Loe raamatut: «Маска»

Font:

ISBN 978-5-0064-6237-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

1

Воздух душный и влажный. Мы идем гуськом. Я не знаю, сколько нас. Только я чувствую, что позади меня идут люди. Перед собой я вижу спину в клетчатой рубашке. Между лопаток чернеет пятно от пота. Оно расплывается и съедает клетки. Я не отрываю глаз от этого пятна, а ноги сами идут вперед. Я чувствую, как напряжена моя шея, и хотя мне хочется повернуть голову на ходу и посмотреть, кто идет сзади, я не могу, я силюсь и не могу, – так задеревенела шея. Тогда, продолжая идти, я медленно опускаю глаза и вижу впереди сначала серые холщовые штаны, а потом босые черные ноги. Еще тяжелее поднять глаза: опять к темному пятну на спине и чуть выше. Я вижу блестящую влажную шею, черную, как эбеновое дерево, и короткую щетку кудрявых волос. Мускулы шеи понемногу расслабляются: я не могу обернуться, я не могу говорить, я не могу остановиться, но я начинаю осматриваться. Огромные деревья уходят в небо. Я не могу задрать голову и посмотреть вверх, но эти деревья заслоняют солнце и небо. Корни, как ребра, начинаются от середины стволов, и цвет у них красный. Это не наши деревья, это не наш лес. Кто-то за спиной говорит: «Судгарабайа». И еще раз прямо в ухо: «Судгарабайа».

Я открываю глаза. За окном серый московский рассвет. На соседнем дереве каркают вороны: «Гарр», «Байа».

Каждый раз, когда я смотрю на себя в зеркало, меня охватывает ощущение, что рядом со мной живет полузнакомый мне человек, ехидный и проницательный, неотступный, как тень, черный человек. «Черный человек глядит на меня в упор, и глаза наливаются голубой блевотой, словно хочет сказать, что я мошенник и вор, так бесстыдно и нагло обокравший кого-то». Нет, я не мошенник и не вор, и никого я не обокрал, разве, может быть, себя. Этот человек, ухмыляющийся из зеркала, – не я, кто-то похожий, как изнанка на лицо, но другой. Хотя мы носим одно имя – Андрей Иванович Воронцов. Из зеркала выступают длинный, прямой нос и ленивый подбородок. Седина в густых волосах незаметна, хотя уже сорок. В голубых глазах еще искрятся следы прошлых мыслей. Лоб высокий, морщинистый, хотя не так уж и много было переживаний, чтобы оставить на нем свой отпечаток. Губы пухлые, щеки впалые, лицо узкое. Вот и весь портрет в зеркале. А что в глубине этого зеркала? – расплывчатая муть, прожитые годы. Дважды женился и разводился. Детей нет. Родных нет. Постоянной любовницы нет. Работы нет (была фирма, да развалилась). В плюсе не так уж много: потрепанный, но выживший оптимизм, оставшаяся от родителей квартира, дача, машина, несколько друзей, немного денег. Слава Богу, хоть что-то осталось после того, как все ухнуло в пропасть после непродолжительной агонии, лопнуло, как мыльный пузырь. Деньги, как песок в кулаке, текут между пальцев, и это продолжается уже год. Уже год я делаю вид, что ищу работу. Об этом знают все знакомые и друзья, в этом уверен я сам, и только вот этот, в зеркале, ехидно щурится, потому что знает то, в чем я сам не могу себе признаться: мне нравится это барственное ничегонеделанье, мне нравятся кутежи с подругами, мне нравятся застольные беседы с друзьями, мне нравится это настоящее без будущего. Единственное, что тревожит, это то, что деньги с неотвратимостью надвигающегося локомотива кончаются и могут раздавить меня.

Я, по-прежнему, видел только идущего впереди. Мы шли долго, наверное, несколько дней. Мы не останавливались, но я не чувствовал ни усталости, ни времени. Неожиданно лес расступился, и я увидел их всех. Сразу и быстро, как смена декораций, наступила ночь. Я стоял посреди большой поляны, освещенной костром, а вокруг стояли они.

Я стоял спокойно, как в зрительном зале, и почему-то чувствовал, что мне ничто не угрожает. Напряжение спало, будто я, наконец, освободился и достиг цели. Взошла полная луна и высветила всю сцену.

В центре поляны высился столб, увенчанный большой черной маской, делавшей его похожим на рогатое древнее божество. На возвышении, напротив столба, неподвижно сидел черный человек в грубой деревянной маске с прорезями для глаз и рта. Маска красным пятном выделялась в темноте, белой краской были обведены глаза и рот, черной – брови. Из-под маски на плечи спускались желтой гривой не то волосы, не то солома. Остальные тоже были в масках. Они стояли вокруг костра, их было человек двадцать, одни мужчины. Отблески костра выхватывали из темноты черные полуобнаженные тела, разрисованные белой краской на груди, и маски вместо лиц: черные, красные, серые, все разные – рогатые, добрые, злые, грустные, смеющиеся.

За их спинами я разглядел несколько одинаковых хижин. В глиняных круглых стенах беззубым ртом чернел вход, сверху шатер из соломы. С трех сторон поляну окружал лес, с четвертой – серебрилась в лунном свете вода, наверное, озеро.

В воздухе разливались теплые, пряные запахи ночи. Я никогда здесь не был, я не знал, что это за место и где это, но я почему-то был уверен, что это Африка.

Потом, будто по какому-то негласному сигналу, всё пришло в движение. Черные люди и красные, черные и серые маски, белые раскрашенные зигзаги на блестевших от пота телах, развивающиеся на шее ожерелья из зубов и ракушек и вздрагивающие в такт руки, – всё это, как в театре теней, завертелось вокруг костра. Под ускоряющиеся перестуки тамтамов, нарастающих, как учащенное дыхание во время полового акта, у меня закружилась голова, и кровь застучала, как в барабан, в ушах и висках.

Вдруг всё замерло, как бы на полуслове, также неожиданно, как и началось. Мелькающие тени застыли, как фигурки в резко остановившейся карусели. Дикий танец закончился.

Я понимал, что надо ждать продолжения. Не стали бы меня вести так далеко, через джунгли, только для того, чтобы показать эти полночные пляски у костра. Я не ошибся: крепкие пальцы схватили меня за руки с двух сторон и повели к возвышению. Всё совершалось в молчании, и я ощущал себя случайным зрителем, которому вдруг дали главную роль в немом кино. Красная маска и желтая грива не шелохнулись. Черный человек сидел неподвижно, как изваяние. Я разглядел у него на груди белое длинное ожерелье, унизанное острыми зубами какого-то хищника. Из-под ожерелья вдруг выскользнула длинная черная рука и поднесла к моим губам большую чашку без ручек, похожую на пиалу. Не испытывая ни страха, ни желания сопротивляться, я взял чашку обеими руками и выпил. Жидкость была теплая, густая и чуть горьковатая. Я выпил до дна и стал ждать. Приятное тепло разливалось по телу. Будто влажная губка коснулась лба и стерла из памяти все заботы, все тревоги, весь страх, всё лишнее и ненужное. Никогда не испытываемое с такой полнотой умиротворение и согласие заполонило разум. Чьи-то пальцы стягивали с меня рубашку, но мое тело уже отделилось от сознания и не принадлежало мне. Черная рука, протянувшая мне чашку, превратилась в толстую черную змею, раскачивающуюся перед моим лицом. Немигающий холодный взгляд уставился мне прямо в глаза. Пасть широко раскрылась и угрожающе зашипела. Два острых зуба нацелились мне в лицо. Змея сделала стойку, а потом резкий рывок в правую грудь. Я почувствовал острую боль и провалился в темноту.

Я открыл глаза и увидел, что стою на чьих-то руках, головах и плечах вровень с ритуальным столбом. Я открыл глаза и услышал уже знакомое: «Судгарабайа», «Судгарабайа».

Прямо перед собой я увидел большую черную маску. Пустые глазницы были живыми, брови насуплены, рот, обрамленный толстыми губами, широко открыт и улыбался. На бровях и щеках, как татуировка, были вырезаны продольные и поперечные полосы. Нос был прямой и острый, с широкими крыльями. Как бакенбарды, по обе стороны лица свешивались два получеловеческих-полузвериных профиля. Лоб выпуклый, а вместо волос торчали рога, соединенные наверху поперечной планкой с выщербленными на ней знаками.

Я открыл глаза и прямо перед собой увидел большую черную маску. Пустые глазницы были живыми, брови насуплены, рот, обрамленный толстыми губами, широко открыт и улыбался. На бровях и щеках, как татуировка, были вырезаны продольные и поперечные полосы. Нос был прямой и острый, с широкими крыльями. Как бакенбарды, по обе стороны лица свешивались два получеловеческих-полузвериных профиля. Лоб выпуклый, а вместо волос торчали рога, соединенные наверху поперечной планкой с выщербленными на ней знаками.

Маска висела на стене в моей комнате, напротив кровати. Я привез ее давно, лет пятнадцать тому назад, в те молодые времена, когда жизнь только начиналась и казалась огромной и бесконечной. Я тогда проработал несколько лет в Мали переводчиком и перед отъездом решил купить что-нибудь на память, но не обычную сувенирную поделку, а что-то настоящее, африканское. Я прекрасно помню, как я зашел в какую-то грязную лавку на окраине города и среди пыльной рухляди увидел эту маску. Она мне сразу понравилась своей примитивностью и безобразностью. Я еще спросил у продавца: «Откуда она?» «Из сердца Африки», – с гордостью ответил он. Я так понял, что откуда-то из Центральной Африки. Мы долго торговались, и я купил ее за бесценок.

С тех пор она висела у меня дома, и я давно привык к ней, как к части мебели и интерьера.

Я стоял под душем и уже понемногу забывал этот странный сон, когда почувствовал какой-то дискомфорт в теле, что-то лишнее и мешающее. Я опустил глаза на грудь и провел рукой по коже. На правой груди я увидел свежие выпуклые рубцы, похожие на непонятные знаки.

Глава 2

1

У доктора Алексея Михайловича Коновалова была неприятная манера пристально рассматривать собеседника так, будто он уже знает диагноз и только старается определить, насколько далеко зашла болезнь. Его специальностью была психиатрия, предметом его страсти был человеческий мозг.

На меня он всегда смотрел так, словно болезнь запущена, и лучше не ворошить этот гнойник. Это был мой лучший друг, и знакомы мы были с детства – больше тридцати лет, а в последние годы встречались раз в два-три месяца то у меня, то у него.

– Ну, рассказывай.

После того, как под хорошую закуску выпито по первой рюмке водки, он всегда так начинает разговор, будто принимает очередного больного. У него жизнь давно устоялась: жена, взрослый сын, внучка (сын с семьей живут отдельно), поэтому чаще всего рассказывать приходится мне.

– Ну, рассказывай, – сказал он.

И я рассказал свой сон с начала и до конца, вплоть до того момента, когда я открыл глаза и увидал на стене, напротив кровати, ту самую черную маску.

После того, как мы выпили по четвертой, он сказал:

– Ну и что тут странного? У тебя депрессия, потому что ты уже год не работаешь, а только проедаешь свои деньги.

(Это его любимая нравоучительная тема. Хорошо не сказал: пропиваешь, – но я привык.)

– И потом тебе давно пора найти постоянную женщину. Жить с кем-то, понимаешь? Одиночество ни к чему хорошему не приводит.

(Это его вторая излюбленная тема в отношении меня, но я не обижаюсь.)

– Это все вступление, а где же суть, доктор?

– Суть в том, что ты устал от своей однообразной жизни…

– Менее однообразной, чем у тебя, доктор.

– Ты устал от своей одинокой жизни и мысленно переносишься в то время, когда ты себя чувствовал уверенно: в свою молодость, и туда, где тебе было интересно, – в Африку.

– А маска? Та маска на столбе?

– Ты путаешь причину и следствие. У тебя в комнате много лет на стене висит маска, поэтому она же тебе и приснилась.

– Хорошо. Но я так ясно видел это место: лес, озеро, поляну, хижины. Я же ничего этого в жизни не видал. Ты же помнишь, я тебе рассказывал: мы жили в городе и почти никуда не выезжали. Работа, дом, по дороге домой магазины, вечером – бар, и то не всякий; такие времена были, ты же знаешь. Я и Африки толком не видел.

– Не видел, так слышал, интересовался, представлял. Вот в мозгу и отложилась картинка. Человеческий мозг вообще штука интереснейшая, целый неисследованный мир.

(Всё, сел на своего любимого конька.)

– А это как ты объяснишь?

И я расстегнул рубашку. Свежий шрам набухал на правой груди. Он открыл рот, а потом его закрыл. Я подумал, что он сейчас скажет свое любимое: «Есть много, друг Горацио, такого, чего не снилось нашим мудрецам». Но он даже этого не сказал. Он сидел и смотрел. Наконец, он спросил:

– А ты не мог где-нибудь пораниться?

– И напрочь забыть об этом. Нет, при всём своём однообразии жизни я знаю всё, что со мной происходит, и пока не страдаю провалами памяти.

Он осторожно провел пальцами по шраму.

– Не болит?

Я покачал головой.

– Это скорее не шрам, а какой-то знак, – уже заинтересованно продолжал он. Надо подумать над этим. Может быть, стоит поговорить с африканистами? У меня есть знакомый.

– Нет, только не это. Делать из меня объект для исследований? Уволь. И не рассказывай об этом никому. Хватит и нас двоих, чтобы поломать себе голову.

Он что-то забормотал про возможность теплового эффекта при психологическом воздействии.

– Но причем здесь психологическое воздействие?

А потом добавил:

– Вряд ли это могла быть змея.

Всё закончилось как обычно. Мы выпили две бутылки водки, и я, еще не совсем пьяный, сел в такси и уехал домой.

Взошла полная луна и высветила всю сцену: та же поляна, те же хижины, те же действующие лица.

Никто мне ничего не говорил, но я знал, что отношение ко мне изменилось: я стал одним из них. Я ступал по траве босиком, и голое тело вздыхало каждой клеткой теплую свежесть ночи. На мне была только набедренная повязка и маска на лице. Сквозь прорези я смотрел на костер и чувствовал себя, как никогда, свободно и легко, словно после долгой разлуки вернулся домой. Всё убыстряя темп, били тамтамы, и тело уверенно двигалось вместе со всеми в ритме этих звуков, и я что-то выкрикивал вместе с остальными на непонятном мне языке, и в унисон с ударами барабанов в ожидании неведомого стучало сердце.

Внезапно, как и в прошлый раз, наступила тишина, и всё замерло.

Я остановился напротив ритуального столба и только тогда отчетливо увидел черное женское тело со связанными за спиной руками. Она была очень молода. Жесткие короткие волосы были заплетены в косички. На шее висели бусы из разноцветных стекляшек. Высокая полная грудь торчала сосками вверх. Бедра еще не развитые, узкие, низ живота прикрывал маленький черный пушок. Ноги стройные, сильные. Глаза ее были закрыты. Я очень четко увидел капельку пота, стекающую по левой груди. Я, не отрываясь, смотрел на длинную прямую бороздку, проложенную каплей, и почему-то думал: если она успеет доползти до соска, всё будет хорошо.

Капелька доползти не успела. Четверо воинов подняли девушку, положили себе на плечи и понесли к берегу озера. Она лежала неестественно прямо, как в столбняке. Все остальные двинулись вслед за ними, и только красная маска сидела на возвышении неподвижно, как мумия, и смотрела им вслед. Жгучее, болезненное любопытство повело мои ноги к озеру. Девушку положили у самого края воды и отступили поодаль. Всё застыло в ожидании.

Легкий прибой колыхал гладь озера, и вода лизала черные ступни девушки. Она лежала спокойно, не открывая глаз. Луна выливала на гладкую поверхность свой мягкий свет. Если бы не напряженное ожидание, я бы, наверное, залюбовался этой тихой лунной ночью на берегу озера. Только сейчас я заметил, насколько оно большое. Лес сжимал его тисками с двух сторон, но оно вырывалось и убегало далеко, насколько хватало глаз.

Мы ждали томительно долго. Но вот вода заволновалась, потемнела и расступилась, освобождая место какой-то черной туши, выходящей наружу. Сначала показалась гладкая спина, как у бегемота, но значительно больше. Потом вынырнула длинная шея, несущая разинутую пасть с острыми кривыми зубами и два маленьких, по сравнению с гигантскими размерами тела, жадных глаза. Шея раскачивалась какое-то время, словно раздумывая, к кому из нас потянуться и кого схватить. Равнодушные глаза рассматривали красные и черные, злые и добрые, смеющиеся и грустные маски, как слон разглядывает кустики под ногами, не зная раздавить их или пройти мимо. Из раскрытой пасти текла зеленая зловонная слюна. Запахло тиной и холодом. Будто устав мотать шеей, чудовище замерло, наклонилось и резко схватило девушку. Как мотылек в руке, черное тело затрепыхалось в зубах, потом затихло. Слюна окрасилась в красный цвет. Словно для того, чтобы продлить кошмар, шея чудовища выпрямилась и замерла. Из-за сжатых челюстей торчали ноги, а мозг отказывался принимать это как реальность; я зажмурил глаза и представил щенка, сжимающего в зубах тряпичную куклу. Громко ухнуло. Я открыл глаза и увидел, как под хлюпанье воды в огромной воронке исчезает голова зверя. Большая волна набежала на берег, отхлынула, и озеро успокоилось.

Я думал, всё кончилось. Но предстояло еще и второе действие. Когда мы вернулись к костру, у столба стояла еще одна девушка. Длинные распущенные волосы прикрывали ее лицо. Руки были бессильно опущены, но не связаны. Тело было красивое и налитое. И она была белой.

Удивительно, как быстро привыкаешь в Африке к тому, что тебя повсюду окружают черные. И как радуешься, когда встречаешь белого человека, неважно, из какой он страны. Особенно, когда встречаешь белую женщину. Тем более, когда это происходит в джунглях – в сердце Африки.

Я невольно сделал шаг навстречу к ней. Двое воинов взяли ее под руки и слегка подтолкнули ко мне. Слава Богу, никто не собирался отдавать ее озерному животному. Я понял, что эта женщина – для меня, что ее отдают мне. Она сделала два неуверенных шага в мою сторону, ноги ее подкосились, и она упала у моих ног. Я подхватил ее на руки и заглянул в глаза. Они были карие, глубокие, зовущие. Волосы откинулись назад и открыли лицо. Оно показалось мне невероятно выразительным и красивым. На таком лице можно, как в книге, читать любые оттенки чувств. Сейчас оно было просто испуганным. Я вспомнил, что на мне маска. Тогда я поставил ее на ноги, снял маску и обнял ее за плечи. Она пахла цветами и травами летней ночи. Мелкая дрожь, сотрясавшая ее тело, утихла, руки обмякли. Она посмотрела мне в глаза и доверчиво прижалась ко мне.

Глава 3

1

На следующий день я встретил ее на московской улице и узнал сразу же.

Я не понимал, что со мной происходит, и что означают эти ночные перемещения на другой конец света: полет фантазии, трансформацию сознания, сон или реальность, – но я ждал ее появления. Еще ни одну женщину в жизни я не ждал с таким нетерпением и страхом: придет или не придет? Будто я назначил ей свидание, не обговорив ни время, ни место, ни город, ни даже страну. И, несмотря на это, я ее ждал. Я был почти уверен, что она вынырнет из сна африканской ночи и материализуется где-то рядом. Это было неправдоподобно, это было нереально, но я ждал и верил в это чудо.

Я брел наугад, куда глаза глядят, и вот она выплыла из солнечного майского дня и шла мне навстречу. Она выделялась из сотен прохожих, как сверкающий на солнце перламутр среди песка. Я остановился и смотрел на нее, не отводя глаз. Я, как в книге, читал на ее лице удивление, вопрос и ожидание. Она шла мне навстречу и улыбалась. Она была такой же, как в моем сне, только волосы были короткие.

– Зачем вы сделали стрижку? – спросил я, когда она подошла совсем близко.

– Откуда вы знаете? – удивилась она. – Я, действительно, только сегодня утром постриглась. Волосы вдруг стали мешать мне. Мы разве знакомы? – спросила она мягко.

– Я вас видел во сне. И держал вас на руках.

Я давно не знакомился с девушками на улице и уже не помнил, что надо говорить в этих случаях. Видимо, я сказал глупость, хотя это была правда. Но она, наверное, не нашла ничего глупого в моих словах, потому что спросила так, словно мы уже давно вели с ней этот разговор:

– Где же это было?

– В Африке, в одну лунную ночь. Вы когда-нибудь бывали в Африке?

– Нет, никогда.

Это было странно. По правде говоря, я думал, что женщина, которую я видел во сне, так же как и я, бывала когда-то в Африке, и в какой-то точке наши сознания или наши подсознания, или наши воспоминания пересеклись. Это казалось несколько притянутым, но, тем не менее, допустимым. Ничего подобного.

– Как вас зовут?

– Ирина.

– Андрей.

– Очень приятно.

Я видел в ее улыбающихся глазах интерес и симпатию и, неожиданно для самого себя, сказал:

– Хотите, я расскажу вам о своем сне и об Африке?

– Очень хочу.

– Давайте пообедаем где-нибудь вместе.

– Сейчас я работаю, а приглашение поужинать принимаю с удовольствием.

Ира работала секретарем в посольстве одной европейской страны. Она закончила тот же институт, что и я, и это сближало нас еще больше.

Вечер был красивым. В ресторане тихо играла музыка. На столе горели две свечи, а в вазе стояли подаренные мной розы. Я чувствовал ее настроение, я видел, что ей нравится этот вечер, нравится мое общество, нравится меня слушать, нравится со мной говорить. Мы танцевали, ели, пили красное вино, снова танцевали и говорили обо всем: об Африке, о ее работе, об институте, о друзьях, о себе.

Ире было под тридцать. С мужем недавно развелась, детей не было.

Она мне нравилась всё больше и больше, очень нравилась. Это была красивая и умная, изящная женщина. В ней угадывалась живость и теплота, нежность и хрупкость. С ней рядом было легко и приятно.

– Ну а теперь расскажи, как ты меня нес на руках, – сказала она.

Я боялся, что она примет меня за сумасшедшего, но она слушала внимательно и серьезно.

– Удивительная история. Я хотела бы взглянуть на эту маску.

– Поедем ко мне.

– Мне завтра с утра на работу.

И я понял, что она поедет и останется у меня на ночь.

Мы сидели у меня дома в широких креслах, пили коньяк и говорили о маске.

– Она именно такая, как ты рассказывал.

– Мне кажется, ты ей понравилась, – сказал я со смехом.

– Не смейся. Ты заметил, как меняется у нее взгляд, если смотреть под разным углом. То высокомерный, то хитрый, то равнодушный, то злой, то жестокий.

– Ну, ты преувеличиваешь. Я не обращал внимания.

– Да, да. И рот раскрыт так, будто она хочет тебя проглотить.

– Или хохочет над тобой.

– Да, или хохочет, но как-то по-мефистофельски. А что означают эти знаки на перекладине? Они ведь должны иметь какой-то смысл.

– Не знаю. Я тебе еще кое-что покажу.

Я расстегнул рубашку и продемонстрировал свои шрамы на груди.

– Господи, да ведь они точно такие же.

Я удивленно посмотрел на нее. Над этим я до сих пор не задумывался.

Она пересела ко мне на колени, чтобы рассмотреть поближе. Потом неожиданно наклонилась и поцеловала шрам. Я обнял ее и прижал к себе. Она доверчиво положила мне голову на плечо, и я испытал забытое острое чувство нежности. Мы целовались, все сильнее прижимаясь друг к другу. Потом я взял ее на руки и понес в спальню.

Я стоял в лунном свете во дворе хижины совершенно голый. Две молодые черные женщины намыливали мое тело и обмывали водой из кувшина, и я не испытывал стыда. Приятная истома наливалась в моем естестве, когда упругая грудь касалась моей спины, и нежные пальцы сбегали от груди к ногам. Но я не чувствовал вожделения к этим женщинам.

Я знал, что в хижине, натертая благовониями, нетерпеливая и покорная, готовая принять, ждет меня та, которая мне предназначена, которую я так жажду. Черные женщины священнодействовали над моим телом, и я воспринимал их ласки, как ритуал, готовивший меня к обряду любви, к великому таинству ночи. Они работали серьезно и молча и были похожи на черных лесных нимф. Теплый ветерок сдул с меня последние капли воды, и одна из женщин протянула мне чашку и сказала на чужом языке, который я почему-то понимал:

– Пей. Это напиток любви. Он придаст тебе сил.

Я выпил, и нёбо обожгли огонь и полынь. Они взяли меня за руки и, как две подружки невесты, торжественно повели меня к ней. Мы подошли к хижине, одна из них приподняла край занавески, заменяющей дверь, и легонько подтолкнула меня внутрь. Занавеска опустилась, и я оказался в кромешной темноте.

Я замер и прислушался. Терпкий пряный запах разливался по комнате. Снизу, из черноты до меня доносилось осторожное дыхание. Вытянув вперед руки, тихо ступая, я пошел на звук. Нога коснулась матраса на полу. Я присел на корточки, и руки увидели приготовленное для меня ложе. Я опустился на колени и послал свои руки дальше, пока они не нашли то, чего я ждал. Пальцы коснулись горячего бедра и набухшей, ждущей груди, и в ту же секунду разряд тока прошел по рукам к сердцу, и в голову ударил дурманящий запах благовоний. Ладонь сделала один шаг и коснулась живота. Вторая рука поползла вверх, пальцами гладя приоткрытые губы, нос, глаза, лоб, волосы. Я осторожно вытянулся рядом, и наши губы слились. Наши ноги и руки переплелись в тугой клубок, будто пытались побороть друг друга или задушить в объятьях. Каждая клеточка нашей кожи находила и жадно целовала друг друга, а потом искала другую и ласкала ее. Она, как змея, обвивала мое тело и то целовала меня в грудь, то выползала между ног. То она изгибалась, как пантера готовая к прыжку, то впивалась в меня своим сладким жалом, то подчинялась и ластилась, как прирученный зверь, то падала подо мной, увлекая меня в бездну, то пришпоривала меня, как дерзкая наездница. Мы вливались друг в друга снова и снова, и наши языки, наши губы, грудь, живот, руки, ноги, плоть превращались в единый комок, из которого когда-то и был слеплен человек. Мы стонали и кричали, и плакали, и смеялись, и не могли насытиться.

Ночь была бесконечной, и мы делали всё, чтобы ее задержать. Иступленное, истомленное, ненасытное, единое наше тело то откидывалось на подушку и замирало ненадолго, то снова глодало, и терзало, и душило, и любило себя.

Московское серое утро входило в комнату, и на соседнем дереве каркали вороны: «Гарр», «Байа».

Я смотрел на нее, и у меня не хватало слов, чтобы сказать, как я ее люблю.

– Как я тебя люблю, – сказала Ира.