Loe raamatut: «Я – тело, только тело. Исследование телесности, сознания и ампутированных конечностей»

Моим детям

Познавайте себя и смело будьте теми, кто вы есть, а не теми, кем вас хотят видеть другие

Психология и нейронаука

Оригинальное издание:

Body Am I

The New Science of Self-Consciousness

Moheb Costandi

Печатается при содействии Агентства Александра Корженевского (Москва)

Перевод с английского Н. Белобородова

© 2022 Massachusetts Institute of Technology

© Н. К. Белобородов, перевод, 2024

© А. М. Винкельман, предисловие, 2024

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2024

Предисловие

Природа должна быть видимым духом, дух – невидимой природой.

Ф. В. Й. Шеллинг

«Призрак дуализма» ходит по Европе, «преследует науку и медицину» и затуманивает наше понимание себя.

Дуализм – яркий пример того, как нечто становится проблемой, хотя изначально ею не было. В философии науки дуализм означает учение, которое исходит из существования двух равноправных и несводимых друг к другу начал мироздания: материального и духовного. Какие точные термины обозначают эти два начала – всегда нужно уточнять, рассмотрев конкретную теорию. Иногда говорят о дуализме души и тела, иногда о противоположности между психическим и физическим. Сегодня чаще всего речь о дуальности тела и сознания.

Термин «дуализм» восходит к латинскому «два» (duo). Он был введен в научную среду немецким философом Христианом Вольфом (1679–1754). Однако в истории философии и науки основателем первой дуалистической теории считается Рене Декарт (1596–1650). Его философия предполагает различение двух субстанций – протяженной (res extensa) и мыслящей (res cogitans). Для материальной субстанции характерно протяжение (она занимает место в пространстве и подчинена законам механики), а для мыслящей субстанции, которую Декарт обозначает термином душа, напротив, характерно не-протяженное существование, а значит, эта субстанция не подчиняется причинно-следственным связям в природе.

Хотя дуализм и правда очень убедительно демонстрирует, что в человеке есть что-то такое, что, по всей видимости, не подчинено природе, для всех дуалистических концепций характерна одна большая трудность. Состоит она не в том, что существуют две разные субстанции – их вообще можно допустить намного больше, как это делали, например, древние греки. Главная трудность в том – как в рамках научной методологии помыслить их сосуществование.

Декарт полагал, что связь между телом и сознанием устанавливается и поддерживается Богом. Однако этим еще не было объяснено, как внутри этой связи возможно взаимодействие. Как может то, что не обладает материей (сознание) воздействовать на тело? Ведь сложно себе представить, что – пусть это и несколько грубый пример – от слова «удар» можно получить синяк.

И все же саму идею дуализма философия и наука стремилась сохранить всеми силами. Почему? Получается, что существование сознания наиболее убедительно выглядит тогда, когда сознание противополагается материи. А сознание мы хотим сохранить в качестве гарантии возможности свободы и способности к самоопределению.

Попытки объяснить взаимодействие тела и сознания главным образом состоят в том, чтобы указать и описать точку, где они сходятся, причем более определенную, чем декартовскую. В этой точке сознание и тело должны оказаться взаимообусловлены – тело должно активно влиять на сознание, а сознание на тело.

Почти 500 лет спустя после того, как Декарт опубликовал свою теорию, наука демонстрирует явную тенденцию к тому, чтобы решать этот вопрос в пользу материи. То есть если смотреть на пару «тело» – «сознание», то главное тут тело, поскольку сознание возникает в мозге, а мозг – часть тела. Плюсы такого подхода в том, что он удобен для решения практических задач, особенно в медицине или прикладных гуманитарных науках. Тело, посмысленное как материя, которая заключена в конкретную форму, намного более пригодно для описания и прогноза, чем невидимая субстанция сознания. Однако как только мы пытаемся воспринять тело и сознание вместе, вернуться к самому смыслу вопроса, то сразу становится ясно, что постулат первенства материи лишь смещается в центр тяжести проблемы. Опять-таки потому, что вопрос о связи и взаимодействии тела и сознания имеет глубокий смысл – что есть первая причина всего? Готовы ли мы сказать, что первой причиной является мозг?

Даже будь мы к этому готовы, все непросто. Мохеб Костанди пишет, что «мозг не существует изолированно, он является одной из частей сложной и динамичной системы, включающей также остальное тело и окружающую среду, и в рамках такого взаимодействия и формируется наша личность… Мы воспринимаем свое тело вписанным в окружающий мир и действуем в соответствии со своим восприятием, но и наши действия тоже влияют на то, как мы воспринимаем все вокруг. Хотя наше тело находится на пересечении всех этих процессов, оно не является просто пассивным проводником наших действий и восприятий».

Впрочем, тут мы имеем дело не с чисто философским комментарием. Автор книги, которую читатель держит в руках, нейробиолог. Это значит, что он занимается изучением нейронных (происходящих в нервной системе) процессов на междисциплинарном уровне. Нейронаука – одна из самых сложноустроенных областей в сегодняшнем научном процессе – главным образом как раз в силу междисциплинарности. Нужно учесть огромное количество разных перспектив на вопрос соотношения тела и сознания, так как нервная система реагирует как на внутренние, так и на внешние процессы.

Это и преимущество, и недостаток нейронауки перед лицом проблемы дуализма. С одной стороны, она дает многообразную и разностороннюю перспективу, а значит, увеличивается количество шансов найти правильный ответ. С другой стороны, все эти перспективы нужно учесть, переработать, свести все в одну картину.

«Я – тело, только тело» – прекрасное упражнение этих перспектив. В дальнейшем изложении я постараюсь сориентировать и подготовить читателя к хоть и увлекательному, но сложному в своем многообразии тексту.

Костанди рассказывает как о современных и классических теориях, так и о достижениях экспериментальных наук, объясняет смысл и суть этих экспериментов. Его авторские размышления демонстрируют оригинальный и перспективный тезис о том, что сам вопрос о дуализме можно задать не только по отношению к человеку, но и ко всем другим существам. Это глобально новая перспектива: дуализм опасен только тогда, когда он антропоцентрирован. Но если, как и предложил Костанди, взглянуть на мир шире, увидеть природу как целое, а тело – как цельную часть природы, то напряжение между телом и сознанием отступает.

Эта книга – это не только история возникновения этих перспектив, в тексте есть философская претензия. Подобно Шопенгауэру Костанди начинает исследование с самого близкого и волнующего – собственного тела и того, как оно воспринимается: «Эта книга посвящена тому, как наш мозг воспринимает собственное тело, как это восприятие переходит в сознательное переживание тела и как это переживание способствует формированию самоощущения. Основная идея, представленная здесь, состоит в том, что телесная осознанность составляет фундамент самосознания и притом включает в себя два основных компонента: владение телом – ощущение того, что наше тело принадлежит нашему Я, и агентность – ощущение того, что мы контролируем наше тело, наши мысли и действия».

Итак, в центре внимания – телесная осознанность, то есть ощущение своего тела и владение им. Трудность в том, что ощущение и владение – не синонимы, иногда между ними даже конфликтные отношения. Это побудило Костанди найти оригинальный методологический подход. Во-первых, отношение между телом и сознанием он предлагает мыслить схематично: «Мозг создает схемы и модели из фрагментов сенсорной информации, получаемой от тела, методично изменяет и реконструирует их».

По своей структуре эта идея напоминает Кантовскую догадку о том, как мы можем объяснить возможность связи между нематериальным понятием (то есть тем, что мы имеем только в мышлении, например, как слово «круг») и конкретным объектом (например, круглой тарелкой). Ведь если слово по своей природе существует не так как вещь, то связь между ними еще нужно доказать. Поэтому Кант пишет, что так как понятие и объект неоднородны, нужны так называемые схемы (В171) ¹.

Костанди говорит о схемах с иного, неожиданного ракурса. Если Кант ищет ответ в самом человеческом мышлении, то Костанди обращается к многочисленным зафиксированным медицинским наблюдениям, которые демонстрируют это самое схематичное восприятие тела. Большинство примеров, которые приведены в первой половине текста, связаны с фантомными болями в ампутированных конечностях. Автор обсуждает как непосредственно фантомные боли в конечностях, которых уже нет, так и различные нарушения восприятия тела.

Исторически традиция описывать состояния пациентов восходит еще к Гиппократу ². В своих сочинениях он подробно описывает известные на тот момент болезни и прочие физические недуги и всегда стремится обобщить опыт работы с пациентами.

Однако, чисто исторически, тема телесности и описания пациентов с трудом нашла себе место в интеллектуальном и научном пространстве Европы. Например, как мы знаем, в Средние века телесность была запретным сюжетом. Даже элементарное обсуждение устройства организма – табу. Западная философия того времени намного более активно интересовалась темой души, чем тела. Эта идея прекрасно отражена в фильме «Лекарь: Ученик Авиценны» (The Physician) 2013 года.

Начиная с Нового времени интерес к телу возрастал. Тело представлялось как механизм, который нужно изучить, но – чтобы понять и покорить. Большой вклад в это внес уже упомянутый в связи с дуализмом Декарт, например в «Описании человеческого тела. Об образовании животного, 1648».

Костанди, когда говорит о фантомных болях, на Декарта ссылается прямо. Дело в том, что во время армейской службы Декарт подробно описал свои наблюдения того, как солдаты ощущают свои утерянные конечности. Но если смотреть на нашу тему в целом, то Костанди важно показать – что то, что он называет схемами, можно разглядеть даже и с Декартовской позиции. Так что наблюдения за теми, кто пережил ампутацию, свидетельствуют о том, что сигналы в мозг поступают не только непосредственно от тела, но возникают – по некому пока загадочному механизму – и в самой схеме, которую Костанди понимает как продукт мозга.

Из таким образом описанной непрямолинейной связи тела и мозга Костанди делает оптимистичный вывод. По всей видимости, возможно появление протезов, которые смогут посылать сигнал прямо в мозг, а значит, человек сможет их чувствовать и взаимодействовать с ними. Насколько скоро это случится и кому будет доступна эта технология еще не ясно, но для начала развития прогресса в эту сторону необходимо иметь нейробиологическое подтверждение возможности этого, и работа Костанди в некотором смысле тоже является вкладом в развитие этой линии.

Следующий сюжет, который рассматривает Костанди, – нарушения связи между телом и сознанием. Сегодня такими нарушениями занимается главным образом психология. Речь идет о так называемом нарушении целостного восприятия тела. Что тут имеется в виду? В психологии главным симптомом таких нарушений являются навязчивые состояния. Например, иногда пациенты испытывают желание избавиться от какой-то части тела или переживают нетипичные сексуальные фантазии.

Философское рассмотрение этих описаний подталкивает к выводу, что есть и какая-то очень общая, «правильная», схема соотношения тела и мозга. Она отражает то, как организм задуман вообще. Вероятно, она появляется еще до того, как мы начинаем сознательно и активно взаимодействовать со своим телом. На философском языке можно было бы, не отсылая ни к какому конкретному автору, сказать пререфлексивное сознание.

Однако нас интересует не только общая, но и частная схема восприятия тела. Так в явном виде появляется тема сознания и агентности. Агентность тут понимается как осознанность. Осознанность, в свою очередь, открывает перспективу контроля.

Костанди говорит, что телесная осознанность в широком смысле зависит от разных потоков чувственной информации, которая поступает от тела к мозгу. Но все же окончательной ясности еще нет. Опыт наблюдения над различными клиническими случаями (фантомные боли и психологические нарушения) показывает, что отношение между сознанием и агентностью пластичное. Кроме того, пока что нет оснований допустить, что «схемы» есть исключительно продукт обработки опыта.

Из Канта мы помним, что «всякое наше познание начинается с опыта». Опыт, как говорит Кант, «пробуждает» к деятельности нашу познавательную способность, так как воспринимает предметы, которые воздействуют на нашу чувственность. Однако, говорит он, «хотя всякое наше познание и начинается с опыта, отсюда вовсе не следует, что оно целиком происходит из опыта. Вполне возможно, что даже наше опытное знание складывается из того, что мы воспринимаем посредством впечатлений, и из того, что наша собственная познавательная способность (только побуждаемая чувственными впечатлениями) дает от себя самой, причем это добавление мы отличаем от основного чувственного материала лишь тогда, когда продолжительное упражнение обращает на него наше внимание и делает нас способными к обособлению его» ³ (В1–2). Канта это приводит к вопросу о том, что я могу знать априори, то есть независимо от опыта.

В некотором смысле Костанди как раз на этот вопрос отвечает с помощью «схем». Только вместо «априорности» он апеллирует к схемам как продуктам нервной системы – одной из самых субтильных и сложных в организме. Поэтому, описывая неврологическое основание своего «схематизма», он ссылается на его клинических основоположников – Хэда и Пауля Шильдера. Им мы обязаны самой идеей о том, что есть понятие «схема тела». Но изначально оно имело исключительно эмпирический смысл. Эти немецкие врачи исследовали пациентов с нарушением телесной осознанности. Все это подробно описано в тексте (Das Körperschema, 1923).

Согласно Костанди, именно на этой теории основано то, что мы сегодня называем нейропластичностью. Долгое время принято было считать, что млекопитающие рождаются со всеми клетками мозга и тем самым уже задается определенная структура агентности – того, как тело будет развиваться, управляться, осознаваться. Но как раз таки с точки зрения современных нейропластических представлений это не так.

Это положение было пересмотрено в 1960-х годах. Исследователи обнаружили рост новых клеток в мозге взрослых крыс, кошек, собак и обезьян (а также в мозге взрослых не-млекопитающих, таких как певчие птицы) – а со временем и в мозге взрослого человека. Теперь мы знаем, что мозг на самом деле очень динамичен.

Для философской сцены открытие тоже стало прорывным и заставило переосмыслить многие философские установки. Ведь, например, в конце XVIII века, философские теории того, что сегодня называется агентностью и сознанием постулировали их неизменность. Считалось, что мышление устроено по конкретным принципам и эти принципы определяют наше отношение с окружающим миром (далее – этическое и социальное). Например, тот же Кант, описывая механизм сознания, говорит о том, что наше мышление строго определено формами (пространства и времени) и системой категорий. Но уже менее чем через 100 лет, как раз когда биология начала формироваться как наука, которую мы знаем сегодня (и как один из междисциплинарных элементов нейронауки), философы тоже переработали представление о фиксированности сознания в формах и категориях. Начиная с Фридриха Шеллинга, Иоганна Фихте и Георга Гегеля сознание уже мыслится как становящееся, а не как определенное.

То, что философия называет «становлением», Костанди, по всей видимости, назвал бы принципом нейропластичности. Этот принцип «неотъемлемое свойство всех нервных систем: мозг эволюционировал, чтобы адаптироваться к новым условиям и оптимизировать свою работу в соответствии с ними». Получается, что в самом общем виде нейропластичность показывает нам, что сознание – это то, что возникает в процессе развития и становления организма.

Вне сомнения, такое представление о сознании действительно соответствует развитию человека как природного организма. И многочисленные эксперименты, которые описывает Костанди, это подтверждают. Однако это существенно усложняет и не менее важные дебаты о том, что такое свобода воли; особенно, когда речь заходит о том, что такое человек и какова его «агентность». И хотя теорий свободы воли очень много, все они объединены общим вопросом – какую степень контроля над телом как частью мира мы можем иметь и в какой степени воля может считаться чем-то «внеприродным».

В классических философских теориях свободы воли (Августин, Кант) воля контролируется «разумом», то есть тем, что в современных терминах мы бы как раз назвали сознанием (в общем смысле) и агентностью (в частном). Разум должен определять, классифицировать и организовывать наши физические ощущения и направлять тело где-то в согласии с природой, а где-то вопреки ей. В этом смысле свобода воли и агентность проявляются в мире как способность сопротивляться природе. Простой пример: если у человека есть волевое решение закончить работу в срок и соблюсти обязательство, но его клонит в сон, он теоретически может «управиться» с природой и удержаться от сна, чтобы сдержать свое обещание.

Однако представление о разуме или центре сознания как о том, что контролирует тело, очевидно требует предпосылки, что центр контроля находится вне тела. Действительно, для того чтобы управлять и организовывать, надо быть над тем, что организовывается.

При этом мы помним, что естественные науки представляют человека как совокупность самоорганизующихся процессов. В таком случае мы уже не смотрим на природу как на что-то «внешнее» сознанию, что просто «сваливается» на нас. Более того, анализируя большое количество медицинских, психологических и социологических казусов, Костанди убедительно показывает, что наши восприятия мира активны, а потенция сознания агентности есть на самых ранних стадиях возникновения живого организма. В одной из самых богатых на жизненные примеры главе (шестой) Костанди обращает внимание на то, что даже искажения в осознанности тела и «схемах» тоже имеют некоторую систему, потому и они не внешние по отношению к природе, а – как и сознание – соразвиваются с организмом.

Все это показывает, что отношение между сознанием и телом взаимное. Посмотрим еще раз, как выглядит перспектива Костанди. Прежде всего мы обнаруживаем себя как тело, которое воспринимается нами посредством некоторых схем. Это дает нам устойчивый и стабильный опыт – основание контроля и агентности. Суть последнего аргумента в том, что собранные в «схемы» ощущения превосходят сингулярные эпизоды. В схемах человек в намного большей степени предстает как цельный, устойчиво развивающийся и, как следствие, понятный организм.

Именно поэтому Костанди заключает, что телесная осознанность – есть понимание тела не как набора сингулярных ощущений, а как устойчивой целостности. Отдельные ощущения – только моменты этой целостности. При таком понимании отношения тела и сознания даже идея контроля имеет более позитивное значение. Контроль – это не тоталитарное подчинение тела. Контролировать тело – значит знать, что тело и сознание представляют собой естественную и сложноорганизованную связь.

Таким образом, проблема дуализма у Костанди находит совершенно потрясающее решение. Трудность, состоящая в том, как объяснить двойственность тела и сознания разрешается указанием на то, что их отношение есть содействие, а не противодействие. Метод Костанди – эмпирическое изучение этого содействия и его философский анализ. Чем больше мы думаем о том, как сознание и тело устроены и связаны, тем яснее в нас и понимание того, как они будут развиваться. Книга Костанди – прекрасное упражнение в этом понимании.

Анна Винкельман, философ (преподаватель философии, заместитель руководителя Школы философии и культурологии ВШЭ 2019–2022, PhD Candidate, Radboud University, Nijmegen).

Введение

Но пробудившийся, знающий, говорит: я – тело, только тело, и ничто больше; а душа есть только слово для чего-то в теле ⁴.

Ф. Ницше, «Так говорил Заратустра»

В понедельник, 17 сентября 1810 года, сэр Джозеф Бэнкс, президент Лондонского королевского общества, вместе с другими учеными, натуралистами и представителями высшего света собрался на частный смотр в выставочном доме по адресу: Пикадилли, 225. Экспонатом была двадцатиоднолетняя койсанская женщина по имени Саарти Баартман, прибывшая в Англию с мыса Доброй Надежды несколькими месяцами ранее.

Рост Баартман составлял чуть меньше пяти футов ⁵; как и у других койсанских женщин, у нее была пышная грудь, выдающиеся назад ягодицы и удлиненные малые половые губы (labia minora), которые, как говорили, напоминали индюшачий подбородок. В начале того года ее привез в Ливерпуль Александр Данлоп, британский морской хирург, который вовсю пользовался своим положением для перевозки музейных экспонатов из колоний и торговлей ими. Он убедил Баартман в том, что та может сколотить состояние, выставляя свое тело в Европе, и так она отправилась в Англию вместе с другими экзотическими экземплярами, собранными Данлопом.

В Англии Баартман подверглась медицинскому наблюдению, а затем была выставлена на всеобщее обозрение как экспонат цирка уродов, посмотреть на который можно было за два шиллинга. Готтентотскую Венеру, как ее прозвали, рекламировали как обладательницу «фигуры, которой больше всего восхищаются ее соотечественники»; на ней было маленькое облегающее платье, делавшее «ее формы вверху и зад огромного объема […] столь же заметными, как если бы она была обнажена», и она стояла на «сцене высотой в два фута ⁶, по которой ее водил смотритель, демонстрируя, как дикого зверя, заставляя ходить, стоять или сидеть по его указке». Посетив одно из таких представлений, театральный управляющий и комик Чарльз Мэтьюз «обнаружил ее в окружении множества людей, некоторые из которых были женщинами! Кто-то ущипнул ее; один джентльмен ткнул ее своей тростью; одна дама воспользовалась своим зонтиком, чтобы убедиться, что все было, как она выразилась, “натурально”. Эти бесчеловечные издевательства бедное создание переносило с угрюмым равнодушием, не считая некоторых провокаций, когда она, казалось, готова была обидеться на жестокость. […] В таких случаях требовался весь авторитет смотрителя, чтобы усмирить ее негодование».

После смерти Баартман объективизация ее тела продолжалась еще долго. Последним ее владельцем был дрессировщик и шоумен по имени Рео, который в течение восемнадцати месяцев выставлял Саарти в Париже, пока она не умерла в декабре 1815 года от состояния, которое французский натуралист и зоолог Жорж Кювье диагностировал как «воспалительно-разрушительный недуг». После кончины женщины Кювье произвел вскрытие, изготовил гипсовую модель ее мозга, а ягодицы и влагалище сохранил для музейной экспозиции. Помимо этого, он опубликовал подробный отчет о ее анатомии, послуживший доказательством его научного расизма. Мозг, скелет и гениталии Баартман продолжали экспонироваться в Музее человека в Париже до 1974 года. Еще через двадцать лет после этого Нельсон Мандела, избравшись президентом Южной Африки, потребовал репатриации ее останков, и только в 2002 году французское правительство согласилось¹.

Для публики Баартман была источником восхищения и отвращения, она олицетворяла уродство, дикость и примитивную сексуальность «низших рас». Сегодня многие видят в бесстыдном обращении с ней олицетворение расистской и эксплуататорской природы колониализма. Но трагическая история Баартман подчеркивает еще и наше увлечение формой и внешним видом тела. Сейчас, как и тогда, наши общества одержимы человеческим телом, хотя сейчас, быть может, даже больше. Людей, чье тело считается красивым, прославляют и объективируют, в то время как те, чье тело воспринимается уродливым, подвергаются бодишеймингу или чему похуже. Отчасти в ответ на это в последние годы чрезвычайно возросла популярность бодипозитивного движения, выступающего за принятие тела каждого человека независимо от его размера, формы или физических возможностей.

Наше навязчивое увлечение отражается в многочисленных и все более популярных телевизионных шоу о теле. В Великобритании на канале Channel 4 уже давно выходит медицинское реалити-шоу «Стыдные тела» (Embarrassing Bodies), в котором представители общественности консультируются со знаменитыми врачами по поводу самых разных медицинских проблем. Оно получило множество наград и породило многочисленные спин-оффы, включая «Стыдные тела толстых», «Стыдные тела подростков» и «Стыдные тела: прямой эфир из клиники» (Embarrassing Fat Bodies, Embarrassing Teenage Bodies, and Embarrassing Bodies: Live from the Clinic); в Австралии – «Стыдные тела вверх ногами» (Embarrassing Bodies Down Under); в Нидерландах – «Это мое тело» (Dit is Mijn Lijf); в Украине – «Я стыжусь своего тела» (Я соромлюсь свого тіла) ⁷. Одним из последних появившихся телевизионных шоу, посвященных телу, в Великобритании стало игровое шоу знакомств «Голая привлекательность» (Naked Attraction), где участники появляются на сцене полностью обнаженными и постепенно раскрывают свое тело от головы до пят перед другим участником, который выбирает между ними, основываясь исключительно на их внешности.

Изображения тела пронизывают все вокруг, и сотни миллионов людей по всему миру стремятся достичь нереалистичного «идеального» тела, каким оно изображается в медиа. Женщины всегда испытывали особенно огромное социальное давление, связанное с необходимостью выглядеть определенным образом, а сегодня это давление становится все более ощутимым как для девушек, причем все более юного возраста, так и для юношей и мужчин. Наше желание улучшить свою внешность подпитывает глобальную индустрию уходовых средств для мужчин объемом 50 миллиардов долларов в год, индустрию оздоровительных клубов, приносящую ежегодно около 100 миллиардов долларов, рынок розничной торговли модной одеждой, оцениваемый более чем в 300 миллиардов долларов, а также рынок косметики в 500 миллиардов долларов. В 2019 году только в США было проведено более 18 миллионов косметических процедур, включая 299 715 процедур по увеличению груди (самая популярная процедура в сфере косметической хирургии с 2006 года), 265 209 процедур липосакции, 211 005 операций на веках, 207 284 операции по изменению формы носа и 123 685 подтяжек лица. Количество процедур по омоложению лица также увеличивается ежегодно с 2000 года. Наибольшей популярностью среди них пользуются инъекции ботокса: в 2019 году было выполнено 7 миллионов 700 тысяч инъекций, что является рекордным годовым показателем на сегодняшний день. Неудивительно, что более чем в 90 % случаев этим процедурам подверглись женщины. Беспокойство, однако, вызывает и тот факт, что 223 000 процедур были сделаны подросткам². Основными факторами, повышающими вероятность обращения к косметической хирургии, являются низкая самооценка, неудовлетворенность жизнью, невысокая оценка собственной привлекательности и частый просмотр телевизора³.

По мнению Рене Энгельн, профессора психологии и директора Лаборатории тела и медиа в Северо-Западном университете ⁸, такая одержимость внешностью в культуре представляет собой не что иное, как психологическую болезнь целого общества: «Болезнь красоты – это когда вы настолько обеспокоены тем, как выглядите, что это отнимает ваше время, внимание и эмоциональные ресурсы, отвлекая от чего-то, на что вы бы предпочли их потратить»⁴.

С развитием технологии функциональной нейровизуализации в начале 1990-х годов неврологи начали исследовать нейронные корреляты сознания. Эти сложные инновационные методы позволили определить нейронные субстраты, обеспечивающие наш сознательный опыт. «Обладание сознанием означает, что у человека есть опыт – субъективное, феноменальное “каково это”: видеть изображение, слышать звук, думать мысль или чувствовать эмоцию», – говорится в отчете о проведении исследования 2016 года, выполненном группой из четырех видных экспертов в этой области. На начальном этапе эксперимент включал в себя сканирование мозга с целью выявления областей и популяций нервных клеток, активизирующихся в ответ на конкретные «содержания сознания», такие как изображения лиц или другие зрительные стимулы, по мере того как они попадают в область осознания и выходят из нее. Впоследствии изучались механизмы мозга, необходимые для нахождения в сознании в более широком смысле. Для этого исследователи сравнивали мозговую активность в нормальном состоянии сознания, с активностью, наблюдаемой во время сна, под общим наркозом и при различных нарушениях (состояние минимального сознания, вегетативное состояние и кома)⁵.

Этот подход позволил определить нейронные корреляты сознания как диффузную сеть нейронных структур, распределенных по коре головного мозга и по его стволу, однако при этом значительная часть проблемы осталась без внимания. Быть в сознании – означает не только иметь субъективный опыт происходящего во внешней среде. Это также означает обладать самосознанием, то есть осознавать себя внутри окружения. Иными словами, люди, будучи самосознающими существами, осознают себя как самих себя. Мы думаем о себе как о личности, которая отличается от других, и храним в памяти автобиографические воспоминания, придающие нашему существованию ощущение повествования или целенаправленности. Но основным компонентом самосознания, который философы иногда называют минимальным Я, является телесная осознанность, то есть опыт собственного тела.

Тело занимает центральное место в нашем ощущении идентичности и часто рассматривается как холст для самовыражения. На протяжении веков мы, люди, украшали свое тело одеждой и драгоценностями, делали пирсинг и татуировки, видоизменяли и увечили его самыми разнообразными способами. Некоторые из таких практик воспринимаются как патологичные; в Новом Завете, например, описывается человек, «одержимый нечистым духом», который «всегда, ночью и днем, в горах и гробах, кричал и бился о камни» ⁹, а Геродот описывает спартанского лидера Клеомена, который взбесился, взял нож и «изрезал мясо [на теле] на полосы: от голеней до ляжек и от ляжек до бедер и паха. Дойдя до живота, Клеомен и его изрезал на полосы и таким образом скончался» ¹⁰. Другие практики, такие как растягивание мочек ушей у народности масаи в Кении или традиционное для иудаизма и ислама обрезание у младенцев мужского пола, культурно или религиозно санкционированы, а некоторые наиболее современные, такие как тренд «голова-бублик» (bagel head), трансдермальные имплантаты, раздвоение языка и сшивание плоти, стирают различия между модификацией тела и откровенным членовредительством⁶.