Рождественская неделя закончилась, и гости, один за другим, разъезжались из Одли-Корта. Толстый сквайр и его жена покинули серую комнату с гобеленами, оставив чернобровых воинов хмуриться со своей стены и угрожать новым гостям или же мстительно окидывать свирепым взглядом пустые апартаменты. Веселые девушки-хохотушки на втором этаже упаковывали в сундуки смятые бальные платья из тончайшей прозрачной материи. Старинные семейные дребезжащие экипажи, запряженные лошадьми, которым приходилось выполнять более тяжелую работу, чем кататься по ровным дорогам графства, были поданы во двор к сурового вида дубовой двери и нагружены всевозможным дамским багажом. Хорошенькие румяные лица выглядывали из окошек, чтобы улыбнуться на прощанье стоявшим у двери хозяевам, пока экипажи с грохотом проезжали под увитой плющом аркой. Сэр Майкл был всеобщим любимцем. Он пожимал руки юным спортсменам, целовался с румяными девушками, иногда даже обнимал солидных матрон, которые хотели выразить ему благодарность за приятно проведенное время; радушный, гостеприимный, щедрый, счастливый и любимый всеми баронет спешил из комнаты в комнату, из холла в конюшни, из конюшен во двор, оттуда к воротам, чтобы успеть проводить своих гостей. В эти прощальные дни золотистые локоны госпожи мелькали тут и там, словно блуждающие солнечные блики. Ее огромные голубые глаза были печальны и очаровательно гармонировали с мягким пожатием ее маленькой руки и дружескими, возможно, немного стереотипными словами о том, что ей так жаль терять своих гостей, и что она места себе не найдет, пока они не приедут снова, чтобы оживить Корт своим обществом.

Но как ни жаль было госпоже расставаться со своими гостями, был по крайней мере один, чьего общества она не лишалась. Роберт Одли не выказывал намерения покинуть дом своего дяди. У него не было никаких обязанностей, говорил он, и потом, если в жаркую погоду Фигтри-Корт была тениста и прохладна, то в зимние месяцы там задували резкие ветра, неся с собой ревматизм и простуду. И все были так добры к нему в Корте, что он совсем не был склонен уезжать отсюда.

У сэра Майкла на это был один ответ: «Оставайся, мой дорогой мальчик, оставайся, мой дорогой Боб, сколько пожелаешь. Ты мне как сын. Подружись с Люси, и пусть Корт на всю жизнь будет твоим домом».

В ответ Роберт только с чувством пожимал руку дяди, бормоча что-то о «славном старом князе».

Следует заметить, что иногда в голосе молодого человека появлялась смутная печаль, когда он называл сэра Майкла «славным старым князем»; неясная тень нежного сожаления затуманивала глаза Роберта, когда он, сидя в углу комнаты, смотрел на убеленного сединой баронета.

Прежде чем отбыл последний из молодых спортсменов, сэр Гарри Тауэрс потребовал и получил аудиенцию у мисс Алисии Одли в библиотеке; при свидании он выразил так много чувств, и столь неподдельно искренних, что Алисия разрыдалась, отвечая ему, что будет вечно почитать и уважать его за честное и благородное сердце, но он никогда, никогда, никогда не должен (если не желал причинить ей страдание) просить у нее более, чем это почитание и уважение.

Сэр Гарри вышел из библиотеки через стеклянную дверь в сад. Он побрел по той самой липовой аллее, так похожей на кладбище, и под деревьями, с которых давно облетела листва, повел сражение со своим юным храбрым сердцем.

– И что я за дурак, что так переживаю! – кричал он, топая ногой о замерзшую землю. – Я всегда знал, что так и будет, я всегда знал, что она слишком хороша для меня. Благослови ее Боже! Как благородно и нежно она говорила со мной, как прекрасна она была с этим пылающим румянцем на смуглой коже и слезами в огромных серых глазах – почти так же прекрасна, как в тот день, когда одолела тот поваленный забор и позволила мне приколоть лисий хвост к ее шляпе, когда мы ехали домой! Благослови ее Боже! Я мог бы вынести что угодно, но только не ее привязанность к этому трусливому законнику. Этого я снести не в силах.

Под «этим трусливым законником» сэр Гарри подразумевал мистера Роберта Одли, который стоял в холле и внимательно изучал карту центральных графств, когда Алисия вышла из библиотеки с заплаканными глазами после разговора с охотником за лисами.

Роберт, который был близорук, почти касался карты носом, когда юная леди приблизилась к нему.

– Да, – произнес он, – Норвич действительно находится в Норфолке, а этот дурак, молодой Винсент, говорил, что он в Хертфордшире. О, Алисия, вы ли это?

Он повернулся как раз вовремя, чтобы остановить ее на пути к лестнице.

– Да, – коротко ответила она, пытаясь пройти мимо.

– Алисия, вы плакали?

Молодая леди не снизошла до ответа.

– Вы плакали, Алисия. Сэр Гарри Тауэрс из Тауэрс Парк просил вашей руки, так?

– Вы подслушивали под дверью, мистер Одли?

– Нет, мисс Одли. Принципиально я против подслушивания, а на практике, я думаю, это слишком трудоемкое дело, но я адвокат, мисс Одли, и в состоянии вывести заключение методом дедукции. Вы знаете, что такое дедуктивное свидетельство, мисс Одли?

– Нет, – ответила Алисия, взглянув на своего кузена, словно красивая молодая пантера на своего обожаемого мучителя.

– Я так и думал. Осмелюсь сказать, сэр Гарри поинтересовался бы, не есть ли это новая порода лошадей. Я догадывался, что баронет собирается сделать вам предложение; во-первых, потому что он спустился вниз с пробором не на той стороне и с лицом белым, как полотно; во-вторых, потому что он ничего не мог есть за завтраком и пролил свой кофе; и в-третьих, потому что он попросил беседы с вами до своего отъезда из Корта. Ну и как, Алисия? Выходим мы за баронета и быть ли бедному кузену Бобу шафером на свадьбе?

– Сэр Гарри Тауэрс – благородный молодой человек, – промолвила Алисия, пытаясь пройти мимо.

– Но принимаем мы его предложение – да или нет? Будем ли мы леди Тауэрс, владелицей великолепного поместья в Хертфордшире, летней резиденции наших охотников?

– Вам-то что за дело, мистер Роберт Одли? – горячо воскликнула Алисия. – Вам что до того, что со мной станет и за кого я выйду? Да выйди я замуж за трубочиста, вы бы только подняли свои брови и сказали: «Клянусь богом, она всегда была эксцентрична». Я отказала сэру Гарри Тауэрсу, но когда я думаю о его благородной и бескорыстной любви и сравниваю ее с бессердечным, ленивым, высокомерным безразличием других, у меня появляется желание бежать за ним и сказать…

– Что вы передумали и будете леди Тауэрс?

– Да.

– Не стоит, Алисия, не стоит, – убедительно произнес Роберт Одли, взяв изящную ручку кузины и ведя ее наверх. – Пойдемте в гостиную, Алисия, моя очаровательная, стремительная, взволнованная маленькая кузина. Присядьте здесь, у окна, и давайте спокойно, не ссорясь, поговорим.

В гостиной никого, кроме них, не было. Сэр Майкл уехал верхом, госпожа была в своих комнатах, а бедный сэр Гарри Тауэрс мерил шагами липовую аллею, сквозь голые ветви которой пробивалось холодное зимнее солнце.

– Моя бедная маленькая Алисия, – нежно начал Роберт, обращаясь к ней, как к капризному ребенку, – вы полагаете, что если человек не строит кислую физиономию, не делает пробора не на той стороне и не ведет себя как сумасшедший, пытаясь доказать силу своей страсти, вы полагаете, Алисия Одли, что этот человек не может быть чувствительным к достоинствам маленькой, добросердечной нежной девушки? В жизни много трудностей, и нужно спокойно и покорно принимать то, что она посылает. Я не кричу на каждом перекрестке, что могу достать хорошие сигары за углом Ченсери-Лейн и что моя кузина – чудесная девушка, но я не менее других благодарен судьбе за это.

Алисия широко раскрыла свои серые глаза и изумленно смотрела на своего кузена. Роберт взял на руки самого страшного и тощего из своих барбосов и безмятежно почесывал его за ушами.

– Это все, что вы можете мне сказать, Роберт? – кротко спросила Алисия.

– Ну, думаю, что да, – ответил ее кузен, немного поразмыслив. – Я хотел сказать вам следующее – не выходите за этого баронета-охотника за лисами, если кто-то другой вам нравится больше, поскольку если вы только наберетесь терпения и будете спокойно относиться к жизни, избавитесь от привычки хлопать дверями, врываться в комнаты и вылетать из них пулей, говорить о конюшнях и скакать верхом по полям, то, без сомнения, человек, которому вы отдаете предпочтение, будет вам прекрасным мужем.

– Благодарю вас, кузен, – ответила мисс Одли, покраснев от негодования до корней своих темных вьющихся волос, – но так как вы можете не знать человека, которому я отдаю предпочтение, я думаю, вам лучше не отвечать за него.

Несколько мгновений Роберт задумчиво теребил уши собаки.

– Да, конечно, – медленно произнес он, – если я не знаю его – но я думал, что знаю.

– Знаете ли вы! – воскликнула Алисия, и с такой силой рванув дверь, что ее кузен вздрогнул, она вылетела из комнаты.

– Я только сказал, мне казалось, что я знаю его! – крикнул Роберт ей вслед и затем, упав в кресло, задумчиво прошептал: – Такая хорошая девушка, но если бы только она не носилась, как угорелая!

Итак, удрученный и мрачный, бедный сэр Гарри Тауэрс покинул Одли-Корт.

Мало удовольствия доставляло ему возвращение в величественный особняк, спрятавшийся среди тенистых дубов и почтенных буковых деревьев. Большому дому из красного кирпича, окна которого светились в конце аллеи, суждено навеки быть пустым, думал он, пока Алисия не станет его хозяйкой.

Сотни улучшений, которые он планировал, были теперь бесполезны и вылетели из его головы. Охотничья лошадь, которую конюх Джим объезжал для будущей госпожи; два щенка пойнтера, которые воспитывались для следующего охотничьего сезона; беседка в саду, пустующая со времен смерти матери, которую он хотел реставрировать для мисс Одли, – все это было ни к чему теперь и только вызывало раздражение.

– Что толку от богатства, если не с кем разделить его? – размышлял вслух юный баронет. – Только становишься эгоистом и привыкаешь пить слишком много портвейна. Трудно примириться с мыслью, что девушка может отказаться от преданного сердца и таких конюшен, как в нашем парке. Это как-то выбивает из колеи.

Действительно, этот неожиданный отказ привел в расстройство те немногие мысли, что были в голове юного баронета.

Он был отчаянно влюблен в Алисию со времени последнего охотничьего сезона, когда он встретил ее на балу. Его страсть, которую он лелеял все долгое лето, вспыхнула с новой силой в эти зимние месяцы, и только робость удерживала его от предложения своей руки. Но он совсем не ожидал, что ему откажут, так как успел привыкнуть к заискиванию мамаш, у которых были дочки на выданье, да и у самих дочек он пользовался успехом; он так привык чувствовать себя героем любого общества, что, хотя в присутствии самых остроумных людей он мог только сказать: «Ба, наверняка!» и «Ей-богу!» – он был настолько испорчен лестью, которую источали ему хорошенькие лукавые глазки, что совсем не будучи от природы тщеславным, он все же привык думать, что стоит ему только сделать предложение самой хорошенькой девушке в Эссексе, как оно будет немедленно принято.

– Да, – благодушно говорил он какой-нибудь восхищенной спутнице, – я знаю, что я – неплохая партия, и знаю, почему девушки так учтивы со мной. Они очень хорошенькие и дружелюбные, но мне нет до них дела. Как они все похожи – могут только опускать глаза и говорить: «Сэр Гарри, почему вы называете эту кудрявую черную собачку ретривером?», или «О, сэр Гарри, неужели бедная кобыла действительно растянула себе связки?». Я и сам не блещу большим умом, знаю, – осуждающе добавлял баронет, – и мне не нужна чересчур умная женщина, которая пишет книги и носит зеленые очки, но, черт возьми, мне нравятся девушки, которые знают, о чем говорят.

Поэтому, когда Алисия сказала «нет», или, скорее, произнесла маленькую речь об уважении и почтении, которой хорошо воспитанные барышни заменяют противное односложное слово, сэр Гарри Тауэрс почувствовал, что здание будущего, которое он так самодовольно воздвигал, в одночасье рухнуло и от него осталась лишь груда руин.

Сэр Майкл с чувством пожал ему руку, перед тем как молодой человек сел на лошадь.

– Мне очень жаль, Тауэрс, – произнес он с огорчением. – Вы хороший человек и стали бы прекрасным мужем моей дочери, но вы знаете, что есть кузен, и я думаю, что…

– Не говорите ничего, сэр Майкл, – решительно прервал его молодой охотник за лисами. – Я могу пережить все, только не это. Человек, чья рука на уздечке весит полтонны (он чуть не разорвал рот Кавалеру, сэр, в тот день, когда вы позволили ему сесть на эту лошадь); человек, который подвертывает свои воротнички и ест хлеб с мармеладом! Нет, нет, сэр Майкл, это странный мир, но я не могу думать так о мисс Одли. Должно быть, есть еще кто-то, сэр, это не может быть кузен.

Сэр Майкл покачал головой, глядя, как отвергнутый поклонник уезжает прочь.

– Не знаю, что и думать, – прошептал он. – Боб – хороший парень, могло бы быть и хуже; но он колеблется, как будто она ему безразлична. Тут есть какая-то загадка – да, загадка!

Старый баронет произнес это задумчивым тоном. Тени ранних зимних сумерек, сгустившиеся под низким дубовым потолком холла, и причудливый изгиб дверной арки мрачно нависли над его красивой головой; но светоч его клонящейся к закату жизни, его прекрасная и любимая молодая жена была рядом с ним, и он не замечал теней, пока она была с ним.

Она вприпрыжку бежала к нему навстречу через холл и, встряхнув своими золотыми локонами, спрятала свою голову на груди мужа.

– Итак, последний гость уехал, дорогой, и мы наконец одни, – сказала Люси. – Разве это не чудесно?

– Да, любимая, – с обожанием ответил баронет, гладя ее волосы.

– За исключением мистера Роберта Одли. Как долго твой племянник собирается оставаться здесь?

– Так долго, как пожелает, моя крошка, он здесь всегда желанный гость, – ответил баронет, и затем, как бы напоминая себе, нежно добавил: – Но только пока его визит приятен тебе, пока его ленивые привычки, курение или его собаки не раздражают тебя.

Леди Одли надула свои розовые губки и потупилась с задумчивым видом.

– Нет, не то, – нерешительно начала она. – Мистер Одли очень приятный молодой человек и весьма достойный, но, знаете ли, сэр Майкл, я все-таки слишком молодая тетушка для такого племянника и…

– И что, Люси? – резко спросил баронет.

– Бедная Алисия ревниво относится к любым знакам внимания ко мне со стороны мистера Одли, и… и… я думаю, для ее блага будет лучше, если ваш племянник сократит свое пребывание у нас.

– Он уедет сегодня же вечером, Люси! – воскликнул сэр Майкл. – Я был слеп, с моей стороны было очень неразумно не подумать об этом раньше. Моя любимая девочка, едва ли было справедливо по отношению к Бобу подвергать бедного парня искушению твоими чарами. Я всегда знал его как хорошего, честного парня, но… но… он уедет сегодня вечером.

– Но прошу вас не быть слишком резким с ним! Вы не будете грубы?

– Грубым? Нет, Люси. Я оставил его в липовой аллее. Пойду скажу ему, что он должен покинуть дом через час.

Итак, в той самой аллее, под мрачной тенью которой стоял Джордж Толбойс в тот вечер, когда разразилась гроза, накануне своего исчезновения, сэр Майкл Одли сказал своему племяннику, что Корт не является больше его домом, и что госпожа слишком молода и прекрасна, чтобы принимать знаки внимания со стороны красивого двадцативосьмилетнего племянника.

Роберт лишь пожал плечами и высоко поднял свои густые черные брови, когда сэр Майкл деликатно намекнул ему на это.

– Я действительно был внимателен к госпоже, – пояснил он. – Она интересует меня, вызывает у меня глубокий и странный интерес. – А затем изменившимся голосом, с несвойственным ему чувством, он повернулся к баронету и, схватив его за руку, воскликнул: – Боже сохрани, мой дорогой дядя, если я когда-либо заставлю волноваться такое благородное сердце, как ваше! Не дай бог, чтобы хоть малейшая тень бесчестья упала на вашу достойную голову – я буду последний человек, который сделает это!

Молодой человек произнес эти слова задыхаясь и бессвязно, прерывистым голосом, какого раньше сэр Майкл никогда не замечал у него, и затем, отвернувшись, разрыдался.

Он покинул Корт той же ночью, но далеко не уехал. Вместо того, чтобы сесть в вечерний поезд, следующий в Лондон, он сразу же направился к небольшой деревушке Маунт-Стэннинг, и войдя в гостиную, спросил Фебу Маркс, может ли она предоставить ему комнату.

Глава 17. В гостинице «Касл»

Маленькая гостиная, куда Феба Маркс провела племянника баронета, располагалась на первом этаже и была отделена от приемной, которую занимали владелец таверны и его жена, лишь тонкой перегородкой, состоящей из реек и штукатурки.

Казалось, что мудрый архитектор, который замышлял, этот дом, особенно позаботился о том, чтобы при строительстве использовался лишь самый хрупкий и непрочный материал, дабы ветру, который испытывал особое пристрастие к этому открытому месту, была дана полная воля разгуливать, потворствуя своим прихотям.

Вместо прочной каменной кладки использовалось презренное дерево; шаткие потолки подпирались хрупкими стропилами и балками, угрожающими упасть на головы тех, кто внизу, каждую штормовую ночь; двери имели особенность никогда не закрываться, но зато постоянно хлопать; окна были построены таким образом, что закрытыми они впускали сквозняк, а открытыми совершенно не проветривали помещение.

Роберт огляделся с легкой улыбкой покорности судьбе. Решительно, все это очень отличалось от роскошного комфорта Одли-Корта; довольно странная причуда со стороны молодого человека: вместо того чтобы вернуться в уютные апартаменты Фигтри-Корта, слоняться без дела в унылой сельской гостинице.

Но у него было с собой все, что нужно – немецкая трубка, табак, полудюжина французских романов и две сварливые собаченции, которые дрожали у маленького дымного камина и время от времени коротко и звонко лаяли, намекая, что пора бы и подкрепиться.

Пока Роберт рассматривал свое новое жилище, Феба Маркс позвала деревенского мальчугана, который был у нее на посылках, и, проведя его на кухню, дала ему небольшую записку, аккуратно свернутую и запечатанную.

– Ты знаешь Одли-Корт?

– Да, мэм.

– Сегодня вечером ты сбегаешь туда и передашь это в руки леди Одли, я дам тебе шиллинг.

– Да, мэм.

– Ты понял? Спроси госпожу, скажешь, что у тебя послание – не записка, учти, – а когда увидишь ее, передай это в ее собственные руки.

– Да, мэм.

– Ты не забудешь?

– Нет, мэм.

– Тогда беги.

Мальчику не нужно было говорить дважды, и уже через минуту он несся вниз по дороге, круто спускавшейся с холма и ведущей к Одли.

Подойдя к окну, Феба Маркс увидела, как фигурка мальчика исчезла в зимних сумерках.

«Если за его приездом сюда кроется что-нибудь дурное, – подумала она, – госпожа хотя бы вовремя узнает об этом».

Феба сама принесла поднос с чайным прибором и яичницу с ветчиной, приготовленную для нежданного постояльца. Ее бледные волосы были гладко причесаны, светло-серое платье сидело на ней так же хорошо, как раньше. Она была все такой же серой мышкой: ни ярких розовых лент, ни шуршащего шелкового платья не было у жены владельца таверны. Молчаливая и замкнутая, она, казалось, целиком погружена в себя и отгорожена от внешнего мира.

Роберт задумчиво разглядывал ее, пока она стелила скатерть и подвигала столик ближе к огню.

«Эта женщина, – подумал он, – умеет хранить тайны».

Собаки поглядывали довольно подозрительно на спокойную фигуру Фебы, которая легко скользила по комнате от столика к чайнице, от чайницы к большому чайнику, который закипал в камине.

– Вы не нальете мне чаю, миссис Маркс? – попросил Роберт, усаживаясь в кресло.

– Вы приехали из Корта, сэр? – поинтересовалась Феба, протягивая Роберту чайницу.

– Да, я уехал от дяди час назад.

– А госпожа, сэр, с ней все в порядке?

– Да, конечно.

– Так же весела и беспечна, как всегда, сэр?

– Так же весела и беспечна.

Налив мистеру Одли чаю, Феба почтительно удалилась, но когда она уже стояла у двери, взявшись за ручку, он заговорил снова.

– Вы знали леди Одли, когда она была мисс Люси Грэхем, не так ли? – спросил он.

– Да, сэр. Я жила у миссис Доусон, когда госпожа служила там гувернанткой.

– И долго она была в семье врача?

– Полтора года, сэр.

– Она приехала из Лондона?

– Да, сэр.

– Кажется, она сирота?

– Да, сэр.

– Она всегда была такой же веселой, как и сейчас?

– Всегда, сэр.

Роберт допил свой чай и передал чашку миссис Маркс. Их глаза встретились – ленивое выражение в его глазах и ее беспокойный, вопрошающий взгляд.

«Эта женщина была бы неплохим свидетелем, – подумал он. – Нужно быть очень умным адвокатом, чтобы сбить ее в перекрестном допросе».

Он выпил еще одну чашку чая, отодвинул в сторону тарелку, покормил собак и закурил трубку, пока Феба выносила поднос.

Снаружи ветер с завыванием проносился над замерзшими полями, задувал в опустевших лесах, безжалостно сотрясал оконные рамы.

– Сквозняк из окон и двери не делает комнату уютнее, – пробормотал Роберт. – Без сомнения, есть более приятные ощущения, чем стоять по колени в холодной воде.

Он пошевелил угли в камине, погладил собак, надел пальто, подвинул дряхлый старенький диванчик поближе к камину, укутал ноги дорожным пледом, и растянувшись во весь рост на подушках из конского волоса, закурил трубку и стал наблюдать, как голубовато-серые колечки дыма поднимаются к темному потолку.

– Да, – пробормотал он опять, – эта женщина умеет хранить тайны. Адвокат от истца мало что вытянет из нее.

Как уже говорилось, приемная с баром была отделена от гостиной, которую занимал Роберт, только тонкой перегородкой. Молодому адвокату было слышно, как несколько деревенских торговцев и фермеров смеялись и беседовали в баре, пока Люк подавал им напитки.

Иногда он мог даже расслышать их слова, особенно хозяина, так как он говорил грубым хриплым голосом и громче всех хвастался.

– Этот человек глуп, – промолвил Роберт, положив трубку. – Пойду-ка я поговорю с ним.

Он подождал, пока завсегдатаи один за другим разошлись, и когда Люк Маркс запер входную дверь за последним из них, он не спеша вошел к ним в приемную.

Феба сидела за низким столиком, на котором стояла ее рабочая коробка с нитками и иголками. Она штопала грубые носки мужа с таким видом, как будто это были тонкие изящные чулки госпожи.

Новая обстановка, в которой она теперь оказалась, совершенно не коснулась ее: в гостинице «Касл», в обществе грубого, неуклюжего мужа, у нее были те же изящные, изысканные манеры, что и в роскошном будуаре госпожи.

Она быстро взглянула на Роберта, когда он вошел. В ее бесцветных глазах промелькнуло раздражение, сменившееся беспокойством – и почти ужасом, когда она перевела взгляд с мистера Одли на Люка Маркса.

– Я заглянул к вам немного поболтать перед сном, – произнес Роберт, усаживаясь поближе к веселому пламени очага. – Вы не возражаете против моей сигары, миссис Маркс? Я имею в виду, если я выкурю одну? – объяснил он.

– Вовсе нет, сэр.

– Смеху-то будет, начни она возражать, – проворчал мистер Маркс, – когда тут все подряд целый день смолят.

Некоторое время Роберт задумчиво попыхивал сигарой, прежде чем продолжил беседу.

– Расскажите мне о Маунт-Стэннинге, мистер Маркс, – попросил он вскоре.

– Да тут и говорить-то не о чем, – ответил Люк, рассмеявшись резким скрипучим смехом. – Изо всех скучных дыр на земле, эта – самая тоскливая. Не то чтобы не было дохода – не могу пожаловаться; но неплохо было бы иметь таверну в Челмсфорде, или Брентвуде, или Ромфорде, где есть хоть какая-то жизнь на улицах; и я бы имел это, – добавил он недовольным тоном, – если бы кое-кто не был таким скупердяем.

Пока он ворчливо жаловался, бормоча себе под нос, Феба подняла голову от своей работы и заговорила с ним.

– Мы забыли запереть сарай, Люк, – напомнила она. – Ты не пойдешь и не поможешь мне?

– Перебьется на сегодня эта чертова дверь, – ответил мистер Маркс. – Я уселся покурить и отдохнуть и больше с места не сдвинусь.

Он вынул длинную трубку из-за каминной решетки и начал не спеша набивать ее.

– Я беспокоюсь за эту дверь, Люк, – настаивала его жена. – Если мы не закроем ее на засов, туда легко залезут бродяги, их полно кругом.

– Тогда иди сама закрой, – ответил мистер Маркс.

– Но засов очень тяжелый.

– Так пусть стоит открытой, раз ты у нас такая благородная, что не можешь запачкать свои белые ручки. Что-то ты больно забеспокоилась об этом сарае. Сдается мне, ты не хочешь, чтобы я поговорил с этим господином. Ой, да не надо так хмуриться! Вечно ты перебиваешь меня на полуслове, но больше я этого не потерплю. Ты поняла? Не потерплю!

Феба Маркс пожала плечами, свернула свою работу, закрыла коробку и, сложив на коленях руки, устремила взгляд на упрямое, словно у быка, лицо мужа.

– Так, значит, вам не очень хочется жить в Маунт-Стэннинге? – вежливо продолжал расспрашивать Роберт, желая сменить тему разговора.

– Нет, – отвечал Люк, – и я уже сказал, что если бы кое-кто не был таким жадным, у меня была бы таверна в большом торговом городе, а не в этой старой развалине, где в ветреный день срывает волосы с головы. Ну что такое пятьдесят фунтов или даже сто фунтов?…

– Люк! Люк!

– Ты не заткнешь мне рот этим своим «Люк, Люк!». Я повторяю: что такое сто фунтов?

– Да, – отчетливо произнес Роберт Одли, отвечая Люку, но устремив глаза на взволнованное лицо Фебы. – И в самом деле, что такое сотня фунтов для человека, который (или, скорее, его жена) обладает властью над персоной, о которой идет речь?

Лицо Фебы, всегда бесцветное, стало мертвенно-бледным; она не выдержала вопрошающего взгляда Роберта и опустила глаза.

– Ого, четверть двенадцатого, – заметил Роберт, взглянув на часы. – Поздний час для такой тихой деревушки, как Маунт-Стэннинг. Спокойной ночи, мой достойный хозяин. Спокойной ночи, миссис Маркс. Я думаю, подавать воду для бритья завтра утром не стоит раньше девяти…