Я уже собрался озвучить свои размышления, как в кабинет вошел Бэрри.
– Ваш чай, сир, – провозгласил он так, будто речь не о напитке, а о личном прибытии короля.
В руках у лакея ничего не было. Значит, кто-то другой скрывался за дверью, ожидая разрешения войти.
– И где же он? – удивленно спросил Альтшлянг.
В этот момент мне показалось, что правый его глаз, прежде зеленый с золотым отливом, вдруг стал карим. Впрочем, это могла быть игра света и тени.
Едва отзвучал вопрос, дверь распахнулась, в кабинет вкатился сервировочный столик со всем, что может потребоваться для приятного чаепития. Вслед за столиком вошла роскошная брюнетка, облаченная в черную пачку-шопенку.
– Аглая! Вот так сюрприз! – смеясь и хлопая в ладоши, воскликнул Альтшлянг. – Вы бесподобны!
Похоже, женщину это раззадорило. Она улыбнулась, в глазах сверкнула шальная искорка. Чуть отстранившись и сделав балетный арабеск, она вдруг закрутила фуэте. За ним последовал глубокий реверанс, а после, вдруг, она умчалась прочь, не проронив и слова.
– Ну, как дитя! – смеясь и продолжая хлопать, воскликнул немец. – Вот, – обратился он ко мне, – вот какая она – Аглая! Энергия льется через край! А вы говорите… Кстати, почему вы ничего не говорите? – он коротко взглянул на меня. – А-а! Понимаю.
Только теперь до меня дошло, что сидел я, раскрывши рот. Все произошло настолько неожиданно, что я растерялся. И ситуация, и само зрелище совершенно шокировали меня своей необычностью. Я был просто ошеломлен. Мало того, что Аглая оказалась весьма недурна собой, но и эти балетные штучки она выделывала с исключительной легкостью.
– Ох уж это женское любопытство, – посетовал вдруг Альтшлянг, – и эта страсть к эпатажу. И как теперь вести деловую беседу? В то же время это было забавно, согласитесь. Аглая танцует с раннего детства. Вы же знаете, русский балет – это нечто неописуемое, волшебное! Она родилась в Санкт-Петербурге, училась в балетном классе. После долгое время, и уже при советской власти, жила в Москве… Впрочем, она сама расскажет, если захочет. Да, не удивляйтесь, она тоже ваша соотечественница.
Альтшлянг жестом отпустил Бэрри – этого человека без эмоций. За все время ни один мускул не дрогнул на лице лакея. Он так и простоял бесчувственным изваянием у двери. Казалось, всю сознательную жизнь, облачаясь в мундир и приступая к службе, все личное он аккуратно раскладывал по карманам своего партикулярного платья и оставлял в раздевалке. С того момента и до отведенного распорядком часа, он реагирует только на приказы.
Когда дверь за лакеем захлопнулась, Альтшлянг, наконец, обозначил сумму, на которую я мог рассчитывать по окончании написания книги. Произошло это не менее внезапно, чем явление балерины. А шокировало даже больше. От подобных предложений не отказываются. Мы подписали контракт. К работе я обязался приступить этой же ночью.
3
Работа, действительно, оказалась несложной. Однако сказать, что мне предстояло писать банальный диктант – было бы неправильно. Как выяснилось, Афанасьев обретался в Москве, потому мой физический контакт с ним был невозможен.
Еще находясь в кабинете, с помощью техники особого рода гипноза, немец несколько раз вводил меня в состояние прострации. Погруженный в полудрему я ощущал лишь знакомую всякому страдающему мигренью, давно ставшую привычной стальную спицу, пронизавшую правую часть черепа от затылка до самой глазницы. Только в этот раз она не пугала меня. Не заставляла судорожно искать флакон с опием. Она не причиняла мне боли, а лишь мешала сосредоточиться, сфокусировать зрение и внимание на окружающей реальности. Затем почти полностью исчезало ощущение пространства, времени, самого себя. Лишь краткое мгновенье спустя лист писчей бумаги передо мной, прежде чистый, как первый снег, оказался исписан моей собственной рукой. Я понятия не имел – что, когда и зачем писал на этом листе. Оказывается, делал я это, как машина – совершенно бессознательно в течение аж четверти часа.
Как, каким образом происходило это чудо – для меня осталось загадкой. Со слов Альтшлянга, техника автоматического письма известна с незапамятных времен. Почему ее не используют, как телеграф хотя бы в армии – непонятно. Альтшлянг пытался что-то объяснять, но вышло у него столь