Loe raamatut: «Месть трефового короля», lehekülg 2
– Порубил француз, да не насмерть, как видеть изволите. А кормили?.. да обычно кормили, – ответил я, ожидая новых расспросов о плене, а к ним я готов не был.
Афоничев вдруг закусил губу, взгляд его потупился на мгновенье, но, встряхнув головой, он, как будто собравшись, вернул себе нормальное состояние.
Веселость настроения с меня окончательно сошла, и выглядел я теперь истуканом перед ними. Вдруг стало мне неловко от нечаянной встречи со знакомцем; оттого, что бравый гусар, неугомонный ера женился на хозяйке борделя, – чего я никак не мог ожидать. Да и контузия, похоже, чрезвычайно сказалась на приятеле моем. А еще в душу закрались неясные подозрения, оттого что на моей памяти Афоничев с Овечкиным знакомы не были. Да и сам я встречал князя лишь на войне, уж после случая, о котором поручик вспоминал. Сам-то Афоничев контуженый в голову да картечью по ногам побитый в тыл отправлен был.
– А что, простите, князь? Погиб? – осведомился я.
– Покончил с собой, – спокойно, точно отрапортовала мадам Раструбова.
– Да, – подтвердил поручик. – Весьма странный случай, скажу я вам… – начал он, но был оборван супругой:
– Да что ж тут странного?! Ведьма она! Ведьма и есть!
– Позвольте сударыня, вы о ком? – недоумевая, спросил я.
– В карты он проигрался, – цыкнув на жену, продолжил Афоничев. – К нам в Печенеги иноземец прибыл…
– Так вы в Печенеги перебрались?! – невольно воскликнул я.
Уж не ожидал я такого поворота, ведь именно в Печенегах был расквартирован мой новый полк, именно туда мне надлежало прибыть по окончании отпуска.
– Да, у Валентины Ермолаевны интерес там… а я уж при ней… в отставке я по ранению… – замялся Афоничев.
– Так выходит, и князь в уланском полку служил? – высказал я догадку.
– В чине ротмистра, покуда в прошлом месяце застрелился. Карабин под подбородок подставил, и… Неприятная, скажу я вам, видимость осталась. Княгиня, Полина Григорьевна…
Поручик вновь осекся, смутился верно, осознав, что сболтнул лишнего – чего говорить не желал. А я аж в ногах слабость ощутил, как имя услышал.
– Не Астахова ли? – едва слышно спросил я.
Афоничев не выдержал пристального взгляда – отвел глаза, проговорил виноватым тоном:
– Не желал я вас огорчать известием сим, да что уж теперь – она.
Крахом пошли мои надежды, мое стремление увидеться с женщиной, которую считал образцом добродетели, целомудрия и красоты. Княгиня! Овечкина! Как не хотел я верить в несправедливость судьбы, а деваться некуда.
Вечером того же дня посетили мы с отставным поручиком кабак. Там и поведал он, что Полина Григорьевна уж два года тому, как княгиней Овечкиной стала. Что князь, как был волокита да картежник, таким до смерти и оставался. Что заезжий немец Альтберг устроил в Печенегах нечто вроде воксала, где в особой чести новомодная карточная игра преферанс, но и в штос как прежде режутся. Что вышла между князем и немцем ссора, князь просил удовлетворения, но по-особенному – на карту каждый жизнь поставил. Причиной ссоры Полина Григорьевна была – флирт с Альтбергом за ней князь наблюдал. Много еще рассказывал Афоничев, покуда во хмелю заговариваться стал, – ахтырские события с печенежскими путать начал, да веселость вдруг его пробрала – контузия напоминала о себе. Так беседа наша постепенно в кутеж переросла – по всем предписаниям разгульной гусарской души пирушку мы устроили. Только настрой мой оказался больше схож с поминками, а штоф шампанского и чарки выпитой жженки разбудили нестерпимую жалость к собственной персоне – до слез, до нелестных высказываний в адрес всего женского населения.
В глубине души я осознавал, что винить ее никак невозможно, потому как мыслила она меня мертвым. А какой прок в любви к мертвому? А князь красавец был – при деньгах, да и титулы под ногами не валяются. Понимать я ее понимал, а смириться был не в состоянии. Да тут еще немец этот…
В постоялую комнату вернулся я далеко за полночь, и, к удивлению своему, споткнулся о кучу тюков, сваленных у дверей комнаты. Падал я чрезвычайно шумно, чем разбудил Евдокию Митрофановну (сама хозяйка тем днем в деревню уехала, дочери дом поручив, а служанка почивала в другом крыле). Добродетельная барышня вызвалась помочь мне добраться до постели, так как в пьяном состоянии, устроился я на ночлег непосредственно среди тюков, где упал.
Не знаю, что на меня нашло, но, ощутив невольную близость симпатичной моему сердцу барышни, принялся я ей стишки командира своего, Давыдова, шептать, а после вздумал наглым образом лапать, да в постель затащить норовил.
Увернулась Евдокия Митрофановна от пьяных поползновений, да пощечину влепила, подействовавшую лечебным свойством отрезвления. И поделом мне охальнику – поди, не к бордельной девке приставал, а к девице благородной.
Поутру уж и я без стыда на нее взглянуть не мог, а она, и без того взгляд прятавшая, и вовсе отворачиваться стала. Так и расстались мы в тот же день, не объяснившись, так как в коробках и тюках оказалось заказанное обмундирование, турецкое кожаное седло с ольстрами, бушматом и мундштуком.
Облачившись в сине-желтый мундир уланского ротмистра, оставив тройную плату за постой, я покинул квартиру и саму Москву. Путь мой лежал на юг – в Печенеги.
В долгой дороге, мучимый стыдом решил я по прибытии в полк послать Евдокии Митрофановне извинительное письмо, но выполнил задуманное еще под Курском, не дотерпев до места. Лишь тогда почувствовал облегчение и повеселел душой, однако, ненадолго. О Полине Григорьевне теперь думать принялся.
Вспоминал я довоенные времена, листал в памяти все связанное с Полиной Григорьевной, и пришел к выводу неутешительному: ведь ничего между нами и не было вовсе, отчего ж мне в мысль впала о любви с ее стороны? Были гостевые вечера в доме матушки ее, ухаживания, цветы непременно, но это исходило от меня. Она же отвечала снисходительной улыбкой и кокетством. Хотя, и гуляния под луной были, но глупые, детские; разговоры пустые ни о чем. Однако, как приятны сердцу были те вечера. Отчего так? Наверное, оттого что к тридцатилетнему возрасту я впервые ощутил чувства отличные от обыкновенной похоти. Затронула она неведомый нерв внутри меня.
В раздумьях, в попытке разобраться в чувствах ехал я в Печенеги, и путь мой казался бесконечным – зла дорога, когда на душе покоя нет.
Прибыл я на место к обеденному времени. Погода стояла чудесная – привычная и приятная для меня погода. Местный климат всегда действовал на меня положительно. Низкий поклон государю и тем штабным офицерам, что так позаботились о новом назначении.
