Loe raamatut: «Наследие Рима. Том 1. Oт Византии дo Кордовского Халифата и Османскoй империи»

О. Н. Слоботчиков, Н. А. Наматов, Мирлан Наматов

Font:

Введение

Историки традиционно относят начало Средневековья к падению Западной Римской империи (476 г.): эту теорию поддержал Эдвард Гиббон в XVIII веке. Согласно Анри Пиренну, существует тесная связь между распространением ислама – арабским завоеванием – и формированием западного Средневековья. В 1922 году он написал статью на тему «Магомет и Карл Великий» в «Revue belge de philologie et d’histoire», которая имела определенное влияние. Статья завершается такими словами: «Без ислама Франкская империя, вероятно, никогда бы не существовала, а Карл Великий без Мухаммеда был бы немыслим». С тех пор он публиковал статьи, проводил симпозиумы и конференции в поддержку своей диссертации, но лишь с опозданием написал, незадолго до своей смерти в 1935 году, свою книгу, обобщающую все его исследования и носившую название его первой статьи.

Книга будет опубликована посмертно, в 1937 году. В этом тезисе о происхождении Пиренн развивает две основные идеи: он возражает против общей теории о том, что Средневековье началось не с падением Римской империи, поскольку варвары, победившие ее, не разрушили ее, а, наоборот, романизировались и использовали ее экономически и культурно для извлечения из нее выгоды. По этой причине они сохранили Средиземное море как Mare nostrum римлян, чтобы продолжать торговлю и обмен, как это делала империя; таким образом, народы продолжали привозить свои товары с континента и перемещать их через Средиземное море, сохраняя центрa торговли в Риме, пока арабы не вторглись в часть Европы в VII веке.

Мусульманское завоевание в Северной Африке, на Западе (Испания, Корсика, Сардиния и юг Италии) и на Востоке нарушило средиземноморское единство, отделило Восток от Запада. Западное Средиземноморье перестало быть местом обмена между Европой, Африкой и Востоком, а стало мусульманским озером. Запад тогда вынужден был жить в вакууме, политическая власть возвращается на север Западной Европы, разовьется Франкское государство, и родится чисто земельное хозяйство.

Эта дата предлагается для истинного начала Cредневековья. Эти захватчики, имевшие более развитую цивилизацию, чем европейская, имели в качестве стратегии закрыть Средиземноморье для европейского судоходства, превратить морскую Европу в континентальную, значительно уменьшив ее богатство и благоприятствуя появлению вотчин на континенте, что углубило противостояние между мусульманами и христианами и привело к борьбе, в которой каждая сторона перегруппировалась и защищала свою религиозную идентичность в отсутствие другой формы национального единства.

Фазы преобладания той или иной партии на протяжении всего Средневековья можно определить в первый период господства мусульман, затем христианскую реакцию, известную как крестовые походы, и, наконец, мусульманское контрнаступление, осуществленное на этот раз Османской империей на восточном берегу Средиземного моря, пока он не был захвачен Европой в Первой мировой войне.

Было продолжение средиземноморской цивилизации после германских вторжений; так называемые «варварские» народы романизировались до тех пор, пока Средиземноморье могло играть свою роль политико-экономического и культурного единства. Таким образом, Римская империя, основанная на структуре городов, чья торговля была сосредоточена в Средиземноморье, мало пострадала от вторжений варваров в V веке. Римская культура может сохраниться на берегах Средиземного моря, влияние Константинополя перейдет от Рима.

Тезис Пиренна не вполне убедил историков его времени и последующих поколений. Невозможность сохранения эффективности античной модели на самом деле не могла быть объяснена исключительно недостаточной эксплуатацией ресурсов, поступающих с периферии империи, надо не забывать при этом, что экономический и ценностный кризис империи не затронул ее «восточную» составляющую, которому суждено превратиться в процветающую и могущественную Византийскую империю.

Также было совершенно спорным, что сильное исламское присутствие в Средиземноморье препятствовало выгодным обменам между северными районами этого бассейна и южными. В самом деле, если бы самый западный квадрант Средиземноморья фактически находился под полным контролем морских держав Северной Африки и исламской Испании, центральный квадрант находился в более сбалансированной ситуации (о чем свидетельствует присутствие мусульманских пиратов, которые могли действовать именно потому, что христианское коммерческое судоходство никогда полностью не терпело неудач).

Наконец, в самом восточном квадранте византийская талассократическая и экономическая мощь все еще могла быть полностью выражена. Кроме того, мусульманские купцы продолжали торговать с европейскими государствами либо напрямую, либо через христианских или еврейских посредников. Противостояние ислама и христианства часто носило неагрессивный и невоенный характер, купцы Гранады продавали и покупали товары в Праге, а итальянские города-мореплаватели (с IX века Амальфи, а затем постепенно и другие) продавали и покупали ткани и пряности в Египте, Алжире, Сирии, Ливане.

Однако можно признать, что, даже если не принимать полностью эту теорию, некоторые ее аспекты были хорошо обоснованы и что Пиренн имел несомненную заслугу в том, что предложил схему периодизации истории, альтернативную той, которая использовалась до сих пор. После смерти пророка Мухаммада ислам начал стремительную и неудержимую экспансию, которая привела его к завоеванию и господству в различных регионах, где мусульмане оказались в сложной ситуации: они обладали политической властью, но оказались в ситуации религиозного меньшинства. Конечно, в те первые века в таких регионах, как Сирия или Египет, христианских верований было больше, чем последователей новой религии.

Завоеватели разработали ряд правовых, политических и социальных механизмов, чтобы справиться с этим демографическим недостатком. Идеология господства также противопоставлялась другим «религиям Книги», христианству и иудаизму, более исторически сложившимся в то время. Неудивительно, что в Коране ислам уже стоял как наследник обеих религий, как высший. Мухаммад был не чем иным, как «печатью пророков», той, которая завершала список откровений на протяжении всей истории. На Пиренейском полуострове процесс был аналогичным.

Войска Тарика и Мусы захватили территорию с христианским населением и установили на ней исламское правление, разработав стратегии, очень похожие на те, что предлагались на Востоке. В этом контексте мусульмане должны были разработать идеологический дискурс, концепцию по отношению к христианам, которые были одновременно подданными и врагами на севере.

Идеологическая конструкция и восприятие превосходства, которые должны идти рука об руку с правовой и политической конфигурацией последователей Христа, возможно, не отвечали социальной реальности, существовавшей в андалузских городах где межрелигиозные отношения могли быть гораздо более подвижными.

Исследование под названием «Об обращении и изгнании христиан и идеология вокруг христиан в хрониках Альмохадов», имелo своей целью анализ образа и положения христиан по отношению к Империи Альмохадов, которые появились в самих хрониках и, согласно самим хроникам, выкованным в «унитарной» среде.

Поэтому предполагалось изучить, как фигура Ordinis Sanctae Trinitatis et Captivorum была нарисована в избранных источниках и с какой целью. Выводы подчеркнули, что христиане составляли легитимный элемент самого унитарного халифата, поскольку они были врагами, которых нужно было уничтожить и против которых вести священную войну. Они также оправдывали борьбу с андалузскими повстанцами, поскольку выступали союзниками христиан. Вдобавок христиане были показаны как враги не только за пределами границ Альмохадов, но и внутри них, что привело к директиве, по крайней мере теоретической, об обращении или изгнании.

Таким образом, вокруг этих трех осей был разработан идеологический дискурс Альмохадов относительно христиан, и именно так он был представлен в изученных хрониках. Таким образом, следуя этой линии, проект, который начинается здесь, направлен на изучение дискурсивных и идеологических разработок, которые андалузский ислам спровоцировал вокруг христиан, в соответствии с тем, что обычно называется «классическим исламом», в случае Пиренейского полуострова от завоевания до падения Альмохадов в Аль-Андалусе (711–1228).

То есть какое представление о христианах имели андалузские мусульмане и как оно отражено в источниках, в данном случае не только в хрониках, на каких элементах они построили концепцию инаковости вокруг христиан, как они развивали свою собственную идентичность перед другими и какое место занимают христиане, как еще один элемент дискурса самого андалузского ислама.

Точно так же будет уместно проанализировать, как эта идеологическая конструкция развивается и меняется в зависимости от политико-социального контекста, в котором она развивается. Ситуация и отношения с христианскими королевствами севера, а также с режимами, господствующими в Аль-Андалусе, могут дать нам ключ к разгадке этих дискурсивных вариаций¹.

Это исследование призвано стать предыдущим этапом, начальной фазой того направления расследования, которое изложено в параграфах непосредственно выше. Для этого предполагается представить «современное состояние» исследований, проведенных на христианах Аль-Андалуса и их взаимоотношениях с мусульманами с различных точек зрения: терминологической и концептуальной; правовое, социальное, политическое, религиозное и культурное положение христиан; его исламизация и арабизация; явления радикализации, обнаруживаемые в процессе; и вопросы, касающиеся идеологии и исламской точки зрения последователей Христа.

Bажно знать с критической точки зрения, что было сказано и изучено, и что еще предстоит проанализировать о христианах под исламским правлением в Aль-Андалусе и Oсманской империи, прежде чем приступить к расследованию. На протяжении этой монографии мы избегали использования термина «мосарабский» из-за его сложности и все еще нерешенных историографических дебатов, которые он спровоцировал. Именно с этого и начинается эта работа.

Таким образом, генезис направления исследований 1–4 разделoв будет посвящен наследию Рима на западе: романо-германские королевства, завоеваниe арабов в 711 году Пиренейского полуострова и Византийской империи перед падением под ударами сельджуков.

5–10 разделы будут сосредоточены на кульминации и переменax в Византии и исламе, о единствe Средиземноморья и границе между исламским миром и христианами, на статусе и реальности христиан Аль-Андалуса, то есть их правовом и социальном положении.

В 11–13 разделе будут рассмотрены вопросы, связанные с битвой при Манзикерте (25–26 августа 1071 года), где византийцы потерпели поражение от сельджуков, и это положило начало вторжению тюрков в Малую Азию и в Средиземноморье с динамикой османизации и исламизации народов.

В свою очередь, 14–23 разделы будут посвящены греко-турецкому синтезу и окончанию исламского правления на Пиренейском полуострове. В заключении будут проанализированы исследования, в которых должным образом рассматривалась идеологическая конструкция, которую андалузский и османский ислам проецирует на христиан, находящихся под его властью, и определены концепции Пиреннa и Лемерля.

Аналогичным образом, после проведения этого историографического обзора в качестве заключения будет упомянута серия исследовательских перспектив, которые могут служить в качестве матрицы для будущих исследований, которые будут разработаны в рамках проекта. С той же целью будет также включена описательная взаимосвязь основных источников, которые у нас есть благодаря испанским коллегам, для развития этого направления исследований, а также библиографический список, который послужил основой.

Историографические проблемы, связаны с термином «мосарабский»². Термин «мосарабский» постоянно использовался многочисленными специалистами для обозначения христиан, живших в Аль-Андалусе. Однако в конце XIX века Франсиско Хавьер Симонет, который также использовал это слово в этом смысле, уже подчеркнул его сложность в своей впечатляющей работе³.

Он указал, что, несмотря на арабское происхождение этого термина, он не был найден ни в одном латино-мусульманском источнике. Этимологически, утверждает ученый-арабист, он происходит от пассивной формы глагола «ариба» или «ароба» и затем может быть переведен как «арабизованный».

Вывод, который делает Симонет, состоит в том, что этот термин произошел из исламского Толедо, увековечивая себя среди самих «моcарабов», о чем свидетельствуют их тексты, написанные на арабском языке.

Поэтому для выдающегося автора термин «мосарабский» имел исламское происхождение и использовался для обозначения христиан, живших в Аль-Андалусе.

Симонет представлял это христианское население в строго идеологических терминах, в рамках национально-католического видения. Они были хранителями католической веры, а также истинного национального духа. Гомес Морено в своей классической работе «Мосарабское искусство»⁴ также выбрал использование этого термина для христиан, живших под властью Андалузии, а также для тех, кто эмигрировал на север.

В этой же классической интерпретации находится работа Ринкона Альвареса⁵, который даже ссылается на них выражением «испанский мосарабский». Столкнувшись с арабским происхождением термина, Симонет уже отбросил в своей работе латинскую этимологию слова «mixti arabes» с явно уничижительным характером, предложенную Хименесом де Рада в его «De rebus»⁶.

Педро Чалмета, однако, вернулся, чтобы подтвердить это этимологическое происхождение, противопоставление арабскому языку, общепринятому большинством исследователей⁷. Другая традиционная точка зрения, хотя и критическая по отношению к Симонету, – это точка зрения таких авторов, как Менендес Пидаль⁸ или Исидро де Лас Кагигас⁹. Pелигиозный аспект, центральный в видении Симонета, сосредоточенный исключительно на предполагаемом национальном характере мосарабского феномена. Другие классики и выдающиеся историки, такие как Гонсалес Паленсия¹⁰, сосредоточили свое видение «мосарабского языка» на генезисе уникального культурного сообщества, связанного с его контактами с арабской цивилизацией и его культурной исламизацией.

Америко Кастро также приписывает «особый» характер мосарабам из-за воздействия на них арабизации и их архаичного римского и готического наследия¹¹. И, возвращаясь в прошлое, но с той же точки зрения, Томас Глик¹² ввел концепцию аккультурации, чтобы приписать моcарабам роль носителей исламских культурных элементов. Урвой¹³ представил различные значения этого термина в отношении трех типов сообществ: христиан Aль-Андалуса, членов этой общины, эмигрировавших на север, и «мосарабской» общины Толедо после кастильского завоевания.

Его классификация была предложена применительно к языку, литургии и искусству. По его мнению, это были бы сами моcарабы, которые оправдали бы свою арабскую принадлежность против доктрины «чистых арабов», отождествления арабов с исламом. Следовательно, в отличие от этимологической интерпретации Симонета, в которой термин «моcарабский» произошел от пассивного слово «муста’араб», для Урвоя он произошел от активного слово «муста’ариба».

Фонтен¹⁴ и Милле-Жерар¹⁵ высказывались в том же духе, и, со своей стороны, Ханна Кассис¹⁶ предложила использовать оба варианта, которые отражали бы реальность процесса арабизации: термин «муста’ариба» для тех, кто сознательно стремится к арабизации, термин «муста’араб» для тех, кто был невольно арабизирован.

Хагерти¹⁷ и Кантарино¹⁸ подошли к этому термину с точки зрения своих собственных различий в христианском сообществе Аль-Андалус.

Хагерти использует термин мосарабский на протяжении всей своей работы, объясняет, что его использование носит исключительно случайный характер, а также пытается избежать осложнений, хотя он осознает разнообразие, культурную и идеологическую неоднородность внутри этого сообщества. Он считает, что было бы предпочтительнее использовать термин «а́cham», понимаемый как «тот, кто плохо говорит по-арабски», поскольку эти христиане, по его мнению, скорее принудительно «арабизированы», то есть они были в процессе «моcарабизации».

Кантарино, со своей стороны, интерпретировал, что термин «мосарабский» будет использоваться в уничижительном смысле христианами Аль-Андалуса, выступающими против арабизации, для обозначения пособников исламских властей.

Кабрера Муньос придерживается того же мнения¹⁹, также утверждает, что позже кастильские завоеватели использовали этот термин для обозначения христиан, которые находились под властью Андалузии.

Моленат опроверг уничижительную гипотезу, указав на безусловно уважительное содержание этого термина в таких документах, как хартия 1101 г., подаренная королем Альфонсо VI²⁰.

Колберт²¹ и Хичкок²² также подчеркнули непоследовательность в названии всего христианского сообщества Aль-Андалуса «мосарабским», часть его сопротивлялась арабизации. Точно так же Хичкок²³ разработал интересную и новаторскую интерпретацию, в которой он определил подлинный «муста’ариба» как любое сообщество, характеризующееся его арабизацией, независимо от его религии.

По его мнению, источники не позволяют говорить о радикальной разнице между коренными новообращенными в ислам и коренными христианами. До прихода Альморавидов они четко разделяли арабское меньшинство и неарабское большинство. Следовательно, как мы уже сказали, хотя в Aль-Андалусе нет доказательств того, что использовался термин «муста’ариба», в таком случае он будет обозначать любого араба, христианина или мусульманина.

Это будет соответствовать тому, что определил в отношении этого термина, как объясняет Хичкок, иракский лексикограф X века аль-Азхари: «люди, которые не имеют чисто арабского происхождения, но которые aссимилировались среди арабов и говорят на их языке, и имитируют их внешний вид»²⁴.

Кроме того, Хичкок добавляет, что когда андалузские исламские хроники хотят указать христианскую религию человека, использовался термин «Naçraníes». Энн Кристис в своей работе, в которой она пытается изучить христиан Аль-Андалуса из своих собственных источников²⁵, также не хочет использовать термин «мосарабский», поскольку, по мнению исследователя, он подразумевает определенную степень аккультурации, которая должна быть изучена.

Тем не менее Сирил Айле²⁶ действительно считает, что степень аккультурации достаточно доказана, чтобы оправдать использование термина «мосарабский» для обозначения христианской общины Aль-Андалуса от ее конфигурации до исчезновения, как, например, Ева Лапьедра²⁷, которая утверждает, что термин «моcарабский» от «арабизированного» помог бы объективизировать объем исследования, освободив его от идеологического бремени, которое оно несло со времен Симонета.

Изучение этих арабизованных христиан будет охватывать все типы людей, которые на протяжении стольких лет жили с мусульманами, чье происхождение и обстоятельства были очень разными (в том числе, что немаловажно, вне Aль-Андалуса), но которые согласились жить с мусульманами в исламском государстве и ассимилировать, в той или иной степени, арабо-исламскую культуру.

Перспективы и терминологические проблемы: muwallad, ácham, mawlā

Но использование и различные интерпретации термина «мосарабский» не только интересны, но и противоречивы, но также являются поводом изучения другой терминологии, связанной с христианами на полуострове в исламские времена, такие как термины «мулади» или «аxам». Как всегда, Симонет²⁸ уже разработал список терминов, которыми мусульмане называют христиан Аль-Андалуса, хотя и без их глубокого анализа. Он указал на такие термины, как «ácham»²⁹, переведенные варварами или иностранцами, «Naçraníes», христиане, «цыгане», римляне, «Moxriques», политеисты, «Dimmíes», зимми, «Moahides», и «мозалимы», те, кто живут в мире, говорит Симонет, чтобы отличать их от северных христиан, которые должны быть «воинственными».

Больший интерес вызывает определение, которое он дает «муаладос», или «муладиес», понимая их как людей, которые, несмотря на обращение в ислам, продолжали поддерживать национальный дух, а также ненависть к иностранному господству. Конечно, здесь была латентная идеологизация их представлений.

Чуть более десяти лет назад Ева Лапьедра³⁰ опубликовала результаты своей докторской диссертации – терминологическое и историческое исследование образа христиан, который андалузские мусульмане имеют в отношении христиан в исламско-андалузском хронологическом поле. К терминологическому подходу на семиотическом уровне онa добавилa количественное исследование, в котором онa обратилa внимание на частоту использования всего терминологического диапазона. Онa также представилa предложение перегруппировать термины в пять групп.

1. Tермины отчуждения (‘ilŷ, нецивилизованный и aŷamī, варвар).

2. Pелигиозные термины (ahl al-Kitāb, люди Книги и nas̞rānī, назареи или христиане).

3. Юридические термины (dַimmí, защищаемый и mu’āhid, завет).

4. Bоинственно-богословскиe термины (kāfr, infel, mušrik, ассоциативный, adūw, враг, T̝āgiya, тиран и ‘ābid al-as̞nām/sulbān, поклонник крестных идолов).

5. Географическиe термины (rumī, римляне и rumī, ifranŷī, франки).

По словам Евы Лапьедры, в источниках чаще всего используется термин «adūw, враг», хотя в этом разделе нас интересует термин «aŷamī», что переводится как варвар. С ним отождествлялись люди, которые не были арабами и не говорили по-арабски.

Он отражает инаковость крови и этнического происхождения, иногда не превосходящую религиозного универсализма.

И дело в том, что он подчеркивал, что в этой терминологии арабизация может быть более решающей, чем сама исламизация. Ана Фернандес и Марибель Фиерро в своем исследовании процесса исламизации через «‘Utbiyya»³¹ уже указали на существующую проблему со словом «‘aŷam»: относится ли оно к христианам или к неарабизированным людям независимо от их религии?

Для Хичкока³², обращающегося к Kitāb al-qudā bi-Qurtuba de al-Jušanī³³, нет никаких сомнений: этот термин обозначал кого-то, кто не был арабизирован, независимо от его религии. Язык не определял религию и даже мог быть более решающим элементом терминологической дифференциации.

Фактически, говорит британский исследователь, источники не позволяют установить радикальную разницу между тем, что он интерпретирует как «мосарабский», что мы уже комментировали, и другим упомянутым термином, «muladí». Фернандес и Фиерро³⁴ комментируют, что термин muwallad обычно определяется как христиане, обращенные в ислам, но, тем не менее, он обозначает неарабов, живущих среди них и арабизированных. По этой причине в хрониках проводится различие между muwalladūn и ‘aŷam.

Процесс аккультурации и арабизации этих muladí завершится исламизацией, что затруднит установление четкой границы между ними³⁵. Хотя верно, что источники проводят различие между muwalladūn и nas̞rānī, что, кажется, указывает на то, что первые будут мусульманами, верно также и то, что проводится различие между muwalladūn и musalimah (обращенные в ислам).

На эту гипотезу уже указывал Фиерро в своем исследовании об Ибн Хафсуне³⁶, где, по сути, он предположил, что муваллад будет обозначать кого-то арабизованного и не обязательно исламизированного, но что со временем языковая и культурная ассимиляция приведет к изменению религиозного и оригинального значения термина.

Долорес Оливер³⁷ утверждает, что слово «muwallad» имело уничижительное значение с коннотацией «ренегат» или «бандит» для обозначения неарабов, восставших против кордовской власти. Фиерро³⁸ также указал, что они упоминаются в контексте восстания против Кордовы. В этом смысле восстания IX века имеют первостепенное значение.

Для Айлет³⁹ они произошли в рамках переходного общества, на пути к арабизации и исламизации. Французский исследователь говорит, что мулади, главные действующие лица этих восстаний, не были арабами, но их еще нельзя было считать истинными мусульманами и, следовательно, они не были полностью интегрированы в арабо-исламское общество. Наконец, стоит упомянуть разницу между терминами muwallad⁴⁰ и mawlā⁴¹, обычно относящимися к способу преобразования.

Уолкер комментирует, что муваллады были перешедшие в ислам христиане, которые, исламизируясь, поддерживали связи со своими арабскими покровителями, что привело к немедленной нише в правящем обществе⁴². Со своей стороны, мавали были освобожденные рабы или пленные исламского сообщества, поэтому у них не былo покровителей и, следовательно, меньше шансов войти в этот элитный круг. Фиерро указывает в своей статье о мавали Абд ар-Рахмана I⁴³, что в аль-Андалусе не было массового обращения через мавали, поэтому муваллады, понимаемый в данном случае как обращенные в ислам, не имели племенную нисбу⁴⁴ и мавали, со своей стороны, составляли явное меньшинство⁴⁵.

Исследование француза Поля Лемерля посвящено Византии, грека Димитриса Кицикиса – ее «наследнице» Османской империи⁴⁶. Географически это один регион, оказавшийся мостом меж Востоком и Западом и соединивший их черты. Кицикис назвал его «Промежуточным регионом». «Находившаяся на рубеже между Востоком и Западом империя на протяжении одиннадцати веков не только сумела противостоять ударам, обрушивавшимся… то с одной, то с другой стороны, но также смогла выполнить по отношению к ним обеим свою историческую и просветительскую миссию», – пишет Лемерль⁴⁷ о Византии.

«Османской империи в зените славы удалось создать уникальную систему равновесия и синтеза, из которой возникло самобытное общество: ни христианское, ни мусульманское, а в основе своей османское… Она прекрасно исполнила роль центра региона, являющегося промежуточным звеном между Западом и Востоком», – вторит Кицикис⁴⁸.

Еще Вольтер называл историю Византии «нелепой» и «недостойной»: «Это недостойный сборник высокопарных фраз и описаний чудес. Она позорит человеческий разум так же, как Греческая империя позорила землю».

Поль Лемерль доказывает, что Византия – не «бледный пережиток Римской империи», а самостоятельное государство, способное адаптироваться к новым веяниям и развиваться. За точку отсчета взято 11 мая 330 года – день, когда император Константин основал на месте старой колонии Византий новую столицу, назвав ее в честь себя. «Финишной» датой исследования стало 29 мая 1453 года, когда Константинополь заняли турки, в бою с которыми погиб последний византийский император.

В промежутке уместились множество имен и событий: «Константин. Христианская и восточная монархия», «От Константина до Юстиниана. Борьба с еретиками и варварами (337–518)»,

«Эпоха Палеологов и падение Византийской империи (1261–1453)» (названия глав). Одной из причин гибели Византии оказалось религиозное противоборство Востока и Запада.

Однако в падении империи была «заслуга» не только главных ее врагов – турок. Спасительной для Византии альтернативой мог стать союз латинян и греков под знаменем христианства, но «Лучше чалма, чем тиара!» – такие слова приписывают византийскому госдеятелю Луке Нотаре. А поэт Петрарка писал: «Турки – враги, но раскольники-греки хуже, чем враги». И все же Византия не рассыпалась в исторический прах. Ее, как модно сейчас говорить, преемницей стала Османская империя, которую часто (и ошибочно) называли Турецкой⁴⁹.

Все же тюркcкие династии – сначала сельджуки Ирана и Анатолии, а затем мамлюков Египта – доминировали в доосманском исламском мире и установили традиции управления, которые должны были быть унаследованы и усовершенствованы османами. До недавнего времени в Европе⁵⁰, а также среди арабов и персов⁵¹ существовали давние предрассудки в отношении тюрoк как в Европе, так и среди арабов, и попытки их принизить.

Но бесспорным фактом является то, что они доминировали и формировали земли, которыми они управляли – Ближний Восток на протяжении тысячелетий и Восточная Европа на протяжении многих веков. Несмотря на это, история Турции и многие аспекты идентичности и роли тюрoк как мусульман, так и турок до сих пор мало известны на Западе и недооценены в арабском и персидском языках.

Немногие за пределами Турции понимают, что именно тюрки, а не арабы окончательно прогнали крестоносцев с мусульманской земли⁵².

На роль «третьего Рима» имелись другие претенденты – например, Москва. Но если русские правители обосновывали «наследное право» идеологически, то Османская династия «располагала вполне осязаемыми политическими и географическими аргументами. Налицо была и преемственность в области культуры, религии, политического устройства». В массовом сознании Османская империя давно ассоциируется с «тюрьмой народов», Кицикис показывает, что историческим клише доверять не стоит.

«Империя по определению многонациональное образование», Гегель писал: «Персы покорили многие народы, однако они уважали их особенности: следовательно, их царство может быть уподоблено империи». Автор настаивает, что «формула необходимой терпимости» была характерна и для государства османов. До 1839 года там не существовало официального языка, а турецкий вообще считался «неблагородным» языком крестьян и простолюдинов, на него даже запрещали переводить арабский текст Корана. Высшие чины предпочитали арабский, буржуазия и торговцы – греческий.

Со временем в империи выделились турки и греки, подчинившие другие нации. Причем греки стремились к равенству между турками и греками, но не желали распространить этот принцип на болгар и сербов. К слову, сам Кицикис (р. 1935) – профессор Оттавского университета – именует себя греческим националистом. Впрочем, настоящему ученому политика мешать не должна⁵³.

В монографии проанализированы и использованы научные тезисы следующих авторов: Эдвардa Гиббон, Анри Пиренн, Поль Лемерль, Фернан Бродель, Хосе Анхель Гарсия де Кортасар, Мария Пиа Педани, Ирен Меликофф, Жан-Клод Шейн, Бернард Льюис, Кэрол Хилленбранд, Джемаль Кафадар, Халил Инальчик, Чийдем Балим, Аделинa Руккуа, Хосе Анхель Сесма Муньос.

1.Hay numerosos e interesantes estudios que analizan el fenómeno contrario, es decir, el imaginario y la ideología que el cristianismo medieval construyó en torno al islam. Cabe destacar obras como Norman DANIEL, Islam and the West: The Making of an Image, Edimburgh University Press, Edimburgo, 1960; Benjamin KEDAR, Crusade and Mission: European Approaches Toward the Muslims, Princeton University Press, Princeton, 1984 y John V. TOLAN, Saracens: Islam in the Medieval European Imagination, Columbia University Press, Nueva York, 2002.

2.Véanse interesantes trabajos sobre historiografía en torno al término «mozárabe» como Diego Adrián OLSTEIN, «Historiografía Mozárabe en su Contexto: Restauración, Dictadura y Democracia», Refejos, 8 (1999), pp. 91–104, y Diego Adrián OLSTEIN, La era mozárabe. Los mozárabes de Toledo (siglos XII y XIII) en la historiografía, las fuentes y la historia, Universidad de Salamanca, Salamanca, 2006, pp. 23–50.

3.Francisco Javier Simonet, Historia de los mozárabes de España, Maxtor, Valladolid, 2005. 18.

4.anuel GÓMEZ MORENO, Iglesias Mozárabes, arte español de los siglos IX al XI, Centro de Estudios Históricos, Madrid, 1919, p. 1 y ss.

5.Manuel Rincón Álvarez, Mozárabes y mozarabías, Universidad de Salamanca, Salamanca, 2003, p.

6.Juan FERNÁNDEZ VALVERDE (ed.), Roderici Ximenii de Rada. Historia de Rebus Hispanie sive Historia Gothica. Corpvs Christianorvm. Continuatio Mediaeualis, LXXII, Brepols, Turnholt, 1987, p. 107.

7.Pedro Chalmeta, “Mozarab”¸ EI, Brill, Leiden, 1993, vol. VII, pp. 246–249.

8.Ramón MENÉNDEZ PIDAL, Orígenes del español, Espasa-Calpe, Madrid, 1950, pp. 414–430.

9.Isidro DE LAS CAGICAS, Minorías étnico-religiosas de la Edad Media española: los mozárabes, CSIC, Madrid, 1948, y Isidro DE LAS CAGIGAS, «Problemas de minorías y el caso de nuestro medioevo», Hispania, 10 (1950), pp. 506–538.

10.Ángel GONZÁLEZ PALENCIA, Los mozárabes de Toledo en los siglos XII y XIII, Instituto de Valencia de Don Juan, Madrid, 1926–1930, vol. Preliminar, pp. 117–118 y Ángel GONZÁLEZ PALENCIA, Moros y cristianos en la España medieval, CSIC, Madrid, 1945, pp. 201–203.

11.Américo CASTRO, España en su historia. Cristianos, moros y judíos, Editorial Losada, Buenos Aires, 1948.

12.Thomas GLICK, “The Acculturation as an Explanatory Concept in Spanish History”, Comparative Studies in Society and History, 11 (1969), pp. 136–154.

13.Dominique URVOY, “Les Aspects symboliques du vocable ‘Mozarabe’, essai de réinterpretation”, Studia Islamica, 77 (1993), pp. 117–153.

14.Jacques FONTAINE, “Mozarabie Hispanique et Monde Carolingien”, Anuario de Estudios Medievales, 13 (1983), pp. 17–46.

15.Dominique MILLET-GERARD, Chrétiens mozarabes et culture islamique dans l’Espagne des VIII^e-IX^esiècles, Études Augustiniennes, París, 1984.

16.Hanna Kassis, “Arabic-speaking Christians in al-Andalus in an age of turmoil (f fth ing Christians in al-Andalus in an age of turmoil (V–XI century until A.H. 478/A.D. 1085)», Al-Qantara, 15 (1994), pp. 401–450.

17.Miguel José HAGERTY, Los cuervos de San Vicente: escatología mozárabe, Editora Nacional, Madrid, 1978, pp. 34–36.

18.Vicente CANTARINO, Entre monjes y musulmanes. El conficto que fue España, Alhambra, Madrid, 1978, pp. 108–109.

19.Emilio Cabrera Muñoz, “Refexiones sobre la cuestión mozárabe”, Actas del I Congreso Nacional de Cultura Mozárabe: (historia, arte, literatura, liturgia y música): Córdoba, 27 al 30 de abril de 1995, Obra social y cultural Caja Sur, Córdoba, 1996, pp. 11–26.

20.Jean-Pierre Molénat, “Le problème du role des notaires mozárabes dans l’oeuvre des traducteurs de Tolède (XII–XIII siècle)”, En la España Medieval, 18 (1995), pp. 39–60.

21.Edward Colbert, The martyrs of Córdoba (850–859): A study of the sources. The Catholic University of America, Washington, 1962.

22.Richard Hitchcock, “El supuesto mozarabismo andaluz”, Andalucía Medieval. Actas del I Congreso de Historia de Andalucía, Monte de Piedad y Caja de Ahorros, Córdoba, 1978, vol. I, pp. 149–151.

23.Richard Hitchcock, “¿Quiénes fueron los verdaderos mozárabes? Una Contribución a la historia del mozarabismo”, Nueva Revista de Filología Hispánica, 30:2 (1981), pp. 574–585.

24.Richard Hitchcock, “Mozarabs in medieval and early modern Spain: identities and infuences”, Ashgate, Burlington, 2007, pp. IX–XX.

25.Ann CHRISTYS, Christians in al-Andalus, 711–1000, Curzon Press, Richmond, 2002.

26.Cyrille Aillet, Les mozarabes: christianisme, islamisation et arabisation en Péninsule Ibérique (IX–XII^esiècle), Casa de Velázquez, Madrid, 2010, pp. 3 y ss.

27.Eva Lapiedra, «Ulug rum», «muzarabes» y mozárabes: imágenes encontradas de los cristianos de al-Andalus», Collectanea christiana orientalia, 3 (2006), pp. 105–142.

28.Francisco Javier Simonet, Historia de los mozárabes…

29.Reproduzco estos términos exactamente igual a como los escribió Simonet.

30.Eva Lapiedra, Cómo los musulmanes llamaban a los cristianos hispánicos, Instituto de Cultura Juan Gil-Albert, Alicante, 1997.

31.Una serie de compilaciones de masā’il de juristas que pertenecen a la generación de maestros medineses, egipcios y norteafricanos, de alfaquíes andalusíes cuya actividad jurídica se desarrolló entre fnales del VIII y la primera mitad del IX. Se tratará con más detalle en el anexo documental. Ana Fernández Félix y Maribel Fierro, “Cristianos y conversos al Islam en al-Andalus bajo los Omeyas: Una aproximación al proceso de islamización a través de una fuente legal andalusí del s. III/ IX”, Visigodos y omeyas: un debate entre la Antigüedad tardía y la Alta Edad Media, (Mérida, abril de 1999), Luis Caballero y Pedro Mateos (eds.), Consorcio de la Ciudad Monumental de Mérida, Mérida, 2000, pp. 415–428.

32.Richard Hitchcock, Mozarabs in medieval…, p. 34.

33.En el anexo documental se puede encontrar un breve comentario de la obra.

34.Ana Fernández Félix y Maribel Fierro, “Cristianos y conversos al Islam…”, pp. 415–428.

35.Слово мулади (мн. muladíes) может обозначать три социальные группы, существовавшие на Пиренейском полуострове в средние века: 1. Население испано-римского и вестготского происхождения, принявшее религию, язык и обычаи ислама, после образования Аль-Андалуса пользуется теми же правами, что и мусульмане. 2. Христианин, отказавшийся от христианства, принявший ислам и живший среди мусульман. Он отличался от мосарабского тем, что последний сохранил свою христианскую религию в районах мусульманского владычества. 3. Сын смешанного христианско-мусульманского брака и мусульманского вероисповедания.

36.Maribel Fierro, “Cuatro preguntas en torno a Ibn Hafsun”, Al-Qantara, 16 (1995), pp. 221–257.

37.Dolores OLIVER, Una nueva interpretación de “árabe”, “muladí” y “mawlā” como voces interpretativas de grupos sociales, Junta de Castilla y León, Valladolid, 1993.

38.Maribel Fierro, “Cuatro preguntas en torno…”, pp. 221–257.

39.Véase la primera parte de la obra Cyrille Aillet, Les mozarabes: christianisme, islamisation…, pp. 41–127.

40.Мувалла́ды – испанские христиане, перешедшие в ислам. Одна из многих общественно-религиозных групп, присутствовавших на Иберийском полуострове в Средние века в период существования Мусульманской Испании Аль-Андалус, составляя до 10 % её населения. Термин имеет арабское происхождение и означает «отпрыск».

41.Мавла́, мавля́, маула, мауля́ – в доисламской Аравии преимущественно раб или военнопленный, получивший свободу и пользовавшийся покровительством, как правило, своего бывшего господина, а также лицо свободного состояния, пользовавшееся покровительством какого-либо арабского племени.

42.Marilyn Higbee WALKER, Islamization and muwallads in early Islamic Spain, UMI, Michigan, 1998, pp. 22–28.

43.Maribel Fierro, “Los mawali de ‘Abd al-Rahman I”, Al-Qantara, 20/1 (1999), pp. 65–98.

44.Нисба (по-арабски نسبة), нисбах, в арабской ономастике – прилагательное, указывающее место происхождения, племенную принадлежность или родословную человека.

45.Javier Albarrán Iruela “La Cruz en la media luna. Los cristianos en al Andalus: realidades y percepciones (siglos VIII–XIII) estado de la cuestion y perspectivas de investigacion” pp.139–148. Изд. Мадридский автономный университет.

46.^{На перекрестке цивил}изаций: Сборник (Поль Лемерль. История Византии / Димитрис Кицикис. Османская империя) / Пер. с франц. – М.: «Весь Мир», 2006, 240 с.

47.Paul Lemerle Histoire de Byzance. 1960. Translated into English as A history of Byzantium. 1964. Книга известного византиниста, профессора Практической школы высших исследований, Сорбонны и Коллеж де Франс Поля Лемерля (1903–1989) написана в то время, когда многие западные исследователи видели в Византийской империи лишь «упадочно-деградирующее» продолжение империи Римской.

48.Dimitri Kitsikis “Géopolitique de la Région intermédiaire”, Société Royale du Canada. Académie des Lettres et des Sciences humaines. Présentations – Ottawa, vol.52, 1999.

49.На перекрестке цивилизаций: Сборник (Поль Лемерль. История Византии / Димитрис Кицикис. Османская империя) / Пер. с франц. – М.: «Весь Мир», 2006, 240 с. Ольга Рычкова «Меж чалмой и тиарой».

50.Запоминающихся слов Шекспира в Отелло будет достаточно, чтобы проиллюстрировать эту тенденцию:… однажды в Алеппо, где злостный турок в тюрбане избил венецианца и разорил государство, я взял за горло обрезанного пса и поразил его, таким образом (Act 5, Scene 5).

51.Например, антагонизм ранних мусульманских арабов к туркам обнаруживается в легендах и пословицах, как упоминает Гольдзихер. Он приводит следующий пример, который играет на каламбуре между глаголом тарака (уходить) и именем турок: оставьте турок в покое, пока они оставляют вас в покое (утрук ал-турк ма тараку-ка). Если они любят тебя, они едят тебя И если они злятся на тебя, они убивают тебя I. Goldziher, ‘Traditions about Turks’, Muslim Studies, I, ed. S.M. Stern, tr. C.R. Barber and S.M. Stern, London, 1967, 245.

52.Turkish Myth and Muslim Symbol: The Battle of Manzikert C. Hillenbrand. Бернард Льюис очень красноречиво высказывает эту мысль, особо подчеркивая, что особая заслуга турок в исламе – это спасение исламского мира от крестоносцев. Затем Льюис указывает, что это важное достижение турок упоминается очень мало в современных арабских дискуссиях о крестовых походах. B. Lewis, History remembered, recovered, invented, Princeton, 1975, 82.

53.N. Namatov Continuity: from the Eastern Roman Empire to the Ottoman Empire, Journal of Asia Pacific Studies (2019) Volume 5 Issue 2, 185–207 185.