Теперь явственный скрип зубов услышал он. Выпустив весь накопившийся гнев и остатки адреналиновой тряски, он словно вынырнул из ледяной воды. Словно тиски спали с висков, и мутная пелена рассеялась перед глазами. А за этой пеленой было лицо оскорблённой женщины. Она стояла перед ним, прямая, напряжённая, как натянутая струна. Казалось, что это напряжение волнами искр ходит по её сиреневатой гладкой шерсти.
– А с какой стати я должна хотеть тебе что-то рассказывать? – она заговорила тихо и ровно, но её голос прозвучал оглушительно, столько сдерживаемой ярости было в нём. – С какой стати я должна хотеть говорить с тем, кто видит во мне трату времени? Кто меня «отрабатывает»?! Ты, господин Судья, – самодовольный урод,– стоишь тут и орёшь, что тебе не поднесли на блюдечке все сведения – а почему ты не спросил? Ты тратишь своё время? Нееет, это я трачу своё время! Сколько раз я пыталась заговорить с тобой?! Сколько раз я пыталась наладить контакт и познакомиться? Как я тебе могла сказать что-то, если ты не слышишь и не хочешь слышать? – она уже открыла рот и теперь понимала, что не закроет его, пока не выскажет всего – и к месту и не к месту, просто пока не выльется вся до конца, до изнанки души. – Что ты знаешь обо мне, ты, кусок злобного мяса?! Что ты пытался узнать обо мне, если уж ты так хорошо делаешь своё дело, свою работу? Вот – я! – она с силой ткнула себя руками в грудь. Её отведенные назад уши, огромные чёрные зрачки, расширенные, заполнившие собой почти всю радужку. Красивые губы, растянувшиеся в звериный оскал, лицо, сморщившееся по бокам от носа. Она чеканила слова сквозь удлинившиеся острые зубки – сейчас она была настоящей кошкой, загнанным на дерево манулом, дававшим обидчику последнее предупреждение. – Тебя назначили – назначили, Фауст, навязали, прикрепили ко мне, к моей жизни, словно санитара к душевнобольной. Я сама не просила этого и не виновата в том, что тебя обязали за мной присматривать! Вот я! Спрашивай, мать твою!!! Ты хоть пальцем пошевелил, чтобы что-то выяснить? Нет! Ни одного доброго слова, ни проблеска интереса у тебя ко мне нет! Ты всегда строг, молчалив, груб, ты не говоришь со мной – ты на меня лаешь! И ты ждёшь откровений?
Он молчал. Две армии все же схлестнулись у моста, и оказались равными по силе. Она тяжело дышала, сильно раздувая ноздри маленького аккуратного носика. Гнев начинал сходить, обнажая обиду и растерянность. Глаза стали блестеть ярче, наполнившись влагой.
– Я не хотела надзирателя также, как и ты не хотел подопечного, Фауст. Ты и о себе ничего не рассказываешь. Только зыркаешь на меня своими чёрными глазами и рычишь, словно я тебя заставляю себя терпеть, навязываюсь тебе в подружки. Словно я хотела и навязывалась к тебе в пару! Словно я хотела стать твоим наказанием…
Пёс не успел удержать дрожь, посыпавшуюся по телу вниз.
«Наказание… как точно, словно мысли прочитала».
– …Твоей головной болью. Будто мне это приятно, – Ещё одно короткое молчание. Нет, она не будет плакать, он видел, как она проглотила тяжёлый комок, как взгляд сразу высох и выцвел.
– Я этого не хотела. Я так не привыкла. Я не просила помощи никогда и не прошу теперь, – она подошла к нему вплотную. Рёбра чуть не трещали, сжимаясь и раздуваясь, гоняя воздух по распалённой груди. Её руки мелко дрожали, а хвост резко и сильно стучал по дороге, вздымая и расшвыривая клубы пыли.
«Сейчас в глаза вцепится», – мелькнула мысль, но он не отстранился. Вдруг понял, что парализован её взглядом, и не может двинуться с места.
Кошка не вцепилась, а наоборот сделала шаг назад.
– Знаешь, я жалею, что рассказала тебе, что позволила себе этот порыв откровенности, хоть и случайный. Стоило мне это сделать, как ты тут же наорал на меня. Больше не хочется идти на откровенность. Не хочется учиться принимать помощь. Ты просто ещё одно доказательство, что я всё в этой жизни должна сделать сама. А если не справлюсь – туда мне и дорога, потому что лучше не справиться, чем терпеть, когда на тебя орут всякие тупые накаченные самодовольные ублюдки!
Она отвернулась и стала спешно затягивать ремни на крутых козлиных боках.
– Надоело. Больше ни шагу к тебе не сделаю. Если хочешь – выбивай из меня дальнейшие признания, судя по всему тебе это привычней, господин Судья.
Она ловко вскочила в седло, обогнула его и рванула вперёд. А он остался на дороге.
Сначала был гнев. Ярость прошлась по нему волной в первые минуты её страстного монолога, но потом… под сердцем настойчиво заныло совсем другое чувство. Он бы заглушил его, если бы её слова не были так точны. Как ни противно, гадко, скорбно было признаваться, чудовищным волевым усилием Фауст не стал гнать его от себя и теперь горючий стыд залил его по самые уши, как расплавленный металл. Ему было невыносимо стыдно. Почва вдруг накренилась и будто покатилась куда-то прочь из-под его ног. Он зажмурился и схватился за голову.
Именно это до него пытался донести Волфтейн. Он не послушал, а точнее не услышал. И теперь получил оплеуху такую, что в ушах звенело.
«Как я до такого докатился? – неслось в голове. – Как я мог? Я никогда не относился так ужасно к женщинам, никогда не позволял себе недооценивать ни врагов, ни союзников! Как я стал таким дураком, когда? Что дальше? Трусость? Предательство?»
Лошадь притворялась, что ничего не слышит и, пользуясь случаем, планомерно обдирала ядовитую листву с убитого монстра.
Фауст рассеяно огляделся, и на ватных ногах направился к своему верховому зверю. Почувствовав упадническое настроение хозяина, Лошадь не стала ерничать или капризничать, а послушно сорвалась с места и понесла его вперед. Пользуясь обретенной трезвостью, пес решил как можно быстрее начать исправлять положение, потому что таким он вызывал у себя только презрение.
Глава IV. Уроки старого Змея
– Значит, забыл все уроки старого мудрого Змея, да еще вдобавок потерял самого себя…
Фауст рассеянно кивнул. Воздух то и дело насыщали низкие пароходные гудки. С малюсенького балкончика квартирки Снэйка, вмещавшего только два покрытых серым налетом пластиковых стула да крохотный столик, открывался потрясающий вид, охвативший и городские трущобы, и небоскребы бизнес–центра, меж которыми посверкивал океан.
Снэйк вдруг откинул голову назад и начал смеяться. Он хохотал ясно и открыто, так что его красивое лицо даже изменилось, раскрыв безразмерную змеиную пасть с тонкими острыми зубами. Пес беззлобно пнул друга ногой и поставил стакан с кальвадосом на столик.
– Ты ржешь надо мной, гад, а я двое суток уснуть не мог – от стыда куда деться не знал.
Оборотень понемногу успокоился и смахнул выступившую слезу.
– Да, этим ты, конечно, всегда мне проигрывал. Чувством вины я имею ввиду. Бредовый атавизм. Но сама ситуация комична до икоты – девчонка довела тебя до нервного срыва! Волфтейн, старый прохиндей, знал, что делал.
Фауст затравленно зыркнул на Змея, всем своим видом изображая страдание и негодование. Он притворялся. Здесь, на другом конце планеты, в компании друга и учителя, он впервые после ссоры на дороге почувствовал себя лучше и расслабился. Промыкавшись два совершенно бесплодных дня, чувствуя, что просто не может показаться кошке на глаза, он в конечном итоге взял у диабола отгул и через несколько часов прилетел в Панаму как частное лицо.
Судья Снэйк.
Змей. Он был очень красив – аристократическая бледность, большие темные глаза, полные отстраненности и загадки, точные и правильные черты лица, гибкое стройное тело. Он умел соблазнить любую женщину, хотя большего шовиниста трудно было найти. Змей обучал молодых Судей ни много ни мало, но искусству флирта и половым премудростям. Он был не просто ловеласом, он был профессиональным соблазнителем, притом, что ввиду своей серпентовой природы, о любовных переживаниях он знал лишь понаслышке.
И Фауст стал одним из его лучших учеников. Он разительно отличался от Снэйка по стилю, хотя и пользовался его советами неукоснительно. Пес не мог похвастать такой же внешней привлекательностью, но брал женщин внутренней животной сексуальностью. Что-то такое он умел делать, из-за чего представительницы прекрасного пола просто начинали таять. Благодаря же урокам Снейка, он научился также и обаянию, так что многие в КС завистливо считали, что к этому везунчику бабы липнут, как скрепки к магниту. Собственно, так оно и было.
Вечер вошел в ту свою чарующую минуту, когда солнце уже село, но небо было еще светлым. Зажженные городские огни постепенно, с каждой секундой наливались силой и становились заметными. Молчание было долгим, но приятным.
Двоих Судей связывало много совместных приключений. Наконец, Фауст вздохнул.
– Смех смехом, но что мне делать-то?
Змей пожал плечами.
– Да все по порядку и делать – как при учебе. Не зря ж ты ко мне приехал. Для начала вспомнишь основные правила, потом отработка и тренировка. Кстати, интимный вопрос – ты природное-то напряжение давно спускал?
Фауст мешкал.
– Ну? Чего жмешься, как целка, не военкомат.
– Знаешь, я такой дурной и свирепый стал… что последних двух клиенток на F–14 загрыз, даже не подумав в койку завалить. Ни лаской, ни силой не хотелось. Просто как-то было… раздражали меня. С весны не брал конвертов – решил материал за зря не переводить.
– Очень благородно – Снэйк скорчил презрительную рожу. – Плохо дело. Ну да ладно. Значит, сегодня пойдем в рейд по шлюхам. Как в старые добрые времена.
Пес улыбнулся своим воспоминаниям.
– А что касается правил… – оборотень стал серьезным. – Главное, ты помнишь, я надеюсь?
– Переспал – убил, – кивнул пес. – Такое не забывается.
– Ну и хорошо.
Снова воцарилось молчание. Теперь каждый думал о своем. Фауст вспоминал, как Снэйк давал ему первые уроки. Какие это были волшебные полгода для шестнадцатилетнего пацана, когда матерый бабник учит тебя завлекать в кровать любую женщину, какую только захочешь. И как было больно и плохо потом, когда он узнал главное правило и получил на руки пачку конвертов с адресами и личным делом на каждую девушку, попавшую к нему в кровать во время обучения – для самостоятельной работы.
С канала снова раздался гудок. Ветер принес насыщенный йодом аромат и пахнул в лицо вечерней свежестью. Город оживал. Ночные люди выползали на улицы, заполняя воздух гулом, смехом, эмоциями, жизнью. Все в мире шло своим чередом – туристы отдыхают, наркодилеры торгуют, воры воруют, а те, чье время пришло – умирают. И двое Судей на грязном, но увитом пыльным плющом балкончике вглядываются в вечерний полис своими звериными глазами. Они проследят, чтобы смерть происходила вовремя и с теми, с кем должна. А с другой стороны, просто двое мужчин, с обычными мужскими разговорами и проблемами.
– Она хоть красивая, эта кошка? – прервал Снэйк его невеселые мысли.
Фауст пожал плечами.
– Да я как-то не задумывался.
* * *
– Не прошшшло и полгода….
Фауст открыл глаза и довольно улыбнулся. Девушка на его плече встрепенулась и, взмахнув копной мелких черных кудряшек, села в кровати, вглядываясь в темноту.
– Джордж? Ты что-нибудь слышал?
– Слышал. Не волнуйся, это Снэйк.
В углу комнаты сверкнули два желтых глаза с вертикальным зрачком. Черный раздвоенный язык уловил в воздухе первые волны страха.
– Неделя! Боже мой, когда ты сссказал, что потерял форму, я не поверил! Но Ффффауст, малышшш, НЕДЕЛЯ! – Гигантская змея недовольно стукнула толстым хвостом по полу.
Женщина в ужасе вскрикнула и вцепилась в руку новообретеного любовника.
– Джордж! Змея! Там змея! Сделай что-нибудь!
Фауст лениво поднялся и потянулся. Тело приятно ныло от недавнего безумного жесткого секса. Он отодрал накладные усы и спокойно обратился к напуганной красавице.
– Позволь тебя спросить, Магда. Ты когда-нибудь читала запрещенные книги?
Девушка, не веря своим ушам, уставилась на него.
– Хорошо. Давай уточню. Черные книги с пентаграммой на обложке, закованные в цепи. Ты никогда не читала таких книг, скажем, над кроватью с младенцем?
Наконец, во взгляде ее проступило понимание. Красивое лицо ожесточилось и перекосилось от злости.
– Чертов КС–ник!! Тварь! Как ты мог?! – она рванулась вперед в отчаянной попытке вцепиться ему в глаза, но сильная лапа мгновенно сковала ее горло, лишив всяких сил к сопротивлению.
– Что там у нее? Ф–14, Д–25?
– Д–27, демонстрация тела с повреждениями.
Пес встал и без видимых усилий потащил брыкающуюся женщину на балкон гостиничного люкса, сорвав с петель по пути воздушную занавеску.
– Ай–яй–яй, Магда. Неужели ты думала, что тебя не найдут? Что никто не заметит, как в одну ночь младшая сестра родильного отделения пришла сорокалетней, а ушла двадцатилетней? Ты долго готовилась к этому? Не поленилась, даже в мед–колледже выучилась. – Ведьма пыталась что-то хрипеть, с ужасом глядя на то, как пес ловко одной рукой готовит из занавески петлю и привязывает ее к поручню. Он посмотрел ей в глаза. Теперь его лицо изменилось. Неделю назад она познакомилась в баре с отставным воякой, страдающим угрызениями совести, подавленным, с разбитым, почти пожилым мужчиной, который увидел в ней своего ангела–спасителя, свой смысл, свою музу. Но сейчас перед ней был молодой, уверенный, жестокий посланник КС-СМЕРТЬ, который видел в ней подлую воровку, глупо попавшуюся в его сеть. Его лицо стало хищным, он оскалился. Показав огромные острые зубы – как она могла не замечать этих зубов?! Непроизвольно в ее голове мелькнули жаркие воспоминания его сладострастных, раскаленных, нежных поцелуев. Да, зубы в них совсем не чувствовались.
– За преступление против ЖИЗНИ ты приговорена к смерти. За предательство Медицинского Братства – твоя смерть будет больной и жестокой, – прорычал он булькающим низким голосом. От страха она уже ничего не соображала, руки и ноги онемели, горло, сжатое лапой зверя, словно тисками, покрылось колючим инеем. Фауст отпустил шею девушки, дав ей, наконец, вздохнуть, а затем мгновенно вонзил лапу с острым костяным кастетом ей в живот.
Безумный отчаянный крик, полный боли и ужаса, взлетел в южное ночное небо. По лапе заструился горячий поток крови, брызнул на кафельный пол, стал расплываться маслянистой черной лужей. Фауст расфокусировал зрение. И перед его взором очертания корчившейся женщины исчезли, а появилось грязно–желтое пятно энергетики, в котором метался запертый зеленый огонёк чужой, украденной жизни. Пес повернул лапу, раздирая плоть ребрами острых наростов на пальцах, уцепился за искомый орган и вырвал из чрева ведьмы матку. По искалеченному телу прошел черный всплеск – щель между порочной душой и телом быстро наполнилась тяжелым веществом небытия, и зеленый огонек радостно выскользнул в этот провал. Энергии, поддерживавшие в Магде жизнь, стремительно утекали и растворялись в окутывавших планету силовых линиях. Фауст моргнул, возвращая способность видеть в обычном спектре. Он деловито накинул на шею умирающей женщине петлю и перевалил кровоточащее тело через парапет балкона. Послышался хруст позвонков, поставивший точку в личном деле колумбийской ведьмы.
Снейк покачал своей огромной треугольной башкой.
– Да, эта часть представления у тебя всегда проходила на отлично!
– Спасибо.
– Но Фауст! Неделя!!!!
Пес укоризненно посмотрел на друга и скрылся в темноте номера. С улицы послышались испуганные восклики. Ранг Д–27 не предусматривал публичное появление Судей, но для полиции и прессы необходимо было оставить соответствующие знаки. Фауст достал из сумки невзрачный футляр, а из него специальную ритуальную спицу и приколол ей добытый маточный мешок к подушке кровати. Эта серебряная шпажка, подлинность которой назавтра будет подтверждена и официально зарегистрирована в региональном отделении КС-СМЕРТЬ, станет доказательством того, что женщину убил действительно Судья при исполнении.
– Через крышу пойдем? – Фауст вымыл руки, накинул на плечо пиджак и спокойно направился к выходу. Снэйк уже принял человеческий вид. Он создавал самую разную одежду с помощью своей модифицированной чешуи и сбрасывал “костюм” раз в месяц вместе со шкурой.
– Да. Тут в подвале соседнего здания чудесный китайский ресторан. Можем поужинать.
Пес взглянул на часы в холле гостиничного коридора.
– Скорее позавтракать.
Двое молодых мужчин совершенно беспрепятственно прошли на крышу гостиницы, спрыгнули на соседнее здание, легко перескочив пятиметровый провал. Непринужденно болтая, они направились к ночной забегаловке под звуки приближающихся сирен.
Все вставало на свои места, шло своим чередом. Энергетический баланс в мире был немного восстановлен, полицейские ехали на вызов, обыватели проникались страхом перед беспощадностью и жестокостью корпорации по контролю смертности. А пес чувствовал себя профессионалом и полноценным мужчиной.
Душа Фауста понемногу успокаивалась, тоже приходила в равновесие, видя, что все еще может наверстать упущенное было спокойствие.
Так и началось перевоспитание Судьи. Снейк отнесся к проблеме друга с пониманием, и хотя не переставал его подначивать, в помощь включился с большим энтузиазмом. Конечно, отпуск в солнечной Панаме долго длиться не мог, и Фауст вернулся к исполнению, чувствуя, что не должен оставлять кошку без присмотра. Но теперь освеженные старым учителем правила поведения занимали большую часть сознания пса.
– Всегда помни о цели, – вещал Снейк, потягивая бразильское пивко. – Если твоя цель трахнуть – делай все, что приведет к этой цели. Если твоя цель понравиться до такой степени, чтобы тебя трахнули – делай все то, что влюбляет в тебя женщину. Какая у тебя цель?
Фауст решил, что для начала хочет нравится. Просто нравиться людям, чтобы те, кому приходится с ним общаться не испытывали к нему неприязнь. С Волфтейном договорились о том, чтобы Судья мог свободно брать отгулы для выполнения косвенных поручений, в основном с грифом F – женские. Как значилось в официальной докладной Снейка – «В целях психологической реабилитации и переобучения коммуникативным навыкам». Начальник был доволен, Снейк радовался возможности оживиться и развеяться от опостылевшей стабильности этими играми, а у Фауста был намечен четкий план обретения себя.
И первым пунктом в этом плане было помириться с кошкой. Киру он закономерно избрал объектом для тренировок, понимая, что его к ней все равно уже прикрепили, а с другой стороны его подстегивало желание разобраться с черной непонятной тварью, которая вывела его тело из строя с такой же легкостью, как и сама кошка вывела его самого.
Он стоял перед дверью ее номера в очередном мотеле и снова и снова проигрывал в уме возможное развитие разговора.
– Правила просты, малыш, – всплывал в голове голос Змея. – Все люди тщеславны и честолюбивы. Достаточно проявлять к ним интерес и бурно радоваться любым их достижениям – смеяться над шутками, поздравлять с получением должности, задавать вопросы об их жизни и их мнении так, словно для тебя более ценной информации не существует. Думай об их желаниях и старайся их выполнить.
«Чего она хочет? Хочет, чтобы вся эта хрень прекратилась, и я исчез из ее жизни. Этого только говорить не надо. А что тогда говорить? Так, главное извиниться за грубость и пригласить поужинать».
Он, наконец, постучался. В глазке мелькнула тень и затем после некоторой паузы,
«Видимо решает, открывать или нет»
…дверь осторожно приоткрылась.
«Смотреть в глаза, говорить коротко, не оправдываться, быть внимательным…»
Но выполнить он не успел даже первого пункта из этого списка, потому что слова разом высыпались из его головы.
«Так вот что было в ней не так! Волосы!»
Она выглядела иначе. Теперь вместо лохматого бесформенного одуванчика на голове ее красовалась стильная укороченная стрижка, полная острых уголков, воздуха и свободы. Сразу стали так заметны ее огромные, от природы подведенные светлым контуром глаза, обозначились острые скулы. Пепельно-белые локоны наслаивались друг на друга, создавали тени и объем. Одна единственная длинная прядь челки светлой искрой спускалась на правую сторону, слегка завивалась на кончике и акцентировала внимание на привлекательной длинной шее своей хозяйки. Теперь все встало на свои места – такая форма гораздо лучше отвечала содержанию, по крайней мере, в той степени, в которой Фауст был знаком с девушкой.
– Что-то случилось? – наконец, Кира прервала молчание.
«Вот идиот».
– Ты что-то сделала с волосами? – выпалил пес. Кошка невольно улыбнулась и иронично сложила тонкие брови, внезапно ставшие такими заметными и выразительными.
– Да, я что-то сделала с волосами. Подстригла. Ну, знаешь, – ножницами. Ты за этим стучишься в половине десятого вечера?
– Да. То есть, нет. Это очень классно. Выглядит. Ты выглядишь очень классно. Правда.
«Все-таки идиот»
Кошка усмехнулась и сконструировала скептичность на своем живом, ярком и миловидном лице. Глаза лучились и выдавали озорство и удовольствие. Пес собрал в кулак свою решимость и все-таки заговорил.
– Кира, я понимаю, что ты хочешь, чтобы все это поскорей закончилось, и я исчез из твоей жизни. Поверь мне – я этого тоже хочу. Очень. Но без твоей помощи я не смогу ни защитить тебя, ни убить эту тварь, которая тебя преследует. Я пришел мириться. И в знак примирения… эээ… возможного, примирения, если ты согласишься… приглашаю тебя поужинать вместе, – выпалил он, скомкав все свои планы и приготовления.
Кошка недоверчиво следила за этой сумбурной, наполненной непонятным ей смущением речью, слегка наклонив голову.
Он опять почувствовал, что не знает, куда девать руки.
– Ты так много не-матерных слов в первый раз в жизни говоришь?
На эту колкость он неожиданно обезоруживающе улыбнулся и по–мальчишески пожал плечами.
«Все страньше и страньше…», – подумала она. Но пес уже зажег своей чудной выходкой и такой непривычной неловкостью в ней самый главный двигатель – любопытство.
– Ладно. Есть я не хочу, но предложение разумное. Давай знакомиться заново. Только у меня одно условие: для меня самое главное – это честность. Так что не пытайся вызывать у меня больше симпатии, чем это нужно для пользы дела. Идет?
Фауст потупился. Он обрабатывал то, что она сказала. С одной стороны, она разбила вдребезги все его потуги ее очаровать, а с другой – она предложила облегчить задачу. Он решительно кивнул и посмотрел кошке в глаза.
– Идет. Я не самый приятный человек на свете, но постараюсь хотя бы перестать вызывать тошноту.
Она кивнула в ответ и, задорно тряхнув челкой, протянула руку.
– Кира.
– Фауст, – пожал ее пес и почувствовал, что тяжелая груда камней наконец-то ссыпалась с его плечей.
* * *
Он проснулся.
Зверь в темноте открыл глаза и, прислушиваясь к ночным звукам, стал искать то, что разбудило его. Они вернулись в Лесту и сегодня Кира осталась у Джекоба, в его понтовом двухэтажном особняке в престижном районе. Она всегда оставалась у него, если бывала неподалеку. Бабье лето уже наступило, и спокойная безветренная ночь, усыпанная желтыми листьями, окутала улицы бархатным теплом. Зверь трусцой пробежался вдоль шоссе и обратно, мимо богатых, но однообразных аккуратных домов. Клацание когтей далеко раздавалось по ровным асфальтовым дорожкам. Принюхиваясь и сканируя все вокруг черными глазами, он пытался определить, что насторожило его. Неслышно обошел дом, прислушался к сонной тишине внутри. Все было спокойным и умиротворенным. Даже мыши не шуршали в подвалах, а посапывали в своих мышиных домах. Фауст нахмурился и вернулся в машину. Что-то же его разбудило? Какое-то смутное беспокойство.
– Значит, вся семья… в одночасье, – он покачал головой. История жизни кошки оказалась довольно печальной. – И ты ничего не помнишь.
– Ничего. Только уже потом, как училась. И то, обрывки.
– А тогда, ну на палубе… То, что ты видела было…
– Очень похожим на то, что я увидела в театре, да.
Фауст откинулся на спинку стула и задумался.
– И сколько раз в целом ты встречала эту штуку?
Кошка начала разгибать пальцы, из которых при этом показывались острые крюки когтей.
– На корабле, в первой школе пару раз, в Зеленом Доме на выпускном, в джунглях во время практики на Сестру Леса… Потом большой перерыв и вот, в театре.
Официант принес еще один молочный коктейль для девушки и горячий чай псу. Она удивленно приподняла бровь.
– Спасибо. Ты сегодня решил побить все рекорды галантности.
Пес усмехнулся.
– Ты же любишь молочное. У меня было достаточно времени, чтобы заметить это.
– Интересно, что еще ты обо мне узнал… – сонно пробормотала она, расталкивая шарик мороженого в стакане.
– На самом деле меньше, чем за один сегодняшний вечер.
– Ооо! Страшный Судья не жалеет, что заговорил с низшим существом?
– Не жалеет, хотя и приходится терпеть дурное чувство юмора этого существа, – пес вздрогнул, он расслабился и выразился слишком резко – Извини, это грубо.
Он сидел в служебной машине – красивой сине–фиолетовой полуавтоматической коляске, корпус которой был сделан в виде сложенных крыльев, а заостренный нос в виде головы орлана, и прокручивал весь этот позавчерашний разговор, стараясь не упустить и не позабыть никакой мелочи. Она рассказала обо всех случаях появления черной массы в своей жизни, и никакой связи между ними не было. Что именно произошло на корабле, она не помнила. В возрасте одиннадцати лет черная тень поджидала ее в уборной.
– Что ты имела ввиду там, на дороге, когда сказала, что эта фигня была для тебя безопасной?
– Как бы тебе объяснить… – Кира задумалась. – Тогда в школьном туалете я вообще не поняла, что это было. Решила, что это мальчишки подглядывают и так рассердилась, что хлопнула дверью прямо у него перед носом – или перед чем там у него. И оно исчезло. Потом, на выпускном я напилась до такой степени, что, заметив неясную тень в дверях комнаты, на всякий случай швырнула в него бутылкой с виски. Тоже подумала, что кто-то решил воспользоваться слабостью и… – она покраснела, отвела взгляд и даже прикрыла глаза рукой, как будто от усталости.
«Она стесняется. Я чужой для нее, – сразу подумал пес. – из-за того, как я говнился все это время, я теперь имею жирное недоверие и теряю крупицы информации. Эх. Дурак.»
– В общем, что с ним стало я посмотреть была не в состоянии, но никаких больше движений оно не производило. В джунглях я засекла его первой и напала. Прыгнула сверху, чтобы уже, наконец, расквитаться с паразитом. Но оно просочилось сквозь пальцы и растворилось в воздухе.
– Мда. В моих руках оно не растворилось. К сожалению. – сказал он. Она помолчала, решая, говорить или нет. И решила сказать.
– Если честно, то когда я увидела, как ты с ним борешься, мне впервые стало страшно. Я всегда думала, что это исключительно мои личные галлюцинации и для других никакой опасности не представляют.
Он посмотрел ей в глаза.
– Ты поэтому никому ничего не рассказывала? Думала, что это глюки, тебя сочтут сумасшедшей и не возьмут в КС?
Она пожала плечами и сдержанно кивнула.
«Что она сейчас хочет? Поддержки, конечно».
Он улыбнулся ей, как мог открыто и ободряюще.
– Не бери в голову, кошка. Волфтейн в тебе души не чает. Я думаю, он ради тебя самолично готов глотку перегрызть любой галлюцинации.
В целом за проведенный вечер он мог поставить себе пятерку. Холодная белая дымка постепенно окутывала дорогу, дома и сады. Так и не обнаружив причины своего беспокойства, пес уснул, свернувшись в широком и глубоком кожаном кресле. Назавтра, как он понял, предстоял очередной далекий переезд. Запряженная в коляску лошадь тихо всхрапнула, тревожно поведя черным ухом. Занавеска на окне холла особняка Джекоба дрогнула. Темная бесформенная тень будто бы проскользнула по коридорам дома. Очень недовольная и сердитая тень.