Взятие Измаила

Очень стилизованный плотный текст, в котором тщательно перемешаны временные и культурные слои. Действие незаметно перетекает из начала двадцатого века в современность и обратно. Язык становится то житийным, то сказочным, то сухим канцелярским… Мысль о том, что любовь, смерть, грех и раскаяние всегда одинаковы, проведена максимально наглядно.

"Взятие Измаила" — это колыбель в море слов, в которой ты плывёшь не знаю куда, покачиваясь на волнах и погружаясь в дрёму. Сам автор сравнил произведение с оперой: в опере не особенно важен сюжет, мы приходим в неё, чтобы послушать звук, вот и тут важен сам звук, сам стиль, сами сплетения. Бесконечное упражнение со стилями, завязками, обрывками и клочками сюжетцев, через которые смутно проглядывает что-то напоминающее центральную идею. Идея, как мне кажется, в том, что Россия-матушка — тоже опера из клочков и смутно связанных между собой арий, объять её нельзя, понять тоже, разложить по полочкам так и вовсе никогда не получится. Как традиционный русский салат: новогодняя оливьешка или винегрет, где всё порублено, перемешано, сервировано и подано.

Измаил из романа, который штурмуют все подряд, это сама жизнь, которая от огромных размеров вселенной вдруг сужается до аттракциона с дрессированными белыми мышами, которые тоже "берут Измаил". А что, Измаил негордый, берите его семеро.

Традиционная идея романа вывернута наизнанку. Главными героями "Взятия Измаила" стали стился и слова. Они конфликтуют друг с другом, развиваются, влюбляются в друг друга, женятся, расходятся, трахаются и иногда даже убивают друг друга. Всё остальное — только смазка, тот самый незыблемый русский царь стола майонез, который может собрать воедино любую несочетаемую дрянь в салате и превратить его в шедевр нежнейства. Без негативных коннотаций, потому что Шишкин давно уже товарищ швейцарский, а поэтому майонез у него не магазинный провансаль, а сделанный по воспоминаниям из детства из яиц очаровательной перепёлки, лучшей дижонской горчицы и оливкового масла, собранного девственницами и хранящегося в надёжном бронебойном бункере где-то глубоко под землёй. Читать это довольно сложно, а в какой-то момент могло бы стать и скучно, если бы это всё были просто напластования разнородных элементов. Но они не сами по себе, у них есть могучие корни в русской классике, так что куда интереснее докапываться до всевозможных зарытых собак и аллюзий, чем следить за тем, возьмёт ли уже кто-нибудь этот Измаил или надорвётся. Да и вообще зачем его брать, если можно просто плыть.

Читать в эмиграции эмигранта, пишущего о нашей общей Родине на совершенно удивительном, прекрасном и могучем русском языке – это ли не повод предаться ностальгии. Наварить картошечки, полить ее топленным маслицем, пару «иичек» вкрутую до синих желтков и вперед - к Взятию Измаила. На поезде, конечно! Роман Михаила Шишкина – это поезд. Под равномерный убаюкивающий стук колес проходят люди, каждый со своей судьбой, со своей историей. Меняются лица, манера рассказа, какая-то история обрывается и тут же начинается новая... А за окнами – Россия-матушка. И вот так я еду-путешествую с Михаилом Павловичем, вдоль и поперек Родину свою изучаю. Вот тут за закрытой дверью купе муж с женой ругаются, а вот тут уже мирятся на неудобной узкой вагонной полке. А вот в этом плацкарте пованивает от конфликтов, грязи, побоев и да, кажется, мертвичинкой запахло. А вот в вагоне-ресторане даже позитивненько, анекдотики, шуточки и запахи такие русские-русские. А вот тут сам Михаил сидит, рассказывает про детство своё, про родителей, про жену свою иностранную. Я лежу на излюбленной верхней полке, откуда обзор получше и диву даюсь, какие люди бывают склочные, двуличные, и какие они все, несмотря ни на что, интересные. Как много идей, мнений, слов. Вроде одинаковых слов, сказанных по-разному. И вот с кем-то мы достигаем полного взаимопонимания, сядем на одну полку, за один стол, выпьем и куриной ножкой закусим, а там и секрет какой раскроем, поделимся сокровенным. А потом мой новый друг сойдет и место его займет совсем другой. Он говорит те же слова, но по-другому, и я с ним никак не могу согласиться, а он в свою очередь спорит, и спорит со мной. И мы все больше погружаемся в пучину слов непонимания. А ночью, когда все утихнут, можно и в себе покопаться. С собой-то я хоть согласен? Вот я нынешний. Вот я десятилетней давности. Мы совершаем разные поступки и говорим на разных языках, и порой не понимаем друг друга. А скоро появится будущий я, который будет смотреть и дивиться на этих двух чудиков. Давно доедена вся картошка, курочка, огурцы, все выпито, и вот с багажом судеб и историй я сошла с поезда Михаила Шишкина и сижу в одиночестве. Сижу вроде на твердом и вполне устойчивом стуле, а меня все еще спустя несколько дней плавно покачивает. А в голове – музыка и песни колес. Как жаль, что тут, в эмиграции, нет наших русских поездов с душными плацкартами и верхними боковушками.

Лет десять назад держала в руках восхитительно толстый томик, аннотация любезно сообщала о "Русском букере" романа, фото автора распологало к себе приятным благообразием, все предрекало обстоятельное пиршество духа. Книга называлась "Венерин волос", автором был Михаил Шишкин. Странно, но напрочь стерлось из памяти, как плевалась ядом, начав читать и поняв, что жестоко обманута - истории здесь не расскажут. Сплошь фрагменты, куски и обрывки в духе постпостмодерна с мутными потоками неопрятного чужого сознания.

Того сорта литература, которую никто не читает, совсем никто не понимает и совсем-совсем никто не любит, но все, кто есть кто-то, договорились считать гениальной и горе простодушному. который осмелится возвысить свой голос в защиту интересов читателя (а литература не кантова вещь в себе, она процесс и процесс взаимообратный, предполагающий непременное участие читателя). Так я злилась и досадовала на себя, но читала: отчасти надеясь, что прихотливо разбросанные волей автора линии, сплетутся таки в рисунок; отчасти очарованная языком, великолепие которого опровергало незначительность нарратива.

А потом как-то само собой оказалось, что роман дочитан, в сухом остатке смутное воспоминание о девушке, которой врач со "Скорой" сказал, что если кто хочет не быть, тот режет вены вдоль, а не поперек. Да определение красоты, любви и осмысленности, как тонких волосков невесомого мха, пронизывающих ткань реальности, которое и озаглавило книгу. Как ни странно, этого достаточно, чтобы послевкусие, спустя десяток лет, оказалось самым благородным. Исполненным терпкой дымной сердоликовой горечи.

И чтобы гипотетические интересы читателя (см.выше) оказались менее значимы, чем возможность снова прикоснуться к литературе, оставляющей такое послевкусие. Снова Шишкин, на сей раз "Взятие Измаила", почти столь же обласканное критикой и увенчанное всевозможными лаврами. Еще более бессюжетное и неряшливо-потоковое, с еще более яростно декларируемым нежеланием трафить низменным вкусам читателя ("Смыслу захотели? Ужо я вам задам такого смыслу, что мало не покажется!")

Снова продираешься сквозь бесконечное горе-злосчастие, претерпевание которого составляет смысл и пафос существования героев - Андрей Платонов, возведенный в квадрат, а то и в куб. Снова тихо звереешь от пристрастия автора к эпитетам, связанным с мерзостью запустения и всеми сортами разложения, как морального, так и физического, ткань романа кишит ими, как разбухший на солнцепеке собачий труп, опарышами. Но парадоксальным образом, физиологичность этой прозы лишена плотскости, не поднимает волн омерзения, словно бы вычищена и заморожена.

Отчаявшись измерить автора общим аршином, строишь ужо его гороскоп и многое проясняется. Сильное влияние Сатурна, который именно отвечает за все сорта горя-злосчастия, болезни, одиночество, потери, бедность и всякого рода стоки. Но он же заботится об очищении ран, дает крепость каркаса, способность противостоять немыслимому давлению, несокрушимую крепость фундамента, прорастающего в плоть земли мириадами тонких волосных корешков, почти невидимых глазу, как ниточки мха по имени "венерин волос".

Интерес к темной неприглядной изнанке не от желания сплясать на костях поверженного ящера и половить рыбку в мутной воде, но язык писателя, сфера глубинных интересов, удивительным образом совпавшая с чаяниями общественного бессознательного. Случается иной раз и такое.

И перестаешь подозревать Михаила Павловича в пристрастии к чернухе, заодно уж отчаявшись вычленить из разноголосицы и черезполосицы нынешнего повествования хоть какой-то смысл: кто удавил младенца, кто оставил замерзать старуху-мать, кто отравил жену директора гимназии, вправду ли рука из облаков пырнула заточкой директора клуба и что стало с его некрасивой еврейкой любовницей и в кого после вырос мальчик Павлик, которого пришпиливали к школьной доске, и зачем был убит несчастный, похороненный в колодце. Просто он так видит, так пишет, в такт собственному дыханию и биению своего сердца. А что уж отстоится после этой книги через десяток лет - время покажет. Сатурн - планета не скорая и как раз временем управляет.

Когда одного эпиграфа мало

Не лепо ли ны бяшеть, братие, начати старыми словесы трудных повестий О плъку Игореве, Игоря Святъславлича? Начати же ся тъй песни по былинамь сего времени, а не по замышлению Бояню.

Последний раз, Проездом из села Шишиги в Монте-Карло, Перед вами выступают популярнейшие куплетисты: Гарри Сольди! Билли Мольди! Граф Толстой неоднократно утверждал, что вся наша жизнь - это ПРЯМАЯ, ЖЕЛЕЗНАЯ, ДОРОГА!!!

Когда все жители Египта стали грамотными и по всей стране установился угодный богам порядок, Осирис решил отправиться в миссионерское путешествие по соседним странам, поскольку остальные народы всё ещё пребывали в состоянии варварства. Оставив трон на попечение своей жены и сестры Исиды, он в сопровождении певцов, музыкантов и свиты младших божеств отправился в путь. Бог и его свита ходили по земле, распевая гимны, и после долгих странствий преобразовали весь мир так же, как некогда преобразовали Египет. Ни разу не применив силу, покоряя людей только красноречием и благородными делами, Осирис вскоре подчинил себе все соседние народы и племена. здесь эпиграфы кончились и началось Прочитал "Взятие Измаила", ну что сказать, книга понравилась, очень понравилась, но не могу сказать что она также понравится любому. Скорей всего она мало кому понравится... После "Жана Кристофа", который был романом-рекой, я бы назвал "Взятие" романом-железной дорогой. Книга имеет почти библейские масштабы, в ней боги равны людям и, создав материю и людей, они сами стали этими людьми, этой нескончаемой железной дорогой

Дальше...больше

Прямо дороженька: насыпи узкие, Столбики, рельсы, мосты. А по бокам-то всё косточки русские... Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты? Эта цитата не полностью, конечно, но есть и в книге, поэтому приводя более полный текст я сильно рискую...Не, ну его от греха Железная дорога задает ритм всему произведению. Она связывает воедино, казалось бы несвязуемые вещи. Книга создана еще и как музей, музей воспоминаний разных людей, которые проносятся перед нами, как пейзажи в окне поезда несущегося(плетущегося) по бескрайним заснеженным русским полям и лесам, ну или как рассказы попутчиков в том же поезде, где непонятно, слушаешь ли ты правду или выдумку, да и неохота выяснять, ведь история очень затягивает, и сам рассказываешь то, что не стал бы рассказывать никому больше, но в поезде, где попутчик видит тебя в первый и последний раз, случается рассказать гораздо больше, то, что ты мог бы рассказать только на Страшном Суде... Как известно железная дорога в сознании людей является архетипом Времени. Этот феномен тщательно разобрал В. Пелевин в своей "Желтой стреле". Этот же прием использует и Шишкин, когда железная дорога связывает различные времена и пространства книги. Следующий большой пласт вагон книги - это история адвоката. Мне кажется это один из Богов (Русский Сварог или Перун), которые и создали все это горькое пространство. Это не просто адвокат, он является защитником души на страшном суде, и защищает с блеском молодую девушку, утопившую свое дитя, убийц, воров, и других, казалось бы малоприятных личностей. Как же он стал таким, в общем и рассказывает книга, в одном из пространств(купе?). Через что ему пришлось пройти, чтобы мочь простить и оправдать всех, как простил Христос. Последний вагон - это история самого Шишкина, его детство, работа корреспондентом, и любовь к Франческе. О самой любви там не сказано, может ее и не было вовсе, как у адвоката с Екатериной, а было желание жениться, потому, что она беременная? Не суть, здесь важно, что Шишкин делится с ней своей коллекцией, своей жизнью, своей судьбой... Каждая из историй книги является записью в протоколе Страшного суда. Когда душа отправляется в последнее путешествие, приходится вспомнить все значимое, что было в жизни, все ошибки, что совершил, все яркие моменты, что повидал. Ну и девушку с медной косой, конечно, куда же без нее, как она вокруг шеи её... В основном, все истории связаны с рождением, болезнями и смертью, поэтому вроде бы не назовешь книгу очень легкой для чтения, но не могу сказать что книга читалась тяжело. Есть какая-то легкость в описании этих мук... Наверно всегда есть надежда на освобождение... А хотя бы и в виде смерти. Что же в тамбурах и переходах? А там размышления о России и ее пути... Как-то все мрачно и беспросветно тут все по мнению автора, сравнение правителей России с египетским царем а русского народа с евреями в рабстве, конечно, очень сильно. И еще один плюс книги, хоть это и постмодернизм, то есть, как я понимаю, автор натащил в книгу отовсюду, откуда только можно столько текста, что трудно просто поверить и понять, где кончаются цитаты и начинается собственный авторский текст, так вот, плюс в том, что распад текста не дошел до молекулярности, даже атомарности Елинек. Есть очень вкусные кусочки, для филологов особенно, в общем-то все культурно, маты запиканы. Мне очень понравился древнерусский язык некоторых отрывков, когда для большей выразительности автор пишет все эти и был глад велик, быша, комони, опять забылся... Так вот древнерусский язык вводит меня в состояние какого то непонятного транса. Вставим цитату только теперь уже про самого Шишкина, потому, что самому мне так не загнуть, как бы я ни старался. Проза Шишкина сочетает в себе лучшие черты русской и европейской литературных традиций, беря от Чехова, Бунина, Набокова богатство словаря, музыкальность и пластичность фразы, тонкий психологизм и естественный, недекларативный гражданский пафос, а от западных авторов в лице, прежде всего, Джойса и мастеров «нового романа» — принцип смены стилей и повествовательных инстанций внутри одного произведения, фрагментарность композиции, мозаичность метафоричности, синтаксический динамизм, авангардную смелость фабулы при актуализации языка, перенос центра тяжести текста с сообщения на язык, который по замечанию самого автора есть его тропинка к Богу. А то что это я, как дурак, совсем без цитат... А что в сухом остатке? В сухом остатке у нас две более-менее связных истории (Шишкин и Адвокат) и много мелких рассказов, связанных между собой темой ЖД, России и Страшного суда Как по мне, так отлично, полностью согласен с теми, кто дал Шишкину Букера за эту книгу, знакомство с писателем состоялось благодаря ДП 2017. Будем читать дальше, еще есть Венерин волос и Письмовник и Записки Ларионова. P.S. Почему "Взятие Измаила" так называется, для тех кто в танке: Название романа идёт из эпизода, в котором мальчик мечтает сделать аттракцион с дрессированными мышами, изображающими взятие Измаила. Название по разъяснению самого автора ироничное, на него указывает и «говорящее» имя главного героя Александр Васильевич (как у Суворова), и любимая фраза отца героя морячка-подводника из части «Эпилог»: "Эту жизнь, Мишка, нужно брать, как крепость!" это из Вики Но для меня еще очень важна вот эта цитата из Вики про сам штурм Спустя много лет Суворов не раз признавался об Измаиле в порыве откровенности: «На штурм подобной крепости можно было решиться только один раз в жизни…».