Баронет подарил своей невесте великолепную чистокровную лошадь, которая специально для нее была выдрессирована знаменитым берейтором. Однако было заметно, что молодая девушка, прежде ежедневно скакавшая по холмам и лугам на простой крестьянской лошадке, почти вовсе не пользовалась этим прекрасным подарком сэра Руперта. Она вдруг почувствовала отвращение к прогулкам, и, когда сэр Руперт предлагал ей проехаться верхом, отговаривалась то головной болью, то опасением простудиться на ноябрьском воздухе. Сестер она по возможности избегала и односложно отвечала на их вопросы; с отцом была серьезна и тиха, а с баронетом – сдержанна, равнодушна и грустна. Все эти подробности не ускользнули от внимания молодого человека.

– Вы бледная, точно мертвец, – как-то раз сказал он невесте. – Ваши глаза ввалились, и я опасаюсь, что вы больны! А болезнь ведет к смерти!..

О Оливия, вы должны быть моей женой, и вы будете ею!

Он страстно сжал ее руки; казалось, что он боится потерять свою прелестную невесту.

– Оливия, – продолжал он, – почему вы больше никуда не выходите? Лаура говорит, что вы теперь целые дни проводите в своей комнате. Что я могу сделать, чтобы доставить вам хотя бы минуту удовольствия?.. Я готов отдать половину моего богатства, если вы этого захотите… Что мне делать? Скажите!

– Ничего, – ответила она, – оставьте меня одну хоть на время. Сознаю, что я весьма нелюбезна, быть может, даже зла… Но сейчас я веду борьбу сама с собою. Оставьте меня, и я снова стану такой, как прежде!

– Я не понимаю вас, однако даю слово исполнить даже это ваше желание, если вы обещаете быть моей женой!

Сэр Руперт уехал домой. Оливия села у ног отца, дремавшего перед камином, а ее сестры сидели у окна, глядя на последние лучи зимнего солнца. Через несколько минут Оливия встала и ушла, но почти тотчас вернулась, надев шляпку и шаль.

– Куда вы идете? – спросила ее Лаура с изумлением.

– В Лисльвудский пасторат, к миссис Мильвард, – спокойно ответила Оливия.

– Довольно странное время для визита; вы придете туда к ночи. Не лучше ли вам будет пойти к миссис Мильвард уже в качестве леди Лисль? Вальтер Реморден уедет только после праздников.

– Вы, Лаура, злая и желчная, как все старые девы! – воскликнула Оливия. – Моя собака вдвое добрее вас… Я пойду в пасторат именно теперь, когда весь Лисльвуд-Парк следит зорко за мною! Можете говорить и думать обо мне, что вам только угодно. Прощайте!

Молодая девушка нетвердым шагом вышла из гостиной и с силой хлопнула дверью.

Что я могу сказать о своей героине? Признаюсь, что она далеко не совершенна и полна недостатков. Она не отличается хорошим характером; она вспыльчива и своевольна – но, с другой стороны, в ней много искренности и великодушия. Не проходит и получаса после какой-нибудь стычки с сестрами, из которой она обыкновенно выходит победительницей, как она находит побежденных и умоляет их о прощении с такой покорностью, с таким раскаянием, что они невольно перестают на нее сердиться. Отца она любит до такой степени, что часто ревнует его к сестрам; и хотя эта привязанность радует его, но она отдаляет от него остальных дочерей, тем более что Оливия страшно сердилась на сестер, когда они ухаживали за угрюмым полковником.

Когда девушка, покинув дом, пошла по направлению к деревне, ее всю вдруг словно пронизало холодом и туманом. Бокс, последовавший за нею, начал прыгать вокруг хозяйки, пачкая ее платье грязными лапами. Оливия нагнулась и обвила его шею руками.

– Бокс!.. Верный славный Бокс! Я вспоминаю день, когда он наклонился, чтобы приласкать тебя и поцеловать твою умную морду.

Она прижалась губами к косматой голове пса, как будто мелькнувшее в ее памяти воспоминание сделало его еще дороже.

– Какая же я глупая! – сказала она, продолжая путь. – Какая я безумная и слабохарактерная! Что подумают обо мне после этого визита? Сколько печальных последствий он будет иметь для меня и для других!.. Как будто обстоятельства и так недостаточно печальны!.. Но иначе я не могу… Пусть будет что будет!

Пройдя Лисльвуд и кладбище, Оливия очутилась у дома пастора; тут она остановилась и прислонилась к невысокой стене, отделявшей кладбище от огорода мистера Мильварда.

– Надо вернуться, – подумала она. – Прогулка смягчила и рассеяла мою тоску, а кроме того, я была здесь, около него, хотя он не знает об этом. На первом этаже нет света, значит, он не сидит дома и вовсе не так болен, как говорила Лаура… Он, вероятно, в гостиной, – продолжала она, заглядывая в большое освещенное окно. – Нет, надо вернуться домой.

Она решительно повернула назад, но в эту минуту к воротам подошла одна из служанок ректора, знавшая мисс Оливию. Она сразу же узнала младшую дочь полковника – рядом с девушкой бегал косматый Бокс, известный всему Лисльвуду так же, как и все семейство Мармэдюков.

– Мисс Оливия Мармэдюк! – воскликнула служанка. – Я сначала не поняла, кто это стоит у ворот, но увидела Бокса и тотчас догадалась. Вы уже были у госпожи?

– Нет, – сказала Оливия, краснея под вуалью.

– Но ведь вы идете к ней, мисс? Госпожа вспоминала о вас не далее как вчера и говорила, что очень хотела бы увидеться с вами. А мистер Реморден… Вы помните его, мисс? Ведь вы так дружили, да и отец ваш, кажется, был ласков с ним… Ну так вот: он гостит у нас! Ах, если б вы знали, как он переменился! Но вы ведь идете к госпоже? – повторила служанка.

– Да, иду! – отрывисто ответила Оливия.

Служанка провела ее через калитку, огород и ухоженный садик. Ряды обнаженных деревьев промелькнули перед глазами молодой девушки, как тени; не успела она опомниться, как очутилась в гостиной миссис Мильвард. Здесь были трое: ректор, который что-то писал за столом, его жена, работавшая возле камина, и молодой человек, лежащий на диване с другой стороны камина. Это был Вальтер Реморден, экс-викарий Лисльвудский.

– Милая моя, вы очень хорошо сделали, что пришли, – сказала миссис Мильвард, пожимая руку Оливии, – я уж думала, что вы позабыли нас, а вас не удержало от свидания с нами даже такое позднее время! Ваша шаль промокла, я прикажу Сусанне высушить ее. Вы, конечно, не откажетесь выпить с нами чаю?

Оливия молча позволила снять с себя шаль. Она не сказала ни слова с тех пор, как вошла в гостиную, и даже не подняла вуаль; она не ответила на приветствия ректора и больного, только машинально вертела в руках перчатки. Бокс вслед за нею прибежал в гостиную и стоял на коврике, недоумевающе глядя вокруг.

Вальтеру Ремордену было около тридцати. Несмотря на болезнь, он был несравненно красивее баронета: смуглое загорелое лицо; широкий и низкий лоб, на который падали черные как смоль кудрявые волосы, большие серые, в высшей степени выразительные глаза. Когда вошла Оливия, Вальтер читал газету, в которую он снова углубился, обменявшись с гостьей несколькими фразами.

Миссис Мильвард была рада случаю поболтать с мисс Оливией. Она заставила ее снять шляпу, и викарий на минуту опустил газету – «Брайтонский Герольд» или «Суссекский Меркурий», – чтобы взглянуть на бледное лицо невесты лорда Лисля; девушка спокойно отвечала на вопросы хозяйки. Она говорила даже о сэре Руперте и приготовлениях к свадьбе, но никак не могла отделаться от мысли, что ее голос звучит чрезвычайно странно, а ее поведение кажется всем таким же неестественным, каким казалось ей. Потом, много лет спустя, она все еще будет помнить все, что видела в этот осенний вечер в маленькой гостиной: Вальтера, лежащего на диване, его черные волосы, видневшиеся из-за газеты; ярко-красные занавески; пылающий камин; пейзажи, висевшие на стенах; стук чашек и шипение большого чайника – все эти ничего не значащие мелочи запечатлелись в ее памяти самым неизгладимым образом.

После чая мистер Мильвард ушел в ризницу, где его ждали прихожане, а миссис Мильвард снова взялась за работу и приготовилась продолжать беседу с Оливией. Мисс Мармэдюк сначала заявила, что пробудет у них не более получаса, но сдалась на просьбы хозяйки пробыть еще немного. Это не доставляло ей никакого удовольствия, но ей трудно было встать и уйти из уютной, светлой гостиной.

– Ну, дорогая моя, – торжествующе сказала миссис Мильвард после ухода мужа, – теперь уж вам придется остаться до возвращения мистера Мильварда: он должен проводить вас домой.

– Папа пришлет за мной, когда он увидит, что я не иду, – равнодушно ответила Оливия.

Вальтер Реморден оставил газету и мало-помалу включился в разговор. Через некоторое время миссис Мильвард вышла в кухню – кому-то понадобилась ее помощь. Оставшись наедине с викарием, Оливия погладила пса, положившего голову к ней на колени.

– Когда вы возвращаетесь в Чичестер, мистер Реморден? – вдруг спросила она.

– Я не знаю, вернусь ли я туда когда-нибудь! – ответил он спокойно. – Мне предлагают пасторат в Бельминстере, который даст мне по меньшей мере вдвое больше удобств!

Оливия вряд ли расслышала его слова; она продолжала теребить уши Бокса, задумчиво смотрела на огонь и вдруг сказала:

– Вальтер Реморден! Вы должны презирать меня!

Он великолепно владел своими чувствами, так что посторонний человек мог бы счесть его бесстрастным; но при словах Оливии он изменился в лице и произнес, протянув к ней свои бледные, исхудалые руки, умоляющим жестом.

– Заклинаю вас всем, что для вас свято, не вспоминайте о прошлом, ни одним словом. Я боролся с собою… я горячо молился, чтобы Бог послал мне силу перенести эти страдания: вы не должны касаться уже заживших ран… Да, заживших ран! – повторил он с каким-то невольным восторгом. – Теперь я живу единственно для того, чтобы исполнять свои обязанности в качестве служителя церкви, но я не прошу Бога вернуть мне здоровье. Да простит Он меня за мое желание переселиться из этого дома прямо в могилу!

Молодая девушка не отрывала глаз от огня.

– Рада слышать, что ваши раны зажили, – сказала она с каким-то странным смехом. – Это, по крайней мере, избавляет меня от упреков в измене… в измене по расчету, которую способна совершить только женщина с огромным честолюбием, думающая только о личных интересах.

Должно быть, меня соблазнило богатство сэра Руперта вкупе с его громким титулом, – продолжала Оливия. – Оно до такой степени поразило меня своим резким контрастом с нашей бедностью, что я забыла обещание, данное вам два года назад. Я много выстрадала, но я довольна тем, что решилась прийти сюда сегодня вечером; теперь я спокойна!.. В моем уме – должно быть, от чтения романов, – сложилось странное убеждение, что разбить жизнь и сердце честного человека – дело совсем не трудное!

Оливия не успела закончить свою мысль, как отворилась дверь, и в гостиную вошел Руперт Лисль. Он упал в кресло, не снимая шляпы и не обращая внимания на присутствие Вальтера.

– Я был в Бокаже, мисс Мармэдюк, – сказал он с плохо скрытым бешенством, – и Лаура сообщила мне, что вы пошли сюда; а так как я нахожу неприличным для будущей леди Лисль и моей жены бегать ночью по улицам, то я пришел за вами.

– Мне не пришлось бы ходить ночью одной по улицам, сэр Руперт, – возразила Оливия, сверкнув гневно глазами. – Все живущие в этом доме знают не хуже вашего, что прилично для мисс Оливии Мармэдюк, которая ни в чем не уступает будущей леди Лисль… Снимите шляпу, сэр Руперт, – добавила она повелительно. – И позвольте мне представить вас мистеру Ремордену, другу нашего дома!

Каковы бы ни были подозрения, зародившиеся в голове баронета, как бы сильно он ни ревновал, – смелость Оливии успокоила его. Он ответил на поклон Ремордена небрежным кивком и даже пробормотал сквозь зубы, что очень рад с ним познакомиться; но Вальтер не обратил внимания на эту снисходительность.

– Я хочу, чтобы вы вернулись домой, – снова обратился сэр Руперт к своей невесте. – Мне без вас жизнь не в жизнь. Я обедал сегодня в замке, но потом мне стало так скучно и грустно, что я велел оседлать свою рыжую лошадь и поскакал в Бокаж. На дворе сильный дождь, но я позаботился приготовить для вас карету от гостиницы «Куронн»… Идем, идем, Оливия!

– Дайте мне проститься с миссис Мильвард, сэр Руперт, – ответила она.

Лорд Лисль вышел, чтобы отдать приказания кучеру.

Вальтер с большим трудом поднялся с дивана и встал рядом с девушкой, опершись рукой на мраморный камин.

– Оливия, скажите, этот брак решен бесповоротно? – произнес он с волнением.

– Совершенно бесповоротно! – ответила она.

– Вы не можете взять обратно обещание, опрометчиво данное этому человеку?

– Не могу и не хочу.

– В таком случае да поможет вам Бог, бедная Оливия! Я не смею просить вас сделать то, что вы сами считаете бесчестным, хотя от этого могло бы зависеть ваше счастье… Жаль, что я не знал этого человека, когда вы еще не дали ему ваше слово! Тогда я стал бы на коленях молить вас отвергнуть его предложение. Я знаю, вы не любите его, вас ослепил блеск его положения, но я, по крайней мере, не сомневаюсь в том, что лорд Лисль джентльмен!

Миссис Мильвард и сэр Руперт вернулись в гостиную прежде, чем Оливия успела что-нибудь сказать. Десять минут спустя она уже сидела в карете, а баронет скакал рядом с нею верхом на своей рыжей лошади. Молодая девушка нервно вздрагивала, глядя сквозь опущенные стекла на мрачную фигуру молчаливого всадника.

«Мне кажется, как будто меня везут в тюрьму, а это – мой тюремщик», – думала она.

XXIII. Свадьба Оливии

В последний день ноября длинный ряд карет растянулся от стен кладбища до улицы Лисльвуда, ожидая аристократов, собравшихся в церкви на бракосочетании сэра Руперта Лисля с мисс Оливией Мармэдюк. Баронет пожелал, чтобы свадьба была как можно роскошнее. Он хотел, чтобы весь Суссекс видел, что он женится на первой красавице графства, и повсюду разослал приглашения на праздник. По настоянию сэра Руперта, смотревшего на всех с видимым недоверием, свадебный пир были приготовлен в Лисльвуде, а не в Бокаже.

– Вы можете дать праздничный ужин, если вы непременно хотите это сделать, – сказал он полковнику вскользь, – но я, право, не думаю, чтобы в вашем тесном домишке могла бы поместиться и половина публики, которая должна присутствовать на свадьбе.

Мисс Оливия Мармэдюк пошла к алтарю в сопровождении целой толпы роскошно одетых женщин и изящных мужчин. В этот день церковь казалась настоящей выставкой великолепнейших шелковых материй, кружев, белых перьев, превосходных искусственных цветов со сверкающими бриллиантовыми росинками в чашечках, золотых флаконов с духами и множества других предметов роскоши. У воспитанников и поселян, толпившихся в углу, глаза разбегались от всех этих чудес; однако они разошлись, не вполне довольные свадебной церемонией.

Сторож Лисльвудской церкви с огромной розеткой на новом жилете вел себя с ними нелюбезно: сгонял со скамеек, заставлял прятаться за колоннами и, казалось, считал совершенно излишним их присутствие в церкви.

– Уж если бы я знал, что вы будете повсюду совать свои носы, я, разумеется, распорядился бы по-другому, – говорил он каждому входившему крестьянину.

Всеми чтимый епископ, родственник Лисля, приехал в Лисльвуд-Парк из восточной части Англии, чтобы совершить брачный обряд. Этот достойный муж был поражен манерами и внешним видом своего молодого и богатого родственника. Щеки Руперта Лисля были бледны, кончик его носа покраснел от мороза, и едва ли наружность баронета производила когда-либо более невыгодное впечатление, чем в эту торжественную минуту. Платье ему не шло, а цветок в петлице его фрака потерял свою свежесть и быстро осыпался. Вдобавок сэр Руперт прямо посредине церкви уронил шляпу, и она покатилась, вызвав улыбку на лицах представителей гордой аристократии и шушуканье среди деревенского люда, подавленное грозными взглядами сторожа. Рука баронета, которую он подал Оливии Мармэдюк, была холодной и дрожала, как осиновый лист.

Невеста, напротив, была очаровательна. Лисльвуд давно признал мисс Оливию Мармэдюк красавицей из красавиц, хотя редко видел ее одетою иначе, чем в зеленую амазонку, соломенную шляпку и большую поношенную шаль. Теперь же, в подвенечном наряде, с венком из померанцевых цветов и лилий, окутанная, как облаком, вуалью из драгоценных кружев, она казалась королевой, и когда она в сопровождении отца, вошла в церковь, ее встретили восклицания восторга.

Миссис Вальдзингам, все еще красивая, несмотря на свои сорок лет, была одета в серое атласное платье, а на миссис Варней было чудесное платье янтарного цвета, сверкавшее на солнце, словно золото. Она даже затмила красотою невесту, и многие спрашивали: «Кто эта восхитительная женщина в чудном палевом платье?»

Казалось, майор теперь вполне благосклонно относится к браку, против которого он восставал вначале. Он тоже присутствовал в церкви и был в очень хорошем расположении духа – быть может, этому способствовало свидание с молодым баронетом, которое он имел накануне венчания. Свидание это носило весьма серьезный характер: оно закончилось тем, что Соломона призвали в качестве свидетеля при составлении какого-то акта, написанного майором и подписанного сэром Рупертом Лислем. Таким образом, вновь в Лисльвуд-Парке был установлен мир, и епископ совершал торжественный обряд венчания Оливии Мармэдюк и молодым владельцем Лисльвуда, холодная и влажная рука которого дрожала в руке невесты. По окончании церемонии экипажи потянулись к замку, где должен был начаться пышный свадебный пир с его неизбежными интригами и сплетнями. Едва ли во всей этой суетливой толпе нашлись бы несколько человек, задумавшихся о будущем молодой четы, в три часа, как только пробил колокол, уехавшей в Фелькстон, откуда она должна была отправиться на континент.

Полковник Мармэдюк с четырьмя дочерьми остался обедать в замке в обществе Клэрибелль, ее младшего сына, майора и миссис Варней. Этот маленький кружок довольно хорошо проводил время, Клэрибелль с момента отъезда сэра Руперта сделалась много веселее обыкновенного, да и майор был в хорошем расположении духа. Дочери полковника обводили изумленными взглядами роскошные залы Лисльвуда, который стал теперь собственностью их младшей сестры.

– Как хороша была леди Лисль под венцом! – заметил майор Варней.

Клэрибелль вздрогнула, услышав это имя, которое она носила сама в былые дни, а сестры Оливии задрожали от зависти. «Леди Лисль! Да она в самом деле стала леди Лисль!»

Накануне свадьбы Вальтер Реморден оставил тихое родное село, которое он любил так сильно не потому, что находил в нем какую-нибудь особенную привлекательность, а вследствие связанных с ним дорогих воспоминаний. Уезжая в Лондон курьерским поездом, он еще раз полюбовался бесконечными равнинами, которые казались ему прекрасными даже под холодным, серым осенним небом, и мысленно говорил себе, что лучше Суссекса нет графства в целой Англии.

– Я отъехал не больше двадцати миль от родных мест, а уже сожалею, что покинул их, – размышлял Реморден. – Как трудно уезжать от того, что тебе дорого! Но я никак не мог остаться в Лисльвуде, где мне пришлось бы постоянно встречаться с леди Оливией Лисль!

Пасторат в Йоркшире Вальтер Реморден принял в надежде избежать встреч с любимой женщиной. Мистеру Мильварду тоже обещали другой приход, и Реморден мог бы последовать за ним, поскольку епископ хорошо знал молодого человека; но провидению угодно было, чтобы он поселился в глухом провинциальном городке Бельминстере, куда и прибыл вечером в день венчания Оливии Мармэдюк.

Читатель, конечно не забыл, что Бельминстер – тот самый городок, который мистер Соломон посетил летом этого же года. С того времени здесь ничто не изменилось. На железнодорожной станции был все тот же начальник, тот же носильщик, тот же кассир, те же книги и журналы на полках и чуть ли не те же самые пирожки и бутылки с содовой в буфете. Невзрачная карета, запряженная одной лошадью, которая когда-то взяла приз в забеге вокруг городка, доставила Вальтера со всем его багажом в гостиницу, в которой появление путешественника вызвало одновременно и радость, и смущение. Местные торговцы каждый вечер собирались в холле гостиницы, чтобы потолковать за стаканом пива о достоинствах и недостатках выборных Бельминстера. Иногда приезжал какой-нибудь приказчик, предлагавший свой товар, закусывал в гостинице и уезжал обратно. Но джентльмен, который останавливался здесь на два дня, был безусловной редкостью, и ему оказывали всевозможный почет. Вальтера по широкой лестнице повели в комнату, где для него уже был разведен огонь и где находились зеркало, картина с изображением церкви и портрет лошади, выигравшей когда-то большой золотой кубок. Хозяйка гостиницы, по виду чемодана угадавшая, что перед ней мистер Реморден, назначенный викарием Бельминстера, тотчас же подняла штору и показала на церковь, находившуюся прямо напротив окна по ту сторону рынка.

– Собор расположен на другом конце города, – сказала она. – Ваша церковь, носящая имя Святого Клемента, славится своею красотой и была построена, если мне не изменяет память, еще раньше собора.

Молодой человек равнодушно взглянул на красивую церковь. Ему трудно было переключиться на свои новыми обязанности, тем не менее он много расспрашивал о бедных жителях города, пока хозяйка накрывала на стол и подавала ужин, которым можно было накормить двенадцать человек: хлеб, яичницу с ветчиною, цыплят, маленькие паштеты, пирожное, сыр и консервы. Все это хозяйка называла закуской. Из беседы с ней Реморден заключил, что ему предстоит много дел в Бельминстере и положительно не останется времени на бесплодные сожаления и тоскливые воспоминания о невозвратном прошлом.

– Самое прекрасное в вере, которую реформация подвергла известным изменениям, – рассуждал Вальтер Реморден, когда остался один в комнате, – это, бесспорно, то чистое и святое чувство полного отречения от своих личных выгод, которое католицизм вменяет в обязанность всем служителям церкви. Да и в самом деле, вправе ли человек, посвятивший свою жизнь и свою душу Богу, допускать влияние земных желаний и страстей? И в свете, и в келье он обязан думать только об исполнении долга!

Правда, такие идеи легко могли возникнуть у Вальтера Ремордена в тот момент, когда он узнал об измене Оливии Мармэдюк, навсегда разбившей его душу и будущность.