Loe raamatut: «Испанский дневник»

© Грифон М, 2005

© В. Голубев, оформление, 2005

Книга первая

3 августа 1936 года

Демонстранты шли веселые, по-летнему нарядные, почти все в белом. Шесть стройных, загорелых девушек пришли в коротких спортивных туниках – видно, прямо со стадиона. Они держались за руки и кричали по слогам: «Фран-ко, до-лой! Фран-ко до-лой!»

Митинг на Красной площади начался в пять часов пополудни. Жара и страшная теснота. Я опоздал, да так и не мог пробраться поближе к трибуне, но было отлично слышно через усилители. Оратор призывал народы Советского Союза оказать материальную помощь бойцам Испании. Но уже до этого призыва несколько дней на многих заводах начались сборы для Испании.

Заканчивая, оратор сказал:

– Трудящиеся Советского Союза, миллионы рабочих, объединенные в профессиональные союзы, создавшие социалистическое общество, выражают свою братскую солидарность с испанским народом, героически защищающим демократические завоевания от озверелых банд фашизма.

Демонстрацию не подготовляли, только сегодня утром ее решили провести. И за несколько часов – сколько успели сделать плакатов, надписей, огромных карикатур на испанских мятежников! Франко изображен с длинной седой бородой и в русской генеральской форме. Рядом с ним несут попов-иезуитов и итальянского фашиста, у которого пасть открывается и защелкивается. Слушателей волнует упоминание о германских и итальянских самолетах и пушках, посылаемых мятежникам. Рабочие с шоколадной фабрики рядом со мной толковали: не начало ли это войны, мировой? Работница Быстрова сказала с трибуны:

– Наши сердца с теми, кто сейчас кладет свои жизни в горах и на улицах Испании, защищая свободу своего народа. Мы шлем наше слово братской солидарности, наш пролетарский привет испанским рабочим и работницам, испанским женам и матерям, всему испанскому народу. Мы заявляем: помните, вы не одиноки, мы с вами.

После митинга все полтораста тысяч человек двинулись пить прохладительное. На два километра кругом были захлестнуты все кафе, киоски с водой и мороженым. Даже на Пушкинской площади надо было долго дожидаться бутылки лимонада.

В эти дни все начинают читать газеты с испанских событий. Но по телеграммам ничего не понятно. Из Лондона ТАСС передает о занятии правительственными войсками какого-то Састаго на севере страны. У Севильи рабочие взорвали мост. В центре Гибралтарского пролива стоит большое итальянское судно, якобы занятое исправлением кабеля. Что за селение Састаго, важно ли оно? Кто хозяин в Севилье, фашисты или рабочие? Мятежники в пятидесяти километрах от Мадрида, а где правительство республики?

5 августа

На заводе имени Сталина слесарь Клевечко сказал:

– В годы гражданской войны, когда мы, русские пролетарии, отражали натиск белогвардейцев и интервентов, нам помогали пролетарии Запада. Наш священный долг – помочь теперь морально и материально испанским братьям, героически отстаивающим свою свободу. Я предлагаю отчислить в пользу испанского народа полпроцента от месячного заработка и послать пламенный привет тем, кто сейчас с оружием в руках борется с фашистами.

За шесть дней рабочие сборы в помощь испанским борцам за республику дали сумму в 12 миллионов 145 тысяч рублей. От имени ВЦСПС Шверник перевел эту сумму во франках, то есть 36 миллионов 435 тысяч франков, на имя премьер-министра Испании Хирайя, в распоряжение испанского правительства.

6 августа

На аэродроме, на Ленинградском шоссе, рано утром косили высокую траву, она уже начала желтеть от зноя.

Облачная, но сухая погода. У Ржева чудесные колхозные льны боролись со зноем. В Великих Луках в белом домике аэродрома дали теплого парного молока, тяжелого желтого масла и ржаной хлеб с золотистой коркой. У самолета нарвал полевых цветов. Они хотели пить. Почти над самой границей нас нагнала гроза, сизый занавес туч, косая сетка щедрого долгожданного дождя.

8 августа

Самолет коснулся земли, чуть подпрыгнул и покатился по зеленому кочковатому лугу. Навстречу бежали и приветственно размахивали руками люди. Тяжелый, густой зной опалил глаза, стиснул горло.

Здесь на поле соседствуют и фактически смешались военная авиация с гражданской, испанская с иностранной. Прямо от самолета повели в павильон начальника военно-воздушных сил Каталонии. В изящном павильоне тесно, толчея, на широких диванах отдыхают летчики, на столах навалены карты, фотоаппараты, оружие; ординарец беспрерывно обносит всех напитками и кофе. Прямо против двери начальника, полковника Сандино, поставлена стойка импровизированного бара, перед ней на высоких табуретах, со стаканами в руках, галдят пилоты и механики.

Сам полковник Фелипе Сандино, каталонский военный министр и начальник авиации, небольшого роста седоватый человек в синей блузе с закатанными рукавами, в кабинете не сидит, а бродит, довольно оторопело, по всему павильону, заговаривает то с одной, то с другой группой людей, пробует сосредоточиться, вникнуть в карту, которую ему подносят, но его сейчас же отвлекают другим разговором, он переходит к другому человеку. Мы условились поговорить завтра.

Машина помчалась из Прата, где аэродром, за десять километров, в Барселону. <…> Все чаще баррикады на шоссе – из мешков с хлопком, из камней, песка. На баррикадах красные и черно-красные знамена, вокруг них вооруженные люди в больших островерхих соломенных шляпах, в беретах, в головных платках, одетые кто как или полуголые. Одни подбегают к шоферу, спрашивают документы, другие просто приветствуют и машут винтовками. На некоторых баррикадах едят – женщины принесли обед, тарелки расставлены на камнях, детишки в промежутке между ложками супа ползают по бойницам, играют патронами и штыками.

И чем ближе к городу, с первыми улицами предместий, мы вступаем в поток раскаленной человеческой лавы, неслыханного кипения огромного города, переживающего дни высшего подъема, счастья и безумства.

Была ли она когда-нибудь такой, как сейчас, празднующая свою победу неистовая Барселона? Испанский Нью-Йорк, самая нарядная красавица Средиземного моря, ее ослепительные пальмовые бульвары, ее гигантские проспекты и набережные, фантастические виллы, возобновившие роскошь византийских и турецких дворцов над Босфором. Нескончаемые заводские кварталы, огромные корпуса судостроительных верфей, механических, литейных, электрических, автомобильных цехов, текстильные, обувные, швейные фабрики, типографии, трамвайные депо, исполинские гаражи. Банковские небоскребы, театры, кабаре, увеселительные парки. Страшные, черные уголовные трущобы, зловещий «китайский квартал» – тесные каменные щели в самом центре города, более грязные и опасные, чем портовые клоаки Марселя и Стамбула. Все сейчас наводнено, запружено, поглощено густой, возбужденной людской массой, все всколыхнуто, вьплеснуто наружу, доведено до высшей точки напряжения и кипения. Заражаясь все больше этим настоянным в воздухе волнением, слыша, как тяжело колотится собственное сердце, с трудом продвигаясь в сплошной толчее, среди молодежи с винтовками, женщин с цветами в волосах и обнаженными саблями в руках, стариков с революционными лентами через плечо, среди портретов Бакунина, Ленина и Жореса, среди песен, оркестров и воплей газетчиков, мимо свалки со стрельбой у входа в кино, мимо уличных митингов и торжественного шествия рабочей милиции, мимо обугленных развалин церквей, пестрых плакатов, в смешанном свете неоновых реклам, огромной луны и автомобильных фар, временами сшибая публику в кафе, столики которых, заняв всю ширину тротуара, добрались до мостовой, я наконец подошел к отелю «Ориенте» на Рамблас де лос Флорес.

В вестибюле, рядом с портье в расшитом золотом сюртуке, дежурит вооруженный отряд. Это охрана профсоюза, который реквизировал отель. Впрочем, она никого не контролирует, только всех приветствует поднятым кулаком. Много свободных номеров, портье объяснил, что иностранцы и приезжие в большинстве покидают Барселону. Ужин был подан с церемониями богатых отелей, но за соседним столом непринужденно шумела компания рабочих парней. Многочисленная английская семья – отец в крахмальной манишке, мамаша с бриллиантами и три дочки с одинаковыми выпяченными челюстями в немом ужасе наблюдали, как ребята перебрасывались хлебными шариками. Огромный француз, кинооператор, быстро напивался, лицо его посинело. В углу, за столиком прямо, один, сидел старик с блуждающей вежливой улыбкой. Он заказал себе к ужину каталонское виши и смотрел на свет, как с поверхности воды убегают пузырьки газа. В конце ужина он с той же улыбкой подошел ко мне и наклонил причесанную белую голову с аккуратным пробором посредине.

– Хулио Хименес Орге. А по-русски – Владимир Константинович Глиноедский. Ведь я еще не имел чести вам представиться.

Комната балконом выходит на Рамблас. Это все равно что жить на улице. Сделав заметки, я лег, потушил свет. В широкой раме огромных раскрытых дверей, в ожидании утренней свежести, фосфоресцируя, плавилась революционная человеческая стихия. Толпа не уходила, она оставалась на улице круглые сутки, слушала громкоговорители и спорила. Время от времени пели хором под аккордеон – или стреляли. В третьем часу шло еще какое-то шествие с оркестром, но уже не было сил подняться, даже шевельнуть рукой или ногой.

9 августа

Беспрерывно движется по улицам густой поток автомобилей. Это сборище машин всех марок, большей частью новые, дорогие, роскошные машины. Они все исписаны белой масляной краской, огромными кривыми буквами по кузову и по крыше: названия разных организаций и партий или просто лозунги. Краска тяжелая, крепкая, несмываемая, – исписанную так машину ее бывший владелец не может без полной перекраски вернуть в частное свое пользование. В машинах выбиты и прострелены стекла, текут радиаторы, сорваны подножки; некоторые украшены цветами, бусами, лентами, куклами. В машинах ездят все, возят всё; они скопляются на перекрестках, на площадях, сшибаются друг с другом, ездят по левой стороне, – это озорной праздник вырвавшихся на свободу автомобилей.

Все большие здания заняты, реквизированы партийными организациями и профсоюзами. Анархисты взяли отель «Риц». Другой громадный отель, «Колумб», занят Объединенной Социалистической партией. В десяти этажах «Колумба» Ноев ковчег комитетов, бюро, сборных пунктов, комиссий и делегаций. Сильно напоминает украинский Наркомвоен 1919 года. По лестницам тащат тюки газет, связки оружия, арестованных, корзины винограда, бутыли с оливковым маслом. Между взрослыми бегают и играют в пятнашки дети, – их оставляют на день родители, несущие караульную службу в милиции. Здесь работают и спят. Кроме каталонцев и испанцев, много иностранных лиц и голосов. Немец приводит в порядок склад оружия; американки устроили санитарную службу; венгры сразу занялись любимым делом – создали пресс-бюро, стучат на восковках и крутят на ротаторе информационный бюллетень на пяти языках; итальянцы смешиваются с испанской толпой, но чувствуют себя старшими.

Рабочие приводят в отель «Колумб» захваченных фашистов. Им объясняют, что этим должна заниматься республиканская полиция. Но они этого не понимают и уходят, оставив пленников, их бумаги, их золото, бриллианты и пистолеты. «Сегуридад» (управление безопасности) не торопится принимать арестованных – так при комитетах всех партий образовались маленькие кустарные полиции и тюрьмы.

Во втором этаже «Колумба» военный отдел. Здесь формируют рабочие отряды для взятия Сарагосы. Записывается много молодежи, но есть и старики. Уже отправлено пять тысяч человек. Не хватает винтовок, – а город ими наводнен. На бульварах все гуляют с винтовками. За столиками кафе сидят с винтовками. Женщины с винтовками. С оружием едят, спят, с ним ходят смотреть кинокартины, хотя уже есть специальный декрет правительства – оставлять винтовки в гардеробе под номерок. Рабочие получили в руки оружие – они не так легко отдадут его.

По улицам проходят похоронные процессии. Мертвецов привозят с фронта или откапывают под развалинами домов, где шли бои. Павших бойцов несут в гробах не горизонтально, а вертикально, и мертвые, как бы стоя, призывают живых продолжать борьбу. Вслед за похоронами несут растянутые одеяла и простыни – публика щедро швыряет в них серебро и медь для помощи семьям убитых.

Но, несмотря на оружие и ежечасные беспорядочные стычки и перестрелки, в городе нет озлобления. Атмосфера скорее взвинченно-радостная, лихорадочно-восторженная. Еще длится столь неожиданный и столь заслуженный триумф уличных боев народа с реакционной военщиной. Безумство храбрых, дерзость рабочей молодежи, пошедшей с карманными ножами на пушки и пулеметы и победившей, гордость своей пролитой кровью наполняют огромный пролетарский город упоением и уверенностью. Всё преклоняется перед человеком в блузе, с винтовкой, всё льстит ему. В кафе и кабачках отказываются брать с него деньги. Лучшие артисты поют для него на бульварах, тореадоры обнимаются с ним на перекрестках, элегантные звезды кабаре и кино дразнят его прославленными своими ногами, они не жалеют цветных каблуков в танцах на асфальтовой мостовой, они серебристо смеются соленым остротам портовых грузчиков.

В два часа я завтракал у полковника Сандино в его павильоне в Прате. За столом шумно, говорят по-испански и по-французски. Сандино сказал, что пока все идет отлично. Сегодня республиканцы взяли остров Ибицу. Теперь Майорка зажата с двух сторон – с Ибицы и с Минорки. Валенсийцы собрали, за свой счет и своими людьми, экспедицию для занятия Майорки. Там держится около тысячи человек мятежников. Под Сарагосой республиканцы ждут подкреплений. Как только отряды из Барселоны подойдут, можно будет штурмовать город. Этим арагонский фронт будет ликвидирован. Впрочем, неправильно называть его фронтом. Никаких сомкнутых фронтов здесь, в Испании, пока нет. Есть отдельные разобщенные города, в которых держатся либо правительственная власть и комитеты Народного фронта, либо восставшие офицеры. Сплошной линии фронта между ними нет. Даже телефонная и телеграфная связь кое-где работает по инерции.

Подробно говорить не довелось – все время прорывали, подымали тосты и ссорились. Я только спросил Сандино, есть ли единоначалие и кому подчинены все военные силы. Он ответил, что единоначалие уже есть, что в Каталонии все вооруженные силы подчинены ему, Сандино, а об общих вопросах он договаривается с Мадридом.

Здесь же был Мигель Мартинес, мексиканский коммунист, прибывший, как и я, вчера в Барселону. Он никогда не жил в Испании, сейчас прибыл помогать и отдать здешней партии свой опыт мексиканской гражданской войны.

Вот как Мигель Мартинес перебрался сюда из Франции.

Документы его были не в порядке, надо было долго ждать визы и рейсового самолета. Он попросил помощи у Андре. Тот принял его вечером у себя, вблизи бульвара Сен-Жермен. Тесная писательская квартирка была полна народу. Во всех трех комнатах дожидались и группами шепотом беседовали люди. Андре увел Мигеля на кухню, там еще было свободно.

– Вы можете через час уехать в X…?

– Могу.

– Будьте там завтра в одиннадцать утра, за столиком кафе «Мирабо». Это большое кафе, его вам всякий укажет. К вам подойдут.

Мигель поехал. Поутру он был в X… С ручным чемоданчиком отправился с вокзала в кафе. Ждать пришлось долго, – стало казаться, что поездка сделана зря. Во втором часу дня у столика вдруг появился сам Андре. Он не извинился.

– Вы хорошо доехали? Выпьем перно. О морали французской технической интеллигенции второй четверти нашего века надо будет написать особо. В конце концов, два из пяти – это сорок процентов. Если сорок процентов пилотов будут драться против французского фашизма, то будут драться и семьдесят. Вопрос только в том, действительно ли эти сорок процентов суть сорок, а не двадцать и не нуль.

– Меня тошнит от перно, – сказал Мигель, – я буду пить вермут. Что случилось? Я не лечу?

– Пять пилотов должны были сегодня перегнать в Барселону семь машин. Они были мне рекомендованы, они получили деньги. Трое подошли ко мне два часа назад на аэродроме и сказали, что не будут перегонять машины. Они были даже остроумны: сказали, что получение денег для них было само по себе таким сильным ощущением, что они не хотят более сильных. Французы в таких случаях всегда остроумны. Эти были особенно остроумны, потому что знали, что я не могу заявить в полицию. Они даже спросили, не намерен ли я заявить в полицию. Это было наименее остроумным, но им показалось наиболее остроумным.

– Могло быть хуже, – сказал Мигель. – Для сволочей они еще очень приличные люди. Они могли взять деньги, отвезти самолеты вместо Барселоны к Франко и там получить деньги еще раз.

– Вы философ. Но эта перспектива еще не исключена. Остаются два пилота. Они берутся перегнать сегодня до ночи три машины. Они могу сделать с машинами что им заблагорассудится. Впрочем, эти двое как будто приличные ребята. Один даже не взял еще денег. Он даже не говорит о них. Во всяком случае, это комбинация не для вас, Мигель. Вам лучше потерять неделю, чем обнять Франко вместо Хосе Диаса. И более того, там могут расстрелять, не дав обняться даже с Франко.

– Неделя? Эго невозможно, – сказал Мигель. – За неделю в Испании все может кончиться. Я полечу. Я попробую полететь.

– Пробовать здесь нечего. Пробовать будет пилот. Это безрассудно, Мигель. Это совершенно безрассудно. Я обещал вам и не могу отказать, но чувствую, как это безрассудно. Мне это особенно ясно, потому что я полечу со вторым пилотом. Платите скорее за вермут, Молодчики из «Боевых крестов» знают о наших делах, да и те трое пилотов несомненно держат с ними связь. За мной следят с утра. Нельзя терять ни секунды.

На аэродроме в X… все имело непринужденный и небрежный вид. Полицейский дремал с газетой в руках на скамеечке перед контрольно-пропускным пунктом. Механики ругались в баре. Рейсовые самолеты приземлялись и отлетали. Авиетка гуляла над полем. Андре беспечно разгуливал у ангаров, заговаривая с рабочими; Мигель издали следовал за ним. Чемоданчик стеснял и выдавал его, он хотел уже бросить его в уборной, но боялся потерять Андре. Так они подошли к большой двухмоторной машине, винты ее уже тихо вращались. Андре начал болтать с молодым парнем, лежавшим на траве, и вдруг, не выпуская сигареты изо рта, нервозно сказал Мигелю:

– Чего же вы ждете?

Мигель мгновенно забрался в кабину. Там было два человека. Девушка в белом резиновом плаще, загорелая, с букетом цветов, сидела на длинных цилиндрических бомбах. Старик с седой головой, с аккуратным пробором посередине примостился в переднем стеклянном «фонаре».

Парень встал с травы и, не прощаясь с Андре, влез на пилотское место. На нем не было ни шлема, ни шляпы, ни перчаток. Андре кликнул рабочего. Тот вынул колодки из-под колес. Сразу, крутым косым виражем, чуть не толкнув авиетку, машина пошла на высоту. Одно мгновение виден был Андре. Он стоял, расставив ноги, руки в карманах, с сигаретой в зубах, как дирижер мюзик-холла на генеральной репетиции.

Погода была ясная, жаркая, самолет болтало; люди в нем делали вид, что не замечают друг друга. Пилот со спины имел задумчивый, мечтающий вид. Мигель искал ориентиры. Местность была незнакомая, но хорошо памятная по географии. Он пробовал найти Рону, город-замок Каркассон, первые цепи Пиренеев, Перпиньян. Но гор не было.

Нескончаемо долго шли тучные французские поля, яркая зелень, расчерченная грифельной сеткой дорог. Прошло более часа, наконец подошли горы, машина поднялась на две тысячи метров, посвежело. Мигель окончательно потерял ориентировку. Перед пилотом не было никакой карты, вид у него был мало внушающий доверие.

В конце концов, если лететь на Барселону, море когда-нибудь да должно показаться, и непременно слева. А если лететь на Бургос, на Севилью? Море покажется справа. Может показаться, но не обязательно. Можно перелететь в Бургос над центром Пиренеев, не видя моря. Расчет можно делать только по времени. Мигель тихонько переложил пистолет из заднего кармана брюк в карман пиджака. Девушка не обратила внимания, старик неподвижно сидел, ногами над стеклом.

Мигель стоял теперь за спиной у пилота. Тот чуть-чуть оглянулся на него и продолжал почти дремать, кончики пальцев на штурвале. Тот ли это из двух, который не просил денег? Это было трудно понять по его плечам, по черным, блестящим, чуть лысеющим волосам, по синеве бритой молодой шеи, по маленькому уху. Полет длился уже два часа без семи минут. Море давно должно быть видно!

Мигель решил приставить пистолет к затылку пилота и одновременно сказать ему: «Налево!» Драки не будет, руки можно успеть схватить, да после пули в затылок руками много не наработаешь. Мигель сел бы тогда за штурвал, он немного умел вести самолет, только боялся грохнуть эту тяжелую машину на посадке, да еще с бомбами.

А что, если у парня нет худого на уме? У него такое детское розовое ухо и весь очерк лица юношеский, открытый. Два часа десять минут полета. Может быть, он просто плутал, ему могут быть самому незнакомы эти места.

Мигель спросил:

– Мы прибываем? – и постучал пальцем по браслету часов.

Пилот двинул плечам и ничего не ответил. Еще десять минут. Горы. Мигель дал себе восемь, нет, пусть еще десять минут. Они кончились. Старик смотрел вперед, не оглядываясь, девушка изучала свой белый плащ. Горы… Горячие пальцы в кармане прилипли к пистолету. Но почему-то он сначала положил левую руку пилоту на плечо. Тот никак не реагировал. И через целую вечность, а может быть, это было несколько секунд, сказал:

– Я сделал крюк через горы, здесь свежее. Андре просил менять каждый раз маршрут, чтобы не встречаться с рейсовыми самолетами. Среди них есть германские. Сейчас покажется Барселона…

Сейчас мы с ним пили. Вермут в баре военного аэродрома. Его зовут Абель Гидез. Он старше, чем кажется, – двадцать восемь лет. Это тот, который еще не разговаривал о деньгах. Вчера они вдвоем с другим пилотом успели вернуться в X… и опять вернутся сегодня на двух машинах. Он военный летчик запаса, сейчас гражданский пилот, безработный. Интересны его глаза – детские, ясные и при этом выпукло-пристальные, как у птицы.

Самые выпуклые глаза – у Андре. Его огромные белки в сумерках почти освещают тонкое овальное лицо и придают ему оттенок бессонницы, неуспокоенности, ночного бдения. Странно было бы видеть Андре с закрытыми глазами; вообще, спящий – это не он.

Из гражданских воздушных линий работает пока только «Люфтганза». Огромный «Юнкерс» с фашистской свастикой на хвосте садится совсем рядом с управлением военной авиации. Пилоты и пассажиры разгуливают между испанскими военными летчиками, прислушиваются к разговорам, щелкают фотоаппаратами. Из самолета выгружают и в самолет кладут огромные ящики с надписью: «Германскому генеральному консульству в Барселоне». Этому никто не препятствует.

Сандино приказал своему адъютанту с золотыми шнурами отправить меня в город на машине. С этим получилась большая возня. На площадке стояло машин пятнадцать, шоферы сидели на земле кружком и пели. Никто из них не хотел ехать, хотя адъютант произнес большую речь о необходимости дисциплины в революционной войне. Он также подчеркнул важность поддержания авторитета полковника Сандино, главнокомандующего Каталонии, особенно когда приезжают иностранные товарищи. Все-таки никто не хотел ехать. Адъютант ругался и кричал, он весь покраснел от натуги. Ничего не помогало. Мы пошли обратно в павильон – за столом еще пили кофе с ликерами. Услышав, что шоферы не хотят ехать, Сандино грохнул чашкой о стол. Он вышел наружу, поговорил с шоферами, и наконец один из них согласился отвезти меня в город.

Под вечер я нашел руководителей Объединенной Социалистической партии Каталонии. Социалисты и коммунисты объединились в день фашистского мятежа. Других социалистических организаций в Барселоне нет. Руководство держится дружно, едино. Они работают круглые сутки в доме ЦК на Пассео де Гарсиа, менее шумном, чем отель «Колумб», но тоже переполненном людьми и милицией.

Они очень озабочены положением. Главная проблема сейчас – это взаимоотношения между партиями и организациями народного фронта. Особенно остро положение с анархистами. НКТ – Национальная конфедерация труда и ФАИ – Федерация анархистов Иберии впитали в себя огромную массу новых людей, частью отсталых рабочих, без революционных традиций, частью деклассированный люмпен-пролетариат и просто уголовные элементы из «китайского квартала». Все это сорвано со своих мест, вооружено, находится в непрерывном брожении и кипении, плохо подчиняется руководству, все готово вспыхнуть и взорваться новыми уличными боями при любой провокации, по любому поводу и без повода. Некоторые вожди анархистов пробуют, как могут, отделить лучшую, наиболее организованную часть анархистских рабочих, направить их в русло народного фронта и подлинной борьбы с фашизмом; им это пока плохо удается. С другой стороны, они же, анархистские вожаки, боятся расправы с ними со стороны других партий, особенно боятся коммунистов. Объединение социалистов с коммунистами очень встревожило и насторожило ФАИ. Она создала много складов с оружием и готовится к вооруженной борьбе в городе. Руководитель барселонских анархистов Гарсиа Оливер сказал: «Я знаю, вы хотите устранить нас, как русские большевики устранили своих анархистов. Это вам не удастся». Поэтому, ведя в своих рядах агитацию за сотрудничество с правительством в борьбе с мятежниками, анархисты в то же время будоражат свои профсоюзы, готовят к новым уличным боям, ожесточают против коммунистов и социалистов. Социалисты и коммунисты всеми путями и способами стараются побороть эти дезорганизаторские настроения, дают доказательства своей полной лояльности и стремления к единству всех пролетарских сил. На днях представители социалистов специально вышли из состава каталонского правительства, чтобы не пользоваться политическими преимуществами перед анархистами. Взаимная настороженность очень ослабляет общую борьбу с мятежниками.

Провокационную и деморализующую роль играет ПОУМ – троцкистская организация. Она составилась, тотчас же после мятежа, из двух частей: из троцкистской группы Нина и организации Маурина – бухаринского толка правых отщепенцев, исключенных из Компартии. Сам Маурин застрял где-то на территории фашистов, руководство объединенными троцкисто-бухаринцами принял на себя Нин. Поумовцы имеют свою газету, юлят вокруг анархистов, натравливая их на коммунистических рабочих, требуют немедленной развернутой социальной революции в Испании, выступают с демагогией по адресу Советского Союза. В практических действиях они гораздо рассудительнее: захватили лучшие, самые аристократические отели Барселоны, контролируют самые дорогие рестораны и увеселительные заведения.

– Мы – испанская Украина, – сказал один каталонец, стараясь быть понятнее гостю. – От нашей судьбы зависит очень многое. Если провокаторы создадут террористическую ситуацию, неизбежна интервенция, и не только Италии и Германии. Надо напрячь все нервы, мобилизовать всю выдержку, чтобы предотвратить беспорядок в Барселоне.

Лишь поздно ночью я отправил первые телеграммы в «Правду». Здесь очень трудная цензура – трудная не по строгости, а по технике. Пришлось перевести весь текст с русского на французский язык и просить специального человека перевести с французского на каталонский.

Сообщение о том, что советские рабочие уже дали антифашистской Испании 36 миллионов франков, получилось здесь только сегодня. Его передали в вечерних газетах и по радио. Бессменно бодрствующая толпа бурно аплодировала у рупоров. Громкие возгласы: «Виска Русиа!» («Да здравствует Россия!»), пение «Интернационала» и анархистских песен.