Пес внимательно посмотрел на решительно настроенного диабола, достал новую сигарету, закурил. Неторопливо сел за руль и поехал «на пост».
Глава VII. Блум
Ночные огни сонно проплывали в черных окнах. Светлые тепло-оранжевые полосы от заглядывающих внутрь фонарей ползли по телу девушки – от колен к лицу. И как только одна полоса соскальзывала с ее макушки вверх, растворялась во тьме салона коляски, как снизу, с колен, уже начинала свой путь новая.
Кира смотрела в окно. Всю дорогу безвольно сидела, вывернув гибкую шею вправо – смотрела в окно. Фауст тоже молчал. Настроение было мрачным. Три дня она провела у подруги, потом помпезные похороны, и еще несколько безликих суток, когда она, видимо убегая от прошлого, переехала с Восточного на Западный берег Стикса в городок Блум. Все это время он не мог справиться с жутким раздражением, которое кошка вдруг стала у него вызывать. Вот и сейчас он испытывал то же самое. Он не мог понять, в чем дело, но она его бесила и ему просто хотелось быть сейчас не с ней, а где-нибудь в другом месте.
– Это не твоя вина.
Ее слегка хриплый от долгого молчания голос вывел его из задумчивого транса.
– Чего?
Она продолжала смотреть в окно.
– Это не твоя вина, – повторила она громче.
Пес заподозрил, что она плачет и заговорила, только чтобы дать волю эмоциям. Он наклонился и осторожно заглянул ей в лицо. Видимо, заметив и поняв его движение, она сама повернулась и посмотрела на него.
Усталая. Тусклая, выцветшая, но совершенно спокойная. Взгляд ее был не злым, не вызывающим, просто очень усталым. Ее безвольная поза, расслабленность, медлительность – все указывало на сильное утомление.
«Или она просто на транквилизаторах», – подумал он.
– Если бы ты вовремя не свернул ему шею – он бы убил меня, – все также спокойно сказала она, по–прежнему глядя ему в глаза. – Точнее то, что из него начало вылезать убило бы меня. Мне кажется, что если бы она успела вылезти полностью, то для меня все было бы намного печальнее. А у Дждекоба, наверное, уже при любом раскладе не оставалось шансов. Марк звонил – внутри все та же черная дрянь.
Удостоверившись в адекватности женщины, пес немного расслабился, оборотился назад к дороге и кивнул. К его удивлению он почувствовал себя намного легче. Настроение сразу улучшилось и раздражение как рукой сняло. Даже показалось, что в салоне стало как-то светлее.
«Все-таки я себя винил», смекнул он.
– Что у вас там случилось-то? – вопрос был чудовищно бестактным, он сразу про себя обругал себя старой бабкой и сплетником, но слова вырвались сами собой, он даже не успел решить, завязать разговор или нет. Видимо, избавление от тяготения выплеснуло кучу энергии, которую срочно хотелось употребить, хотя бы вот и на беседу. – В смысле из-за чего он на тебя кинулся?
Кошка с презрением ухмыльнулась.
– Будешь смеяться, но из-за тебя.
Фауст не смеялся, но глаза непроизвольно вылупились от возмущения.
– Я негодую… объясни-ка.
– Знаешь, Джейк… – она быстро справилась с накатившей дурнотой. – Он всегда был таким. Вялым, брезгливым, надменным. Но он был хорошо образован. Мы с ним познакомились в суде. Я тогда только начинала собирать материал для прибора, а он был наблюдателем из министерства. Обаятельный, галантный, с хорошим чувством юмора. А главное, его устраивали такие отношения, знаешь, без соплей и почти все время порознь. – ее взгляд слегка затуманился, она окуналась в воспоминания.
«Пусть повспоминает. При горе и потере всегда нужно какое-то время повспоминать», – подумал пес. Он знал, что такое потеря.
– Он все время пытался пристрастить меня к гольфу. Таскал по этим зеленым лугам, пытался внушить этикет и заставлял заискивающе общаться с пожилыми развалинами, ползающими по этой отгороженной от мира площадке, как по заповедному лягушатнику. Дескать это полезно для его карьеры.
Фауст хмыкнул. Он был солидарен с кошкой – была у него пара заданий на гольфовых полях. Сама игра его не угнетала, но вот те традиции общения, которыми она обросла в современном мире… Судья сделал для себя вывод, что сегодня гольф для большинства людей это социально-приемлемый способ подлизаться к начальству.
– Потом смирился, – вздохнула она, словно бы одумавшись, возвратившись с полпути из страны памяти. – Но в последнее время он стал все-таки другим. Дерганный какой-то, нервный, его как будто лихорадило. Я думала, на работе что-то не ладится. И вот я приезжаю в тот самый день в городской музей, где была уже раз сто, а мне на охране говорят, что по специальному указанию культурного комитета меня нельзя допускать до предметов искусства. Начинаю выяснять, что и кто – и оказывается действительно, бумажка за министерской печатью, а подписана специальным помощником по вопросам культурного наследия – Джекобом Маковски. Я начала звонить и выяснила, что такие же бумажки он разослал во все основные галереи, в Оперный Дворец и даже в зоопарк зачем-то. На телефон он не отвечал, в министерстве сказали, он взял отгул по самочувствию, и я поехала. Он сидел дома, растрепанный, замызганный какой-то, два дня не мылся. Я его спрашиваю, что это за фокусы с документами в музеях, а он мне в ответ какую-то фигню про уважение, про то, что мне следует у него брать письменные разрешения всякий раз, когда я куда-то отправляюсь в ЕГО городе.
– Бред, – буркнул пес.
– Я то же самое сказала. А он как взорвался. «Вы меня ни во что не ставите», «Я что тут – никто?». А потом вообще заявляет, что ко мне как к принцессе охрану приставляют, а ему шиш с маслом, хотя он поважнее меня птица будет. Ты извини меня за бабство, Фауст, но я бы поняла, если б он меня к тебе приревновал, как к мужику. Но он ТЕБЯ ко мне приревновал получается.
Фауст в голос заржал.
– Получается так! Признаюсь, такого повода для ссоры я даже не предполагал. А что потом?
– Потом… потом мне стало не по себе. Вообще, когда он нес всю эту ахинею, мне стало не по себе, потому что чем-то очень похоже на маэстро, – ее передернуло. – И я в присущей себе манере высказала ему, что думаю по этому поводу. И про его раздутое самомнение, и про бумажки эти… – она поморщилась и запнулась, проглотив какие-то слова. – Ну и там много чего наговорила, а сама думаю, как бы мне смыться оттуда. А тут ты стучишь, словно в ответ на мои мысли. Я пошла открывать… и он кинулся.
За окнами сначала тянулись голые поля, а затем светлый березовый лесок. Под копытами Лошади скрипел песок, а наглые городские огни сменились на редко поставленные чопорные парковые фонарики. Наконец они и вовсе свернули с главной дороги.
– Куда мы едем? – наконец спросила кошка.
Фауст хотел было пошутить, что от нее много проблем, и ему приказали ее тихо прирезать в лесу, но решил, что это будет неуместно в нынешних обстоятельствах. К тому же в памяти тут же возникло располосованное, словно бритвой, горло Джекоба.
– Хороший ты городок выбрала, чтоб перебраться.
– Ну, Блум интересный город. Одновременно и большой и деловой и какой-то курортный.
– Да, именно курортный. Вроде бы близко к Восточному побережью, а погода и климат на порядок лучше.
Кошка пожала плечами.
– Там Серая зона, а тут уже Оранжевая. И до Стикса рукой подать. К чему ты так издалека заходишь?
– К тому, что ты из квартиры не выходила четыре дня, – Кира опустила взгляд.– Засела как редька. И район выбрала говеный. Во всем Блуме только один квартал, который просто пропах криминалом, наркотой и неблагополучием, и ты поселилась именно в нем. На тебя не похоже.
Она безразлично пожала плечами и снова отвернулась к окну. Коляска мягко покачивалась, словно баржа, отражая воздушной подушкой неровную дорогу. Сегодня она действительно вышла в город впервые. Доехала на общественной конке до набережной Черата и, пребывая в каком-то небытии, простояла несколько часов, пялясь на воду, пока не пошел дождь. К ее большому удивлению именно Фауст вывел ее из транса. Когда она уже была готова тихо сползти на мокрую мостовую и залиться слезами в приступе самоедства и печали о собственной горькой судьбе, он появился из ниоткуда, укрыл ее зонтом, подпер теплым жестким плечом и сказал «Если ты тут заревешь, я перестану тебя уважать». И ей тут же стало совестно за свое поведение.
– Как будто ты знаешь, что на меня похоже, – буркнула она.
– Смею надеяться, – серьезно сказал пес, натягивая поводья. Коляска затормозила у низкой витой калитки. – Приехали.
Марк велел подобрать ей домик поуютнее среди ближайших загородных дач. Чтоб побольше цветов там и прочего хлама, успокоительно действующего на нервы. Пес подошел к вопросу ответственно и облазил в поисках подходящего места весь пригород. В итоге он остановил свой выбор на одноэтажной, но с мансардой, утопающей в зелени даче с большой плоской площадкой для отдыха на крыше, хрустящими гравийными дорожками и качелями в глубине старого сада. Дача с одной стороны была недалеко от города, а с другой находилась на отшибе, а не в центре садового поселка. Отдельным плюсом было и то, что домик был с близнецом. К левой стене строения симметрично примыкал точно такой же дом, почти копия. Внутри дома оказались соединены сообщающейся двойной дверью. Так что он также мог устроиться с комфортом.
На дворе уже стояла ночь – холодная, свежая и прозрачная. Деревья здесь еще только начали желтеть и облетать – осень в оранжевой зоне приходила позже, чем в серой. Он донес до дверей ее две небольших сумки, удовлетворено отметив краем глаза, что Кира осматривает новое обиталище с восхищением.
Протянул ей ключ.
– Телефон, электричество, почтовый ящик. Сад. Горячая вода. Газ. На крыше площадка для пикников и наблюдений за звездным небом, – монотонно бубнил он, со скучным лицом, следуя за ней по широким холлам дома. Внизу была просторная гостиная с диванами и фиолетовым фортепиано, стеклянной дверью во всю стену, выходящую в сад. Кухня вместе со столовой и кабинет. Наверх вела аккуратная крутая лестница, завернутая винтом. – Спальня наверху, в мансарде. Вход туда либо через открытую площадку, либо через люк, – он кивнул на вторую лесенку в кухне.
Она обернулась к нему, и он запнулся, увидев на ее лице неподдельный восторг, по-детски сияющее выражение. Отчего-то по его телу пробежался рой мурашек, заставив пожать плечами. А в руках появилось странное неприятное ощущение, что они мешают и находятся в неправильной неподходящей позе.
– Я… эээммм… рад, что тебе нравится, – она энергично закивала, не переставая радостно улыбаться. Он не нашелся что ответить и указал на неприметную дверь в гостиной. – Я буду рядом, займу соседний дом.
Кира вспомнила внешний фасад зданий – левая половина, которую выбрал для себя Фауст, была откровенно заброшена, окна и двери заколочены досками, а голубая краска во многих местах облупилась. Она задрала бровь.
– Самокритично.
Пес скривился, скрывая улыбку.
– Эти дома близнецы строились под заказ для двух братьев. В семьдесят втором году один сгинул где-то на войне, а второй съехал. С тех пор дома выставлены в аренду и на продажу. Соответственно у нас общий сад, общая веранда на крыше, он открыл смежную дверь, которая оказалась двойной. – Пожалуйста, – подчеркнул он, проходя в темный и гораздо более холодный холл своей гостиной. – Держи эту дверь незапертой. На всякий случай.
Кошка осторожно вытянула шею, заглядывая в проем, но проходить не стала. Песья сторона показалась ей совсем неживой, темной и пустой. Видимо, погибший брат жил именно там и дом дольше оставался нежилым.
– У меня почти все идентично, разве что обстановка немного отличается. Ну, еще на моей половине есть камин, нет пианино, и транспортные стойла ближе к моей стороне.
Она кивнула. Повисло неловкое молчание.
– Собственно вот. Располагайся. Я…
– Ты будешь рядом.
– Да. Я или кто-либо из Судей всегда поблизости.
С мыслью, что пес будет жить с ней вместе, она уже как-то примирилась. Более того, после взорвавшегося перед ее лицом ассистента в лаборатории, она сама хотела попросить об этом, но гордость помешала. А теперь она понимала, что вот такой дом за городом это действительно идеальный вариант. К тому же близость природы уже начала благотворно действовать на нее. Она физически ощущала тот приятный зуд где-то внутри, когда поднимается предвкушение перед исследованием новых территорий. Большой сад за стеклянной стеной гостиной и примыкающая прямо к нему рощица, переходящая в лесок, манили ее.
– Спасибо, Фауст. За все, за эту ситуацию с Джекобом, за поддержку, за это – она окинула взглядом дом. – Спасибо тебе, что возишься со мной.
Ему стало как-то неловко от этих слов благодарности. Он не знал, что сказать, как стоять, куда уже, наконец, деть руки и вообще позабыл речь.
«С непривычки, наверное» грустно подумалось ему.
– U’re welcome, – наконец буркнул он на старом всеобщем.
Между ними снова висело неловкое, неоконченное молчание.
– Ты его любила? – наконец спросил он.
Кошка помолчала еще, а затем шумно вздохнула.
– Может быть, раньше… Джекоб был со мною долгое время. Я жила, и этот человек присутствовал, участвовал в моей жизни. Я благодарна за это время, которое он разделил со мной. Но то существо, которое ты… уничтожил в спальне… – ее лицо ожесточилось, в глазах мелькнул лед. – это был уже не тот человек, с которым я начинала отношения. Этого я точно не любила. А тот… тот, к сожалению, умер.
Фауст занес сумки в прихожую, проследил, как она закрыла дверь, и обернулся лицом к ночи. Прежней тяжести на груди уже не было, но и окончательное успокоение не пришло. Погода стояла великолепная. Осень еще не превратилась в мокрую полудохлую старуху. Свежесть ночи и высота неба, с быстро плывущими на фоне мигающих холодным светом ясных звезд облаками, бодрили, будоражили, пробуждали. В руках, ногах, всем теле блуждало возбуждение, смутная радость собственной жизни и желание применить куда-то ту массу сил, которая вмещалась в его душе и теле.
Он совершил один звонок из пыльной темной гостиной своего нового убежища и сел обратно в коляску. Ждать. Через полчаса птицы смолкли. Ветер угас, а воздух стал душным и терпким.
– Привет, Ютзи. Рад видеть тебя среди живых.
Баньши сидела на соседнем сидении, хотя дверь не хлопала и никто бы не смог сказать, садилась ли она в машину. Японская кукла, наклонив голову, смотрела на него черными скользкими глазами без зрачков. Красно-белое кимоно, спицы в виде острых косточек в высокой, гладкой прическе. Она ничего не ответила, но улыбнулась. Между ярко-вишневыми маленькими губками пролегла черно-зеленая гнилостная щель утробы, не обещавшая ничего хорошего… никому.
– Спасибо, что помогаешь… мне необходимо отлучиться. Я бы хотел доверить тебе… эту девушку снова.
Миндалевидные глаза медленно закрылись в согласии и понимании тяжелыми веками и снова открылись.
– Я вернусь не позже чем через двое суток. Нужно следить и чувствовать людей, которые ее окружают, – Фауст давно был знаком с Ютзи. И поэтому старался смотреть на нее только через зеркало заднего вида. Черные маслины глаз снова закрылись и открылись. Пес кивнул. Вышел из машины. Опустился на четыре ноги и легкой трусцой ушел в город, низко пригнув голову к земле.
Волк приближался к отаре.
Ему было необходимо немного развеяться.
* * *
Она танцевала. Танцевала всем своим гибким загорелым телом, чувствуя, ощущая на себе жадные взгляды всех мужчин этого захудалого клуба. Им сегодня несказанно свезло. Ведь у них танцевала ОНА. Выбрала волею случая именно это место, потому что оно представилось ей более или менее приличным. Она любовно поглаживала свой плоский животик, не упуская ни одного шанса, хотя бы и случайно задрать выше шелковый белый топ. Чтобы полоска нежной темной кожи мелькнула в ультрафиолетовом сверкании дискотеки.
«Да! Даа! ДАААА! – пело ее сердце. – Смотрите, ласкайте взглядом, жалкие сосунки! Пускайте слюни, низкие животные! У меня хорошее настроение, и я позволяю вам смотреть на меня. Но не мешать. Я хочу танцевать. И пусть хоть один неудачник приблизится».
Неудачники находились постоянно. Пытались, пританцовывая, войти в один ритм с гибкой сексуальной смуглянкой, приблизиться, а потом и осторожно, словно нечаянно, дотронуться, проверяя почву.
«ПФ! Вот идиот малолетний! – краем глаза она отметила очередную попытку от молоденького чернобрового паренька. – Нет, ну это ж просто смешно. Он думает вообще? Где он, а где – Я!? Смотреть не на что. На папином ослике небось ездит. Они просто смешные, такие самоуверенные, подкатывают, как будто представляют из себя хоть что-то. Будто вот я все брошу и кинусь ему на шею. Ага. Побежала уже.».
Неудавшийся ухажер быстро почувствовал, что здесь ему ничего не светит и, как будто ему изначально было не сюда, оборотился к девчушке по соседству.
Она давала отпор еще только на подступах. Активно игнорировала или отворачивалась, но не отталкивала. Оттолкнуть – это уже войти в контакт. А ей не нужны контакты с плебеями сегодня. Сегодня ей достаточно только их взглядов и восхищения. Их вожделения. Она была сыта, и их тела были ей не нужны. Сегодня.
Вдруг кто-то сильно толкнул ее в спину. Она сбилась с ноги, за кого-то зацепилась и полетела вперед головой. Если бы перед ней не возник откуда ни возьмись этот крепкий парень, так и растянулась бы там на полу. Но судьба уберегла ее от позора, подсунув этого несчастного, пробиравшегося мимо нее к барной стойке. Она угодила ему в плечо. Он легко отпружинил, выставил в ее сторону широкую звериную ладонь и удержал от дальнейшего падения.
От этого случайного прикосновения с ней что-то стало. Как обожгло. Окатило какой-то плотной водой до писка в ушах. Как током шандорахнуло.
«Ого!…»
– Извините, – буркнула девушка и подняла на парня свой самый невинный из обворожительных взглядов. Она тренировала эти взгляды часами у зеркала и на фотоаппарат. Глазки распахнуть, снизу вверх, подчеркивая свою хрупкость, брови сдвинуть, губки чуть вздрогнули, словно от боли. Она прекрасно знала, как этот взгляд действует на мужиков, но готова была великодушно подарить его этому…
«Огоооо!»
– Да нет, это Вы извините, – все его тело говорило о негодовании по поводу нарушенных границ. Выставленные вперед ладони в извиняющемся и в то же время отгораживающем движении, корпусом подался назад, а вот взглядом зацепил ее тут же. Нагло руша все специально выстроенные замки и рюшечки. Черные живые глаза насмешливо впились ей прямо в душу. Но буквально на секунду, которой, впрочем, хватило, чтобы свести бедра легкой судорогой. Что-то в этих глазах было такое… Высокий псовый, с горбинкой на длинном интеллигентном носу, бархатистой короткой бурой шерсткой и просто невероятным телом.
И с этой секунды вечер был переломлен. Она просто не могла больше сконцентрироваться ни на музыке, ни на себе. Она даже попыталась флиртовать с кем-то, но… Снова и снова ловила себя на том, что высматривает того парня в толпе. Он обнаружился сидящим за барной стойкой, и как она ни старалась, он ни разу не повернул в ее сторону головы. Чего она только ни делала, чего не вытворяла! И томно закатывала глаза, и кусала пухлые губки, и полностью отдавалась музыке, откидывая голову назад, и даже проходя рядом задевала его веером своих длинных тяжелых волос. Теперь на нее пялился весь клуб, девушки давали пощечины своим кавалерам, потому что они смотрели не на них, а на нее и откровенно пускали слюни. Все – кроме одного.
«Ах вот ты как. Ну держись! Черт с ним, что еще рано, но ты будешь моим, надменный говнюк! У тебя одно спасение, только если ты гей!».
Приняв такое решение, она, чуть преувеличивая свое истинное головокружение, плюхнулась на место у стойки рядом с ним, намеренно задев его локтем.
– Ух! Простите, закружилась, – скучающий, усталый взгляд снизу вверх, но не поднимая век полностью. Удивиться! Показать реснички, округлить ротик. – О! Это снова ты.
– А это снова ты! Как тебя зовут?
– Клео.
Он отставил свой бокал с чем-то прозрачным, подозвал официанта и заказал «шампанского для Царицы Египетской» и развернулся к ней. Она довольно улыбнулась, демонстрируя большой рот и ровные зубы.
– Приятно. Ты не отсюда? Местное быдло не умеет сделать девушке комплимент, – музыка долбашила по ушам, она с трудом сама себя слышала. Он покачал головой и нагнулся к самому ее уху, так что она ощутила на шее его дыхание.
– Нет. Недавно переехал, вот первый раз выбрался в центр, погулять, потанцевать.
– Что-то незаметно, чтоб ты много танцевал – ехидно заметила она.
Он пожал плечами.
– Это был единственный способ привлечь твое внимание.
Ее губы дрогнули. Внутри неприятно кольнуло, как будто ее уличили в каком-то проигрыше.
– Ну да. Привлек. И чего ты хотел? – холод и презрение в голосе. Пусть чувствует, что потерял свой шанс.
– Хотел спросить у тебя, так как я тут новичок, – он очень трогательно напрягал лицо в попытке перекричать музыку. – Где в городе самое лучшее место с обозревательной площадкой, чтобы посмотреть на Блум сверху?
Она почувствовала дистанцию между собой и всеми остальными в этом баре. Они тут для секса, для низких телесных желаний. А с ней можно обсудить культурные места ее любимого родного города. Она лучше. Она умнее. Лицо ее тут же преобразилось, накинуло на себя одеяния рассудительности и собранности, в то же время гостеприимности и готовности помогать этому чужаку, попросившему о помощи.
– Ну, самое близкое это радиовышка. Там наверху ресторан «Волна» и большой балкон круглый, очень прикольно сделали.
– Приличное место?
– Ну, нормальное, – слегка сделать бровью и посмотреть вниз, пусть видит, что даже самые крутые места для нее только «ну, нормально».
– Тогда предлагаю переместиться. Красивым людям место в красивых местах.
Он был жестким. Не то чтобы по–настоящему грубым, а именно жестким, как спартанская койка. Мысли свалялись комом в ее голове. С одной стороны она чувствовала, что все происходящее неимоверно похоже на насилие. А с другой – она сама ушла с этим чужаком с дискотеки, свернула срезать путь через несильно освещенные кварталы, целовалась в подворотне, а потом, давясь смехом, сама же нырнула за спинами у охранников в грузовой лифт, увлекая за собой эту новую необычную игрушку со словами: «Тут в грузовых нет видеонаблюдения». К тому же он заводил ее. Заводил с полоборота. На улице он прижал ее к стене и впился мягкими сухими губами в шею, крепко захватив ее руки над головой. Потом в ключицу, в плечи, он обцеловал все ее мягкое смуглое тело, и она плыла, плавилась в его лапах, как разогретый пластилин.
«Как дура», – думала она, быстро влюбляясь.
Он взял ее прямо в лифте, предварительно нажав на стоп–кран. Взял жестко, сильно, напористо. Он был голоден, как моряк, и это чувствовалось в каждом движении. Он срывал на ней такую колоссальную массу энергии, что ей даже сделалась страшно в какой-то миг. Ей казалось, что она вырвет поручни из стенок. Он прижимал ее руки, вертел ее, даже держал за волосы, разметав тщательно уложенную прическу. С легкостью поднимал от пола, прижимал спиной к холодной стенке лифта. Она видела в зеркало на потолке, что косметика на глазах расплылась пятнами, что одна лямка лифа сорвана, а тонкая юбка мини скаталась на поясе, как резинка. А еще она видела пса. Его звериная сила и красивое подтянутое тело завораживали ее. Было страшно и грустно, даже стыдно немного, но в то же время, она чувствовала, что в животе горячо, а между ногами непроизвольно сводит и дергает, когда он входит в нее, когда сжимает ее тело своими жутковатыми когтями с выступающей вверх короной костяного кастета.
Свет мигал. В какой-то момент лифт тронулся дальше, но он отвлекся и нажал какую-то комбинацию, так, что кабина снова встала. Она попыталась прийти в себя, но пес одним движением, как куклу, уложил ее на рельефный железный пол и овладел снова с такой страстью, что для нее весь мир перестал существовать вовсе. Когда он кончал, она на несколько мгновений потеряла сознание, словно накрытая волной его возбуждения.
Он сполз с девушки и сел у стены, восстанавливая дыхание. Магия гормонального взрыва улетучилась, и Клео сразу же почувствовала себя голой, беззащитной, практически изнасилованной. Как растерзанная, сорванная и смятая оберточная бумажка с шоколадки. Ей страстно захотелось какого-нибудь участия от него, чтобы он взял на себя ответственность за то, что произошло. Ну или поцеловал бы что ли…
– Ну ты и свинья… – пробормотала она, собираясь воедино, натягивая и восстанавливая одежду, прическу, себя саму.
– Я-то свинья. А ты шлюха, – все еще глубоко и часто дыша, проговорил он. У нее округлились глаза. Извинений, протянутой руки и поглаживания, смущения, попыток отшутиться, в конце концов, она от него ожидала, но не такого прямого и… спокойного оскорбления. Словно констатации факта. Это было не по правилам.
– Чтоооо?…
Он вздохнул и прикрыл глаза, приходя в себя.
– Знаешь, с каждым годом это становится все труднее. Наверное, это и называется взрослением.
– Ты о чем? – она потянулась к сумочке, улетевшей в противоположный угол лифта. Там были салфетки, пудра, расческа. А еще там лежал Амулет. Амулет, в который она верила. Мысль о котором прощала все ее сегодняшние приключения, давала гарантию безнаказанности и сохранения инкогнито в этом постыдном девичьем порыве. Парень никому ничего не скажет, он даже не выйдет живым из этого лифта. Просто заснет и… все. Она не вдавалась в подробности, как эта штука работает, просто знала, что он тихо умрет от прикосновения к резной поверхности небольшого костяного диска, а она почувствует себя легко и хорошо. И старение снова отступит, как отступало уже много раз. Она настоящая Клеопатра.
Прямо перед ее рукой с жестяным звоном в пол вонзилось и ушло на половину широкое темное лезвие косы, отрезая путь к спасительной сумочке. Девушка взвизгнула, отдернула руку и забилась в угол. Испуг сковал все ее тело, и она решительно не понимала, что происходит. Что это за коса? Откуда она взялась?
Фауст брезгливо взглянул на женщину. Теперь он казался ей старше.
– Я о том, что в юности мне было совершенно все равно кого трахать. Хоть жирафа, лишь бы дырка была. А теперь как-то… противно.
– Кто ты? – она затравленно смотрела на него из-за длинных свалявшихся волос, как из зарослей тростника.
Пес злорадно усмехнулся. Хищно усмехнулся – из-под задравшейся губы показались длиннющие острые зубы.
– Я? Я первый попавшийся симпатичный мужик, с которым ты тут же переспала. Клео, а как же Самвэл?
Ее дыхание перехватило. Он знал про ее жизнь. Это маньяк. Он следил за ней. Скорее всего, он влюблен в нее уже давно и долго выслеживал, старался понять ее, узнать получше. Рассчитал эту сложную операцию, подмешал ей что-то в шампанское… Мысли девушки быстро стрекотали в голове, выстраивали теорию, максимально правдоподобную, чтобы объяснить происходящее и при этом не повредить самооценке. Получалось быстро… но некачественно.
– Господи, женщина! Ну как так можно?! Парень верит во всякий бред, который ты ему мелишь, терпит твои капризы. Ты живешь в его доме, ешь его пищу, греешь его кровать – и ты готова переспать с первым же мужиком, который не выразит тебе своего восхищения!
– О Боги! Ты следил за мной!.. Ты меня изнасиловал!
– Пфф! Кто тебя изнасиловал? Ты предложила сделать мне минет еще в подворотне на подходе к ресторану! – она потупилась. Действительно, было дело. – Из тебя смазка лилась уже в баре так, что только на туфли не капала. Тебя даже кормить не пришлось. Ты вцепилась в меня, как клещ, когда я подвернулся тебе под руку на дискотеке, и твердо решила, что я буду твоим, не так ли? В первый же вечер! И ведь никаких сомнений… никаких договоров с совестью, – он покачал головой. – Даже завидно.
Ее губы задрожали. От пса исходило что-то, какая-то сила. Раньше это был секс, привлекательность, словно аромат. А сейчас это чувствовалось в тесной кабинке лифта, как электрическое напряжение. Она ощущала опасность всей своей натурой, но все же не верила в ее реальность до конца. Фауст осмотрел ее с ног до головы, тщательно изучая каждый уголок ее естества, словно искал что-то. Хоть что-нибудь.
– Ты не веришь, – тихо проговорил он. – Ты так глубоко убеждена в том, что твоя жизнь не случайность, что ты особенная. Что с тобой ничто и никогда не может случиться… не по плану. Что все в этом мире существует для тебя, чтобы ты могла этим всем пользоваться, – он медленно встал на четыре ноги и приблизился к ней. Звериные зубы. Низко опущенная голова. Черные, глубокие глаза, словно вечность. Словно мистический ангел возмездия стоял перед ней. – Включая мужчин.
Клео дрожала теперь всем телом. Взгляд метнулся к спасительному клатчу. Она действительно не верила – до этого момента. Ей казалось это игрой. Что сейчас она дотянется до сумочки, и… Всегда выдавался удобный момент. Как по киносценарию – ей всегда предоставлялся случай, минутка, чтобы сделать то, что нужно. И она никогда не задумывалась, имеет ли она право забирать жизнь у этих парней. Ведь это была их роль – второстепенная роль в пьесе ее жизни.
Пес тихо взрыкнул, словно прочел все эти мысли в ее голове и резко выдернул косу из пола. Клео вскрикнула и выставила вперед руки. Щель в полу, пробитая широким лезвием, мелькнула оранжевым подвальным фонарем.
– Бери что хочешь! Я все сделаю! Что тебе нужно? Я найду деньги! Все что хочешь! Только не трогай меня!
– Что мне было нужно, я уже взял, спасибо. У тебя молодое тело для тридцатилетней, Клео. Это значит, что ты воровала. Я не жду от тебя раскаяния. Ты ведь даже не понимаешь, что сделала не так.
– Я все скажу, – лепетала она. – Я пойду в полицию. Я украла его, да, ты прав! Украла его из музея. Я там работала. Он на чердаке, красивый, старый. Я хотела продать! А потом…
Он оглушительно зарычал на нее. Клео закричала. Что-то творилось с ней. С одной стороны ее сковал ужас, а с другой, внутри нее словно начали биться маленькие бабочки, предчувствуя возможность выйти на свободу.
– Ты совершила преступление против Жизни, женщина, – он чувствовал ее страх. Он надвигался. Медленно, раскрывая свою звериную природу. Ему был нужен ее ужас, такой, чтобы парализовал ее душу. Иначе маленькие бледные огоньки чужих Жизней так и останутся запертыми в ней.
– Мне наплевать на твой моральный облик, жалкая провинциальная дурочка, влюбленная в свое Эго! – шипел он, все шире разевая пасть и показывая ей длинные острые клыки. – Наплевать на то, сколько мужиков у тебя было. Даже наплевать на то, сколько человек ты готова убить и уже убила, чтобы насытить свой нарциссизм. Это твоя жизнь, и ты имеешь право делать с ней все, что захочешь. НО! Есть только одна вещь, которой делать нельзя, – он завис над ней, чувствуя, ощущая телом, как поднялся каждый волосок на ее коже, как ее глаза остекленели, как она теряет самообладание с каждой секундой, но все еще не верит в то, что такое могло с ней случиться, что за ней мог прийти…