Loe raamatut: «Взаимоотношения Ирана и Центральной Азии. Тенденции и перспективы»

Font:

В оформлении обложки использована иллюстрация Megin из коллекции Shutterstock.

Предисловие

Постсоветская Центральная Азия – Казахстан, Кыргызстан, Таджикистан, Туркменистан и Узбекистан – занимает обширную территорию, на которой проживает более 60 миллионов человек. Хотя этот регион не имел и не имеет прямого выхода к Мировому океану, его географическое расположение таково, что в течение многих столетий он играл ключевую роль в мировой торговле, являясь исторически важной частью Великого шелкового пути. Этот регион соединял Европу и Восточную Азию, связывал между собой азиатские Север и Юг. Важность его расположения всегда привлекала внимание международных игроков, а с течением времени внимание всё более пристальное, поскольку здесь были обнаружены значительные запасы энергоресурсов.

Между Ираном и Центральной Азией издавна существовали как культурные, языковые, этнические и религиозные связи, так и тесные экономические и политические отношения. И пусть за последние два десятилетия уровень экономического и политического сотрудничества между Ираном и странами Центральной Азии снизился, чему немало поспособствовали как региональные, так и трансрегиональные факторы, всё же исторические судьбы этих стран были и остаются связаны взаимными интересами.

В регионе присутствуют такие великие державы, как Россия, США и Китай. Здесь действуют региональные силы – Турция и Израиль. Интересы других игроков нередко ставят препоны на пути формирования крепких политических и экономических связей между Ираном и странами Центральной Азии. Поэтому Иран стремится к укреплению регионального сотрудничества, проводя прагматичную и реалистичную политику.

Та часть Центральной Азии, которую в российской традиции было принято называть Средней Азией (в советское время для обозначения региона использовали наименование «Средняя Азия и Казахстан»), последние два столетия находилась в сфере влияния России / СССР. Распад Советского Союза и возникновение пяти новых государств повлекли за собой изменения в понимании Ираном данной территории. Здесь можно выделить два важных момента:

1) историческое соседство и культурная общность Ирана с нациями и народами региона являются важным фактором для многостороннего сотрудничества; 2) в силу разных причин Иран не играет той роли в деле налаживания эффективных связей со странами региона, какую мог и должен был бы играть. Эти связи постоянно испытываются временем и теми процессами, которые происходят как внутри новообразованных государств, так и на международной арене.

В начале 90-х гг. прошлого века Иран рассматривал постсоветскую Центральную Азию преимущественно с точки зрения идеологической; теперь же эта позиция сменилась на прагматическую. Иран принял соответствующие меры для развития сотрудничества с центральноазиатскими странами в сфере экономики и культуры. Это развитие направлено на обеспечение иранского присутствия и влияния в регионе – с учетом геополитических интересов ИРИ. Нельзя сказать, что данное направление стало приоритетным: регион постсоветской Центральной Азии всё еще ждет достойного ему места во внешней политике Ирана, а отношения нашей страны со странами региона, несмотря на наличие благоприятной почвы для разработки эффективной стратегии, пока не достигли подобающего им уровня.

В связи со сказанным нужно подчеркнуть особенно, что изучение внешней политики Ирана в регионе является одним из приоритетных вопросов. Настоящее исследование призвано рассмотреть важные составляющие диалога Ирана и центральноазиатских стран. Другой важной частью исследования является формулирование соответствующих принципов в области внешней политики для повышения эффективности региональной дипломатии.

Данная работа была проделана при поддержке Института политических и международных исследований МИД Ирана; впервые она была опубликована в 2011 г. в Тегеране. Статистические данные и выкладки, использованные в работе, относятся к прошлым годам и в 2017 г. требуют обновления. Однако темы и вопросы, поднятые шесть лет назад, по-прежнему являются актуальными, равно как и предложенные ответы, которые могут стать основой для последующего обсуждения.

Считаю необходимым поблагодарить господина Шуайба Бахмана, который оказал мне при написании книги значительную помощь.

Надеюсь, что публикация моей работы на русском языке даст дополнительный импульс изучению будущего отношений Ирана и постсоветской Центральной Азии, а сама работа будет полезна всем интересующимся этой проблематикой.

Мехди Санаи

Москва, 2017

Глава первая
Центральноазиатские республики: существующие условия и современное положение

А) Политическое, экономическое и культурное положение республик Центральной Азии

Когда в 1991 г. Советский Союз распался, новые государства, образовавшиеся на его территории, сделали ставку при определении собственной идентичности на устремления коренных наций. Процесс обретения идентичности, начавшийся несколько десятилетий тому назад в рамках бихевиористской теории и получивший распространение в конце XX в., свойственен не только странам третьего мира; мы замечаем его влияние также и в Европе. Однако разница между проявлениями данного процесса на Западе и в третьем мире зависит от способности правительств привлекать и использовать малые идентичности в общей идее национальной идентичности [21: 246–247].

За последние пятнадцать лет в различных политических текстах довольно часто использовалось слово «преобразование», в том числе и применительно к постсоветской Центральной Азии. Сам по себе процесс распада Советского Союза и возникновения на его территории 15 независимых стран есть не что иное, как коренное преобразование национального, регионального и международного масштабов. Преобразования в Центральной Азии включают в себя такие факторы, как: борьба против политической власти, столкновение на почве передела собственности и доступа к ресурсам, вопрос несоответствия светского и религиозного мировоззрений, «исламский» вопрос. Нельзя также не упомянуть региональные конфликты, положение национальных меньшинств, демаркацию государственной границы, экологические катастрофы, нельзя забывать и о вмешательстве региональных игроков.

Центральная Азия считается важнейшим регионом, потому что здесь возможны внезапные или насильственные перемены. Это бурлящий котел из множества конфессий, народов и экстремистских политических партий, между которыми происходят регулярные столкновения [211]; см. таблицу № 1: численность населения и основные этнические группы стран Центральной Азии.

Таблица № 1

Некоторые исследователи, такие как Джереми Блэк [173], убеждены, что данная территория – один из тех регионов, которые в высшей степени подвержены военным и политическим кризисам и могут быть в будущем взрывоопасны.

Другие исследователи (Марта Олкотт из Центра Карнеги и Борис Румер) рассуждают куда более пессимистично. Они предупреждают, что на пороге серьезных изменений находится более чем одно государство Центральной Азии [177]. Джон Негропонте, бывший директор Национальной разведки Соединенных

Штатов Америки, в своем выступлении в американском Сенате в феврале 2006 г. высказался в том ключе, что, возможно, несколько стран Центральной Азии в будущем станут объектами столь внезапных преобразований, что после этого ситуация в них будет сравнима с положением несостоявшихся государств Африки. В своем выступлении он также отметил, что кризисные ситуации в Центральной Азии могут быть быстрыми темпами и с удручающими последствиями распространены на другие регионы [220]. Автор этих строк, хотя и несогласен с упомянутой позицией, всё же признает, что подобные взгляды имеют право на существование в связи с неустойчивой ситуацией в Центральной Азии и присутствием в регионе сильных внешних игроков.

Общая оценка ситуации в странах Центральной Азии указывает на наличие следующих условий:

1) политика в этих странах в основном формулируется определенными личностями, кланами и этническими группами; в меньшей степени она определяется внятно сформулированной идеологической концепцией и / или политической философией;

2) все эти страны пока еще находятся в поисках собственной идентичности как необходимого государствообразующего фундамента;

3) политические, социальные и медийные свободы на пространстве постсоветской Центральной Азии ограничены, а способ управления странами основан на авторитаризме. Большинство руководителей региона являются бывшими коммунистами, которые взяли управление новыми государствами на себя и используют демократические принципы и выборы для укрепления личной власти и обеспечения групповых интересов;

4) религия в этих странах не используется как основное условие формирования национальной идентичности, руководители не склонны к религиозному мышлению; прогрессу мешает политическая нестабильность и отсутствие необходимого опыта, поскольку процесс формирования государства-нации в Центрально-азиатском регионе находится в зачаточном состоянии;

5) серьезная внутренняя слабость центральноазиатских стран, вакуум связей, образовавшийся после распада Советского Союза, и стремление США к ослаблению русского влияния в регионе привели к тому, что повестка дня в этих государствах превратилась в арену противостояния России и США – с одной стороны, Турции, Ирана, Саудовской Аравии и Израиля – с другой, что вместе взятое делает страны региона уязвимыми [43: 104–105].

Процесс изменений и преобразований протекает в странах постсоветской Центральной Азии по-разному, отличаясь неравномерностью и достаточно широкой амплитудой. И хотя процессы, происходящие в регионе, неравномерны и несогласованны, однако можно выделить общие для них черты:

1) экономическое движение от советской социалистической системы к западному капитализму;

2) создание государства и правительства нового образца;

3) процесс национальной консолидации.

В этих трех пунктах – вся сущность перемен в регионе: постсоветские центральноазиатские страны столкнулись с многочисленными проблемами и тем самым / вместе с тем поставили великие державы перед новыми реалиями. Так, в Таджикистане замена советской власти и начальный этап создания новой властной модели прошли в обстановке общественного хаоса. Между политическими элитами происходили стычки, которые привели к гражданской войне. Это был внутренний кризис, но он стал маркером для принятия решений по преобразованию всего региона.

Критерии нового мира должны использоваться не только внутренними, но и внешними силами, которые определяют стратегию изменений в регионе. К примеру, для Центральной Азии критерий «условие мира» является основным, но далеко не единственным, и, прежде чем начать его рассматривать, нужно изучить и оценить ряд политических и философских постулатов, на которых основана стратегия Западной Европы в продвижении демократии. Необходимо также рассмотреть совокупность экономических и политических стратегий, обслуживающих эти теории и призванных сформировать в новых странах капиталистическую экономику с соответствующей ей политической системой.

Запад планировал свою стратегию преобразований в условиях разрушения мировой социалистической системы и отстранения ее руководителей с международной арены. Речь шла об уничтожении экономической и политической систем социализма и недопущении их возрождения в какой бы то ни было форме. При этом следовало принять ряд мер в целях предотвращения социального коллапса и одновременно с тем обеспечить быстрое развитие капиталистических отношений, а также создание новой политической системы на основе «западной демократии». Осуществление подобной затеи не представлялось возможным без вмешательства во внутренние дела новоиспеченных правителей. Между тем подобное вмешательство противоречило основополагающим принципам Хельсинского заключительного акта (1975) и взглядам Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе.

Политика Запада при этом была основана преимущественно на западном опыте, когда считалось доказанным, что форма государственного правления, которое основывается на демократических нормах, способствует устранению конфликтов в обществе – путем обеспечения верховенства закона, разграничения полномочий между ветвями власти и защиты прав человека [223: 7]. Подобное убеждение нашло отражение в доктрине Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ), в которой соблюдение прав человека и демократия были объявлены главной целью, способствующей всеохватывающей безопасности.

В документах ОБСЕ «человеческое измерение» было признано ключевым направлением в поиске надежных решений по предотвращению конфликтов [223: 4]. «Человеческое измерение» превратилось в согласованный принцип ОБСЕ, что до определенной степени ограничило суверенитет государств-участников, и стало «ядром всей деятельности» Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе по самым разным вопросам [234а: 4].

Подход к вопросу о выполнении этого принципа практически привел к противопоставлению двух теорий. Элитные круги Центральной Азии убеждены, что «путем обеспечении стабильности можно прийти к демократии», тогда как западные члены ОБСЕ придерживаются мнения о том, что стабильность достигается путем утверждения демократии. Хотя эти два принципа требуют наличия различных политических программ, тем не менее они оба характеризуют демократию и стабильность как единый диалектический процесс, который описывается через взаимосвязи и взаимовлияние.

В то время как правящие в Центральной Азии элиты готовы пожертвовать демократией ради сохранения своей власти, западные политики допускают возможность пожертвовать стабильностью, допуская «шоковую терапию», поскольку такие методы находятся в согласии с западными стратегическими целями.

До середины 90-х годов XX века западная демократия вела различные теоретические споры о будущем пути развития. Позднее был взят курс на глобализацию, что вызвало новые дискуссии. Одним из ключевых стал вопрос о создании новых национальных государств в условиях глобализации. Это разнонаправленные процессы – нацио- и государствообразующие, и именно они проходили одновременно на территории постсоветской Центральной Азии.

Несмотря на неопределенность влияния глобализма на международную политику, внешняя политика западного сообщества в значительной степени основывается на теории постнационализма. Данная теория исходит из того, что «роль национального государства под воздействием понятия прав человека и в силу глобализации экономики и общества стала весьма относительной»; при открытости национального простора для внешнего вмешательства внутренние прерогативы государства ограничиваются системой стратегических приоритетов [229а].

Рассуждая о «(вооруженном) вмешательстве в период независимости», известный немецкий социолог Эрнст-Отто Чемпиль пишет о демократизации как орудии обеспечения безопасности: «Свобода общества от политической системы, определение общества в качестве правителя и признание роли государственных аппаратов в качестве поставленных на службу народа побочных систем составляют ядро процесса демократизации» [227а: 20].

С точки зрения Чемпиля, демократизация общества должна быть основной темой внешней политики: «Если система правления в евро-атлантическом сообществе является демократической и развитой, то это означает, что необходимые условия и идейные основы для реализации евро-атлантических принципов созданы. Если в последующем проблемы безопасности будут всесторонне решены, то это произойдет в результате обеспечения стабильности и отказа от применения силы. Отсутствие силового вмешательства для демократизации всей государственной системы должно быть ядром внешней политики в обществе» [227а: 22]. То, до какой степени подобные высказывания были способны лечить постсоветские недуги и как подобные стратегии демократизации могли помочь в решении проблем Центральной Азии, покрыто тайной. Следует иметь в виду, что через Организацию по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) страны Центральной Азии и их общества попали в атмосферу евро-атлантической системы, требования которой для Запада являются непреложными. Именно из этой среды исходят экспертные оценки, рекомендации (тактические соображения) и способы воздействия на процессы изменений и преобразований в центральноазиатских странах.

Важное место в теоретических диспутах занимает теория «синхронности изменений». Согласно данной теории, в постсоветской Центральной Азии синхронно проходили три исторические процесса: а) формирование национального государства, б) формирование капиталистических отношений, в) формирование демократических прав и свобод [189: 65].

Немецкий социолог Клаус Оффе отмечает: «Только условия, при которых свободная экономика и демократия навязаны обществу извне, могут синхронно и удачно сочетаться и гарантироваться посредством длительной международной зависимости». Примером могут служить Германия и Япония после Второй мировой войны» [189: 66].

Внедрение свободной экономики и демократии в постсоветские общества было «политическим» проектом, который поддерживался евро-атлантической системой и был непонятен большинству людей на территории бывшего СССР. К. Оффе писал: «Учитывая то, что прежняя система стала непригодной, нужны синхронные обновления: ничто не может сохраниться в своем прежнем состоянии» [189: 71].

Рассматривая преобразования в Центральной Азии (и не только в ней), мы видим, что теория синхронных изменений во всех политических, экономических и социальных сферах вполне удовлетворяет Запад и воспринимается им как надежный инструмент воздействия. Одновременно проводятся приватизация государственной или общественной собственности и установление способов свободной и демократической экономики как предпосылки демократической власти, формируются новые государственные институты, возникают новые элиты. В теории меры, которые соответствуют модели «открытого общества», подразумевают высшую степень индивидуализма и преданности власти. Однако остается вопрос: до какой степени эти теории соответствуют реалиям Центральной Азии?

Здесь важно иметь в виду следующие аспекты.

1. Социальный аспект. В рассматриваемом регионе преобладающей является традиционная, патриархальная форма общественного сознания. Объектом общественного сознания в большей степени выступает сельская община и «авлод» (последнее слово в местных языках означает группу кровных родственников, состоящую из большого семейства / семейств / рода); в меньшей степени – отдельный гражданин и гражданское право. Это общество разделено по групповым интересам и не подпадает под западное представление о нации, которая «является идеальным представлением о ценностях государственного регулирования». Таким образом, в Центральной Азии одновременно с формированием национального государства существует и является влиятельным традиционный общественный уклад. Оба процесса находятся под влиянием ислама, который вопреки советской интернационалистской политике не только сохранил свое значение, но оказывает существенное воздействие на формирование национального сознания и идентичности [194: 177]. Параллельное воздействие ислама и современных политических технологий вызывает социальные противоречия, которые в развивающихся исламских странах могут стать причиной появления фундаменталистских и реакционных течений.

2. Политический аспект. В рассматриваемом регионе элиты очень могущественны. Местные элиты в процессе преобразований оказались столкнулись с соперничеством интересов и оказались друг против друга. С одной стороны, экономические преобразования изменяют страны Центральной Азии, делая их общества многополярными. С другой стороны, правящие режимы оказались не в состоянии создать структурные рамки, способные ограничить последствия перемен.

Запад продвигает испытанные стратегии управления общественными процессами, но по объективным и субъективным причинам возможности центральноазиатских элит к овладению этими стратегиями ограничены. Подобное положение объясняется зависимостью элит от патриархальных структур, которые представляют своеобразную социальную «пирамиду». На вершине стоит сильная личность, которая выстраивает иерархию властных отношений, основанную на традиционной и личной преданности; эта личность защищает систему, придает ей легитимность, но в то же время препятствует возникновению самостоятельных политических и гражданских институтов.

Экономические преобразования, связанные с переделом собственности и получением доступа к природным ресурсам, вызывают глубокое социальное расслоение общества. Новые элиты вынуждены больше задумываться о внутренней стабильности и безопасности, нежели о демократии и правах человека, поэтому возможность создания самостоятельных гражданских и политических институтов всё больше сужается. Когда заходит речь о стабильности и безопасности, в большинстве случаев у разных сторон встречается разное понимание этих понятий.

3. Религиозный аспект. После обретения странами постсоветской Центральной Азии независимости и в связи с изменением их политической структуры положение ислама в регионе существенно изменилось. Ислам стал государствообразующим фактором – и как один из основных типов социальной осведомленности для большинства местного населения, и как система социальных норм. Как следствие, при анализе действительного положения дел, а также при формировании государственных структур необходимо учитывать религиозный фактор, поскольку в молодых государствах преобладающая религия превращается в «часть государства». Огосударствление ислама или, иными словами, становление ислама частью государства указывает на то, что ислам находится в тесной связи с общими процессами институционализации новых государственных организаций. Отсюда следует, что любая внешняя сила, которая намерена контролировать производимые преобразования, должна так или иначе соотносить свои действия с религиозной доктриной, под влиянием которой находится большинство представителей политической элиты региона.

Отсюда делается более понятным стремление к дистанцированию от западной политики и от рекомендуемой Западом социальной модели. Западное понимание демократии исходит из «открытого общества» и верховенства закона. Это понимание возникло в результате собственного, накопленного за века исторического опыта, отсутствующего у азиатских обществ и исламских государств. Столь большая разница в опыте вызывает значительную часть проблем в отношениях евро-атлантического мира и стран Центрально-Азиатского региона.

Если при проведении преобразований в регионе ориентироваться на эту логику, то «модель открытого общества» не должна служить образцом. Следует предположить необходимость использования «закрытой» модели, ведь закрытое общество до сих пор опирается на родоплеменные отношения, кланы, традиционные патриархальные институты. Всё это напрямую связано с вопросом о том, какой должна быть объективная демократия и каким целям должна служить политическая система? [194: 188] Каким должно быть демократическое и правовое государство в Центральной Азии?

Ответы на эти вопросы не найдены ни западными учеными и политиками, ни представителями правящих в Центральной Азии элит. Эти элиты живут в убеждении о несоответствии восточного общества западной демократии.

Вышесказанное подтверждает чрезвычайную важность выбора стратегических критериев при проведении преобразований в политической жизни Центральной Азии. В Центрально-Азиатском регионе пока еще нет зрелых идейных и социально-политических основ, которые соответствовали бы критериям западной политической системы (демократии как основы политической системы и правового государства, а также средства контроля и обуздания власти). Вместе с тем следует отметить, что отрицание авторитарными правящими режимами демократических преобразований в корне противоречит современным потребностям и перспективам развития центральноазиатских стран. Время делает всё больше вызовов, которые чреваты тяжелой экономической и политической депрессией, поэтому важно использовать западный опыт для решения социально-экономических вопросов и предотвращения угрозы возникновения новых общественных конфликтов.

Для Центральной Азии развитие местной демократии, то есть конкретной ее формы, которая соответствовала бы местной социальной структуре и культурному восприятию жителей региона, считается ключевым вопросом изменения и развития политической системы. В связи с этим стратегия изменений должна учитывать такие факторы, как: 1) сохранение мирных условий для желаемого функционирования общества; 2) детерминированную связь между общественными преобразованиями и эскалацией конфликтов в рассматриваемых обществах; 3) влияние стратегии изменений на процесс укрепления национальных государств [187: 16].

Рекомендации и рецепты, предлагаемые Западом другим странам мира, часто вызывают в них негативную реакцию. Так, и в Латинской Америке, и в Азии, и в Африке подобные рекомендации сопровождались усилением левых движений, национальным и религиозным радикализмом. Экономический фундаментализм в качестве ответной реакции порождает фундаментализм и в других областях общественной жизни, в том числе фундаментализм исламский. Предметом критики знатоков ислама в первую очередь становится радикальный материализм, который с их точки зрения является восхвалением идола под названием «капитал» и способствует распространению нравственной разнузданности и сатанинского антикультурья. За последние годы убежденность в этом многих мусульман выросла многократно, не в последнюю очередь из-за оскорбительных нападок на ислам в западных изданиях и фильмах. И теперь неолиберализм характеризуется в таких кругах как продолжение атеистического материализма.

В Европе и в США раздаются критические высказывания со стороны представителей интеллигенции, которые обвиняют современный капитализм в неблаговидных изменениях в области культуры и духовности – безо всякой перспективы по улучшению ситуации. В связи с этим отметим позицию американского культуролога Жака Мартина Барзена; она, хотя и спорна, однако вызывает интерес. Он считает картину Марселя Дюшана, на которой Джоконда изображена с усами, символом бескультурья: «С этого момента в западной культуре наступил период вседозволенности, и общественная культура фривольно и беспечно направилась в сторону стагнации и деградации» [171].

Большинство критических замечаний американских исследователей напрямую высказаны в адрес США. С точки зрения критиков, в XX веке США превратились в страну с однородной популистской культурой, в которой развлечения одержали победу над духовностью и даже самой жизнью. Америка, проводящая политику защиты прав потребителей, пропагандирующая эгалитаризм и умножающая новые технологии, уничтожает культурные различия без создания новой культуры. Еще один американский ученый Кристофер Клаузен предостерегает: мировая культура, движимая подобными началами, погубит культуру традиционную, а также станет причиной внекультурного смешения бизнеса, новых технологий и всеобъемлющего индивидуализма [181а]. Естественно, подобная тенденция, наблюдаемая в центре неолибералистской системы, вызывает ответную реакцию на Востоке – и особенно в исламском мире, который сохраняет традиционные устои, в которых сконцентрированы вера и нравственность, считающиеся практическими предписаниями. Между тем для создателей и деятелей глобалистской цивилизации культурные особенности и национальные традиции несущественны, второстепенны и мешают мировому прогрессу. Аналогичным образом эскалация напряженности в отношениях человека с природой также не считается принципиальным вопросом, хотя экологическая катастрофа уже началась. Практика мирового развития в течение последних десятилетий показывает, что в рамках неолиберальной геополитической модели глобализации путь для решения важнейших общечеловеческих проблем пока еще не найден; глобалистская политика скорее разрушительная, нежели созидательная, чреватая всё новыми и новыми социально-экономическими и природными проблемами.

В связи с этим возникает необходимость продумать создание иной модели развития и применения новых методов социальных преобразований. Само социальное развитие становится всё более сложным, когда нельзя однозначно говорить ни о прогрессе, ни о регрессе. Многие проблемы требуют системного подхода, в первую очередь – социально-экологические измерения, которые указывают на серьезные угрозы обществу и на основную проблематику по выходу из системного кризиса, охватившего все области жизнедеятельности человечества.

По этой причине следует уделять внимание принципам и оценкам прогресса, далеким от политизированных проектов. Они связаны с теорией устойчивого развития. В этой теории понятие прогресса не трактуется через экономическое развитие, совершенствование техники и технологий. Ядром устойчивого развития является приоритет экологии, а целью – формирование новых отношений человечества с окружающей средой и с обществом. Эти отношения должны быть регулируемыми и устойчивыми. Расточительная политика человека применительно к природе должна быть заменена эволюционным процессом развития, который возрождает традиционные ценности и возможность баланса между духовными и материальными возможностями, а также обеспечивает технологическое развитие социальных и экономических структур.

Ключевые и универсальные принципы теории таковы:

– устранение конфликтов, которые формируются в процессе социально-экономического развития, возможно только при наличии стабильности и неразрушения естественных основ жизни;

– улучшение качества жизни людей должно осуществляться в диапазоне, расширение которого не приведет к разрушению среды обитания и к глобальным изменениям экологии;

– переход к устойчивому развитию, постепенное возрождение естественной экосистемы до такого уровня, который мог бы обеспечить устойчивость среды.

Теория устойчивого развития многогранна, она охватывает все жизненные вопросы. В ней чистые технологии обеспечивают защиту ресурсов, под ее влиянием новые формы международного экономического и социального сотрудничества будут противостоять нынешним разрушительным процессам [187: 26–27].