Сексуальные преступления как объект криминологии

Существование частного права (personas – персонального) и разделение, дифференцировка власти и сексуальности – отличительные черты, характеризующие античность и формирование персоналистической, индивидуальной личности. Разделение власти и брака сохраняется также в Дигестах Юстиниана (Книга 23, Титул II, § 63): «Префект когорты или конницы или трибун вопреки запрещению вступили в брак с женщиной из той же провинции, в которой он исполнял свою должность; не будет брака. Этот случай можно сравнить с браком (опекуна) с подопечной, так как (в обоих случаях) брак воспрещен в силу наличия власти».^[215] Другим моментом, определяющим специфику личностного фактора, является свободная возможность развода, которая для сторон не имела никаких экономических, материальных последствий, – жена забирала свое приданое, а выкуп за нее не платился. Такая форма развода закреплена в формулах “tuas res tibi agito”^[216] для мужа и “tuas res tibi habeto”^[217] для жены. Развод регулировался не законом, а обычаем, для этого достаточно либо одностороннего желания партнера или взаимного согласия.^[218] Сенека писал: «Ни одна женщина не постыдится развестись, потому что женщины из благородных и знатных семейств считают годы не по числу консулов, а по числу мужей. Они разводятся, чтобы выйти замуж, и выходят замуж, чтобы развестись».^[219] Свобода института брака находилась в обратной зависимости в отношении свободы сексуального поведения женщин, что выражалось в тяжести наказания за внебрачную сексуальность. В период республики муж имел право убить жену вместе с любовником, если заставал их на месте преступления.^[220]

Если в Древней Греции женщина находилась на своей половине дома и совершенно не участвовала в общественной жизни, в Риме она являлась полноправным членом общества и пользовалась свободой. Эта свобода порождает идеалы или моральные стандарты верности и целомудрия. Если в Греции Аристотель в «Никомаховой этике» писал, что «мы женимся, чтобы иметь законных детей верного сторожа нашего домашнего имущества», соответственно, ни о каких личностных привязанностях и проявлениях чувств речь не идет. В противоположность этому в Древнем Риме большое значение придавалось чувствам. «Секстия, жена Мамерка Скавра, которому грозил смертный приговор, уговорила его покончить вместе с собой и умерла вместе с ним; Паксея, жена Помпония Лабеона, перерезавшего себе вены, последовала его примеру»,^[221] и таких примеров в истории Рима достаточно много. Однако механизм суицидального поведения отличен от такового в восточных цивилизациях и представляет акт волеизъявления, в противоположность ритуалу как должному, императивному.

Отсутствие полигамии, повсеместно распространенной на Востоке, уравновешивалось легитимностью конкубината и проституции. Мужчина мог одновременно иметь жену и наложницу, однако дети наложницы не являлись наследниками отца.

Император Август был одним из первых, кто «морализовал» сексуальность и издал закон, переводящий внебрачное сексуальное поведение из ведения семьи в разряд государственных преступлений. Он сам развелся со своей женой Скрибонией из-за ее «моральной извращенности», ввиду того, что ей не нравилась одна из любовниц мужа.^[222] По его законам, если муж обнаруживал, что жена неверна ему, он был обязан развестись с ней, иначе ему полагалось наказание. Неверная жена изгонялась из города и лишалась половины наследства и трети собственности. Муж, имевший любовницу, которая не являлась зарегистрированной проституткой, наказывался за «неестественный порок».^[223] Женщина, имевшая троих детей, полностью освобождалась из-под опеки. Помимо этого институт опеки утрачивал свое значение. Уже в конце республики женщина получила полную свободу в частной жизни, как и ее муж. Гай в «Институциях» описывал опекунство в прошедшем времени: «В старину хотели, чтобы женщины и в совершенных годах находились по причине своего легкомыслия (душевной легкости) под опекой».^[224] Свобода внебрачного сексуального поведения ставила под угрозу само существование брака как социального института, поэтому в Законе Августа предусматривался обязательный брак. Развитие права позволило уже в те времена найти способы обойти Закон посредством заключения сговора с малолетней девочкой, тем самым отсрочив заключение брака на много лет.^[225]

Дигесты Юстиниана определяют брак как общность всей жизни, единение божественного и человеческого права (Книга 23, титул II, § 1), конкубинат приравнивается к институту брака (Книга 23, титул II, § 24), чем намечается переход к каноническому праву и нарастающее влияние христианского мировоззрения.^[226] Перед самым принятием христианства как официальной религии в Древнем Риме происходит изменение сексуальной морали. Сексуальность еще не является грехом, она по-прежнему относится к категории удовольствия, но удовольствия, таившего в себе опасность, сравнимого с удовольствием, получаемым от приема алкоголя. Такая постановка проблемы связана не с религиозными влияниями, а, в первую очередь, с успехами медицины того времени, а именно с легендами о сохранении здоровья посредством различных ограничений, в том числе и сексуальных. Так, Марк Аврелий советует: «Молодым людям вплоть до женитьбы следует сторониться любовных развлечений, не спешить с первым в жизни мужским актом, не прикасаться ни к рабыне, ни к служанке, избегать онанизма, и не только потому, что он действительно истощает силы, но потому, что приводит к преждевременной половой зрелости, которая рискует обернутся “плодом” с червоточиной».^[227] Таким образом, налицо медикализация морали и морализация медицины, синхроничная таковой в Европе Нового времени вне зависимости от уровня медицинских, в частности сексологических, знаний. Следовательно, почва для последующего христианского аскетизма и понятия сексуального греха уже полностью была подготовленной. И. Диби (2004), описывая сексуальное поведение в поздний период Рима, пишет: «Человека причисляли к законченным распутникам, если он нарушал три запрета: занимался любовью до наступления ночи, при свете дня; занимался любовью с партнершей, раздетой донага, – только “падшие женщины” проделывали это без лифчиков; позволял себе использовать для ласки правую руку – прикосновения исключительно могли совершаться только левой рукой».^[228]

Конспективно изложив несколько основных моментов, описывающих сексуальное поведение в античном мире, и учитывая то значение, которое оно играет в становлении цивилизации западного типа, необходимо кратко остановиться на его системной оценке. Базовыми онтологическими категориями описания реальности в традиционном обществе являются бинарная оппозиция сакрального/профанного и ритуальное поведение, взаимосвязывающее их, имеющее императивный характер на основе законов как актов «божественного откровения».^[229] Такая онтологическая реальность соответствует клановому, родоплеменному или групповому индивиду. Античная цивилизация в силу сочетания множества различных факторов, среди которых основными будут экономическое развитие частной собственности, политеизм, рациональный тип мышления и другие, формирует онтологию нового типа, описываемую соотношением публичного/частного, общественного/индивидуального, и соответствующие новое человеческое измерение, индивидуальную личность и свободного гражданина. Новая онтология оперирует не императивом, она рефлексирует нормы на основе принципа рациональности и консенсуса, договора. Первоначально мифологические представления (Гомер и Гесиод) постепенно уступают место формирующемуся философскому представлению (Пифагор, Гераклит, Демокрит), рационалистическим интерпретациям (софисты), логико-понятийному анализу (Сократ, Платон)».^[230] Римское право в большинстве своем носит договорной характер (contractus), современные нормы уголовного права выступают в нем элементами договорного права.^[231] Д. В. Дождев отмечает, что юридическая наука в античности формируется «как упорядоченная система знаний о правилах согласования интересов и путях достижения справедливости в общественных отношениях».^[232] Сексуальное поведение, институты семьи и брака относятся к области регуляции частного права. Если в большинстве традиционных обществ институт брака и семьи связан с передачей власти над женой, а сексуальное поведение связано с властью и насилием, то в античном мире сексуальное поведение и власть разделяются законодательно. Власть носит патрилинейный характер при виролокальном браке, и она остается как patria potestas.^[233] Таким образом, власть остается сконцентрированной в нескольких родах и принадлежит патрициям, и возможности проявления насилие придается институциональный характер только при наличии легитимной власти. За обладание властью патрициям приходится «платить», вместо получения выкупа теперь возникает необходимость в приданом.

При разделении власти и сексуальности последняя выходит из рамок семьи и брака, оказывается несвязанной с репродуктивностью и получает чувственную, эмоциональную нагрузку. Онтология публичного/частного делает возможными концентрацию родовой власти, рациональную экономику семьи и чувственное сексуальное поведение, что принципиально невозможно в категориях бытия как сакрального/профанного. Одним из первых исследователей, поставившим вопрос о тесной взаимосвязи власти и сексуальности, был французский философ Мишель Фуко. В своем фундаментальном трехтомном исследовании «История сексуальности» он доказывает, что категории и нормы сексуального поведения составляют систему властных отношений.^[234] Однако сексуальное поведение как «диспозитив», т. е. как объект научной рефлексии и возможных стратегий воздействия и контроля над ним, по мнению М. Фуко, появляется только в индустриальных обществах, не ранее Нового времени.^[235] В античном мире отделенное от власти сексуальное поведение становится синкретичным с чувствами. Однако эта чувственность в античном идеале рациональности подчинена разуму. «Греки считали романтическую любовь видом одержимости или безумия и высмеяли бы каждого, кто предложил бы ее в качестве руководства при выборе супруга», – отмечал W. Summer.^[236] Рационализация чувственности не только позволила Гиппократу создать типологию личности, основанную на темпераменте, широко используемую и в современной психологии, но и в рамках этой типологии выделить четыре разновидности любви – эрос, строгэ, филия и агапэ, – соотносимых с темпераментом.^[237] Формирование индивидуальной личности в античном мире дало возможность Гиппократу «положить начало научной типологии личности, без которой не возникли бы современные учения об индивидуальных различиях между людьми».^[238]

в) Европейская цивилизация

Правовая история Европы начинается с эпохи варварских «Правд» как основных нормативов того времени. Социальная организация варваров носит характер большой патриархальной семьи, в которой сыновья с возрастом приобретали юридическую свободу. Быт, обычаи и нравы варваров стали известны во многом благодаря их описанию Тацитом. Варварское общество испытывало недостаток женщин, поэтому брак рассматривался как покупка жены, и основные законы были направлены на ее охрану как собственности.

В «Салической Правде» раздел XIII «О похищении свободных» гласил: 1 «Если три человека похитят свободную девушку, они обязаны уплатить по 30 сол. каждый», однако если это похищение совершено рабом или неполноправным, зависимым человеком, то он предается смертной казни. Для сравнения: в разделе XX «О том, кто схватит свободную женщину за руку, за кисть или за палец» присуждалось уплатить 15 сол., т. е. сумма за похищение всего в два раза превышала таковую.^[239] По этому же закону человек, лишивший жизни женщину детородного возраста, уплачивал 600 сол., если «она уже не может более иметь детей, присуждается у уплате 8000 ден., что составляет 200 сол.».^[240]

В «Аламаннской Правде» за убийство женщины плата составляет в два раза большую сумму, чем за убийство мужчины. И соответственно прописывается охрана жены как собственности, «если какой-либо свободный против закона уведет жену другого, то должен ее возвратить и уплатить 80 сол.».^[241]

Одной из криминальных форм сексуального поведения являлось прелюбодеяние. Согласно описаниям Тацита, наказание осуществлялось «на месте» мужем, который, «обрезав изменнице волосы и раздев ее до нага, в присутствии родственников выбрасывает ее из своего дома и, настегивая бичом, гонит по всей деревне». Возвратиться домой она уже не может, «и сколь бы красивой, молодой и богатой она ни была, ей больше не найти нового мужа».^[242] За прелюбодеяние, согласно «Салической Правде», муж имел право убить жену или потребовать компенсации у любовника, которая могла составлять 200 сол.

Другая криминальная форма поведения – инцест. Так, «Аламаннская Правда» § 39 «О недозволенных браках» определяет: «1. Кровосмесительные браки мы запрещаем. Поэтому нельзя брать в жены тещу, невестку, падчерицу, мачеху, дочь брата, дочь сестры, жену брата, сестру жены. Сыновья братьев, дети сестер могут соединяться между собой без всяких оговорок. 2. Если кто-нибудь поступит вопреки этому, то судьями он изгоняется и теряет свое имущество, которое приобретает казна».^[243]

Совершенно иная ситуация представляется при анализе законодательств Готского королевства. Так «Эдикт короля Теодориха Остготского», относящийся к XII в., гласит: XVII «Похитителя свободной женщины или девушки со своими сообщниками или пособниками приказываем присуждать к смертной казни»; LX «Если кто насилием соблазнит вдову, какого бы он ни был происхождения, понесет наказание, установленное за прелюбодеяние (т. е. смертная казнь)»; LXIII «Если чужой раб или оргинарий соблазнит насилием свободную девушку или насилием обесчестит вдову с согласия господина, после разбора дела и установления вины он карается смертной казнью».^[244] Кроме того, «Эдикт» устанавливает свободный институт брака: ХСШ «Отец против желания не принуждается отдать дочь в супружество кому-либо», вместо выкупа за невесту выплачивается приданое. Такое несоответствие «Эдикта» с другими варварскими правдами обусловлено тем, что вестготы с начала XII в. становятся союзниками Римской империи, заселяют южную часть ее провинции. Происходит рецепция римского права.

Формирование канонического, церковного права как в римско-католической, так и в греко-православной традициях опиралось, прежде всего, на Священное писание, книги Ветхого и Нового Завета. Соответственно институт брака объявлялся моногамным и нерасторжимым. Кроме обязательного публичного характера брака добавлялся компонент сакрального, в форме совершения таинства. Начинается процесс «нуклеаризации» патриархальной семьи. В крестьянской среде, которая составляла основную часть социума средневековой Европы, нуклеарная семья была экономически более выгодной структурой и заменила в аграрном обществе принудительный рабский труд на «добровольный», выполняемый крестьянами, получившими статус свободных (liber) и колонов (colonus), свободных, но пожизненно привязанных к поместью. В отличие от римской системы патрилинейного родства вводится новая когнативная (билатеральная) система.

Момент сакрального, который стал обязательным в брачной церемонии, сделал возможным насильников и похитителей превращать в женихов. Таким образом, уже совершенное насилие становилось как бы санкционированным, проявленное своеволие, власть символически становились церковными в обмен на прощение греха. В отношении похищенной должны были произноситься публичные извинения: «Дорогая и возлюбленная жена, общеизвестно, что я завладел тобой против твоей воли и воли твоих родителей и что преступлением похищения я связал тебя со своей участью, которая могла бы подвергнуть мою жизнь опасности, если бы только священнослужители не восстановили понимание и мир», – так примерно звучала извинительная формула.^[245] Если для светской власти и судебников основной интерес сосредоточен на семье и распределении собственности, то для религиозной власти на первый план выдвигаются вопросы морали, поэтому сексуальное поведение становится центральной проблемой. Один из законодателей стандартов Блаженный Августин писал: «Мы советуем и призываем к воздержанию в браке, поскольку брак без воздержания незаконен, но является грехом и [брак] разрешен властью Господа не для удовлетворения похоти, а для рождения детей».^[246]

Чувства как проявления личностной индивидуальности, получившие право на существование в античном мире, категорически отвергаются в христианстве, их место занимает идеал аскетизма, который заключается в добродетели и целомудрии. Апостол Павел наивысшей добродетелью считает безбрачие, а брак рассматривается как средство, которое не позволяет грешить. «Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я. Но если не могут воздержаться, пусть вступают в брак; ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться» (1 Кор. 7, 9). Брак в его неразрывности и моногамности и образуемая им нуклеарная семья, включающая мужа, жену, детей и родителей, становится не только единой социальной, но и эмоциональной и психологической структурой. Нуклеарная семья как структура изоморфна античной личности, т. е. в идеале представляет собой единый организм. Как отмечается в заповеди, «Господь соединил их [т. е. состоящих в браке] во едином теле». Тогда ни о какой реализации чувства любви в браке не могло быть и речи. Прелюбодеяние в это время становится выше брака, и делалось это как раз во имя самостоятельности любви, которую брак не мог позволить ни полностью, ни даже частично».^[247]

Законодательство Византийской империи «Эклога», оказавшее основное влияние на развитие права на Руси и определившее каноническое право Греко-православной церкви, содержит положения Титула XVII «Наказания за преступления», где рассматриваются сексуальные преступления.

Одно из наиболее легких наказаний полагалось за разврат, т. е. сексуальные отношения вне брака: § 19. «Имеющий жену да развратничающий да получит для назидания 12 ударов, будь то богатый или бедный; § 20. Не имеющий жены и занимающийся развратом получит шесть ударов».^[248]

Принципиальным христианским новшеством «Эклоги» было запрещение сексуальных отношений с рабами и наложницами. Так, § 21–22 гласят: «Если человек, имеющий жену, вступит в связь со своей рабыней и будет уличен в этом деле, то местному архонту надлежит забрать ее и продать за пределы провинции, а стоимость ее передать в ведомство казны. Если кто-либо вступил в связь с чужой рабыней, то, если он принадлежит к числу лиц сановных, уплатит за свою ошибку хозяину рабыни…»

Особо караются преступления, связанные с насильственным сексуальным поведением и прелюбодеянием в отношении специальных субъектов – монахинь и невест, даже если они носят добровольный характер. Титул XVII § 24 предусматривает: «Тот, кто похитил монахиню или светскую девушку из какого-то ни было места, если он обесчестил ее, подвергнется отсечению носа. Те же, кто содействовал этому похищению, подлежат изгнанию»; § 30 «Изнасиловавший девушку. И обесчестивший ее подлежит отрезанию носа»; § 31 «Обесчестивший несовершеннолетнюю, то есть в возрасте до тринадцати лет, подлежит обрезанию носа и отдаст половину своего состояния потерпевшей». В отношении прелюбодеяния § 23 «Если кто-либо вступит связь с монахиней, то как оскорбивший церковь божью подвергнется отсечению носа, так как своим развратом удалил монахиню от церкви. То же наказание применяется по отношению к монахине»; § 32 «Обесчестивший чужую невесту, если это сделано и с ее согласия, подлежит отрезанию носа».^[249]

В случае прелюбодеяния с замужней женщиной «и он, и она подвергнутся отрезанию носа… Совершивший же прелюбодеяние не разлучается со своей женой, хотя у него отрезан нос» (Титул XVII. § 27). Холостой, «вступивший в связь с девушкой с согласия ее, но без ведома родителей», должен либо жениться на ней, либо выплатить денежную компенсация, либо «если он совсем беден и неимущ, то да будет он высечен, острижен и выслан» (Титул XVII. § 29).^[250]

«Эклога» значительно расширяет понятие инцестных связей, прежде всего, за счет того, что в христианстве крестные отец и мать, становятся родственниками, аналогичными кровным, а также за счет сексуальных связей между экзогамными родственниками. Так, в § 25 сказано: «Если человек вздумал вступать в брак с той, которая стала его крестницей при святом и спасительном крещении, или вступил с ней без брака в телесную связь, то после того, как они будут разлучены друг с другом, оба будут преданы наказанию за прелюбодеянию, то есть отсечению носа». § 34 гласит: «Тот, кто заведомо вступает в связь с чужими женщинами, приходящимися друг другу матерью и дочерью, подлежит наказанию – обрезанию носа. Тем же наказывается и та, которая сознательно участвовала в этом».

Отдельными статьями в «Эклоге» прописывается гомосексуальное поведение и скотоложство, при этом наказания за данные виды преступлений отличаются от других сексуальных преступлений. § 38: «Мужеложство и участники его, активные и пассивные, караются мечом», и § 39: «Скотоложство карается оскоплением».^[251]

В судебниках канонического права отсутствует наказание за проституцию. Хотя Блаженный Августин и осуждает проституцию как явление, но одновременно он отмечает: «И все же удали проституцию из дел человека, и он загрязнит все своею похотью… Уберите канализационные трубы, и мы заполним дворец грязью… Удалите проституток из мира, и вы заполните его содомией».^[252] J. Bmndage в работе, посвященной правовому регулированию сексуального поведения, пишет: «Моралисты раннего Средневековья верили в то, что страсть, особенно сексуальная, несла в себе угрозу благополучия как личности, так и общества. Поскольку сексуальная страсть побуждала мужчин и женщин искать плотское удовлетворение практически с любым, в любое время и любым способом, какой они в состоянии были придумать, христианские моралисты и законодатели усматривали в сексе разрушительную силу, опасную для жизни общества. Сексуальные влечения, с их точки зрения, должны были быть введены в надлежащее русло и поставлены под контроль, иначе это нарушит процесс упорядочивания семей».^[253]

Однако такое представление носит несколько упрощенный характер и не дает возможности интерпретаций о специфике наказаний, тяжести греха и философских мировоззрениях того периода. Страх перед «содомией» Блаженного Августина обусловлен систематикой грехов. Грех «против природы» относится к числу наиболее опасных и «карается мечом» или оскоплением. Поэтому выбирается «меньшее из зол». Если инцест – это нарушение в иерархии власти и отношений внутри семьи (в том числе «святого семейства», т. е. крестных отца и матери), то гомосексуальное поведение и скотоложство – грехи, нарушающие отношения порядка внутри самой природы.

Эта концепция находит свое окончательное развитие в трудах другого «отца» церкви Фомы Аквинского. Определяя грех как нарушенный порядок вещей, к «противоестественной похоти», или vicium contra naturam, он относит мастурбацию, скотоложство, гомосексуализм и «необычные способы соития», т. е. все те формы сексуального поведения, которые нарушают видовой порядок, делают ошибку биологического синтаксиса. Ален де Либера, французский специалист по истории средневековой философии по этому вопросу, пишет: «В своем анализе греха против природы Фома Аквинский пытался объяснить, в чем этот самый грех искажает половой акт: в том, что он противопоставляется порядку, то есть естественному завершению действия, подходящему роду человеческому. Достаточно сказать, что в томистской перспективе истинным обладателем, скажем, сексуальным субъектом должен быть мужчина – человеческий вид, а не индивид».^[254] Отсутствие персоналистической личности и ее семейная идентификация носят не групповой, а видовой характер, как биологического вида. Биологическая сущность человека как вида берется как стандарт идентификации, который в последующем развитии традиции Запада приведет к постановке вопроса о биологической индивидуальности человека. На основе философии томизма в дальнейшем в христианском мире складывается следующая парадоксальная ситуация: «Мастурбация, казалось бы, была наименьшим злом, но она считалась неразумной и не способствующей продолжению рода и, таким образом, становилась более тяжким преступлением, чем инцест, измена, насилие или разврат».^[255]

Тогда проституция получает социальный статус от обратного как «законная аморальность», как антипод нравственности. Поэтому Фома Аквинский вторит Августину: «Уничтожьте проституцию, и всюду воцарится безнравственность».^[256] Иерархия грехов сексуального характера в христианстве, приводимая Е. Levin, выглядит следующим образом (по мере их нарастания): (1) нецеломудренный поцелуй, (2) нецеломудренное прикосновение, (3) блуд, (4) распущенность (включая совращение девственницы), (5) простое прелюбодеяние (когда в браке только один партнер), (6) двойное прелюбодеяние, (7) добровольное святотатство (один из партнеров связан религиозным обетом), (8) изнасилование или похищение девственницы, (9) изнасилование или похищение чужой жены, (10) изнасилование или похищение монахини, (11) кровосмесительство, (12) мастурбация, (13) неподобающая позиция при сношении (даже между супругами), (14) проникновение в неподобающее отверстие (особо неприемлемо между супругами), (15) содомия, (16) скотоложство.^[257]

Новшеством в наказаниях канонического права становится их членовредительский характер, который применяется в том числе и к сексуальным преступлениям, в форме отрезания носа, смертной казни, оскопления (кастрации). Если за кражи полагается отрубание руки как инструмента совершения преступления, то отрезание носа на первый взгляд можно рассматривать как метод обезображивания. Такие формы наказаний свидетельствуют не о жестокости кары, а в первую очередь о символическом сакральном характере, специфическом для любой религиозной системы. Так, за покушение на монарха предусматривается ослепление, и одновременно детронизированный монарх сам подвергается ослеплению, чем лишается приобщенности к сакральному. Так, начиная с иудаизма, символика света и тьмы, соотносимая с категориями добра и зла, непосредственно переходит в христианскую культуру, и ослепление есть непосредственно лишение света. У древних греков. Зевс оскопляет Кроноса, тем самым лишая его сакральной власти. Наказания в форме членовредительства есть наказания в онтологической размерности сакрального, к которой и отнесены все сексуальные преступления.

В античном мире большинство наказаний носило характер выплаты, компенсации и, таким образом, они имели частный характер, – либо виновный выплачивал компенсацию, либо его продавали в рабство и деньги поступали потерпевшей стороне. Наказания публичного характера – это, в первую очередь, остракизмы, лишение гражданских прав, изоляция от общества. Онтологическая реальность сакрального, священного и ее символический характер постоянно прослеживаются в различных литературных источниках в образе суда божьего, разделяющего грешников и праведников, и соответствующая его легитимизация приводит к появлению ордалий как доказательственного института. Наказание в виде членовредительства выступает как биологическая ортопедия, согласуясь с представлениями о сущностной биологической природе человека.

Использование биологического стандарта приводит к появлению двух отклонений, которые в теологии получают название «скотство». Это, как отмечалось, сексуальное общение между видами, принадлежащими к разным классам (т. е. собственно скотоложство), и употребление «неестественных техник и инструментов» (т. е. скотство в значении зверства). И, как отмечает Ален де Либера, «первое нарушает порядок природы, второе извращает его».^[258] Это – одно из положений учения Фомы Аквинского, Оно не столько представляет исторический интерес, сколько имеет непреходящее значение для научных представлений сегодня. Учение томизма составляет ядро христианского миропонимания и основано на представлениях Аристотеля, у которого был заимствован биологический стандарт, на оппозиции культуры и натуры (биологической природы). Главным в этой антиномии выступало не сексуальное поведение (philia – любовь, в смысле стремления плоти, в противоположность eros – любви чувственной), а пищевое (фаги – от греч. phagos – пожирающий),^[259] исходя из которого античный мир различал культурные, цивилизованные народы и варваров, имеющих биологическую природу в зависимости от употребления сырой или жареной/вареной пищи. В христианской теологической концепции, разделившей онтологию на духовное и природное, в качестве осевого, главного идеала духовной чистоты, благости стало выступать сексуальное поведение. Соответственно терпимость античного мира к любым формам сексуального поведения проявлялась в непринятии разнообразия фагий, в первую очередь это относилось к каннибализму (антропофагия) и к потреблению сырого мяса вообще. В теологии смещение грехов на сексуальность привело к понятию извращений сексуального поведения, для обозначения которых вначале использовался термин «перверсия» (извращение), который в последующем заменен понятием «парафилия».

Историческая эволюция средневекового Запада в отношении норм регуляции сексуального поведения претерпевает несколько значительных изменений, которые составной частью приведут в последующем к эпохам Возрождения и Реформации, вслед за которыми последуют промышленные революции, знаменующие собой переход к Новому времени и становлению общества индустриального типа. К таким изменениям относятся процесс дифференцировки канонического, церковного и светского, «цивильного», права, рецепция римского права, появление «Хартий» городского права, «Статутов» и «Капитуляриев» университетского права и изменение ментальности, одним из следствий которого станет появление куртуазной любви.

Ослабление влияния церкви и реформаторские течения в лоне католицизма приводят к появлению феномена «беспорядочных браков», таких брачных союзов, которые совершались вопреки воле старших членов семейства. Изобретение печатного дела – вторая информационная революция человеческой истории после изобретения письменности – вносит свою значительную лепту. Наряду с распространением Священного писания (около 75 % типографской продукции) начинает распространяться «непристойная литература», описание любовных поз Брантом и Аретино, имевших в свое время такую же репутацию, как в последующем маркиз де Сад. Именно эти обстоятельства станут причиной появления в 1501 г. буллы Александра Борджиа, с которой начнется книжное аутодафе.