Loe raamatut: «Стихи»

Ната Косякина
Стихи

Сны о счастливом детстве

Школа 72

 
Контрольную пишут дети
В школе 72.
В классе бесстыдный гвалт.
Последний урок на свете
 
 
(просто четверг).
Гуляют ответы.
Болит у звонка голова.
В школе 72
Училки пьют в кабинете.
 
 
Физичка и алгебраичка.
В лабораторной комнате.
Два стареющих личика
И некто в сером:
– Вы помните? Вы помните?
– Лида, может, споёмте?
– Вы помните? Вы всё помните!
– Вы скоро, скоро умрёте!
 
 
Физичка пускает руку
В знакомый ящик стола.
В руку ложится синяя «Умка».
Как хорошо, что «Умка» цела.
 
 
Она поделит конфету
Не по законам наук.
Бледных губ полукруг
(Выпил стакан помаду).
– Лида, съешь сама, мне не надо.
В углу темнеет паук.
И повторит, поборов испуг,
Уже в пустоту:
– Не надо.
 
 
А те всё кружат,
Летают по комнате:
– Вы помните, помните?
– Мы знаем, что помните!
 
 
Звонок. Лида сгребёт помыть
Спасительный инвентарь её,
Подумает, что ж поделать, мы
Не какие-то гуманитарии.
 
 
А впрочем, жизнь над всеми права.
Не ясно зачем, но чего-то ради
Пойдёт собирать у детей тетради
С контрольными в школе 72.
 

«Сидит на подоконнике ребёнок…»

 
Сидит на подоконнике ребёнок
И смотрит в немигающую высь.
Сидит на ветке жёлтый воробьёнок
И мальчику чирикает «держись!».
 
 
А по ветру, разматываясь мыслью,
Летит звезда из пуха тополей.
И маленькие пальчики зависли,
Нелепо растопыренные к ней.
 
 
И кажется ребёнку, что на свете
Любая досягаема звезда.
И превратились пустота и ветер
В воздушные пути и поезда.
 
 
Того, что нам отмерено по праву,
Не стыдно и не страшно захотеть.
И видела пустующая рама,
Как радостно взмывают над дубравой
Ребёнок, воробьёнок и орава
Пушинок – звёзд всех птиц и всех детей.
 

Главред

 
У мальчишки, жившего в нашем дворе,
Был отец – районки нашей главред.
Обижать мальчишку – себе во вред.
Это все в округе ребята знали.
 
 
И худого, щуплого его отца
Все боялись больше, чем парня-борца,
Чем больного скитальца
И мента-пловца.
А ведь он рукаст и носил медали!
 
 
«А мой папа напишет, что ты дебил!
А мой папа напишет, что ты водку пил!
Что в башке крокодил, а ещё я снабдил
Его снимком, где ты на горшке краснеешь!»
 
 
Я жила с тем мальчишкой в одном дворе.
Я влюбилась в отца его. О главред!
Я красива, за 20 – каков дуэт,
Повелитель мнений села Панеева!
 
 
Эта любовь моя не удалась.
Я не стала женой главреда.
Но отодвину ящик стола
И достану его газету,
Где красива, за 20, лукавый взгляд,
Платье синее, локоны, плечи горят
И на стёртой бумаге буквы гласят:
«Лучше всех в Панеевке – Света!»
 

«Девочка зашла из нашего отдела…»

 
Девочка зашла из нашего отдела
В кабинет к директору. Ты чего хотела?
 
 
Девочка хотела, чтобы было счастье,
Только вот к кому за счастьем обращаться?
 
 
Девочка хотела, чтобы у ребёнка
В этот Новый год праздник был и ёлка.
 
 
Девочка хотела, чтобы говорили
С нею о душе. А с ней не говорили.
Да а впрочем ладно, пусть не говорите,
Только возвращайтесь, вешайте в прихожей
Чёрное пальто и глаз не отводите.
Вслух она сказала:
– Канцелярский ножик.
Он ответил ей, от дел не отвлекаясь:
– Этими вопросами я не занимаюсь.
 

Колыбельная для мальчика

 
Колыбельная для мальчика
В Коктебеле, сам из Нальчика.
На белёсо-серой наволочке
В ночь глядит его лицо.
 
 
В темноте всё неразборчиво:
Что-то было и закончилось.
Не мешай ты, не ворочайся —
Обхватил себя кольцом.
 
 
Он не глупый – да вот молодость.
Сознавал, старался – молодость.
Чист, умён – да только молодость.
Ну прости ты мир, малыш:
 
 
Колыбельные обманчивы,
Коктебели вас не прячут, вы
Как резиновые мячики —
Оттолкнулся и летишь.
 
 
Не скажу тебе я дельного.
Я такая ж, только девочка.
Я сильней, да вот поделена
На две тысячи частей.
 
 
Колыбельная для девочки —
Это выстрелы у темечка,
Это марш, и свыклись стеночки
С горькой поступью моей.
 
 
Наши стены не кончаются,
Щёки горячи, как чайники,
Ты лежишь сейчас, отчаявшись,
Под бедой, как под свинцом.
 
 
Ты прости нас, что заплакали.
Над тобою мы заплакали.
А в трубе застряло, в раковине,
Обручальное кольцо.
 

«Уже потеплело, и девочки наперевес…»

 
Уже потеплело, и девочки наперевес
Несли вчера куртки, щурясь и улыбаясь.
И мысли тянулись гусиным семейством в лес,
И жизнь легко наматывалась на палец.
 
 
Уже потеплело, и девочки наперебой
Задумывались о том, как сбежать с уроков.
И я даже снова решила, что есть любовь,
Но следующим утром снова над головой
Серое небо, молчание и тревога.
 
 
Но девочки не сдаются: они уже
В открытую говорят о счастливой жизни.
Природа против голых девчачьих шей
Чуть-чуть постоит – и сдастся на рубеже
Ключиц. Она любит таких, как сама, капризных.
 
 
Сестра моя купит ещё одну новую вещь
И станет ещё быстрее сбегать из школы,
И я уже слышу музыку в голове,
И нет ничего, чем это старьё, новей.
И мало что есть прекрасней и бестолковей.
 

Зимний день рождения

 
Беспокоясь за зи́му,
В тёплый январский четверг
Маму из магазина
Пятилетний ждал
Человек.
 
 
Он казался седым,
Снегом припорошённый.
Шапка под капюшоном
Цвета летящей звезды.
 
 
Цвета песочной горсти́
Вязаные ладони.
Надо бы унести
Зиму, а то прогонят —
 
 
Папа читал ему
Это из детской книжки.
Нужно сказать мальчишкам.
Есть во дворе Тимур,
 
 
Старше на целый палец,
Красный катал «Камаз».
Если б они не спали,
Всё бы успели враз.
 
 
Жгло снегопадом тьму,
Месяц болел, пылая.
Думают почему
Все, что зима злая?
 
 
– Добрая! – закричал
Мальчик от нетерпенья. —
У меня день рождения! —
И весь мир замолчал.
 

«Мы спускались ниже, ниже…»

 
Мы спускались ниже, ниже,
У меня был новый фонарик.
– Оля, что там?
Мы с сестрой и Миша.
Он испугался, у двери следил за нами.
 
 
– Здесь есть слизняк, – говорит, отступая,
Оля. Почти к стене прижалась.
Стена, как рассыпчатое молоко, ей
Отпечаталась на пижаме.
 
 
– Девчонки, пойдёмте лучше назад, —
Мише прохладно, он топчется, мнётся
На месте. Сегодня будет гроза,
А нам и хочется, и живётся.
 
 
Мы вошли в приоткрытую тьму,
И тьма приняла нас, сомкнулась за спинами.
Наверное, именно потому
Миша жив, а мы уже сгинули.
 

Почему ты плачешь, Аркадий Юрьевич?

Звоночек

 
Мне перестало везти с автобусом.
Он не приходит за мной, не приходит.
А я всё делаю привычным образом.
Прихожу, становлюсь, жду его – верно же вроде?
 
 
Тучи по-прежнему были синими,
Люди водой запивали икоту —
Всё так, но автобус не шёл везти меня.
И я перестала ходить на работу.
 
 
Виктор Петрович носил платочек в верхнем
Кармане затёртой рубашки розовой.
Коровы так радостно рожали на ферме,
Тучи семь раз разрешились грозами.
 
 
Что же мне делать, люди добрые?
В киоске крутится, крутится вертел.
Беды-подружки смеются: дома я
Спать перестала, верьте не верьте.
 
 
В тяжёлой дремоте явились мне люди.
Я узнала: это спасители, ангелы ночи.
Говорят: всё потому, что сердце твоё не любит.
Беги, беги отсюда, это был первый звоночек.
 
 
Звенит, звенит мой первый звоночек
Звенит Вагнером, а потом Мандельштамом.
Беги, потому что ни одна жизнь не хочет
Того, кому и бежать невмочь, и
Не успокоиться под одеялом.
 

Дашенька-журналистка

 
Уже бывшая замужем
В девятнадцать-двадцать,
Неудачно,
Будет теперь только себе
Стараться,
Будет себе батрачить
Дашенька-журналистка.
 
 
Мне она кажется
Девочкой-переростком,
Девочкой-гермафродитом,
Кучно застывшим воском
После свечи. Поди ты
Ей расскажи стишок.
Подумает – не мужчина.
 
 
А вот когда приходит
В клуб она на тусовку,
Кажется всем, что может
Быть и любовь высокой,
Как эта Даша. Нежной,
Как её пальцы, вьющиеся
У стакана.
 
 
Мало мне перекрестий
В мире и в человеке
Линий плавных и резких.
А Даше хочется в пекло,
Мало ей подноготной
Бедной суровой ночи.
За полночь Даша в «Скорой»
Едет с дежурным. Хочет
Даша писать про пьяных.
Хочет смотреть им в лица.
 
 
– Дашенька, просыпайся! —
Снится ей в «Скорой» голос.
Снится какой-то майский
Ветер, и бывший, холост,
Будит её на пару.
Вот за кого бы замуж
В платье и под гитару.
Даша проснулась. «Да уж, —
Думает, – ну и приснится же всякое».