Записки военного контрразведчика

Квалифицированный опрос подростка позволил определить место – это было одно из ущелий горного района, где в глиняной хижине под охраной бандитов содержалось 15 пленных. Из рассказа мальчика следовало, что это место хорошо охраняется. На окружающих высотах располагались огневые точки бандитов. Медлить было нельзя. Естественно, никакой разведки, предварительной огневой обработки позиций мятежников не было. Пограничники сильно рисковали. Будь у бандитов хорошо налаженная охрана позиций и высокая боеготовность подразделений – эта дерзкая операция могла закончиться трагически. Однако ничего подобного у мятежников не оказалось. Место их дислокации находилось в 95 километрах к югу от Мазари-Шарифа, и, надо полагать, их никто не беспокоил, и они привыкли к этому. Десант пограничников явился для них полной неожиданностью. Как только один из двух вертолетов начал приземляться вблизи хижины, солдаты, не ожидая касания машины с землей, начали выпрыгивать из нее и, стреляя на ходу, побежали в сторону домика. Их заметили наши специалисты и охрана хижины. Двое из бандитов ворвались внутрь домика, но были остановлены одним русским, который схватил стволы автоматов и потянул их к себе. Грянули выстрелы, и наш специалист был убит. Воспользовавшись замешательством охраны, другие дружно навалились на стену с маленьким оконцем, вывалили ее наружу и побежали, как могли, навстречу своим. Вдогонку раздались автоматные очереди, и погибли еще два человека. И хотя огонь был не прицельным, бандиты тяжело ранили переводчика. Именно он оказался братом подполковника, находившегося в числе десанта.

С охраной мятежников вскоре было покончено, и солдаты с крайне истощенными советскими людьми быстро заняли места в вертолетах. Наши уже поднимались, и только тут опомнились бандиты. Началась беспорядочная стрельба из стрелкового оружия, в которой выделялись звуки крупнокалиберных пулеметов. Вертолеты ответили огнем. Но было уже поздно, смеркалось, в горах темнело быстро, и наши вертолеты, набрав высоту, улетели. К удивлению всех, никто из десанта, ни сами вертолеты не пострадали и благополучно возвратились в Мазари-Шариф. А тяжело раненный переводчик скончался во время полета на руках своего брата. Понесенные потери, конечно, омрачали результаты этой стремительно проведенной операции.

После оказания первой медицинской помощи 11 исхудавших, едва прикрытых лохмотьями советских людей, со следами побоев, покрытые струпьями от нанесенных ран, и 4 трупа были доставлены в термезский военный госпиталь.

В ходе последующих бесед со спасенными была восстановлена вся картина их похищения, содержания в плену, пыток и издевательств бандитов. Им предлагали принять ислам, выступить по радио от имени НТС с антисоветских позиций, что нашими специалистами было отвергнуто. Это еще больше озлобляло душманов. Для разжигания антирусских настроений среди местного населения наших специалистов, связанных между собой, водили по местным кишлакам, представляли их как преступников, врагов ислама. Находившиеся под давлением бандитов жители глумились над нашими людьми, били их палками, забрасывали камнями, наносили раны острыми предметами, плевали в лицо и всячески оскорбляли устно.

СОЮЗ «ПАРЧАМИСТОВ» И «ХАЛЬКИСТОВ» ОКАЗАЛСЯ НЕ ОЧЕНЬ ПРОЧНЫМ

После ухода из власти Б. Кармаля в стране наступил период относительной политической стабильности, хотя в целом НДПА испытывала определенную напряженность в работе из-за позиции обиженных «халькистов». Представителей этого крыла в партии «парчамисты» старались как-то сдерживать в служебном росте, тормозить их выдвижение на первые роли, особенно при расстановке кадров в вооруженных силах и других силовых структурах, что вызывало у них нарастающее недовольство. Зато средний и младший командный состав, а это 85 процентов, состоял преимущественно из «халькистов».

Как показала афганская действительность, такая обстановка не могла существовать долго. «Взрыв» уже зрел, и только своевременно полученные данные помогли избежать очередного путча.

Как-то начальник подразделения особого отдела, оперативно обслуживающего штаб армии, доложил мне о непонятных посещениях нашего командующего в позднее вечернее время командующим царандоя (милиция) Гулябзоем («халькист»). На следующий день – иного варианта не было – я спросил у В.П. Дубынина, с какой целью Гулябзой приезжает к нему в позднее время в закрытый гарнизон. Виктор Петрович подтвердил факт посещений, однако причина этих визитов ему также была не ясна. Гулябзой посидит, поговорит о пустяках, хочет сказать что-то еще, но затем замолкает и уезжает. Я заметил, что так продолжаться не может, гарнизон закрытый, и окружающие его генералы и офицеры не поймут своего командующего. Надо прямо спросить у Гулябзоя, чего он хочет. Во время очередного приезда главы царандоя Дубынин так и поступил. Тогда Гулябзой заявил, что он может навести порядок в Кабуле за один-два дня, но ему не понятно, какую позицию в этом случае займет 40-я Армия. Виктор Петрович, по его словам, ничего на это не сказал, решив посоветоваться.

Надо отметить, что царандой в то время представлял собой серьезную силовую структуру: хорошо вооружен, в том числе и тяжелым оружием, боеспособен, положительно проявил себя в боевых операциях; в нем было много «халькистов» (это особенно настораживало), которые, как и в армии, были недовольны кадровой политикой, проводимой «парчамистами» (Амин тоже был «халькистом», что привело к преследованию «парчамистов»). Признаться, такого поворота событий я не ожидал, думаю, командующий тоже.

Я невольно поднялся и стал ходить по кабинету, рассуждая вслух:

– Если дать шифротелеграмму на имя председателя КГБ СССР за двумя подписями… – Не останавливаясь, продолжал:

– Нет, так не пойдет. В Москве она будет размножена, о ее содержании будут знать не менее одиннадцати человек. От них узнает руководитель представительства КГБ СССР в ДРА, а от последнего – Наджиб. Начнутся массовые аресты «халькистов», возможно вооруженное сопротивление, прольется много крови, существенным резонансом отзовется и мировое сообщество. В довершении всего мы потеряем верного нам человека. Озвученный Гулябзоем замысел явно обсуждался среди руководства «халькистов», а это уже заговор… Сообщить генералу Варенникову мы также не можем. Как руководитель оперативной группы министерства обороны СССР он просто обязан реализовать эту информацию с тем же результатом – кровь и, как следствие, позор для 40-й Армии.

– Что же делать? – спросил Дубынин.

– У нас нет выхода, любой наш доклад приведет к трагическим последствиям. Поэтому в следующий приезд Гулябзоя ему надо твердо сказать, что если он вздумает исполнять свой план, то 40-я Армия сотрет его в порошок.

Я отдавал себе отчет в том, что не имею права выступать от имени 40-й Армии, а как должностное лицо обязан доложить о происшедшем в КГБ СССР. Да и характер и масштабы вероятных событий могли иметь государственное для нашей страны значение. Виктор Петрович ни разу меня не перебил и в ходе последующей встречи сделал так, как я посоветовал. Гулябзой сказал, что все понял, попрощался и уехал. Однако мы оба не поняли до конца, а что он понял? Тем не менее визиты этого заговорщика прекратились, но добрые отношения остались, и до конца нашего пребывания в Афганистане он в ситуациях, подобных этой, никак себя не проявлял. Я же был удовлетворен тем, что профилактическая беседа командующего достигла цели, хотя мысль, что я совершил рискованный поступок, долго не оставляла меня.

Этот довольно специфический эпизод моей службы в ДРА глубоко запал в мое сознание, и только по прошествии многих лет я решил рассказать о нем читателям.

Я знал всех командующих 40-й Армией. Кого-то из них уважал больше, кого-то меньше. Были и такие, к которым мое отношение было просто индифферентным.

Самые хорошие воспоминания я сохранил о генерал-лейтенанте Викторе Петровиче Дубынине (1943–1992). Высокий, подтянутый, коммуникабельный, отличный профессионал, по своим деловым и личным качествам он выгодно отличался от своих коллег. Дубынин активно участвовал в боевых действиях, несмотря на то что для этих целей у него был штатный заместитель. Виктора Петровича уважали не только офицеры, но и срочнослужащие. Это был настоящий боевой генерал, ставший впоследствии начальником Генерального штаба министерства обороны РФ, Герой России. В трудных ситуациях он не подставлял подчиненных.

Запомнился случай, произошедший на моих глазах во время Кундузской операции в 1987 г. В начале операции наша авиация, несмотря на проведенную накануне рекогносцировку, совершила ошибку, начав высаживать десант в точке, занятой мятежниками. К счастью, все обошлось благополучно, без потерь, но время начала боевой операции было сдвинуто. Эта задержка вызвала соответствующую реакцию вышестоящих начальников. Телефоны на командном пункте накалились. Дубынин с озабоченным лицом довольно сдержанно отвечал всем: «Поправим…» Конечно, ответственность за происшедшее лежала на командующем авиацией, находившимся в это время на командном пункте. Но Дубынин ни разу не обмолвился об этом, не сказал, что разберется с ним и т. д. Все недовольство звонивших он принял на себя.

Постоянные стрессовые нагрузки, вызванные военной обстановкой, иногда неоправданной гибелью военнослужащих в ходе боевых операций, которой, если действовать более разумно, можно было избежать, – а за жизни своих солдат он нес, в первую очередь, моральную ответственность, – а также отсутствие в письменной форме ряда указаний сверху, имеющих порой политическое значение, пошатнули здоровье Виктора Петровича Дубынина. Все это привело к серьезной болезни, за которой последовал его преждевременный уход из жизни. Вечная ему память!

После нашего возвращения домой отношения между «халькистами» и «парчамистами» обострились настолько, что Наджибулла арестовал ряд высших офицеров армии из числа «халькистов».

В этой ситуации министр обороны ДРА Шах Назар Танай предпринял попытку переворота с целью свержения Наджибуллы, однако она закончилась неудачей. И кто же, вы думаете, оказался ближайшим помощником Таная? Наш знакомый Гулябзой. Выходит, что ранее озвученные им намерения совершить переворот были далеко не случайными. Тем не менее скажем ему спасибо, что своими замыслами в то время он поделился с В.П. Дубыниным, а не с кем-то другим.

Я уже находился в Санкт-Петербурге, когда, узнав мой телефон в редакции, где были напечатаны мои статьи по Афганистану, на меня вышел бывший начальник управления кадров царандоя гражданин ДРА В. В ходе неоднократных встреч он показал себя ярым кармалистом. Характеризуя своего командира – Гулябзоя, он отметил его авантюризм, склонность к фракционной борьбе и оппозиционность к Наджибу. Как «парчамист» В. про заговор мог и не знать, по крайней мере, он ничего по этому поводу не говорил. Зато рассказывал про участие своего шефа в коалиции с Ш.Н. Танаем. Получив гражданство России, но не найдя работы, В. эмигрировал в одну из стран Европы.

ОРГАНЫ КГБ «РОДИЛИ» Б. КАРМАЛЯ, ОНИ ЖЕ ПОМОГЛИ ЕМУ УЙТИ НА ПЕНСИЮ

По долгу службы мне довольно часто приходилось летать вместе с маршалом Советского Союза С.Л. Соколовым, а затем генералом армии В.И. Варенниковым в гарнизоны ОКСВ в ДРА на самолете АН-26 и вертолетах. Неоднократно в таких полетах участвовали доктор Наджиб и начальник Первого Главного управления КГБ СССР (внешняя разведка) В.А. Крючков. С Наджибуллой, в том числе и в новой для него роли генсека ЦК НДПА, я постоянно встречался на мероприятиях, посвященных годовщинам военной контрразведки, а также МГБ Афганистана и в штабе армии (дворец Тадж-Бек). Рослый крепыш, волевой, креативный, раскованный, с мужественной внешностью, он производил очень хорошее впечатление и выгодно отличался от Б. Кармаля. Не могу ничего подобного сказать о В.А. Крючкове. Его внешний облик не привлекал внимания, он производил впечатление человека замкнутого, неконтактного. Я почти всегда находился на аэродроме в Кабуле в группе встречающих Крючкова, приглашал его посетить особый отдел, особенно наш музей, однако он всегда отказывался по причине своей занятости. Сочтем это убедительным. Однако, даже находясь рядом со мной в вертолете, он ни разу не проявил интереса к делам особого отдела. Меня это крайне удивляло. Находясь по служебным делам в Афганистане, он был не просто начальником ПГУ, а являлся ответственным представителем КГБ СССР – и вдруг такое безразличие в отношении единственного военного контрразведывательного органа, находящегося в ДРА. В то же время более значимые лица, посещавшие Афганистан, – такие как заместитель председателя Совмина СССР В.С. Мараховский, председатель Комитета по внешнеэкономическим связям К.Ф. Катушев и другие, – находили время побеседовать наедине с начальником военной контрразведки, выслушать его точку зрения на обстановку в ДРА и узнать о стоящих перед особым отделом КГБ проблемах. Я считал это правильным и постоянно убеждался, что у всех у них было государственное мышление. И каждый из них, особенно заместитель министра иностранных дел Ю.М. Воронцов, оставили в моей памяти добрые воспоминания.

Надо признать, что, несмотря на свою внешнюю замкнутость, В.А. Крючков проделал большую и важную работу в отношении Б. Кармаля, в силу политических, личных и деловых качеств вставшего на ренегатский путь. Крючков сумел убедить генсека оставить свой пост, с чем тот длительное время не соглашался, и уехать в СССР на лечение. Б. Кармаль в свое время был креатурой КГБ СССР. Эта организация «родила» его, она же помогла ему уйти на пенсию.

30 сентября 2013 года в «Российской газете» было опубликовано интервью начальника Второго Главного управления КГБ СССР (контрразведка), которое пояснило причину такого поведения В.А. Крючкова в Кабуле. Дело в том, что в отношениях двух названных ведущих ведомств была какая-то предвзятость, они как будто состязались в получении результатов в работе. Когда отозванный из-за границы по подозрению в измене Родине сотрудник Первого Главного управления Гордиевский прибыл в Москву, он сразу же должен был быть передан под «опеку» контрразведки, чего разведка не сделала. Это позволило Гордиевскому сбежать за границу. Председатель КГБ Чебриков строго спросил руководителей управлений, как они могли допустить такое. В. Бояров тогда сказал, что «причиной является бардак в отношениях первого и второго Главных управлений».

УЧАСТИЕ В РАБОТЕ ОПЕРАТИВНОЙ ГРУППЫ МО СССР

Однажды, еще на ранней стадии моего нахождения в оперативной группе министерства обороны, я вместе с частью ее сотрудников полетел в Герат на разбор военной операции, в которой до этого принимал участие. До Шинданда мы летели на АН-26, а далее до Герата на четырех вертолетах. В самолете ко мне подошел генерал-полковник И.Ф. Модяев и сообщил, что, согласно составленному им списку, мне определено место в четвертом вертолете. В то время я еще был в звании полковника, и меня это очень задело. Раздумывать и убедительно отвечать не было времени, и я заявил ему, что советский контрразведчик будет находиться там, где будет маршал Советского Союза. Он промолчал и отошел. В Шинданде, не раздумывая, я направился к первому вертолету. Пропустив маршала, начальника Первого Главного управления КГБ СССР, он же заместитель Председателя КГБ СССР, В.А. Крючкова, Генерального секретаря ЦК НДПА Наджиба, влез сам. За мной сели переводчик и два автоматчика.

Из Герата мы возвращались в таком же порядке, а вот в Кабуле меня ожидал сюрприз. Руководитель представительства КГБ СССР в ДРА генерал-майор Г.И. Калягин обрушился на меня с упреками, почему сам я сел в первый вертолет, а его советника КГБ по зоне не взял (причину он не пояснил, но было ясно – в этом вертолете летел В.А. Крючков, их непосредственный начальник). Я ему объяснил, что являюсь членом оперативной группы и мне по должности и функциональным обязанностям положено быть вместе с маршалом, да и вертолет не резиновый, но он не захотел меня понять. Да и маршалу не понятно, что представляет собой советник КГБ по зоне, когда в других вертолетах находились министр обороны Афганистана, генерал-полковник – главный военный советник, главный партийный советник и другие серьезные должностные лица.

Признаться, я был очень удивлен, что, несмотря на мои, казалось бы, убедительные доводы, Калягин никак не мог уразуметь, как это я не взял с собой его советника по зоне (я его, кстати, не видел). Он не понимал, что этот вертолет и перегружать-то нельзя, иначе там был бы другой, более значительный человек, чем советник по зоне, и, наконец, его надо было бы включать в список, а список был у И.Ф. Модяева. В то время я посчитал все это несерьезным эпизодом. Дальнейшие события показали, что я ошибался. Именно этот случай явился стартом для ухудшения наших отношений в дальнейшем. На него стали наслаиваться и другие малозначительные факты, вызванные служебной необходимостью. Так, однажды на приеме в честь очередной годовщины МГБ ДРА, на котором присутствовал и Наджбулла, я в своей краткой речи изложил свое понятие обстановки, не совпадающее с духом нотационного выступления Калягина в этот торжественный вечер. Ему также не понравился наш совместный с командующим доклад в Центр о сбитом мятежниками ракетой вертолете почти над взлетно-посадочной полосой (это свидетельствовало о плохой охране зоны аэродрома афганскими военнослужащими и неважном контроле со стороны советников).

Из телефонного звонка начальника Главного управления военной контрразведки страны я узнал, что обиженный пожаловался на меня в Москву. Однако меня это совершенно не беспокоило, поскольку более важные служебные дела отвлекли меня от указанной мелочи.

Тень, легшая на взаимоотношения между начальником военной контрразведки ОКСВ в ДРА и руководителем представительства КГБ в Кабуле, подконтрольного разведке, являлась, на мой взгляд, следствием не очень дружественных отношений между контрразведкой и разведкой в Москве, метастазы которых перекинулись и в Кабул. Это не было тайной ни для моих коллег по особому отделу армии, ни для окружения Калягина в его ведомстве. Поэтому этот факт я предал гласности.

В моей довольно длительной службе в Афганистане памятное место занимает моя работа в оперативной группе, руководимой, как было отмечено ранее, заместителем министра обороны СССР Маршалом Советского Союза С.Л. Соколовым. Читатель может спросить, а что здесь особенного? Особенного ничего нет. Все зависит от индивидуального восприятия действительности, с которой я прежде не сталкивался. В самом начале своей деятельности я встретился с нюансами, которые должен был знать заранее. Полагаю, что эта часть моей практики для некоторых людей в форме послужит уроком.

Моим предшественником в этой группе был заместитель начальника Главного управления особых отделов КГБ СССР генерал-лейтенант Борис Андреевич Еронин, который к тому времени убыл в Союз. Годом раньше он представил меня маршалу С.Ф. Ахромееву, а затем и С.Л. Соколову. С того времени я знал и многих членов оперативной группы, в которой основная часть была в звании генерал-майор – генерал-полковник.

В этот военный коллектив я был включен в 1984 г. в качестве представителя Главного управления военной контрразведки страны. Это накладывало на меня определенные дополнительные обязанности, которые при этом не освобождали меня от роли куратора особых отделов ОКСВ. Каких-либо указаний или просто рекомендаций относительно моих функциональных обязанностей высказано не было, да я и не выезжал по этому поводу в Москву. Распоряжение получил по аппарату ВЧ-связи, находясь в Кабуле. Предстоящие задачи моей деятельности меня не смущали, а вот вопросы протокольного порядка, соответствующие деятельности этой группы с ее солидными специалистами военного дела, были мне не всегда ясны. Они-то и заставляли меня иногда сомневаться, правильно ли я поступил в том или ином случае, подвергать рефлексии свои действия и самому же давать ответы на эти вопросы. К тому же маршал, добросовестно расписывавшийся под моими информационными справками, ни разу меня не поправил, но именно это меня и смущало.

Забегая вперед, отмечу, что «задание» своего главка я выполнил благодаря прежде всего руководителю оперативной группы. Его личный пример, поведение в сложных ситуациях, высокая работоспособность, жизненный и военный опыт сыграли при этом решающую роль. Например, о его корректности можно судить и по такой форме обращения. Когда возникала необходимость вылетать в какой-либо гарнизон, он говорил об этом не в императивной форме, а буквально так: «Завтра в шесть утра я вылетаю в Кундуз. А каковы ваши планы?» Ну что тут скажешь?

Оперативная группа размещалась на правах гостей правительства Афганистана во дворце Чихиль-Сутун, расположенного на окраине Кабула. Я занимал отдельную комнату с аппаратом ВЧ-связи. Кроме нас и обслуживающего персонала из числа афганских граждан, охраны из 103-й воздушно-десантной дивизии, в этом дворце никого не было. А предназначен он был для приема и проживания высоких иностранных гостей. Вокруг дворца были минные заграждения. Свою работу я планировал сам.

Перед тем как официально представиться маршалу, я посетил апартаменты его адъютанта, переводчика и военного советника (они жили в одном помещении), с которыми у меня установились добрые отношения. Само представление произошло в благоприятной обстановке, однако моя деятельность в группе не затрагивалась.

Накануне обеда начальник штаба оперативной группы генерал-полковник В.И. Шкутов сказал мне, что мое место за общим столом третье справа от маршала. На мой вопрос, а как я это узнаю, если его не будет, он ответил: «У маршала самое высокое кресло». Маленькую часть протокола, касающуюся обеда, мне сообщили, но, как оказалось, это было далеко не все.

В назначенное время я вошел, как предполагал, в столовую, но оказалось, что это был только аванзал, в котором, выстроившись в шеренгу, стояла вся оперативная группа. К этому я не был готов, тут же подумал: «А где мне встать? Крайним на левом фланге? Но я же представитель Главка», – а сам продолжаю идти. И тут вижу щель в строю, третью слева от правофлангового, – и встал туда. Окружающие спокойно потеснились. Это место стало моим и впредь. Последним вошел маршал, всех поприветствовал и пригласил на обед.

Питание было хорошим, пища готовилась под контролем наших офицеров медицинской службы. Длинный стол обслуживали вышколенные официанты. Моим визави за столом был представитель Главного политического управления генерал-лейтенант А.П. Артемьев, с которым я также был знаком с 1983 г. Это дало мне повод вступить с ним в разговор. Он отвечал, не переставая есть. Я вначале не понял, и только когда официант заменил мне блюдо (на второе), я в это же время услышал голос представителя тыла минобороны генерал-полковника Тарасова: «Товарищ маршал Советского Союза, – так к нему все обращались, – все покушали», – мне стало ясно: трепать языком за едой здесь не принято. Маршал встал, со всеми поднялся и я. Оказывается, Тарасов постоянно следил за маршалом, и стоило тому закончить трапезу и положить свой столовый прибор, – а он специально не торопился, давая подчиненным возможность нормально поесть, – как Тарасов давал ему знать, что все также покушали.