большой семьей, ни у кого в горло не полез бы кусок, если у соседа голодали дети.
Большая семья, четверо детей (старший Фрунзик, младший Альберт и две девочки – Клара и Рузанна), выживала, перебиваясь с хлеба на воду. То мать принесет из заводской столовой пачку серых макарон, то сосед-пекарь подкинет пару черствых чуреков4 и кусок сыра… Но дети никогда не наедались досыта.
Родственников у семьи не было. Санам и Мушег выросли в приюте. Родители Фрунзика были жертвами турецкого геноцида. Пятилетними детьми, полуживыми, умирающими с голода, их подобрали на дороге в Ленинакан в трагический 1915 год. Каким чудом удалось им добраться до Ширакского плоскогорья из далекой Турецкой Армении? Кто привел их на историческую родину?
Детская память не успела запечатлеть ни лиц родителей, ни их имен, ни названия места, откуда они были родом. Вроде Санам родилась в Ване, а Мушег – в Шуше. Так их записали в приюте.
Детский инстинкт самосохранения блокировал невнятные, но зловещие призраки прошлого. Только по ночам маленьких беженцев долго еще будили приступы неосознанного, беспредметного страха.
Так уж получилось, что судьбы Санам и Мушега зеркально повторяли друг друга. Впрочем, узнали они об этой своей общей доле значительно позже. Возможно, именно сиротская судьба свела и сдружила их во время работы на Ленинаканском текстильном комбинате. В 1929 году Мушег и Санам поженились.
Ты соль Армении – Гюмри!
Я уже давно живу в Ереване, но в Ленинакан мне хочется вернуться всегда, особенно в дни больших удач или провалов. Мне кажется, что даже рассветы и закаты здесь неповторимые. И нигде я так пронзительно не ощущаю красоту бытия, как в городе детства.
Фрунзик Мкртчян
Молодые поселились на окраине Ленинакана (район этот уже не город, но и не поселок, а так, что-то среднее) в коммунальной квартире – три комнаты на три семьи. Двери всех комнат выходили на балкон, завешенный свежевыстиранным бельем и пестрыми коврами. Посередине маленькой комнаты, в которой жила семья из шести человек, осенью и зимой гудел примус. На нем готовили еду и вываривали в большом котле белье. Во дворе располагались хлипкие, крытые битой черепицей и толем деревянные пристройки. И тут же кран с водой, под которым постоянно полоскалось белье.
Жизнь густозаселенных трехэтажных ведомственных домов текстильного комбината была щедро выплеснута на улицу: хозяйки перекликались с балкона на балкон и с улицы на улицу зычными, натренированными голосами, делясь семейными и дворовыми новостями.
Во дворе мальчишки гоняли тряпичный мяч (резиновый по тем временам был недостижимой роскошью) и играли в кости на фантики – замусоленные конфетные обертки.
В начале 30-х годов серый, ничем не примечательный рабочий район назывался Полигонным. Еще во времена царской империи тут, совсем рядом с жилыми домами, стояли войска – до турецкой границы отсюда рукой подать. А позже в тех же добротно, на совесть построенных казармах поселились советские артиллеристы и танкисты. До поселка то и дело доносился гул взрывов и рев тяжелой техники. На полигоне проводились военные учения. Улицы района, мощенные колючим булыжником, вели к зданию заводского клуба, куда по вечерам стекалась молодежь. Горланили, обсуждая дворовые стычки и разборки, тайком от взрослых докуривали бычки…
Ленинакан, а в до – и постсоветское время – Гюмри (мы так и будем его называть) – второй по величине город в Армении.
Гюмри – это армянская Одесса. Здесь везде непривычная для армян – серьезных, основательных людей – аура раскованности, легкости и веселья, доброжелательной взаимной заинтересованности. На горбатых улицах царит спокойствие и добродушие неспешных пожилых людей. Можно встретить серых осликов с поклажей и множество бездомных, но незлобивых собак.
Ленинакан. Церковь Аменапркич (1859–1866)
Дворы Ленинакана
Давно потерявшее смысл для жителей современных городов, не требующее ответа приветствие «Здравствуй! Как живешь? Как дела?» тут (пусть даже на ходу, на улице) воспринимается в буквальном смысле как приглашение к обстоятельному и заинтересованному разговору обо всех подробностях жизни.
Непременное и неподдельное сочувствие при этом выражается соответствующими громкими восклицаниями: охами, вздохами, активной жестикуляцией и радостными вскриками.
Не выслушать собеседника, который собрался обстоятельно рассказать о своем житье-бытье, заторопиться, прервать его на полуслове считается тут верхом неприличия.
Жители Гюмри
В Гюмри очень ценят ко времени и к месту сказанное острое слово, соревнуются в красноречии, иронично и насмешливо рассуждают о политике, раскованно, хлестко шутят и не обижаются на шутки.
В «Песне о Гюмри» на слова знаменитого армянского поэта Ованеса Шираза, ставшей гимном города, так прямо и сказано: «Ты соль Армении, Гюмри, красноречив и остроумен…» Кто-нибудь слышал, чтобы в песне о любом другом городе воспевалось остроумие его жителей?
И на самом деле, острых на язык, артистичных и говорливых гюмрийцев, разбросанных нынче по всему свету, легко распознать не только по характерному говору, но и по яркой, живой речи, пересыпанной народными шутками-прибаутками, по особой открытости, неистребимому жизнелюбию, умению находить выход из любой ситуации и не унывать. Фрунзик – яркое тому подтверждение.
Однако именно здесь, в Гюмри, Фрунзик впервые узнал жизнь в самом худшем ее проявлении. Война, голод, холод… Беспросветная бедность. Родители вкалывали на фабрике с утра до вечера. Забота о семье в основном ложилась на плечи матери, позже ей стали помогать старшие дети.
Отец был пьющим. Напивался иногда до беспамятства, и Фрунзик нередко помогал матери тащить его по улице до дома под неодобрительные и соболезнующие возгласы и вздохи соседей. (Пройдут десятилетия, и, увы, отцовские гены проснутся в сыне, взыграют и станут бедой его жизни и его могучего таланта… Станут его злым роком.) А в самое тяжелое для семьи время отец исчезнет из ее жизни до самого конца войны.
Текстильный комбинат, на котором работали Санам и Мушег, выпускал бязь. Чтобы как-то прокормить свои бедствующие семьи, рабочие воровали бесценную по тем временам ткань и продавали ее на рынке. Обматывали поясницу под сорочкой и ноги под брюками кусками бязи и проносили через проходную. В тот день попался только один такой «несун» – Мушег Мкртчян. За кражу пяти метров ткани ему дали десять лет лагерей.
Мушег отбывал срок под Нижним Тагилом до окончания войны. Валил лес.
Мушег Мкртчян
Фрунзик Мкртчян:
Четырнадцатилетним подростком поехал я однажды навестить родителя. Повез ему теплые вещи, продукты. Четыре дня ехал в теплушке. Три раза пересаживался с одного товарного поезда на другой. Война… Попав в незнакомый город, страшно растерялся. И было с чего: ночевать негде. Что делать, куда идти, где искать лагерь – не знаю. С расстройства зашел в какую-то пивнушку. Разговорился за кружечкой с местными работягами. Те помогли устроиться на ночлег и добраться до лагеря. Слава Богу, война еще через год кончилась и отца вскоре выпустили по амнистии.
Несмотря на тяжелое, полное лишений детство, Фрунзик не озлобился, а вырос ласковым и добрым. Во многом это заслуга Гюмри. Фрунзик вырос плоть от плоти Гюмри, напитался его «домашней» культурой и на молекулярном уровне унаследовал добродушие, жизнестойкость и природное чувство юмора его жителей. И, конечно же, актер стал таким благодаря своей матери Санам.
Санам Мкртчян
Санам
Когда брат был уже очень популярен, он приезжал домой, вставал под душ и звал маму. Она приходила и мыла его. Они вместе пели… Вот такая была музыка матери и сына.
Альберт Мкртчян
Обычно родители больше холят и лелеют младшеньких. Санам же без памяти любила своего первенца. Словно пуповина связала их на всю жизнь. Это было то чувство родства человеческих душ, которое вернее родства биологического, кровного.
Женщина неграмотная, но умная, вникающая в суть вещей, Санам материнским чутьем угадывала – ее Фрунзик другой. Не такой, как все. Ее тревожила особая ранимость и незащищенность сына, его острый, эмоциональный отклик на, казалось бы, ничем не примечательные, обыденные жизненные ситуации (Санам не знала и не ведала, что на самом деле это лишь проявления тонкой духовной организации художника). Мать четырех детей, Санам постоянно была поглощена заботой и мыслями о старшем сыне – неумехе, худом, нескладном и совершенно беспомощном в быту. Младший Альберт – тот умел за себя постоять. За словом в карман не лез, если надо, мог пустить в ход кулаки, не раз заступаясь и за старшего брата, и за мать. Он спасал Санам от отцовских пьяных дебошей, и тот стал со временем побаиваться младшего сына. Фрунзик – совсем другое дело, мягкий, ранимый…
Остроумная, живая, быстрая как на задорную шутку, так и на сочувствие, на боль, Санам жила в постоянном, неутомимом порыве соорудить защиту Фрунзику: убаюкать его тревоги, вселить в него уверенность, поднять самооценку. И всю жизнь она разговаривала с сыном ласковыми уменьшительными словечками, как с маленьким ребенком.
Клуб текстильного комбината
Работая по дому, Санам постоянно что-то напевала, и эта ее привычка передалась сыну. Они часто пели вместе. Фрунзик очень любил петь. «Он просыпался с песней и засыпал с песней», – вспоминает Альберт Мкртчян.
Только Санам была посвящена в его сокровенную тайну – Фрунзик с детства писал стихи.
Мать знала много народных сказок, поговорок, прибауток, кучу домашних рецептов, была приветлива и общительна и, несмотря на постоянную нужду и тяжелый труд, никогда не сдавалась… Дом Мкртчянов был всегда открыт для всех нуждающихся в добром слове и совете. Фрунзику передалось материнское чувство юмора, ее острословие. Так же, как мать, он умел подмечать смешное и забавное в обыденной жизни. Как и она, актер жить не мог без шуток и розыгрышей.
