– Старейшины, Верховный понтифик верно указал на невежество, допущенное новым и вероятно не успевшим набрать опытом вещателем алатреев.– официальный голос алетолатов Амолла Кайсавиш явно воспрял духом, получив столь неожиданную поддержку.– Дни Летних мистерий священны и принадлежат лишь богам. Преступно пытаться затмить их нашими мелочными делами. Не знаю, как алатреи, но алетолаты не пойдут на это святотатство и не навлекут проклятие на эти стены. Мы призываем перенести собрание!
– Перенос! Перенос! Перенос! – тут же начали, что есть сил драть глотки старейшины в черных мантиях, стуча кулаками по подлокотникам и ногами по мраморным плитам. Теперь уже их голоса владели Залом собраний.
– Алетолатам хорошо известно, что мы всегда защищали традиции и законы государства. Мы не нарушим запрет богов и выполним их заветы,– хмуро произнес новый предстоятель партии Убар Эрвиш, когда его голос стало возможно услышать.– Верховный понтифик, вам нет нужды волноваться о соблюдении благочестия и предупреждать нас о проклятьях. Собрание будет перенесено на восемь дней.
– Благодарю Синклит за проявленную мудрость. Как верховный служитель богов и хранитель традиций, я завершаю сие собрание, едва не преступившие законы. Да снизойдет на каждого из почтенных старейшин благословение и минует их гнев наших богов.
Глава жрецов воздел руки к потолку и развел ладони в ритуальном жесте. Старейшины ответили ему кивками, а потом потянулись к выходу из Зала собраний. С волей богов не смели спорить даже властители государства.
Джаромо почувствовал, как по его спине скатывается ледяная капля пота. Он всё же сделал это. До последнего Великого логофета не покидали сомнения, но маленькая тайна Верховного понтифика всё ещё отлично помогала вложить в его губы нужные слова. Столь нужная сейчас передышка была получена.
Покинув зал, сановник остановился в быстро опустевшем коридоре, ожидая Лико. Точно так же, как все эти двадцать лет, он ждал его отца. Стоя возле мраморной статуи атлетически сложенного воина в накидке, или сидя на резной лавке возле окна, разбирая письма и записывая поручения для подчиненных, он коротал время до проявления своего патрона.
Обычно Шето появлялся не очень быстро. Синклит был его стихией и, пребывая в ней, он с легкостью творил чудеса, заключая самые неожиданные и удивительные сделки и соглашения. Он множил друзей, находил союзников, усмирял врагов, творя деяния, каждое из которых становилось кирпичиком в том дворце власти, что они воздвигали все эти годы. И Джаромо помогал ему в этом. Каждый день и каждый час, они стягивали государство в единое целое. Собирали расколотое и примиряли чуждое, в погоне за их тайной, заветной мечтой о великом наследии и великом будущем. В какой-то момент Джаромо даже превзошел своего друга и, оградив его от лишних забот, взвалил на себя все основное бремя по приручению Тайлара.
И вот теперь он был один. Большие резные двери, на которых были запечатлены сражающиеся с морскими змеями и звероподобными великанами воины, больше никогда не выпустят располневшего мужчину с добродушным, мягким лицом и он радостно, или озадаченно не начнет делиться с Джаромо новостями, проблемами и планами. Больше никогда они не пойдут неспешной походкой по этому длинному коридору, успевая обсудить решение нависших проблем или придумать новый изящный план. Больше никогда.
Дверь заскрипела. Сердце Великого логофета сжалось и забилось с безумной силой, ожидая, что вот сейчас в высокой арке появится полная фигура, укутанная в богатую мантию из шелка с пурпурной каймой. Но вместо неё показался подтянутый и мускулистый силуэт Лико.
– У них большинство,– проговорил юный полководец, толчком захлопнув за собой врата в Зал собраний. Вблизи его бледность приобретала и вовсе болезненный оттенок. Он был изможден не меньше Джаромо. После смерти отца Лико почти не ел, а если и спал, то лишь урывками.
– Всякое большинство в этих стенах, не более чем мираж в утренней дымке. Даже лёгкий ветерок способен порвать его на части.
– Ветерок? Я бы предпочел обрушить на них бурю.
– Пока довольно будет и ветерка. Не забывай, что нам удалось приручить божественные знамения и развернуть их в благоприятную для нашего дело сторону. Но всякое благоволение может пошатнуться от слишком резких движений.
Джаромо взял под руку нового главу рода Тайвишей, точно так же, как и его отца раньше, и повел прочь по коридору. Он больше не доверял этим стенам. Они перестали обращать слова в тайны.
Покинув Синклит, они сели в повозку, ожидающую их у выхода.
– Надо было ещë тогда зарезать этого Кардариша. Как дикую свинью, которой он и является,– проговорил Лико, как только рабы закрыли за ними двери. Наследник рода Тайвишей отвернулся к окну и Джаромо не видел его лица, но по холодному железу в голосе, понял, что он и вправду поступил бы именно так.
– Мой дорогой Лико, твой меч принес бы не славу, а позор, ибо доброе имя твоего рода навеки оказалось вымарано в крови беззакония.
– Зато отец был бы сейчас жив.
– Да, но надолго ли? Всё его дело было бы изничтожено гневом благородных семей, посчитавших, что они тоже стоят в очереди на скорое заклание. Все друзья отвернулись бы от нас, все союзы и соглашения пали, ведь единственное, что Синклит никогда не прощает – так это покушение на его особое положение. А частью этого положения является неприкосновенность старейшин. Поверь мне, мой драгоценный Лико, я знаю это.
Последние слова дались ему нелегко. Его голос предательски задрожал и Джаромо очень надеялся, что Лико не заметил этой перемены.
Все последние дни Великого логофета сводила с ума мысль, что, возможно, именно его решения и поступки и привели к гибели Шето. Именно он, желая обезопасить, а ещё больше впечатлить Первого старейшину, устроил и скоропостижную кончину ставшего вдруг бесполезным дурака Ягвиша и расправу над Циведишем. Это он внес смуту в ряды алатреев и устроил им раскол, дабы мечта его покровителя была исполнена. Да, Шето всегда благоволил его решениям и поступкам. Но всё равно, это были его поступки и его решения. Шето лишь благословлял их своим невмешательством. Он всегда, всецело доверял своему самому верному и преданному другу.
И, кажется, Джаромо пренебрег этим доверием.
Ведь и Кардариша впервые оскорбил тоже он. Тогда, на том приеме у Ривены Мителиш. Именно он, ослепленный спесью, бросил вызов этому человеку, подкинув ту трижды проклятую рабыню к дверям его дома. Кто знает, может, наступи он тогда на горло своей непомерно раздувшейся гордыни, и этот человек не решил бы, что ему угрожают? Может тогда он бы не устроил сцену на пиру, не стал бы собирать заново алатреев, и, не подгоняемый страхом за свою жизнь, не нанес бы столь стремительного и смертельного удара?
Кто знает. Может и так. Точно этого не знал никто. Великий логофет даже не был до конца уверен, что за смертью Шето стоял именно Кардариш.
Мысли о вероятностях и последствиях изводили Великого логофета вот уже несколько дней, выгрызая живые куски из его сердца и разума. Ведь чем бы ни руководствовался тогда Джаромо, теперь выходило, что именно он проложил дорогу к смерти Шето Тайвиша. А жить с таким грузом, для него было сродни бесконечной пытке.
– Они убили моего отца, Джаромо! И хуже всего, что я даже точно не знаю, кто именно это сделал. Этот ублюдок Кардариш? Он точно оказался в выигрыше. Но вдруг это был не он? Вдруг и он не более чем ширма, который сейчас прикрывается какой-нибудь другой алатрей или алетолат? Великие горести, Джаромо, да ты ведь и сам так делал. И отец тоже. Проклятье. Как же всё было просто на войне… там враг всегда был напротив, а свои рядом. У тут…
– Боюсь, что у нашей войны больше нет видимых границ. И в разных местах её ведут по очень разным правилам.
– Тогда я выиграю её по-своему.
Остаток пути до Лазурного дворца они провели в полном молчании. Лишь звуки города, скрип колёс, да размеренный топот запряжённых волов и редкие окрики возницы нарушали повисшую тишину. И вскоре, она стала невыносимой для Великого логофета.
Все прошлые годы это время в повозке было для него особым. Временем, в которое они могли говорить с Шето, совершенно не опасаясь посторонних ушей. Под недовольное мычание волов, получивших щелчок кнута, они придумывали, как освободить нужные им посты и расставить на них своих людей. Под монотонное поскрипывание колес повозки, у них рождался план по переустройству Тайлара и покорению земель Харвенов. Под шум городских улиц они придумали, как распорядиться своими завоеваниям. Это было временем полной и бесконечной искренности. И теперь его заменило молчание. Молчание свежей могилы.
Джаромо поднял глаза и пристально посмотрел на Лико. Как же он все-таки был не похож на своего отца. Даже в годы молодости, когда Шето ещё не успел заплыть жиром и был красив, он выглядел совсем иначе. Другой лоб, другой подбородок, другие скулы и другой рот. Разве что нос с небольшой горбинкой, да глаза, выдавали родовые черты Тайвишей, роднили этого юношу с его отцом. Да и характерами они были совсем не похожи. Жесткость против мягкости, порыв против учтивости. Два разных человека. Всё же в венах Лико явно было больше крови матери, этой жуткой и полубезумной женщины, Орейты, чем крови Шето.
Великий логофет задумался, а сможет ли он пойти за этим мужчиной так же, как пошел когда-то за его отцом? И почти сразу понял, что нет.
Шето был совсем другим. В своем очаровании он обволакивал, словно мягкий теплый ветер, и увлекал за собой по доброй воле. За ним хотелось идти, чтобы не терять того тепла, тех благ, что обещал и дарил этот человек. А его сын, напоминал скорее лютый порывистый ветер, что норовил разметать или прижать к земле всякого, кто оказывался у него на пути. За таким с восторгом идут солдаты, ибо он сулит им наживу и славу. Сулит великое будущее, возведенное на костях поверженных врагов и руинах покоренных городов.
Но Джаромо никогда не был воином. Он был сановником. Политиком. Интриганом.
Так что нет, он не пойдет за ним. Но он пойдет рядом. Пойдет, чтобы сохранить память об его отце и сохранить свою преданность.
Доехав до дворца, Джаромо попрощался с Лико, сославшись на неотложные дела. Хотя они и вправду у него были, проблема была не в них – Великий логофет просто не мог заставить себя войти. Эти стены душили его. Он чувствовал в них смерть. Чувствовал гибель и предательство, которые липкими щупальцами сворачивались у него на шее. Дом, что некогда был ему почти родным, стал склепом и вместилищем кошмаров. И нога Джаромо не желала переступать его порога.
Дождавшись, когда Лико скроется за воротами дворца, он отдал вознице приказ править повозку обратно, в самое сердце Палатвира и Кадифа, к площади Белого мрамора. Ему надо было как можно скорее закрепить столь шаткие и сомнительные победы этого дня.
Хотя главную площадь государства обрамляли три исполинских здания, обычно Великий логофет бывал лишь в одном из них – в Синклите. Но сейчас его интересовал вовсе не дворец старейшин. И даже не обитель низвергнутых царей, покинутая и брошенная уже более полувека, а дом, что по народной молве имел сразу двенадцать хозяев. И это было весьма забавным, если учесть, что строился он как храм всего одного бога.
По замыслу его создателя, Убара Ардиша, этот храм должен был стать главным святилищем и центром его нового культа – Животворящего Светила. Именно поэтому основанием для него служил круг, а купол не смыкался, оставляя на самой вершине проём, позволявший всегда видеть небо и солнце, встающее над ним ровно в полдень.
Когда последний из царей умер, а род его пресекся под ударами мечей и копий вчерашних слуг и соратников, новые хозяева государства долго не могли решить, кому из богов посвятить это каменное чудо. Одни предлагали передать его владыке судеб Радоку, другие – покровителю богатств Сатосу. Третьи – хранительнице родовых уз Венатаре или богу-воителю Мифелаю. Ну а кто-то и вовсе желал преподнести его Утешителю мертвых – Моруфу. Споры шли долго и яростно, превращаясь в новый повод для и так терзавших государство раздоров. И кто знает, как далеко бы зашли почитатели разных культов, если бы тогдашний эпарх Кадифара не предложил Синклиту иное, весьма изящное решение наболевшего вопроса. Храм, что возводился для одного верховного бога, и который был низвергнут вместе с утверждавшей его власть династией, посвятили всем богам Тайлара разом. Так возник Пантеон. И почти сразу он стал не просто главным храмом государства, но и сосредоточением всей жреческой власти. Их главной обителью и хранилищем их знаний.
И именно туда и лежал путь Великого логофета.
Хотя сегодня храм был закрыт для посещений, Джаромо всё же, поднялся по широкой лестнице и подошел к высоким вратам, обитым бронзой. Взявшись за одно из колец, он несколько раз с силой их ударил, после чего отошёл немного назад. По обе стороны от ворот располагался барельеф, выполненный с удивительной точностью. По левую руку на нем располагались Бахан, Илетан, Меркара, Сатос, Лотак и Жейна. Шесть радостных богов, именуемых ещё летними богами, ведь именно им были посвящены наступающие Летние мистерии. Они покровительствовали ремеслам и искусствам, плотской любви, красоте и рождению детей. В религиозной традиции Тайлара они считались главными любителями людей, отвечающими за все мирские блага и радости. И в этом своём качестве, они не столько противостояли, сколько дополняли правый барельеф, где располагались суровые, зимние боги: Мифелай, Радок, Моруф, Венатара, Мархаг и Феранона.
Чужеземцы, слабо знакомые с Тайларом и его обычаями, зачастую считали их темными или даже злыми. Но боги Тайлара не были ни добры и не злы. Да, они отличались по характеру и отношению к людям, но разделение на силы света и тьмы, столь любимое к югу от Айберинских гор, им было чуждо. Всё в них было пропитано полутонами, сумасбродством, желаниями и страстями. И, по мнению Джаромо, это накладывало сильный отпечаток на все тайларское общество и в особенности – на его политику, высшим выражением которой был Синклит. Это удивительное место, в котором самые грязные пороки были замешаны поровну с добродетелями, а общественные интересы не отделялись от личной корысти старейшин.
Устав ждать, Великий логофет вновь подошел к вратам храма и несколько раз с силой ударил бронзовым кольцом. На этот раз одна из воротин заскрипела, и на него уставились удивленные глаза совсем молодого послушника.
– Храм закрыт господин,– тонким, ещё не сломавшимся голосом проговорил худенький лопоухий мальчик, которому вряд ли было больше двенадцати.
– Пантеон закрыл свои двери для паломников и просителей, но я вовсе не собираюсь тревожить богов назойливыми мольбами или жертвами. Меня ждёт господин Анкариш. Тебе же знакомо сие родовое имя, дитя?
– В-верховный понтифик? – большие глаза мальчика хлопнули.
– Да, если только за те пару часов, что длилась наша разлука, в государстве не успели произойти слишком уж сильные перемены.
– Что?
– Я говорю, веди меня, о юный прислужник богов. Ну или хотя бы впусти внутрь, а там мои ноги уже сами нащупают нужный для них путь.
– Я… так это, не положено же…
– Эй, Келло. Кто это там? – раздался хриплый старческий голос из глубин храма.
– Это гость. Говорит что к самому Верховному понтифику пришëл.
– К Верховному? Хей, хей. Дай я на него посмотрю.
Мальчик скрылся за дверью, а из проема показалась облысевшая голова, с непомерно большим носом и пышными седыми бровями, которые тут же взлетели вверх, стоило ему разглядеть гостя.
– Ох… Великий логофет! Всех благ вам и благословений. Не часто вы бываете у нас. Ох, не часто. Проходите же скорее.
– Увы, твои слова полны горькой правдой. Визиты мои в сие чудо почитание божественного, редки и весьма нерегулярны. Но вот ты, как был привратником в тот самый первый раз, когда нога моя переступила порог сего прекрасного храма, так им и остаешься, являя собой подлинный образец постоянства.
– А то, таков мой долг перед ними, богами,– его узловатый палец многозначительно ткнул вверх.– Да только с постоянством это вы меня зря нахваливаете. Старею я совсем. Не поверите, но вот даже ворота уже с трудом открываю. Немощь у меня в руках. Вот и взял себе ученика. Только-только взял, он потому нужных людей не знает, а не от того что тупой, вы уж не подумайте.
– Да будут труды в его обучении успешны и плодотворны.
– Будут-будут. А не то знаете, немощь то может и в руках, да палкой я ещё неплохо огреть могу. Да, Келло?
Мальчик вздрогнул и прижал к себе руки, нервно потирая запястья. Похоже, палкой учили его и вправду довольно часто.
– Скажи, под этими ли сводами сегодня пребывает Верховный понтифик?
– А как же. Под этими самыми. Все главные жрецы сейчас тут. Завтра же первый день мистерий, сами понимаете, что тут будет. Эй, Келло, проводи-ка нашего гостя.
– А куда отвести то?
– К Верховному понтифику, бестолочь ты неразумная! – рука привратника совсем не немощно влепила звонкий подзатыльник мальчугану.
Великий логофет пошел следом за юным Келло. Ученик привратника повел его по широкой галерее в самое сердце Пантеона, где уже вовсю кипела работа. Десятки жрецов расставляли жаровни и свечи, раскатывали ковры, намывали покрытые фресками стены и украшали колонны, поддерживающие верхние ярусы, с которых свисали яркие полоски ткани. И без того прекрасный храм на глазах становился все наряднее и наряднее.
В самом его центре, ровно в кольце падающего из открытого купола света, расположились двенадцать гигантских статуй богов, прижимающихся спинами друг к другу и образуя ещё один малый круг. Их руки были подняты, удерживая над головами огромную позолоченную жаровню. Пока она была пуста, но уже завтра в ней разожгут пламя, в которое шесть дней подряд с верхних ярусов будут бросать жертвоприношения и свертки полные благовоний.
Хотя сейчас это было и незаметно, по замыслу изначальных зодчих, двенадцать богов должны были держать совсем не жаровню. На их руках должно было располагаться огромное золотое солнце, покрытое самоцветами – тот самый Животворящий светоч. Его даже успели изготовить и доставить в храм, но после смерти Убара Алое Солнце и свержения династии Ардишей, чудесное творение бесследно исчезло, а его место заняла позолоченная жаровня.
Центральный зал они миновали почти сразу, направившись в одно из двенадцати малых святилищ – по сути храмов внутри храма, которые совершенно не уступали в размере и убранстве своим отдельно стоящим собратьям.
– Верховный понтифик где-то тут, господин,– произнес мальчик, заискивающе посмотрев в глаза Великого логофета.
Он явно желал получить награду за свой несложный труд и Джаромо решил его не расстраивать. Достав из кошелька литав, он протянул его мальчишке.
– Ого, да хранят вас все боги разом, господин Великий логофет! Всех благ и благословений вам!
Схватив большую серебряную монету и сжав её в кулаке, Келло тут же побежал обратно. Джаромо устало проводил его взглядом, а потом огляделся. Длинный прямоугольный зал тонул в густом мраке. Лишь две горящих возле алтаря жаровни, да расположенное позади высокой статуи узкое окно, не давали сумраку поглотить это святилище. Тут не было ни ковров, ни ярких тканей, ни венков, сплетенных из цветов и веток кипарисов. Да и людей было не видно.
Впрочем, всю эту половину храма сейчас старались не тревожить. Всё следующее шестидневье двери расположенных тут шести святилищ будут закрыты. Таковы были правила, гласящие, что пока люди чествуют летних богов, зимним богам положено пребывать в покое.
Выбор зала заставил губы Великого логофета чуть растянуться, в слабом подобии улыбки. Воистину, для этой встречи сложно было найти более удачного покровителя. Прямо напротив него возвышалась высокая статуя Молчаливой богини. Владычицы тайн, клятв и обязательств. Фераноны. В непропорционально вытянутой и тонкой фигуре женские черты были почти незаметны. Она напоминала иссушенный скелет, обтянутый длиннополыми, красно-черными одеяниями, прятавшими все её тело, кроме лишенного и намека на рот лица с огромными пустыми глазницами.
Хотя легенды утверждали, что эти глаза отнюдь не пусты. Смельчак, которому хватило бы безумства заглянуть в их черные бездны, сразу познавал все тайны и секреты, которые окружали его жизнь. Впрочем, радости это обычно не приносило. Ведь согласно всё тем же легендам, учесть таких людей была скорее печальна, ибо ложь оказывалась спасением, а истина ядом. И познавший всю правду, редко мог сохранить рассудок.
Так, один из героев преданий тайларов, Меллок из Найраны, великий воин, что победил сотни чудовищ, сверг жестокого тирана Баснара, правившего в его городе и сокрушил орду дикарей, что огненной бурей пронеслись по землям тайларов, всю свою жизнь мучился вопросом, кем были его родители. Ещё младенцем его подкинули к воротам борцовской арены, в которой и прошло всё его детство, и никто в родном городе не мог ему сказать, кто именно оставил в ту ночь корзинку с плачущим ребенком. Многие годы искал он ответ на этот вопрос, и вот когда все его подвиги были уже позади, а борода стала белой от седины, он решил отправиться в последнее путешествие, чтобы отыскать Феранону и попросить Молчаливую богиню раскрыть ему эту тайну.
Для этого он отправился к главному храму Владычицы тайн, возведенному у озера Эликат, дабы там найти столь нужные ему ответы. Но путь Меллока оказался многим короче, чем думал великий герой. Уже на третий день пути, когда солнце скрылось за горизонтом, а старец уселся возле костра, к стоянке вышла странная худая женщина, и без всяких слов села напротив. Великий герой спросил незнакомку кто она и откуда, но женщина молчала. Тогда он подошел к ней и рванул её на себя, но тут же отпрянул в ужасе. Из-под капюшона показалось лишенное рта лицо с огромным провалом пустых глазниц.
«Смотри, раз так желаешь»,– раздался голос в его голове. Герой встал и, подойдя к богине, взглянул в бесконечность её черных глаз. И тот же вопль полный невообразимой боли и страдания вырвался из его горла. Женщиной, что принесла корзинку с плачущим ребенок, и его матерью оказалась сестра свергнутого и убитого им правителя города, а отцом – сам тиран Баснар.
Не в силах выдержать столь жуткой правды, герой тут же бросился на собственный меч, бесславно завершив жизнь полную свершений и подвигов.
И такая печальная судьба ждала почти всех, кто в порыве любопытства смотрел в Пустые глаза. Ведь укрывая тайны, Феранона не обкрадывала людей и не пыталась их одурачить, а защищала милосердным неведеньем, которое и было её главным даром смертным.
Великий логофет прошел через пустой зал к статуе богини. Широкий алтарь у её ног был уставлен огарками черных и красных свечей. По традиции, первые оставляли просители, желавшие чтобы богиня сохранила их секреты, а вторые – чтобы она стала свидетельницей данных клятв. Хотя сделаны они были из обычного подкрашенного воска, стоили такие свечи весьма дорого и продавались лишь в храмах – Феранона принимала от просителей только их и сама цена, которую просили жрецы, становилась мерилом жертвы.
Великий логофет подошел к укрытой красно-черной тканью мраморной плите и поднял почти нетронутую красную свечу. Похоже, она погасла почти сразу, как проситель зажег огонь. Это было странным, ведь почти все остальные подношения больше походили на лужи расплавленного воска из которых торчал лишь маленький огрызок почерневшего фитиля. По традиции, принося Фераноне огненный дар, проситель должен был возносить ей хвалы, пока не погаснет пламя. И чем дольше оно горело, тем вероятнее была благосклонность молчаливой богини. Но этот дар явно был отвергнут. По крайней мере, именно так и должен был растолковать его сам податель.
– Не стоит трогать то, что было предложено богам. Особенно если этим уже заплатили за их милость,– вышедший с обратной стороны статуи Верховный понтифик подошел к Джаромо и бесцеремонно забрав из его рук свечку, вернул её на алтарь.
– Всех благ и благословений, благочестивый Лисар Анкариш. Позвольте заверить, что я вовсе не покушался на плату, предложенную Молчаливой. Тем более что она, если только мои познания в обрядах не оказались скуднее и недостаточнее чем я думал прежде, была отвергнута.
– Не знал, что в круг ваших обязанностей входит и толкование воли богов,– голос жреца прозвучал грубо и раздраженно, да и весь его вид просто излучал неприязнь струящуюся в сторону Великого логофета.
– Ну что вы, господин Анкариш, я никогда не пытался снискать славу толкователя,– с мягкой, примирительной улыбкой ответил ему сановник.– Я человек сугубо мирских свершений, и ум мой бессилен против той туманной завесы, что укрывает всякое божественное провидение.
– Тогда вам тем более не стоит касаться принадлежащего богам. А то кроме благодати, они весьма охотно насылают на людей проклятья.
Верховный понтифик поднял голову и пламя в жаровне выхватило из мрака его лицо – бледное, с похудевшими, заросшими седой щетиной щеками и глубоко запавшими глазами. Красными и воспаленными от усталости. В Синклите Лисар Анкариш показался ему куда бодрее. Но тут, в этом зале, то ли игра света и тени, то ли близость его лица, обнажали долгую и явно накопленную усталость.
Жрец был истощен. И скрывал своё истощение куда хуже и небрежнее чем Великий логофет.
– Вы на удивление скверно выглядите, благочестивый господин Анкариш. Не поразила ли вас хворь или какой иной недуг?
– Мистерии. Они всегда сильно изматывают,– Верховный понтифик махнул рукой, словно давая понять, что все опасения беспочвенны, но Джаромо сразу уловил фальшь в его голосе. Быть может близкие торжества и вправду забрали немало сил у главы жречества, но они явно были не единственной, а, возможно и далеко не главной причиной его немощности.
– Вы оказали нам поистине бесценную услугу в Синклите. Столь своевременный и сокрушительный удар, нанесенный словом и знанием…
– Нам? Не думал, что после гибели Шето у вас ещё остались какие-то «нам».
– Род не пресекся и дело его не пало.
– Не пресёкся,– жрец поднял пару огарков с алтаря и критически их осмотрев, сложил в небольшой расшитый мешочек, висевший у него на левом локте.– Вот только меня это не касается. В его дело я был втянут совсем не по своей воле.
– Может и так. И всё же вы честно помогали нам всё последнее время. И своё небольшое принуждение мы с лихвой покрывали своей же щедростью. Разве лживы или неверны мои слова, достопочтенный господин Анкариш?
Их щедрость и вправду была велика. И отличные пахотные земли на Мисчее с рабами-харвенами, были совсем не единственным её проявлением. Ведь и Шето и Джаромо свято верили, что любого человека, которого приходилось принуждать к словам или поступкам, обязательно нужно было одаривать. И одаривать щедро, дабы не множить число врагов и недовольных. Да и взявший дар, сам невольно превращался из жертвы в соучастника.
– Верны и не лживы,– вздохнул Лисар Анкариш.– Я и правда вам помог. И делал это не только для того, чтобы избежать разоблачения моего сына. Перед ликом Молчаливой богини я признаю, что страх двигал мной в той же мере, что и вырвавшаяся из хватки моей воли жадность. Я знал, что вы будете щедры. Знал и не смог избежать соблазна воспользоваться этой щедростью. Тем более что у меня был столь надежный довод в свою защиту. Мой бедный непутевый сын, увлекшийся этой чушью про единого бога. И я, прикрываясь им словно щитом, позволил себе стать слабым и податливым на интриги. Возможно, я даже и сам ждал, что однажды окажусь вам нужен. И желал, чтобы ваши аргументы оказались сильнее моей совести. Но всему в этом мире есть свой предел.
– Не торопитесь с решениями, милейший господин Анкариш.
– А я никогда и не принимаю торопливых решений.
– Очень хочу в это верить. Ибо рука, протянутая в жесте дружелюбия, всегда может сжаться в кулак.
Верховный понтифик посмотрел на сановника долгим измученным взглядом. В его глазах не было ни злобы, ни гнева, ни страха, ни алчности. Они были почти так же пусты, как и глазницы присматривающий за ними богини. И глядя в них, Джаромо неожиданно открыл сокрытую ранее тайну – человек перед ним был сломлен. Но сломлен не судьбой или окружающими, а своими собственными мыслями. Видно он и вправду серьезно относился к своему призванию. И уже убедил себя, что совершил предательство.
– Вы не нашей крови, Великий логофет. Да, вы палин и убеждены, уж в этом я не сомневаюсь, что верно служите Тайлару. И всё же вы не тайларин. Вы джасур. Наши боги чужды вам. Ваш род не рождался, не жил и не умирал поколение за поколением под неустанным присмотром Венатары и Жейны. Вы не предавались страсти на радость Меркары, не растили скот и хлеб по заветам Бахана, не ковали плуг или меч по наставлению Лотака и не торговали, призывая в свидетели Сатоса. Ваши воины не шли в бой, моля Мифилая защитить их, моряки не тонули, кляня Морхага за переменчивость, а Илетан не вкладывал в уста поэтов слова вечности. Радок не записывал ваши судьбы, а Феранона не хранила самые сокровенные тайны и не принимала ваших клятв. И даже в смерти Моруф не провожал вас в Край теней, сквозь четыре пепельных поля и три кровавых реки. Вы, джасуры, воспитанники своих Великих сил – стихий и страстей, что лишены даже четких воплощений. И потому, вам не понять ту силу клятв, что связывает тайларов и их богов.
– Кому как не вам, Верховному понтифику и посвященному всех культов, знать, что бессчётное число джасуров приняли из милосердных рук Великолепного Эдо не только гражданство Тайлара, но и его богов.
– Они приняли ритуалы, которые стали повторять и имена, которые научились выговаривать. Но пустило ли древо нашей веры корни в джасурскую почву? Очень я в этом сомневаюсь. Боги связаны с кровью, а её не переменить ни царской волей, ни постановлением Синклита. Разве ваше сердце приняло Богов Тайлара?
– Мое сердце полностью и безраздельно поглощено Тайларом,– мягко уклонился от ответа Джаромо.
– Оно поглощено государством. Его прошлым и будущим, его законами и порядками. Возможно – даже его людьми. Но для богов места там нет и никогда не было. Не перечьте и не портите наш разговор тупой ложью. Под взором Фераноны ей все равно не найдется места между нами. И потому я честно заявляю вам, что больше никогда не пойду против воли моих богов. Я клялся служить им и только им. Да, в час испытаний я оказался слабым, трусливым корыстолюбцем. Но больше я не намерен отступать от своих клятв. Никогда. Чтобы не случилось со мной или моим родом. Моя помощь вам в Синклите была последней слабостью. Последним компромиссом, на который я пошел со своей совестью. Я и так слишком сильно подвел моих богов.