Loe raamatut: «Миллион поцелуев в твоей жизни»
Monica Murphy
A Million Kisses in Your Lifetime
© 2022 by Monica Murphy. All rights reserved
© Мчедлова Валерия, перевод на русский язык
© В оформлении использованы материалы по лицензии @shutterstock.com
© ООО «Издательство АСТ», 2024
* * *
Он как рождественское утро, пурпурные фейерверки и пожелания в день рождения.
Ракель Франко
Глава 1
Крю
Прошло три года, четыре месяца, два дня и несколько часов с тех пор, как я впервые ее увидел.
Самую красивую девушку, которую когда-либо встречал.
Истинное проклятье всей моей жизни.
Она приехала в частную школу-интернат «Ланкастер» в первый день обучения в девятом классе, когда никто еще не знал, кто она такая. Новенькая и неискушенная, открытая и покладистая, с чертовой улыбкой, которая, похоже, никогда не сходит с ее лица. Все девушки в нашем классе сразу же попали под ее чары. Всюду ходили за ней по пятам. Отчаянно хотели с ней подружиться и даже боролись за заветный статус лучшей подруги. Они копировали ее непринужденный стиль, и, черт возьми, вся школа гудела каждый раз, когда она делала другую прическу или надевала новые сережки.
К ней тянуло даже старшеклассниц. Они были полностью очарованы этой, казалось бы, невинной зеленоглазой девчонкой, которая за все время своего пребывания в школе сказала мне от силы десяток слов.
Я не раз слышал от других учеников, что пугаю ее. Смущаю. Я воплощаю все, чего она боится, и небезосновательно.
Я бы съел ее. Поглотил целиком, наслаждаясь каждой секундой.
И она об этом знает.
Мы противоположны во всем, что только можно представить, но вместе с тем негласно похожи. Вот что самое странное. Она – лидер, за которым все следуют, она исподволь правит школой, как и я. Но ее корона легка. Соткана из витого стекла и эфира и не обременена никакими ожиданиями. А моя тяжелая, громоздкая и напоминает о долге перед семьей. Перед фамилией.
Перед Ланкастерами.
Мы – одна из богатейших семей страны, если не мира. Наше наследие передается из поколения в поколение. Мне принадлежит эта школа – в прямом смысле слова – и все ее обитатели. За исключением одного человека.
Она на меня даже не смотрит.
– И чего ты пялишься?
Я даже не утруждаюсь взглянуть на своего лучшего друга, Эзру Кэхилла, когда он задает этот тупой вопрос. Сегодня понедельник, первый учебный день после каникул по случаю Дня благодарения, и мы стоим возле входа в школу. Свежий утренний воздух такой прохладный, что проникает через плотную шерстяную куртку. Надо было надеть пальто потеплее, потому как внутрь я не пойду. Не сейчас.
Я занимаюсь этим почти каждое утро: жду прибытия королевы, жду дня, когда она наконец обратит на меня внимание.
Но пока что она в упор меня не замечает.
– Я не пялюсь, – в конце концов отвечаю я Эзу спокойным, равнодушным голосом.
Лишь делаю вид, будто мне плевать на всех и на вся. Так проще. Поверьте, я прекрасно знаю, что тем самым превращаюсь в ходячее клише, но меня все устраивает. Проявлять интерес – значит признавать уязвимость, а я самый неуязвимый сукин сын во всей школе. Меня ничто не задевает. На меня никогда не возлагают ожиданий. Старшие братья считают меня везунчиком, но я так не думаю.
По крайней мере, их всегда удостаивают вниманием. А мне порой кажется, что отец вообще забывает о моем существовании.
– Вот опять ее высматриваешь.
Я резко поворачиваю голову в сторону Эзры и окидываю его тяжелым, холодным взглядом, хотя он сосредоточен на другом и выдает его только ухмылка.
– А когда бывало иначе? – Вопрос звучит резко. Совсем как пощечина, впрочем его подобное совсем не задевает.
Этот засранец даже посмеивается надо мной.
– Да к черту это ожидание. Сколько времени уже прошло? Поговори с ней.
Я переступаю с ноги на ногу возле холодной колонны, к которой прислоняюсь. Все мое тело расслаблено. Поза непринужденная. Однако внутри я напряжен, а мой взгляд снова устремляется к ней.
Как всегда.
Рен Бомон.
Она неторопливо идет по пешеходной дорожке к входу в школу. Ко мне. С безмятежной улыбкой излучает свет, проливая свое неповторимое сияние на всех, мимо кого проходит, погружая их в странное оцепенение. Рен пронзительным голосом здоровается со всеми (кроме меня) и желает всем доброго утра, будто чертова Белоснежка. Она дружелюбная и милая, и такая безумно красивая, что больно слишком долго задерживать на ней взгляд.
Я смотрю на ее левую руку: на безымянном пальце плотно сидит тонкое золотое кольцо с крошечным бриллиантом. Кольцо обещания1, которое она получила во время одной из этих ненормальных церемоний, где толпу будущих светских девиц, еще не достигших половой зрелости, выставляют напоказ в платьях пастельных цветов и скромного кроя. Ни сантиметра постыдно оголенной кожи.
Кавалерами выступают их отцы – важные в обществе люди, которые любят обладать всем, включая женщин. Например, своими дочерьми. В какой-то момент посреди вечера девушки проходят мучительную церемонию, когда встают лицом к отцам и дают обет целомудрия, пока им на пальцы надевают кольца. Точно на свадьбе.
Как по мне, все это нелепо до чертиков. Рад, что отец не заставлял мою старшую сестру Шарлотту переживать этот вздор. Думается, ему бы такое понравилось.
Наша малышка Рен девственница и гордится этим. Все в кампусе знают, как она то и дело толкает другим девушкам речи о том, что они должны хранить себя для будущих мужей.
Жалкое зрелище.
Когда мы были младше, девчонки в нашем классе слушали Рен и соглашались. Они должны беречь себя. Ценить свои тела и не отдавать их нам, отвратительным бесполезным созданиям. Но потом мы стали чуть старше и начали заводить отношения или просто довольствовались случайными интрижками. Все ее подруги одна за другой лишились невинности.
Пока Рен не осталась единственной девственницей в выпускном классе.
– Ты с ней только зря теряешь время, Ланкастер, – говорит другой мой ближайший друг Малкольм. Этот засранец богаче самого Бога и родом из Лондона, поэтому все девчонки в кампусе бросают ему свои трусики из-за его британского акцента. Ему даже просить не нужно. – Она настоящая ханжа, сам знаешь.
– Отчасти поэтому он ее и хочет, – посмеивается Эзра, который знает правду. – Ему до смерти хочется ее развратить. Во всем стать у нее первым, опередив мифического мужа, что у нее однажды появится. Того самого, которому будет плевать, девственница она или нет.
Мой друг не ошибается. Именно этого я и хочу. Лишь бы сказать, что могу. Зачем беречь себя для какого-то вымышленного мужика, который только разочарует в первую брачную ночь?
Ужасно глупо.
Малкольм задумчиво рассматривает Рен, когда она останавливается поболтать с группой младших девчонок. Все порхают вокруг, словно она их мама, а они несмышленые птенцы, жаждущие получить хоть каплю ее внимания.
– Я бы тоже не прочь к ней подкатить, – бормочет Малкольм, пристально глядя на нее.
Я бросаю на друга убийственный взгляд.
– Притронешься к ней – и ты труп.
Он запрокидывает голову и заразительно смеется.
– Брось. Девственницы меня не интересуют. Я предпочитаю женщин с небольшим опытом.
– А я уж точно не люблю, когда они пугаются члена, – добавляет Эзра, для большей убедительности сжав рукой свое достоинство.
Я снова поворачиваюсь в сторону Рен, не обращая внимания на их смех, и внимательно рассматриваю ее. Темно-синий пиджак с эмблемой школы «Ланкастер», под ним белая блузка, плотно обтягивающая полную грудь. Плиссированная клетчатая юбка, которая заканчивается чуть выше колена. Наша Рен – вечная скромница. А на ногах у нее белые носочки с оборками по краю и туфли с ремешком от Dr. Martens.
Вот ее единственное проявление бунтарства, и то незначительное. Когда она пришла в этих туфлях в первый учебный день после зимних каникул в девятом классе, все девушки в «Ланкастере» чуть не сошли с ума. Все в школе носили лоферы. Таково было негласное правило.
До появления Рен.
К десятому классу уже почти все ученицы школы ходили в туфлях с ремешком от Dr. Martens и других брендов. Забавно, что ни одна из них, надев эту обувь, не произвела на меня такого впечатления, как Рен.
Невинные на вид туфли и детские носки. Клетчатая юбка и раскрасневшиеся щеки. А еще ее манера расхаживать по кампусу в обеденный перерыв или после занятий с леденцом на палочке во рту и с покрасневшими от конфеты губами. Стоит увидеть ее с леденцом между губ, и я могу думать только о том, как Рен стоит передо мной на коленях. Обхватывает рукой мой член и направляет его в свой манящий рот, а это дурацкое кольцо, которое ей подарил дражайший папочка, сверкает на свету.
Вот о чем я мечтаю: чтобы Рен стояла передо мной на коленях и выпрашивала мой член, а потом вымаливала, когда я ее отвергну. Потому что в итоге я точно ее отвергну. Я не завожу отношений. Они таят ненужную мне уязвимость. Я вижу, как отец обращался с моими старшими братьями, когда они приводили домой женщин, чтобы познакомить с семьей. Грант привел свою девушку, которая, к слову, работает на него, и отец, конечно же, пытался к ней подкатить. Второй мой брат, Финн, даже не утруждается приводить женщину в нашу семью.
Впрочем, не могу его винить.
А еще у меня есть сестра Шарлотта. Отец продал ее самому щедрому кандидату, и теперь она замужем за человеком, которого даже не знает. Он приличный парень, но это все равно дерьмово.
Я ни за что не позволю отцу вмешиваться в мои отношения. Как проще всего этого избежать?
Вообще в них не вступать.
Я думаю о своем двоюродном брате Уите. О том, как он стал виновником небольшого скандала на последнем году учебы в школе «Ланкастер» вместе с девушкой, на которой скоро женится. У них внебрачный ребенок, а для Ланкастеров это величайший скандал. Моя мать называет будущую жену Уита отребьем, но так всегда и бывает с семьями вроде нашей. Репутация опережает нас и порой оказывается запятнана.
Причем нередко.
А невеста Уита никакое не отребье. Она влюблена в него, да и вообще никто не способен выносить выходки Уита так, как Саммер.
Рен приближается, и я расправляю плечи, стараясь поймать ее взгляд, но она, как и всегда, отказывается на меня смотреть. Я едва не смеюсь, пока она желает доброго утра Малкольму. Эзре.
Мне она не говорит ни слова, когда проходит мимо и направляется в здание, даже не оглянувшись. За ней спешат девчонки помладше и все как одна глядят на меня большими выразительными глазами.
Как только дверь закрывается, Эзра снова начинает хохотать, хлопая себя по коленке.
– Как долго ты уже пытаешься привлечь внимание этой девушки, а она в упор тебя не замечает? Брось ты это.
Неужели они не видят, что мною движет вызов? Неужели не понимают этого?
– Она, между прочим, устраивает вечеринку, – сообщает Малкольм, как только стихает хохот Эзры.
– По какому поводу? – с раздражением спрашиваю я.
– По поводу своего дня рождения, Господи, – Малкольм качает головой. – При всей твоей предполагаемой одержимости Рен Бомон ты очень мало о ней знаешь.
– Я не одержим, – оттолкнувшись от колонны, подхожу ближе к друзьям, желая выведать все подробности. – Когда пройдет вечеринка?
До зимних каникул осталось три недели, и мы усердно занимаемся проектами и готовимся к экзаменам в конце последнего осеннего семестра, а сил уже почти не осталось. Я больше не надрываюсь ради оценок, потому что не собираюсь поступать в колледж после окончания школы. В сентябре мне исполнилось восемнадцать, и стал доступен первый из моих трастовых фондов. К тому же братья хотят, чтобы я работал с ними в их компании, занимающейся недвижимостью. Зачем поступать в колледж, если я могу получить лицензию на риелторскую деятельность и завоевывать мир, продавая шикарные дома или огромные корпорации? Мои братья занимаются как жилым, так и коммерческим сектором.
На самом деле я бы предпочел после окончания школы отправиться на год или два в путешествие по миру. Вообще не работать. Проникаться культурой и кухней. Пейзажами и историей. В итоге я вернусь в Нью-Йорк и займусь получением риелторской лицензии, а потом настанет время присоединиться к бизнесу братьев.
У меня есть варианты, что бы там ни думал мой старик.
– Вообще ее день рождения в Рождество, но она упоминала, что устроит вечеринку на следующий день. В День подарков2, – рассказывает Малкольм. – Смею добавить, самый недооцененный праздник.
– Как по мне, он выдуман британцами, чтобы продлить выходные, – бормочу я.
– Британский эквивалент черной пятницы, – добавляет Эз с ухмылкой.
Малкольм показывает нам средний палец.
– Что ж, если она устраивает вечеринку, то я точно иду.
– Я тоже, – встревает Эз.
Я хмурюсь.
– Вас, придурков, приглашали?
Малкольм фыркает.
– Конечно. А тебя, я так понимаю, нет?
Я медленно мотаю головой, потирая подбородок.
– Она со мной и словом не обмолвилась, а уж на свой день рождения точно не пригласит.
– Восемнадцать лет – и нецелованная, – Эзра повышает голос, пытаясь говорить как девчонка, но у него ничего не выходит. – Ты должен пробраться на вечеринку и поцеловать ее, Ланкастер.
– Это если ей повезет, – манерно замечаю я, хотя мне нравится его идея.
Даже слишком.
– Бомоны нереально богаты, – напоминает нам Малкольм. – При всех этих бесценных произведениях искусства, развешанных у них на стенах, на вечеринке будет первоклассная охрана. К тому же папаша сторожит ее, как чертов ястреб. Оттого и кольцо обещания у нее на пальце.
Эзра притворно содрогается.
– Как по мне, так это жутко. Обещала себя папочке? Заставляет задуматься, что не так с этой семейкой.
Мне совсем не нравится, куда меня заводят мысли после слов Эзры. Очень надеюсь, что в семье Бомонов не творится никаких странностей или, осмелюсь подумать, инцеста. Сильно в этом сомневаюсь, но я не знаю ни саму Рен, ни ее семью. Знаю лишь то, что вижу собственными глазами, но это отнюдь не так много, как мне бы хотелось.
– Многие девчонки в школе носили кольца обещания, которые им подарили отцы, – говорит Малкольм. – Все они повторяли за Рен. Помните? Была целая компания из нашего класса и девятиклассниц, когда мы учились в десятом.
Меня переполняет раздражение.
– Этот тренд сгинул медленной мучительной смертью. – Почти уверен, что Рен единственная до сих пор носит кольцо.
– Точно, – тянет Малкольм с гадливой ухмылкой. – Теперь они – кучка шлюшек, изнывающих по нашим членам.
Я посмеиваюсь, хотя не вижу в его словах ничего забавного. Малкольму присуща манера оскорблять женщин, которая очень меня злит. Да, мы все превращаемся в мудаков-женоненавистников, когда проводим время вместе, но никто из нас, в отличие от Малкольма, не называет девушек шлюхами.
– Какое унизительное слово, – замечает Эзра, привлекая наше внимание. – Мне больше нравится «потаскуха». «Шлюшка» – это как-то… мерзко.
– А «потаскуха» – нет? – смеется Малкольм.
Мы уходим от темы. Мне нужно вернуть разговор к Рен.
К милой маленькой пташке, которая боится гадкого злого кота с острыми клыками.
То есть меня.
– Если она правда устраивает вечеринку, то я хочу получить приглашение, – твердо заявляю я.
– Мы не можем сотворить чудо, – Эзра беззаботно пожимает плечами. Но ему-то что? Его и так уже пригласили. – Возможно, тебе стоит попробовать более мягкий подход к Рен. Хоть раз будь милым, а не отпетым мудаком.
Едва увидев ее, я сразу хмурюсь. Как я могу быть с ней милым, если мне только и хочется, что хорошенько ее отделать?
Отделать – в смысле оттрахать до потери сознания. Стоит увидеть ее, и на меня тут же накатывает вожделение. Я возбуждаюсь, когда наблюдаю, как она сосет леденец, обхватив его губами. Для всех остальных она милая, нежная Рен.
Я же вижу ее другой. И хочу ее… по-другому.
Не знаю, как еще это объяснить.
– Да он становится таким от одной мысли о ней, – заключает Малкольм.
– Он безнадежен. Бросай это дело, приятель. Она не для тебя.
Да что Эзра вообще знает? Я же Ланкастер, черт возьми.
Я могу добиться чего угодно.
Например, трахнуть девственницу.
Глава 2
Рен
Как только двойные двери с лязгом захлопываются у меня за спиной, я оборачиваюсь через плечо в попытке рассмотреть Крю Ланкастера через матовое стекло. Но мне удается разглядеть только его русую голову и головы его друзей. Малкольма и Эзры.
Они не пугают меня так, как Крю. Малкольм – настоящий любитель пофлиртовать с явно присущей ему порочной стороной. Эзра всегда ищет повод посмеяться.
А Крю просто стоит с задумчивым видом. Это его фишка.
И мне она не нравится.
Я мрачнею от своих мыслей – последняя показалась мне особенно неуместной, а я не допускаю подобного…
– Рен, сядешь сегодня с нами за обедом? – спрашивает одна из девчонок.
О, стоит подумать о Крю, и я забываю обо всем, что происходит вокруг. Например, о том, что сейчас за мной по пятам ходят четыре девятиклассницы.
Слегка улыбнувшись девочке, которая предложила пообедать с ними, я отвечаю:
– Простите, но сегодня в это время у меня назначена встреча. Может, в другой раз?
Разочарование, которое они испытывают из-за моего отказа, почти осязаемо, но я все равно улыбаюсь. Все нерешительно кивают в унисон, а потом переглядываются и ускользают, не сказав мне ни слова.
Очень странно иметь свой фанклуб, притом что я ничего не делаю, а просто… живу.
Судорожно выдохнув, я иду по коридору. Бремя, которое эти девушки неосознанно возлагают на мои плечи, ожидая от меня безупречности, порой кажется неподъемным. Они вознесли меня на такой высокий пьедестал, с которого легко скатиться вниз. В итоге я стану для всех разочарованием, а этого мне хочется меньше всего. Да и им тоже.
Нужно поддерживать имидж, и порой кажется, что это…
Невозможно.
Быть образцом для подражания для стольких девушек – огромная ответственность. Для растерянных девчонок из богатых семей. Девушек, которые просто хотят вписаться и найти свое место. Чувствовать себя нормальными и учиться, как обычные подростки, в старшей школе.
Конечно, это элитная частная школа, куда поступают только представители высших слоев общества, поэтому в нашей жизни нет ничего нормального, но все же. Мы стараемся сделать ее настолько обыкновенной, насколько это возможно, потому что некоторым из нас приходится нелегко, как и всем людям. При всех проблемах с самооценкой, учебой и ожиданиями, которые на нас возлагают наши семьи, друзья и учителя, мы чувствуем себя невидимыми, чужими.
Я сама испытывала такие чувства.
До сих пор порой испытываю.
Сейчас цель моей жизни такова: помогать другим чувствовать себя комфортно и, быть может, даже обрести себя. Будучи младше, я думала, что, возможно, захочу работать медсестрой, но отец отговорил меня от этого, без конца разглагольствуя о том, что медсестры выполняют тяжелую работу за символическую плату.
Символическую по его меркам. Харви Бомон богат: он унаследовал риелторский бизнес своего отца, когда ему едва исполнилось тридцать, добился его процветания и теперь стал миллиардером. Если бы его дочь выбрала профессию медсестры, то оказалась бы недостойна его самого и фамилии Бомон.
Об этом я даже помыслить не могу. Неважно, чего мне хочется.
Какой бы шаг я ни предприняла, сперва мне нужно получить его разрешение. Я его единственный ребенок, единственная дочь, и он не верит, что я всегда буду принимать правильные решения.
Я иду на первый урок углубленного изучения английского. До этого урока допущены только двадцать человек из выпускных классов, и, конечно же, Крю среди них. С тех пор как поступила в школу «Ланкастер», я была на нескольких уроках вместе с Крю3, но мне никогда не приходилось сидеть или разговаривать с ним лично, что меня вполне устраивает.
То есть мы с ним никогда не общались. Сомневаюсь, что нравлюсь ему, учитывая, с какой усмешкой он всегда на меня смотрит.
А смотрит он довольно часто.
Я не понимаю почему. Избегаю зрительного контакта, когда это возможно, но временами делаю исключение и вижу в его светло-голубых глазах одно только отвращение.
Одну только ненависть.
Почему? Чем я ему не угодила?
В Крю Ланкастере все слишком. Он слишком угрюмый, мрачный, тихий. Слишком красивый, притягательный и умный. Мне не нравится, какое чувство я испытываю, когда он наблюдает за мной. Какое-то пугающее и странное. Оно мне совершенно не знакомо и возникает, только когда я оказываюсь рядом с Крю, а это какая-то бессмыслица.
Я поворачиваю в коридор, где расположена кафедра английского, и спешу поскорее прийти в класс, дабы занять место на первом ряду ровно посередине. Когда подруги заходят в класс, я всегда слежу, чтобы именно они сели рядом со мной, а не кто-нибудь неприятный. Вроде Крю.
Думается, он бы сел поближе ко мне, будь у него такая возможность. Просто чтобы досадить мне.
Ему бы наверняка это понравилось.
Наш учитель, мистер Фигероа, не распределяет нас по местам, и в целом на его уроках царит расслабленная обстановка. Учитывая, что мы все двенадцатиклассники4 и он лично отбирал каждого ученика в свой продвинутый класс перед началом учебного года, он уверен, что мы не станем устраивать сцены и создавать проблемы. Фигероа просто хочет, как он сам говорит, «формировать юные умы» без ограничений и запретов. Фигероа – мой любимый учитель, и он попросил меня стать его ассистенткой в весеннем семестре.
Разумеется, я сразу же согласилась.
Я вхожу в класс и резко останавливаюсь, когда вижу, как Фигероа кого-то обнимает. Это ученица, ведь на ней клетчатая форменная юбка и синий пиджак. У нее каштановые волосы, которые я узнаю́, и, как только он подталкивает ее локтем, девушка вырывается из его объятий и поворачивается ко мне.
Мэгги Гипсон. Моя подруга. Ее лицо мокрое от слез, и она всхлипывает, глядя на меня.
– О, привет, Рен.
– Мэгги. – Я подхожу к ней и понижаю голос, чтобы Фиг нас не услышал. Он сам велит нам так его называть, но все парни высмеивают это прозвище у него за спиной. Думаю, они просто завидуют отношениям, которые установились у него с нами, девушками. – У тебя все хорошо?
– Нормально. – Подруга снова всхлипывает, качая головой. А значит, все совсем не нормально, но я не могу настаивать, пока мы в классе. – Просто… вчера вечером мы с Франклином опять поссорились.
– О нет, мне жаль.
Франклин Мосс – парень, с которым она то встречается, то расстается, и, похоже, он очень требовательный. Постоянно давит на нее, склоняя Мэгги к сексу. Ей просто нужно больше уверенности в себе, чтобы твердо ему отказать.
Но подруга никогда ему не отказывает, и она уже несколько раз занималась с ним сексом. Но важно другое: Франклин не любит ее, как ей бы того хотелось.
Думаю, причина в том, что Мэгги слишком быстро ему уступила, но меня она не слушает. Как только мы перешли в одиннадцатый класс и все больше учеников испытывали интерес к сексу, все мои подруги одна за другой принесли себя в жертву парням, которые их об этом упрашивали. Во всяком случае, таким словом это описал мой отец – жертва.
Для большинства все закончилось душевными страданиями, и слова «я же говорила» постоянно вертятся у меня на языке, когда подруги жалуются мне, а это случается нечасто. Уже нет.
Они знают, как я отношусь к такому. Знают, что я могу сказать. Поэтому предпочитают избегать меня, чтобы не слушать правду.
– Все будет хорошо, Мэгги. Не вешай нос, – тихо говорит Фиг, рассматривая ее пылким взглядом.
Я наблюдаю за ним, и волоски у меня на затылке встают дыбом, когда я перевожу взгляд с него на Мэгги. То, как он это сказал, как смотрит на нее, – все очень непринужденно.
Слишком непринужденно.
Другие ученики заходят в класс, громко, оживленно болтая. Я сажусь за парту, расстегиваю рюкзак и достаю тетрадь с карандашом, готовясь к началу урока. Мэгги делает то же самое, не сводя глаз с Фига, пока он обходит свой стол и устраивается в кресле. Несколько девушек подходят поговорить с ним, все неприятно хихикают в ответ на его слова.
Я замечаю, как Мэгги наблюдает за ним, и удивляюсь ревности, которую вижу в ее глазах. Хмм.
Это мне тоже не нравится.
По обыкновению, как только звенит звонок, в класс входят Малкольм и Крю. Иногда они даже опаздывают, хотя Фиг никогда им за это не выговаривает.
Я отворачиваюсь в последний момент, не желая смотреть в глаза Крю, но тщетно. Он успевает поймать мой взгляд, и появляется ощущение, словно его холодные голубые глаза пронзают мои. Засмотревшись на него лишнее мгновение, чувствую, как пересыхает во рту.
Такое впечатление, что, сосредоточившись на Крю, я попадаю в ловушку. Даже страшно, какую власть он, казалось бы, источает одним лишь взглядом.
Его фамилия красуется на здании школы. Его семья владеет частной школой «Ланкастер» уже сотни лет. Он самый привилегированный ученик. Получает все что пожелает. Девушки хотят его заполучить. Парни мечтают стать его друзьями, но он почти всех избегает. Даже многих девчонок.
Мне неприятно это признавать, но мы с Крю немного похожи. Просто по-разному проживаем свой день. Он жесток и непреклонен, а я чересчур добра. Всегда стараюсь быть любезной, и все хотят завладеть частичкой моего внимания. Он злой и ворчливый, но к нему вновь и вновь возвращаются за добавкой.
Странно.
Наконец мне удается оторвать взгляд от Крю, когда Фиг встает перед белой доской и привлекает мое внимание, раскатистым голосом начав лекцию о книге, которую нам предстоит прочесть, – «Великий Гэтсби». Я еще не читала Фицджеральда, и мне уже не терпится начать.
– Рен, ты не могла бы на минутку задержаться после урока? Я напишу тебе объяснительную записку, – обращается ко мне мистер Фигероа, протягивая мне потрепанный экземпляр книги, которую мы сейчас проходим.
– Конечно, – с улыбкой киваю я.
Он улыбается в ответ.
– Хорошо. Хочу с тобой кое-что обсудить.
Я с любопытством смотрю ему вслед. Что он собирается сказать мне? До зимних каникул еще три недели, а значит, до того, как мне предстоит стать его ассистенткой в весеннем семестре, осталось больше месяца.
Уж не знаю, о чем еще нам с ним говорить.
– Что он вообще хочет?
Я поглядываю на Мэгги, которая, прищурившись, наблюдает за мной.
– Ты про Фига?
– Да, про Фига. Про кого же еще? – Ее тон звучит неприятно, как будто она злится.
Я слегка откидываюсь на спинку стула, нуждаясь в личном пространстве.
– Он попросил меня задержаться после урока. Предупредил, что ему нужно кое-что обсудить со мной.
– Вероятно, это связано со мной и с тем, чему ты стала свидетельницей. – Лицо Мэгги приобретает понимающее выражение. – Наверное, попросит тебя помалкивать. Он не хочет, чтобы кто-то узнал.
– О чем? – То есть я вроде как догадываюсь, на что она намекает, но Мэгги ведь ни за что не вступила бы в связь с учителем, правда? Она уже больше года встречается с Франклином. У них вполне серьезные отношения, хотя в последнее время они часто ссорятся. Мэгги всегда повторяет, что их отношения во всех смыслах очень страстные, и делает вид, будто ей самой это нравится.
Но зачем встречаться с парнем, которого и любишь, и ненавидишь? Для меня это какая-то бессмыслица.
– О нашей дружбе, глупышка. – Мэгги следит за Фигом, который возвращается к своему столу. На ее лице появляется мечтательное выражение. Такое, которое она обычно приберегает только для своего парня, а не для нашего учителя. – Окружающие не поймут.
– Я уж точно не понимаю, – отвечаю я.
Мэгги откровенно смеется.
– Ясное дело. Знаешь, Рен, порой ты бываешь такой осуждалкой.
Я обижаюсь. И вообще, разве есть такое слово?
– Ты считаешь, что я предвзята?
– Иногда, – Мэгги пожимает плечами. – Ты жутко безупречна во всем, что делаешь, и меришь всех тем же мерилом, а это невозможно. Ты хорошо учишься и никогда не доставляешь проблем. Все учителя и сотрудники школы тебя обожают. Ты вызываешься добровольцем при любой возможности, и младшие девчонки считают, что ты безгрешный ангел.
Она перечисляет все качества так, будто это недостатки в противовес хорошим чертам.
– А что думаешь обо мне ты? – Я собираюсь с духом, чувствуя, что ответ мне не понравится.
У Мэгги вырывается вздох, пока она меня рассматривает.
– Я думаю, что ты наивная девчонка, которую всю жизнь оберегали. А когда ты наконец-то окунешься в реальный мир, тебя ждет большое потрясение.
Как раз в этот момент раздается звонок, и Мэгги не мешкая хватает рюкзак и, сунув в него книгу, уходит, не сказав больше ни слова. Даже не попрощавшись с Фигом.
Остальные ученики спешно покидают класс, даже Крю, который и не глядит в мою сторону. Слишком увлечен тем, что ухмыляется Малкольму по какому-то поводу.
О чем мне уж точно не хочется знать.
Я остаюсь на своем месте, внезапно занервничав перед предстоящим разговором с Фигероа. Кладу рюкзак на парту и убираю в передний карман старенький экземпляр «Великого Гэтсби». Быстро проверяю телефон и вижу сообщение от отца.
Перезвони мне, когда сможешь.
Живот сводит. Когда он шлет сообщение с такой просьбой, обычно это не предвещает ничего хорошего.
– Сейчас у меня окно. – Фиг подходит к открытой двери в класс и закрывает ее, заглушая шум в коридоре. Становится пугающе тихо. – Самое время нам поболтать.
Я кладу руки на свой рюкзак и слегка улыбаюсь учителю, борясь с волнением.
– Хорошо.
Он приближается к парте, за которой сидела Мэгги, и, устроившись за ней, встречается со мной теплым взглядом. Я делаю глубокий вдох, напоминая себе, что Фиг просто нуждается в моей помощи. Неважно, какие слухи о нем и других ученицах доходили до меня за минувшие годы, он никогда не пытался провернуть нечто подобное со мной.
Фиг все прекрасно понимает.
– О чем вы собирались поговорить? – спрашиваю я, когда он медлит, и мне претит, как сбивчиво звучит мой голос. Будто я пытаюсь с ним заигрывать, хотя этого мне хочется меньше всего.
Он рассматривает меня, склонив голову набок.
– В следующем месяце у тебя день рождения, да?
Я гляжу на него, удивившись, что ему вообще об этом известно. Не сомневаюсь, он мог узнать это в моем личном деле, но какая ему разница? У учителей вообще есть доступ к личным делам?
– Верно. Двадцать пятого декабря. – Слова неспешно срываются с языка, взгляд становится вопросительным.
К чему он ведет?
Его губы изгибаются в улыбке.
– Родилась в Рождество. Как мило.
– На самом деле хуже не придумаешь. Все дарят подарки в ярко-красной подарочной бумаге с Санта-Клаусами. – Боже, я кажусь неблагодарной, но такова правда.
– Это смертный грех? – Фиг приподнимает брови, его глаза блестят. Уверена, он дразнит меня, но на самом деле не понимает, каково это.
Никто не понимает, кроме тех, кто, как и я, родился в какой-то важный праздник.
– Не сказала бы, что это настолько ужасно. Просто совсем не весело отмечать свой день рождения одновременно с Рождеством. Твой праздник никогда не бывает таким же особенным, как у того, кто родился, например, в июне, – поясняю я.
