Ассы – в массы

Г.А. Я пытался сделать тусовку, поскольку бизнес уже накрывался из-за того, что разные люди в разное время сели на наркотики. А кадры решали все. И этих кадров не было, или я их встретить никак не мог. Утюговская среда подтянула к своей среде, помимо конторы, какой-то криминал. Да и все-таки не те это люди были. Потому как стиль этот итальянский, он, конечно, смешной, но утюги, которых я знал, постоянно думали только о работе своей или о том, как накопить денег и свалить из Союза. А «алеровская» мода была как рабочая одежда, для того, чтобы оперативно смешаться с толпой туристов. Которые на советском фоне смотрелась очень ярко; ну и там «парла, парла»… решить все свои вопросы про сольдо. Единственно, что веселило, – были отдельные персонажи, которые по-настоящему умели оттягиваться и ежедневно спускали все, что было до этого нажито. Это, видимо, такая местная традиция, которую можно наблюдать и сегодня.

Так или иначе, это была уличная субкультура. Я тогда все-таки иной культурой интересовался. И над моими гонками про панк посмеивались. Это дано не всем, вовремя тумблер в голове переключить. Была еще одна понтярская московская тусовка, где был Беня Кирсанов – сын поэта из интеллигентской семьи с очень прикольными аристократическими замашками (он потом в Бельгию уехал). Но они, как и многие другие, хотели просто уехать из страны, представляя себе заграницу как место, где нет уродов… Меня уже тогда этот глюк отпустил, после Таллина; к тому же немного побешивало, что здесь сделать ничего не удается. Потом исчез и Джонник… но где-то года через два я познакомился с французами (Паскаль, Жоель, Пакита), которые отвечали моим эстетическим запросам. Они, так же как и я, питали отвращение к мещанской культурке. Первый секретарь был настоящим аристократом, и панком в душе. Собственно, как и советские панки, появившиеся попозже. А я в то время уже освоился в центре Москвы, обнаружил Тишинку, где в то время продавались чекистские формы, жирнейшие польта и всяческие кителя. Вместе с Эриком, Тюша и я мы покупали костюмы разведчиков. Которые были никому не нужны и они там провисали. А качество этих вещей и сейчас считается запредельным. Мы их покупали, наряжались и ходили по улицам, устраивая глумливые акции. А все тогда сидели на «Ферруччи» и «Карерра», «Ла Коста», английская мода здесь не катила. Американисты, ходящие в «даунах» и кроссовках уже были. Еще кеды были проблемой всегда, за ними охотились.

М.Б. Кстати, в конце восьмидесятых хорошие кеды («Конверс», «Наф-Наф»), стали отличительным атрибутом утюга. В принципе, даже появившиеся в то время кеды «два мяча», подходили. Правда, взрослых размеров почти не было. Потом уже где-то в 89-ом, эта марка пошла на встречу советским потребителям и выпустила серию цветных кедов, уже без отличительных кругов сбоку и подписью на подошве. Я тогда был обладателем белой пары, на которой подправил лезвием и маркером название, и получилось «два мента». Это всех дико веселило.

Г.А. Кеды были самой удобной обувью для города. А обувь главный атрибут костюма… Как говорили англичане: «Обувь – лицо джентльмена».

Мы уже тогда переключились на костюмы. Промежуток между 80-м и 84-м годом можно обозначить как беспросветный. Кроме ежедневных кутежей и бесцельных брожений ничего не происходило, тогда уже началась истерика, все начали уезжать за границу, пропадать. У меня родился ребенок и я подумывал, что пора со свей революционной деятельностью подвязывать. Просто неслась пьянка и барыжка; денег много а тратить некуда. Я тогда в образе псевдоангличанина тусовался с псевдофранцузом Аликом Аленом и псевдоюгославом Максом; по аналогии с анекдотом про русского-немца-поляка мы устраивали порно-шоу. Шли в «Интурист», где корчили из себя супер иностранцев-дизайнеров. Макс знал одно югославское выражение «айда да горы». И нас несло… Выходили как на сцену, уходили под звук фанфар. Юрис Боротынский просто двухметрового роста, человек-член, гипнотизировал «путан» пачками. Он и сейчас такой же. Приезжал недавно от «Ташена», с мифической темой построить в Москве «Будда-ленд»…

А я всю компанию стал подсаживать на панковскую тему. Ну, как сам это тогда ощущал. Гремучая смесь, в которой присутствовало раздолбайство, благородство, похабные анекдоты, офигительная одежда и запредельные аристократические понты. Был это 84-й год и все кончалось порно…

М.Б. Упорно…

Г.А. Ну да. Хотя акцент делался не на порно, а на раскрепощении и оттяжке. И вот таким шаром мы прокатились по всему центру Москвы; знали нас все и при виде нас, идиотов, губы сами разъезжались до ушей. Клоуны… К нашей оттяжке подтягивались иностранцы, которые хитрым образом делали свой бизнес в Советском Союзе, для чего толпами вступали в коммунистическую партию. Один англичанин просто снимал целый этаж под подобные оргии. В Москве было ужасно скучно, и я их прекрасно понимал.

М.Б. Что тогда было? Парки с дискотеками на верандах летом. Кинотеатры с остросоциальными фильмами про производственные проблемы. Выставочные залы с гиперреализмом, от которого уже выворачивало. И театры с представлениями про тяжелую жизнь комсомольцев-строителей – и все это под левитановские речи из каждого радио на кухне…

Г.А. Так и было. Поэтому многие люди были готовы идти куда угодно и на что угодно, чтобы выйти из этого сомнамбулического состояния.

М.Б. А откуда взялось само название «Асса»?

Г.А. Откуда взялось само название «Асса», сейчас сложно выяснить, но большинство очевидцев склонно признать авторство Олега Григорьева. На революционный флаг «Ассу» поднял Тимур Новиков, а я своими действиями раздул еще больше. В Питере, в маргинальной среде, даже появилась дешифровка: Ассоциация Советских Свободных Анархистов. Никто толком ничего не знал. Но все ходили и бубнили «асса, асса… асса, асса…» И мы решили, раз все так говорят, то пусть движение так и будет называться.

А с «Поп-Механикой» была такая история. Я приехал с иностранцами своими в Питер для исследования маргинальной культуры этого города в 84-м году. Тогда там был Юфа со своими фильмами, Котельников рисовал свои рисунки хипповские, Андрей Мертвый тоже рисовал, а Леня Череп к ним всем захаживал. В этой же тусовке оказался Малин Миша. Они тогда уже делали «ассочки», которые выражались в неком абсурдистском тупом и одновременно смешном действии, желательно при скоплении публики. Была уже тусовка, приехала уже Джоан и стала бегать всех расшевеливать. И Тимур взял на себя инициативу по собиранию творческих элементов под брендом «Ассы». Сначала «Поп-Механика», которую делал Курехин, представляла из себя музыкальный, авангардный проект – и из всего действия был разве что выход на сцену бедного несчастного Сережи Африки с желтым шариком в руке. Тимур, с нашим приездом, стал все менять, приглашая новых участников. И они подтянулись под новый проект.

Котельников с Юфой были сами по себе. Группа «Кино», из которой везде лез Густав. От него все убегали, но он все равно везде лез. Но в процессе участвовало много людей. Юфа сделал постановку «Анна-Асса», где Каренина с криком «Асса!» бросалась под паровоз. Была там и такая игра-действие, где человека сажали на такое большое блюдце, таскали его за ноги, и он на этом блюдце носился и орал. Стало веселее. А Тимур уже решил все ставить по-серьезному, по-достоевски. Тут же полез Сережа Бугаев, начал нашептывать, что Гарика не надо звать. Его потом за эту особенность характера Петя Прокапан повесил как Буратино…

М.Б.?!

Г.А. Он жил у нас, хотя рядом жила Лена «Щека», на тот момент фиктивная жена Новикова. Но останавливался Тимур с Африкой всегда почему-то у нас. Они хитрые такие оказались в итоге, как будто действительно было что скрывать. Наивная хитрость такая… На какой-то тусовке Пакита прижала где-то в углу Африку и ему после этого замнилось, он начал от оказанного внимания откровенно борзеть. И сдуру навис на Петю Прокапана: мол, знаешь, Петя, ты тут не думай, что ты тут, а на самом деле… Петр уже тогда был матерейшим человечищем, и со словами «таких мальчишек в ставропольском крае» просто взял его за шкибот и повесил на крючке, торчащем из стенки. И ушел. Ходил, ходил. Потом пришел со старинным утюгом. Сережа бедный решил, что вот он час расплаты, но это все оказалось типичным Петиным юмором, который заявил, что раз Африка такой утюг, то его следует как надо отутюжить…

После этого, конечно же, Африка Петю признал и они подружились. Дурацкая у него всегда черта была пофамильярничать с людьми на голову его выше, типа – он наглый такой. Хотя именно эта наглость всегда в нем и подкупала и радовала. Такой безбашенный мальчишка и балагур, одновременно способный и прогрузить по-умному и картинок веселых нарисовать; хотя тогда он больше увлекался музыкой и даже какое-то время играл в «Звуках Му». Такой мальчик-колокольчик, представлявший собой сгусток юношеской энергии на фоне уставшего системного пипла…

М.Б. Мы отвлеклись от хронологии….

Г.А. Да. Отвлеклись слегка. Тимур сделал постановку «Идиота», где главную роль, конечно же, играл Густав. Князь «Мыш Кино»… Я тогда активно участвовал в подготовке спектакля, а когда дошло до ролей, выяснилось, что все роли уже разобраны. Тимур настоял, чтобы я участвовал и сам себе придумал какую-нибудь роль. Ну, я и придумал… Принц Кошкин. Африка нарисовал картины моднейшие на оргалите и пленке. Какие-то роботы сосали друг у друга. Антиспид в общем. А я показывал, откуда СПИД берется. Поскольку Африка выбрал себе главную женскую роль, я (театрально, конечно) драл Аглаю какими-то напильниками, еще чем-то на железной раскладушке, поставленной на сцене. Костюм был, конечно же, восточным, как и образ. А-а-а, была еще селедка, которую Аглая прятала под бюстгальтер; в определенный период спектакля все драли и эту селедку. Кишки во все стороны… Настоящая «Асса» получилась: жесткая, веселая и вводившая зрителя в гудящее просветленное состояние. Такой живородящий абсурд.

Курехин, который в этом спектакле не принимал участия, поскольку был человек действительно умный и талантливый, на тот момент несколько стеснительный, сразу въехал в перспективы и концепцию своего проекта «Поп-Механики». До этого ему как-то не хватало постановочной фантазии, а здесь мы «дали копоти» и он сразу стал делать свои спектакли в том самом объеме, которые известны по прессе. Постановки происходили на том же чердаке, где и раньше: при стечении иностранной прессы, приезжало даже «би-би-си».

Я стал часто ездить в Питер, покупать костюмы, одевать участников, «Новых композиторов». Это гораздо позже стал приезжать Шутов, друг Тимура; он и привез «Поп-Механику» в Москву. А на тот период из Москвы ездил я один, поэтому все эти истории должным образом в столице не освещались. На этой тусовке собиралось множество известных людей и музыкантов: Гребенщиков, Гаккель, «Композиторы». С того момента «Поп-Механике» предоставляли площадки; проект набирал силу за счет смешения жанров и привлечения новых участников. В Москве такого действия не было, а в Питере, кроме «Юфы», который устраивал загородные сессии, нечего не наблюдалось. Рок-клуб был тухлым. У Тимура тоже практически ничего не было: «Утюгон» был и Африка с шариком…

А с нашим приездом начался яркий период. Сначала все только смотрели, торчали от происходящего «запредела», но боялись. Цой приезжал, но неохотно участвовал. Хиппи, что возьмешь… Тимур с Котельниковым тоже хиппанами были, а с «новой струей» понеслась «новая волна». Модником «волновиком» был Миха «Длинный», потом Гребенщиков тоже свой имидж на «волновой» сменил. Густав стал броши всякие покупать; музыканты стали наряжаться в «ньювейверском» стиле. Позже Курехин устроил уже большой концерт с жесткой индустриальной секцией, где в очередной раз был поставлен наш идиотский «Идиот». Который правильнее называть «Идиотизм». Причем полный. Там уже участвовала «Уличная» из «Колибри». На сцене была просто забивка и катание трупов. На самом деле масса прекрасных моментов; это все сохранилось на видео и пересказывать все это сложно и без надобности, когда есть возможность посмотреть.

Я не возьмусь формулировать, что из себя представляла «Поп-Механика», это все-таки проект Курехина, но как я это понимал… Действие, в котором органично смешивались все музыкальные и артистические жанры, и одновременно все формы идиотизма. Такой авангардный балаган с упором на джазовую музыку.

М.Б. Да, пересказ такого комплексного абсурдного действия, практически невозможен.

Г.А. Просто тогда нужен был передовой продукт, а концепция пришла потом. Мы с Тимуром понимали, что делаем вполне зарубежный продукт, без помощи иностранцев здесь ничего не произошло бы. Была такая система бумеранга. Здесь что-либо делалось, потом отправлялось на Запад, и через некоторое время этот процесс, обросший легендами, возвращался в родные пенаты. Так все до сих пор и поступают, потому как преклонение перед иностранщиной лежит в постсоветском сознании на каком-то животном уровне и еще долго не вылезет. В начале 86-го года приезжает уже «эн-би-си». Такой персонаж Девяткин, который снимал Горбачева, приехал. И вот специально для него делается повтор на том же самом чердаке (клуб «Маяк»), но уже, помимо французского посольства, приехало американское и какие-то люди специальные, жирные, с не менее жирными женами. Джоанн Стингрей со знакомыми была. Опять был поставлен «Идиот», но к тому времени спектакль был уже смешан со всем, что впиталось за предыдущие шоковые выступления. Африка напихал яиц вместе с селедкой в бюстгальтер. Селедка уже была специально тухлая, почти ржавая. Когда все стали эту селедку забивать, а Густав стал эту селедку рвать зубами, Стингрей просто проблевалась… Все ошметки вместе с опарышами летели на всех этих жиртресов. Был устроен полный разнос. Бились бутылки. Летели стекла. Люди, которые рассчитывали на какой-то спектакль в ортодоксальном виде, столкнулись с имитацией экстремальных половых актов. Настоящая шокотерапия. И в самый разгар, как обычно, врываются… представители КГБ. Есть такая легенда, что когда представители надзирающих органов приходили, то все ложились на спину и поднимали лапки. Может быть, так оно и было, но не в этом случае. А в этом случае, открытым текстом, они (органы) были посланы пешеходно-половым путем, и они… пошли. Кто им потом открыл дверь, сейчас трудно выяснить, но это точно были местные музыканты, то ли Гаккель, то ли Гребенщиков, то ли еще кто-то из их компании. Еще вспомнил, как Гаккель, еще не вышедший из шокового состояния, со слезами на глазах подошел после спектакля к Тимуру (я рядом стоял), и тонким тихим голоском сказал: «Ну это же не добрая музыка…». А я из-за спины Тимуровской, загробным голосом ответил: «Будь добрей – попу побрей»…

М.Б. Еще проще. Подо-брей…

Г.А. И тут же его как ветром сдуло. Вот, а оказывается, комитетчики уже окружили дом. И как только вошли, стали проверять документы: первый секретарь того-то. Атташе по культуре такой-то. Ничего не понимают. Начинают извиняться, спрашивать, что вы здесь делаете? А им отвечают: сидим, репетируем спектакль, а это почитатели искусства, в основном иностранцы. Была еще какая-то возня, но власти не рискнули пойти на обострение. Но они очень напряглись на Африку, пославшего их по адресу. Он уже тогда лез за известностью и часто оказывался крайним. Но его выручали мои же товарищи неформалы, которым особое удовольствие доставляло артистическое унижение представителей власти.

Помню, однажды я привез московских неформалов для участия в «Поп-Механике». Гнус был, Кот, Герман «Челюсти». Тогда комсомольцы пытались Африку со сцены сдернуть за ногу. Подкрались. Цап его… и давай тащить. Но не учли, что публика в первых рядах была вся радикально неформальная, и были забиты. Их зашугали так, что больше они на спектаклях не появлялись. Но это было уже позже, в 88-м году…

А тогда «Поп-Механика» только шла по нарастающей, но все ее действия не шли в массу; молодежь на улицах была не задействована, кроме иностранцев и посольств об этом процессе практически никто не знал. Мы с Тимуром долго думали, как это все двинуть дальше, и он подтянул бабушек, чудом сохранивших традиции художников начала ХХ века. Всех Кандинских, Хлебниковых, Филоновых и все истории, связанные с этими процессами. Это был очень важный момент. Тимуру была выделена рампора, и стало создаваться «новое правительство». Была такая история, что если в России когда-либо появится авангардное искусство, то эта рампора должна была быть передана для создания авангардного правительства. Тимур решал ее отдать Африке, и, в принципе, правильно сделал. Потому как некому больше было. Он классный, конечно, персонаж, но не Котельников… Сережа давай с ней везде скакать, хотя Тимур мог и сам возглавить движуху. Поскольку сам все и сделал. Все коннекты с Западом, все организационные вопросы, выставки, но отдал «фасад» – видимо, чтобы Африку поддержать. Юфа с Котельниковым всегда были, но хотели быть в тени, хотя Олег Евгеньевич любил погромить по молодости посольства иностранные в обеих столицах и от акций художественных не сквозил, а потом скромно рядом сидел и улыбался…

Ладно, собралось первое собрание Нового правительства, начался дележ мифических портфелей. Правительство Новой Культуры. Тимур за собой оставил министерство Живописи, Курехин – министр Музыки, а я стал министром Моды. Расписали журнал. И-ди-о-ты…Собрание какие-то начались, и тут же появились какие-то комсомольцы. Стали под эту мазу пробивать помещения. И, как обычно, всех кинули, в итоге…

М.Б. Ну что поделать. Это нормальный, точнее, закономерный результат общения формальных и неформальных структур в СССР. А ныне в России, когда кто-то приходит с улицы, с ними возятся для вида, заимствуют концепт – и посылают. Причем, сейчас это стало нормой на всех уровнях предпринимательства. А тогда без участия комсомола никаких официальных движений никогда не происходило.

Г.А. А еще не менее мощная сессия была, когда я привез из Москвы утюгов, путан и торговок из туалетов. То, что было под рукой, из знакомых. Наглые, веселые, песни русские орут. Адреналин. Всех поселил у Густава. А еще нас винтили прямо на вокзале. Тогда Африка зачем-то украл в вагоне-ресторане хлеборезку, а какой-то дядечка проявил сознательность и стуканул куда следует. Человек пятнадцать нас было, мы спешили, опаздывали на выступление. Приняли нас в отделении, где, конечно же, мы за Сережу вступились, обещали перевоспитать. Я подошел к главному менту и откровенно сказал, что, мол, мы вообще-то артисты и опаздываем. Не подскажет ли он как нам от этой напасти спастись? А он мне, улыбаясь, отвечает: «А ты угадай мое имя, тогда я тебя отпущу» – «Почему только меня – давай всех». – «Угадай имя…» – «Коля?». – «Точно, иди!»… Мини-чудо такое произошло… Говорю: «Всех отпусти» – «Угадай фамилию!». – «Ты что, дорогой, офигел? Может и имя мамы твоей тоже?» – «Нет, всех не отпущу…».

Подождал я всех, поехали мы на концерт. А я тогда Тимура долбил на тему про привлечение московских персонажей. После концерта ко мне подошел Тимур и на полном серьезе сказал, что все люди, которых я привожу, очень замечательные люди, но они не художники и не музыканты, продукта они дать не могут. Я тогда сказал, что я с московскими художниками не очень знаком, но если он мне подскажет, то я с ними поработаю. А как потом выяснилось, они вообще с Москвой не хотели ничего делать и привлекать местные артистические круги – тем более. Сказывалось влияние местной комсомольско-музыкальной ячейки в виде рок-клуба или традиционные для Питера комплексы.

Параллельно, в этот же момент, Джоанн Стингрей привезла фотки из Америки. Была такая история, что в один из приездов Стингрей передала своему соседу по Беверли Хиллз, Энди Уорхоллу картины питерских художников. Он как человек вежливый, сфотографировался с ними (мол, получил), и прислал в ответ свои любимые работы в виде банок. А Тимур понимал, что без козырей в Москве делать нечего, просто пошлют и все. Мы тогда собрались, поехали сначала ко мне, переоделись. И прямо с утра поехали к Наумцу. Замечательный художник, сейчас живет в Германии. Он классный, но я до этого его нигде не видел. Хотя мастерская была в самом центре Москвы. Наумцу, конечно же, было плевать на наши рассказы про «Ассу», он, знай, показывает свои работы. Говорю Тимуру: «Козырь, наш мандат…» И Тимур показывает раскладушку с фотками, где Уорхолл с работами Котельникова, «Африки», Тимура. Сразу интерес проявился: «Ага, это Энди, что-ли? А работы чьи?» – «Такие-то такие»… – «Не верю, фотомонтаж!» – «Какой фотомонтаж? Полароид». – «Точно, Полароид… Ни фига себе!..». Наумец тут же все понял. Понеслись межпланетные разговоры про мировой авангард и то, что все уже понеслось. На самом деле, можно понять его недоверчивость. После стольких лет в «подпольной жопе» – и тут на тебе, авангард. Свет в конце туннеля. Мы объясняем, что нам нужны новые, молодые боевые люди от искусства. Ответ – знаю, одеваемся и идем. И привел он нас в детский сад, где спектакль с фотографиями повторяется, и Наумец нам подыгрывает.

А помещение огромное. Пустое. Места до фига, а Герман сидит в маленькой комнатке на скамейке из унитазов и бренчит на гитаре. И Коля Филатов со своим гиперреализмом, который всем уже надоел за пятнадцать лет полу подполья. Рассказываем про «Поп-Механику», новый русский авангард. Энди Уорхолл всех поддерживает, показываем фотографии. И с этого момента все забегали и начали рисовать новые картины. После этого едем к Никите Алексееву, Овчинникову, которые немного загрустили, когда их власти за проект «Мухоморы» прессанули, а Костю Звездочетова и Свена Гундлаха вовсе сослали в армию. Там тоже всех заряжаем. Едем по моим посольским, утюговским тусовкам – всех везем в «Детский сад».

А многие художники до сих пор пребывают в иллюзии, что они сами чего-то где-то пробили, ну и пусть так считают. Меня единственное, что тогда радовало, что я наконец-то обнаружил соратников в лице Курехина и Новикова, которые с пониманием относились к поставленным идеям и задачам. Хотя бы на некоторое время. У меня тогда (да и сейчас) сложилось впечатление, что живопись, как самостоятельное явление, нахрен никому не нужна. Музыка нужна. Совокупность кино-музыка-живопись нужна. Все эти мелкие выставки, которые проходили и проходят, нужны очень узкой прослойке и широкие массы не охватывает. А в «Детском саду», как раз был достигнут тот самый «синтез веселья», когда все участвовали во всем и две столицы объединили свои усилия в авангардном направлении. Но в «Детском саду» не было современного продукта, адекватного мировым, на тот момент, стандартам. Художники как-то «подвисли» в своих семидесятых. Гиперреализм – бредятина. Поэтому я взял ситуацию в свои руки и начал всех гундосых художников долбить ежедневно. Артистический элемент уже был, но нужны были еще люди.

Герман приволок меня к Леше Тегину. Тогда он выглядел неважно, забросил живопись и играл на гитаре какую-то испанскую музыку. А выглядел он уже тогда как марсианин. Просто из другого мира и квартира у него была как летающая тарелка. Был у него тогда черный пластиковый наимоднейший диван и цвет у комнат был настолько ровным серым, что глазу не за что было зацепится. Меня поразила Лешина способность доводить все до абсолюта, такая китайская точность. При этом у него постоянно горели неоновые лампы, под звук которых я постоянно засыпал. И все было ровненько, чистенько и спокойненько.

И начал я похаживать к Алексею в гости, подгоняя при этом ему «Секс Пистолз», Ника Кейва, «Сьюкси энд зе Беншенз». А он тогда «сидел» на модном в Москве Клаусе Шульце и дружил с тусовкой другого порядка: Васильевым, Липницким… Нужный, конечно, элемент, но по улице он не ходил, света белого не видел. Поскольку я сам не композитор, а музыка незаменимый элемент перформанса, стал постепенно подсаживать его на более жесткую музыку, и к концу восьмидесятых Алексей стал производить жесткую музыку индустриального звучания, аналогичную раннему «Свонсу». Была заимствована мощь звучания, на базе которого делался русско-тибетский микс, с использованием различных природных звуков. Таких, как извержение вулканов, например. Техническо-духовная линия была отработана за год записей. Когда Тегин стал участвовать в «Поп-Механиках», питерский люд был в отпаде. Такой музыки в Советском Союзе не было.

С музыкантами того периода было вообще сложно. Не все выдерживали такую жизнеутверждающую музыку. Подробное звукоизвлечение вообще пугало, смерть пела свои песни про жизнь. Возможно, поэтому особенное понимание эта музыка нашла в кругах некрореалистов и почему-то у Цоя. Женя Дебил радовался очень. Правда, Юфа сказал, что с такой музыкой его фильмы точно не выпустили бы на советский экран. Алексей тогда был красавцем, с мощным торсом, лысый. Среди грохочущих барабанов. Это был прорыв. Была здесь еще группа «Ночной проспект», они тоже в «Детсад» заходили, но Леша был круче. Было изобретено много новых инструментов. К нему потом приехали люди из Сан-Франциско, «Альтернатив Тентаклз», которые писались на одном лейбле со «Свонс». Привез их Артемий Троицкий.

Вот и получилась такая смычка: иностранцы, художники и музыканты, московские и питерские. Начались эксперименты и понеслась централизация через «Детский сад». Появилась нормальная еда, «Чинзано»; появились костюмы с Тишинского рынка, «чуханизм» пресекался. Африка притащил Жанну Агузарову. Звали ее тогда Ива Андерс, такой вот творческий псевдоним. Молоденькая, красивая и смешная, с небесным голосом. Она тоже стала приходить, и на нее, несмотря на природный дар, тоже оказывалось влияние, потому как прессовали ее власти нешуточно, а наша компания ей нравилась. Я до сих пор не понимаю, почему на нее так кидались менты и спецы, возможно, это все на каком-то ментальном уровне конфликт. Как-то мы гуляли с журналистом из «Актюэля», который потом, офигев от питерских и московских событий, дал обширную статью в журнале. Он сам говорил, что такого быть не может, и даже когда статья вышла, ему не поверил даже главный редактор. При этом собрался в Россию, чтобы убедится лично. Он приехал и снял фильм, в который попала в том числе и Жанна. Редактор этот был смешной, одевался в стиле «Индиана Джонс» и как-то его приезд совпал с днем рождением Африки. Был тогда Джонник, Коля Филатов, Ирка Лысая, Жанна, и, конечно же, сам именинник. Пошли мы тогда сначала в Пекин, но там был банкет и нас не пустили. Потоптавшись, мы пошли в «Центральный», который на тот момент был местом сборищ всех мастей, ментов и комитетчиков. При этом тогда купеческий ампирский стиль заведения еще не был испоганен уродами из «Патио Пиццы».

М.Б. Ну да, я делал даже какие-то фотографии. Поверх лепнины и бронзы псевдоампира навешаны пластиковые панели с фотками дешевой жратвы. Это ж надо так поглумиться…

Г.А. Я, когда увидел твои фото, даже опешил. Это даже не лоховство, это нечто большее, чем ущербность. Я потом тоже водил знакомых показать, до каких клинических случаев доводит жажда выставить напоказ свою некомпетентность, в нынешнее время. А тогда у входа стояли статуи с факелами и русско-купеческий стиль. Пошли мы туда – и с икрой, водкой, блинами и дикими танцами засели на весь вечер. А в углу сидели четыре дяденьки с одинаковыми лицами и костюмами, один из которых подошел к нашему столику. Причем не обращая внимания на нас, как будто нас не было, напрямую с натянутой улыбкой обращается к нашему редактору. Мол, можно вас за наш столик. А редактор смотрит на меня, и я ему говорю, конечно же, нет – мол, контора… Причем всегда раздражала эта дурацкая контрразведческая наигранная мина, когда лицо недвижимо и улыбаются одни глаза и уголки губ. Это, видимо, чтобы морщин не было…

И вот с таким лицом, видимо, выражающим власть над всей ойкуменой, товарищ из-за соседнего столика был услан по адресу. Веселье продолжается. Потом опять проходит час, опять делегат: мол, давайте нам вашего иностранца, типа выпить. Им не менее вежливо предлагается сесть за наш столик, причем всем сразу, нас игнорируют. Отказы продолжаются, вплоть до закрытия ресторана, когда уже остались только мы и спецы. Причем все были на кураже, что вот теперь выходят музыкальные диски, о нас выходят статьи в иностранных журналах, снимают фильм для солидного журнала, поэтому никто особого внимания на окружающих не обращал. И вот, когда я пошел в туалет, то увидел картину, которая возмутила меня до крайности души. Стоят наши «друзья» в ондатровых шапках, и один из них схватил Жанну за руку и, сжимая ее нешуточно, шепчет какие-то гадости на ухо. У Жанны на глазах слезы, а у меня кураж и я остановиться уже не могу, тем более уже отличал настоящих разведчиков от простых костоломов. Подхожу, говорю – что, мечта твоя сбылась, нашла ты себе наконец сильнейшего мужчину… Жанну, конечно же, отпустили и она с Африкой и всеми остальными выскочили на улицу. А я одетый в шикарное пальто «Макс Мара», в шляпе, неспешно натягивая лайковые перчатки спускаюсь по лестнице к выходу и вижу – стоят все наши знакомые. Ну что ж, думаю, сейчас вякнут что-нибудь. Так и есть. Проходя мимо, слышу: «Ну и что, эти чмори, типа, с тобой?». Я в ответ: «Слышь…». Кто-то из полутьмы: «Не слышь, а слы-ши-те…» – «Простите, пожалуйста, замечание уместно. Я тут просто в темноте, вас, интеллигентных мужчин, с какими-то лохами перепутал. Но – простите за дерзость – возможно когда-нибудь такой вот малыш (показываю на Африку) вам репочку-то и расшибет…».

Спецы с ревом срываются. Но, поправляя мнимый волосок на шарфике, угодливо замечаю, что, мол, если им что-нибудь не нравится, то здесь вообще-то общественное место, но есть и улица. Спецы ушам не верят, но выходят и строятся в ряд, в полной уверенности в собственной непобедимости. А я, будучи под шафе и уже на взводе, прямо с ходу зарядил ближайшему, и, как мне сейчас кажется, дело было не в каком-то богатырском ударе, а скорей всего в чувстве справедливости собственного поступка и закономерности происходящего. Короче, бдыц-брык. Только шапка ондатровая покатилась. У меня спортивная бодрость какая-то образовалась, но тут Джонник меня хватает под мышку и с криками «Ты дурак!» меня оттуда уволакивает, пока опешившие спецы, задохнувшиеся враз от обиды и удивления, ухаживали за своим падшим соплеменником. На самом деле, эта история тогда получила широкую огласку по тусовке, а я статус какого-то немыслимого волшебника и непререкаемого, на время, авторитета. И подобных похождений было очень много, но без спецов и потасовок. Просто шумная московско-питерская компания, расфуфыренная в пух и прах, гуляла по Москве…