Чародейка на всю голову

Один за другим, под конвоем, мы поплелись по коридору.

В мужской камере я оказалась исключительно из-за того, что выглядела по местным меркам пацаном: грязные штаны, голова, обмотанная тряпкой, сапоги и пыльная рубаха. А докапываться до гендерной сути тут, в отличие от моего мира, не то чтобы было не принято, скорее некогда: тюрьма и так трещала по швам. Но сегодня – удачное стечение обстоятельств – переполненные застенки можно было и разгрузить, разом и осудив преступников, и отправив их на каторгу. Вот и торопились стражи. Те, что остались и не были привлечены в патрули, прочесывавшие город в поисках сбежавшего Дьяра, спешно выводили заключенных из камер.

Так что ни о каком досмотре, когда меня привели в тюрьму, речи не шло. В мою сторону, перед тем как снять ловчую сеть, лишь посветили каким-то амулетом. Тот неярко вспыхнул ядовито-зеленым, и недовольный надсмотрщик буркнул:

– И этот, чтоб его, с даром! Кандалов из анаритума на вас не напасешься! Как тебя звать-то?

Я напрочь забыла, что ныне принадлежу к роду Уикроу и ношу имя Тигиан, ляпнув:

– Вик…а, – я зашипела от обжигающего холода на последнем звуке: это стражник нацепил мне на руки кандалы, металл которых, по ощущению, только что облили жидким азотом.

– Так и запишем. Вик. Пойман за кражу шестнадцатого травня сего года.

Он черкнул на замусоленной бумаге что-то пером, поставил оттиск кольцом-печаткой на листе. Место оттиска слабо засветилось. И потом прислонил перстень ко мне, дотронувшись до шеи под ухом. Кожа там мгновенно зазудела.

Только все это я отмечала лишь мимоходом. Сказывалась усталость, граничившая с нервным и физическим истощением. Потому даже не сопротивлялась, когда магические наручники на запястьях защелкнули. Да и имя не поправила.

С этим-то украшением мне и предстояло дожидаться приговора. Правда, как выяснилось, недолго. Еще солнце не успело сесть, а нас четверых уже вели по длинному, темному, узкому, извилистому коридору, который напоминал мне глотку прокурившегося до потрохов табачника. А когда тот закончился, мы оказались в небольшой комнатке, куда закатный солнечный свет пытался пробиться через плотный слой грязи на окнах.

Нас выстроили в ряд перед судьей. С боков подпирала стража. Про блюстителя закона серомундирный не соврал. Тот, судя по его виду, действительно недавно вышел из запоя. Но, на мой взгляд, исключительно ради того, чтобы вернуться и зайти в него как положено.

Позади стояла дюжина стульев. В основном пустых. Видимо, для досточтимых горожан, которые желали бы присутствовать при разборе дел. Но то ли сегодня судебный процесс был слишком скучным, то ли у народонаселения столицы нашлись развлекательные мероприятия поинтереснее… Даже того не-господина, который так рвался обвинить меня в краже его кошеля, не было. Видимо, утомился, болезный, ожиданием.

В качестве группы поддержки выступала лишь Смерть. Правда, вместо черлидерских помпонов она в нетерпении чуть пристукивала косой, скандируя:

– Ви-се-ли-ца! Ви-се-ли-ца!

Судье же было не до увещеваний. Его обуревала столь сильная похмельная жажда, что, сдается мне, будь рядом с ним влажные салфетки, и они пошли бы в ход. Но их не было. Потому законник лишь обмахивался платком, утирая им же пот, лившийся на лоб из-под парика с буклями, и буравил нас глазами с ярко выраженной сеткой капилляров.

О перегаре, которым несло на всю комнату, мне хотелось бы тактично умолчать. Хотелось, но не моглось: в первые минуты я закашлялась.

– Имя, – меж тем, недовольно скривившись, словно вопрос приносил судье нестерпимые терзания, спросил первого из нас четверых служитель местной Фемиды.

– Меня называют Вир, по прозвищу Безземельный, – буркнул здоровяк в чуть порванной рубахе.

Вторя его словам, камень, лежавший на столе перед судьей, засветился зеленым. Тут же один из серомундирных, покопавшись в стопке листов, нашел тот, на котором засветился оттиск печатки-кольца, и зачитал:

– Вир Безземельный перед лицом богов, магии и закона обвиняется в нападении на добрых граждан в корчме «Кривая струя…»… – Обвинитель на миг замолчал, прищурился, приблизив засаленный лист к самому носу, кашлянув, пробормотал «простите» и зычно зачитал: – …«Кривая струна», избиении хозяина и неуплате за заказ.

– Этот хмырь меня обсчитал! – перебил следователя Вир.

– Поэтому вы решили показать пример правильной арифметики и точно пересчитали корчмарю зубы? – не удержался от сарказма серомундирный.

– Там тоже была недостача! – нашелся подсудимый.

При их разговоре камень на столе перед судьей мигал заполошным светофором. Правда, исключительно зеленым.

И тут вмешался судья, указал колотушкой на Сизого и прогнусавил:

– Тебя, значит, обсчитали?

– Да, – с готовностью отозвался здоровяк.

– И ты устроил драку?

– Да, – уже не столь рьяно согласился он.

– Магию применял? – массируя виски, вопросил судья, взглядом указав на кандалы.

В ответ заключенный отрицательно мотнул головой.

И тут только я поняла, что на меня тоже навесили не простые наручники, а сдерживающие не только физическую, но и магическую силу. Но я лишь сделала мысленную пометку по этому поводу, вся обратившись в слух и из крупиц информации пытаясь найти ответ на вопрос: как мне избежать виселицы? Не зря же Смерть так агитировала судью за этот вариант развлекательного досуга.

– У тебя есть сто золотых для компенсации урона и штрафов? – практично вопросил судья.

– Нет!

– Решено, – ударил молотком судья, сам же скривившись от громкого звука. – В обвинении за неуплату за заказ оправдать. За зачин драки, порчу имущества и самого корчмаря – шесть лет каторги на золотых приисках в пользу империи.

Я про себя присвистнула: м-да уж, это тебе не Гаагский трибунал.

С побирушкой все решилось гораздо быстрее: год работ опять же на пользу империи, но в выселке за попрошайничество в неположенном (то бишь в квартале богатеев, оскорбляя их взор своим непотребным видом) для этого месте.

Пацан же, и вправду оказавшийся щипачом, юлил на допросе угрем, которого просто так в болотной жиже и не поймаешь.

Но судья был запойным не только алкоголиком, но и юристом. И несмотря на похмелье умудрялся задавать вопросы так, что юный вор становился все бледнее. И отвечал, все больше заикаясь.

– Ты до этого уже воровал? Да или нет? – резко спросил судья.

– Н-нет, – сглотнул воришка.

И тут же камень вспыхнул пронзительно-алым.

Еще несколько вопросов на местном детекторе лжи, и…

– Виселица! – ударил молотком судья.

Карманник стал белее снега. Но мне было не до него. Потому как спросили уже меня:

– Имя?

– Вик, – произнесла я, догадавшись, что нужно назвать то же имя, что и вписано в местный «бланк регистрации».

– Прозвище или из какого рода?

– Туманова, – слова давались с трудом, горло саднило.

– Вик из Туманного рода, – понял по-своему судья и обратился уже к серомундирному: – Этот-то малахольный что натворил?

Обвинитель зашелестел листками и зачитал:

– Кража у господина Крунжа кошеля с десятью золотыми и прочей медной монетой, сопротивление при аресте. Потерпевший также утверждает, что вор во время преследования успел умыкнуть из мошны десять золотых.

– Брал деньги? – спросил судья.

Смерть же в этот момент прямо-таки ластилась к нему, что-то любовно нашептывая на ухо.

А мозг лихорадочно соображал. Практика показала, что врать, как карманник, не вариант. Но если я отвечу «да» на этот вопрос – значит, признаюсь в том, что своровала. И это тоже прямая дорога на виселицу.

Черт! Ну почему некоторые люди входят в историю победным шагом, в крайнем случае с трудом попадают, втискиваясь, как в вагон метро, а я исключительно вляпываюсь. Причем с легкостью. И умудряюсь сразу же упасть на такую глубину, с которой, чтобы полюбоваться дном, нужно еще и голову хорошенько задрать.

Думай, Вика, думай! Что может заставить человека тебе симпатизировать, если в этот же момент Смерть нашептывает ему на ухо мысли о смертном приговоре?

Жалость? Пф-ф, на нее в суде давят чаще, чем водители на тормоз при заносе. Логика? Что-то подсказывало, что в моем случае причинно-следственные связи под белы рученьки доведут меня скорее не до добра, а до эшафота.

– Так брал? – напомнил о себе судья.

И я решилась, выбрав для себя роль:

– Да. – Вскинула голову и, руководствуясь принципом «не повезло быть умной, пусть везет как дурочке», изобразила искреннюю простоту. – Но он их сам обронил! Кошель мне под ноги упал…

На последних моих словах засмеялся весь зал. Но сияющий зеленым камень был на моей стороне.

– А как же десять золотых? – усмехнулся судья.

И в этот момент в плотной тишине зала раздался характерный звук: тренькнуло пришедшее сообщение. Вот только на него никто, кроме меня и Хель, не обратил внимания.

Костлявая, причитая «да чтоб тебя», жестом фокусника извлекла из складок балахона… планшет и уставилась на экран.

– Как же не вовремя! И что они все мрут в самый неподходящий момент! – проскрежетала зубами она. И, уже ласково погладив судью по парику, напутствовала: – Ты у меня умница, знаешь толк в смертных казнях. И между первой виселицей и второй у судьи перерывчик небольшой.

И, поцеловав напудренную маковку парика, Хель исчезла.

А я, воодушевившись, зацепилась за ту самую полуусмешку-полуулыбку судьи, набрала в грудь побольше воздуха и ответила истинно в духе адвокатов, то бишь вопросом на вопрос:

– А они там вообще были? – удивилась я, впрочем глядя не на судью, а на обвинителя.

Тот зло сверкнул на меня глазами, дескать, какой умный выискался. Но, судя по его колкому взгляду, «обворованному» поверили на слово. Безо всяких проверок.

Судья, вздохнув, уточнил:

– Но кошель ты взял? И удрать пытался?

– Да, но бегство было исключительно от испуга: когда боишься, что тебя обвинят в воровстве, ноги сами собой несут в другую сторону от законников!

– Однако, – судья не удержался от еще одного смешка. Но, глядя на светящийся зеленью камень, задумчиво протянул: – То ли ты такой наивный простак, то ли столь талантливый лгун, что сумел обмануть даже артефакт правды.

Он побарабанил пальцами по столу, словно взвешивая на чашах либры решение о том, жить мне или болтаться на виселице.

По моей спине пробежала одинокая холодная капля пота. Я на миг прикрыла глаза, пытаясь оценить все. Голос судьи, его жесты, реакцию на мои слова. Эхом прозвенело «Виселица!» в адрес карманника. Неужели меня ждет та же участь?

И я зацепилась за кривую улыбку. Точнее, смешок. Тот, кто заставляет тебя улыбаться, становится тебе ближе. Его тяжелее отправить на казнь. Чуть тяжелее, но все же.

Всего лишь секунда, и я приняла решение, которое могло мне стоить жизни или смерти.

– Не знаю, – честно, чуть виноватым тоном ответила я. – Я понятия не имею о своем даре. Просто Смерть иногда вижу.

– Чью? – тоном «остри, малец, но помни: одна голова хорошо, но еще лучше, если она не отдельно от тела» вопросил судья.

– Чаще всего свою собственную, – я шутила чистую правду. Вложив в слова, интонации и даже паузы иронию и наивную простоту, дескать, ну не могу я быть выжигой и плутовать. Я честная, просто дурочка. Точнее, дурачок. – Вот только такой дар – хорошо, но если бы его не было – еще лучше.

– Маг, с такой легкостью отказывающийся от своей силы? Да ты и правду скорее дурак, чем опытный вор, – глянув на зеленый камень и истолковав мой ответ согласно местному мировоззрению, заключил судья, усмехнувшись.

И в этот момент я поняла, на какой тонкой грани порой может балансировать человеческая жизнь. И острая точная шутка может спасти ситуацию, как спасает больного скальпель хирурга. Я все-таки смогла заставить законника увидеть во мне не преступника, а человека. Да, глупого, смешного, у которого ума далеко не палата и та с крышей сикось-накось, но человека.

– Пять лет каторги тебе, чтобы поумнеть, недомаг, – ударил он молотком. – Пусть прииски тебя исправят.

Подумалось невольно: в моем случае пытаться исправлять без толку. Что рождено таким, уже не отредактировать. Какая каторга? Меня даже смерть не смогла изменить: все тем же уверенным шагом на самые большие в округе грабли.

И все же я выдохнула с облегчением: не виселица! Хотя утром, удирая от законника, когда сначала бежала, потом шустро прыгала, даже умудрилась пролететь пару метров, сиганув с парапета и мечтая о передышке, я и помыслить не могла, что присяду отдохнуть. На целых пять лет. Да еще буду этому так радоваться.

Нас вывели из зала, разделив: нас троих – в одну камеру, а карманника – в другую, в самом конце коридора.

Ближе к вечеру нас отправили из столицы дилижансом. Но одиночные (и, судя по всему, жутко ценные) кандалы заменили другими, подешевле, не из антимагического металла, как я поняла, а просто зачарованными. Во всяком случае, они уже не обжигали холодом. Вот только гадство: они были рассчитаны на двоих. И теперь на одном конце зачарованной цепи длиной пару локтей была прикована моя рука, а на другом – запястье того самого Вира Безземельного.

Нас запихнули в длинный закрытый кузов. Этакий аналог автозака нашего мира, только мощностью в шесть лошадиных сил. Оные и были впряжены в тюремный дилижанс.

Оказавшись внутри, я увидела малюсенькое зарешеченное окошко у самого потолка и вдоль стен два ряда лавок из нестроганых, но уже изрядно обтертых задами досок.

– Э, господин вышник, а когда кормить будут? – возмутился один из заключенных, карлик, пытаясь подпрыгнуть, чтобы усесться на скамейку. Причем странность: рука его не была скована цепью с чьей-то еще. Нет. Обе его ладони, а также запястья были словно утоплены в цельный камень.

– Ты же цверг, а не упырь. Чего тебе на ночь глядя жрать давать, нелюдь?! – беззлобно отозвался стражник. – Довезут до места, там и получишь.

Это прозвучало столь выразительно, что могло подразумевать как получить капустные щи в миске, так и просто по щам. Впрочем, я не была столь любопытной, чтобы уточнять.

Мой же «напарничек» и вовсе обладал столь прокачанным навыком общения, что я не удивлюсь, если от него сбежали даже домашние растения. Он был, мягко говоря, молчалив. А его взгляд оказался настолько тяжелым, что им можно было гвозди забивать. В керамогранит.

Едва дверь за нами захлопнулась, как тюремный дилижанс начал движение. Причем как-то странно, рывками, все ускоряясь.

Я попыталась посмотреть в окошко, но увидела лишь смазанную картинку, словно ночные звезды запустили в центрифуге на максимальных оборотах, а луна и вовсе размазалась в круговую тонкую нить.

– Магией жахнули, – глубокомысленно заметил карлик. – Видать, путь через карманы срезают. Не влететь бы в ночи куда. – Он почесал щеку с кустистыми бакенбардами о плечо.

Что примечательно, на коротышке не было рубахи, только кожаные штаны с кучей заплаток-заклепок и внушительные шнурованные сапоги. На чуть сморщенной смуглой коже красовались символы и татуировки, а его плешь в венчике волос отсвечивала даже в сумраке дилижанса.

– Ты не трепли языком, нелюдь, а то щас тебя жахнем, – буркнул другой заключенный, у которого были выбиты передние зубы.

– Попробуй, – усмехнулся карлик. – Думаешь, если мне руки в камень вплавили, то я ответить не смогу? Зря… Тюкнет тебя такой булыжник по башке, и будешь лежать и думать: к чему бы это?

– Да я тебя, шмырь мелкий, бздызжик, вылезший из-под драконьего хвоста, щас одним плевком перешибу… – выразительно разминая плечи, пообещал каторжник. Впрочем, в противовес собственным обещаниям он пока остался сидеть на месте.

Меня же, несмотря на начавшуюся перепалку, неумолимо клонило в сон. Я даже вырубалась временами, проваливаясь то ли в обморок, то ли в дрему.

Карлик с беззубым сцепились. Пока что только языками, но были шикарные шансы, что эта словесная свара вскоре перерастет в драку.

По крыше застучали капли дождя. Маленькое зарешеченное окошко залил яркий свет. И почти тут же раскат грома, по ощущениям, расколол мир надвое.

Ему тут же вторило истеричное ржание лошадей. Резкий рывок кареты, крики…

Заорали и заключенные, и надзиратели, ехавшие рядом с кучером. «Тпр-р-р!» – возницы было запоздалым.

Лошади уже понесли. Причем если пару секунд я ощущала толчки от ухабов, судорожно вцепившись в скамейку, то потом – мгновение невесомости и… удар. Меня отбросило вбок. Плечо моего «напарничка» чуть смягчило удар, но все равно воздух выбило.

Резко пол и потолок поменялись местами. Ещё раз и ещё. И я бы наверняка билась о стены дилижанса, а то и сразу свернула бы шею, если бы меня вдруг резко не зажали в тиски.

Сильные мужские руки оказались с обеих сторон от меня, а грудь – прижатой к телу моего напарника по кандалам. Он просто вдавил меня в сиденье, навалившись сверху и держась за доски прибитой к полу скамейки.

Я ничего не видела. Лишь грязный ворот и загорелую мужскую шею с четким рисунком напряженных мышц и жил и обозначившуюся, бешено пульсирующую от напряжения яремную вену.

А потом, после очередного удара и кувырка, все резко прекратилось. Стена, на которую я раньше опиралась спиной, стала полом. Откуда-то снаружи доносилось истошное ржание. Вокруг – стоны. А еще – кровь. Живых и… души тех, за кем скоро придет Хель.

Именно мысль о смерти отрезвила меня. Резко захотелось, чтобы меня отсюда выпустили на минутку. Ну или хотя бы насовсем.

– Шевелись давай! – услышала хриплый голос «напарника». – Я тебя не для того спас, чтобы ты гирей висел на мне.

Я кивнула, без слов дав понять: усекла.

Вот и вскрылась причина благородства моего однокандальника. Умри я, и ему при побеге пришлось бы волочить за собой мой труп: отсечь руку попросту было нечем, да и особо некогда. Лишь подивилась тому, как быстро этот тип успел сориентироваться и все просчитать, пока я пугалась.

Мой «напарник» же, руководствуясь дизайнерским порывом в духе: здесь будет дверь, без вариантов, – со всей дури шибанул сапогом по тому, что раньше было крышей, а ныне – стеной.

И тут среди стенаний и вскриков я услышала стон:

– Помоги…

Рядом со мной лежал карлик. Его придавило сразу несколькими телами, и со скованными камнем руками он не мог выбраться. Я не могла отделаться от ощущения, что просит ребенок. Может, дело было в том, что этот цверг был ростом с детсадовца-пятилетку, может быть, из-за взгляда, в котором были искренние надежда напополам с обреченностью. Хотя, скорее всего, это просто у меня рядом с сердцем закололо от доброты, которая часто выходила мне боком.

Я, не раздумывая, потянула карлика за каменные наручники на себя, вытаскивая его из-под груды тел.

Резкий рывок едва не сбил меня с ног – это мой однокандальник проломил-таки проход и ринулся на свободу.

– Ты чего застрял? – обернулся он.

– Помоги вытащить, – рявкнула я, мертвой хваткой вцепившись в карлика.

– Нет времени, – бросил через плечо мой однокандальник.

– Значит, придется тащить либо меня на себе, либо мелкого из-под завала. – Я зло стиснула зубы.

На миг и так темные глаза моего «напарника» и вовсе заволокла чернильная мгла. Подумалось: мне сейчас свернут шею, как кутенку, закинут на плечо и… у Хель таки случится отпуск.

Но нет. Заключенный медленно выдохнул и, сделав два шага, рывком выдернул придавленного карлика. Распрямился и глянул на меня. Зло так, выразительно.

И я поняла, что жива лишь в силу обстоятельств.

– Я верну долг, клянусь своим даром, – меж тем произнес цверг, и татуировки на его теле на секунду вспыхнули.

А затем я не успела опомниться, как он шустро, словно перекати-поле под напором урагана, буквально вылетел из пролома, сделанного, между прочим, моим «напарником».

Мы, не сговариваясь, ринулись следом. Потому как такой шанс на свободу нельзя было упускать. Опять же надзиратели, в отличие от садоводов, побегам не рады. Стражи норовят не поддержать их и, так сказать, укрывным материальчиком обеспечить, подкормить, а исключительно оборвать.

Мы выскочили в ночь. На улице бушевала гроза, дождь лил стеной.

Холодные струи били в лицо наотмашь, превращая во время вспышек молний контуры ближних валунов в размытые пятна темно-черного на черном же фоне. Да что там камни! Даже очертания тела, бегущего чуть впереди напарника, не имели ныне четких границ меж ним и его же отражением в лужах.

Когда очередная огненная вспышка раскроила небо напополам, я обернулась. И в нестерпимо ярком свете увидела, как из перевёрнутого дилижанса, улетевшего с обрыва, выбираются заключенные. Отвлеклась и, запнувшись, упала.

Однокандальник обернулся, когда цепь резко натянулась, дернув его назад.

– Вставай! – приказал он, протягивая руку.

Я ухватилась за нее, почувствовав себя в роли легендарной репки. Только вытянули меня не из грядки, а из грязи. И главное – в момент, безо всяких ритуалов призыва родственников, как в сказке. Причем, видимо, и сам напарник не рассчитал сил, потому как я, выскочив из глиняного месива, как пробка из бутылки, врезалась в мужскую грудь.

Наши взгляды на миг встретились. И в следующую секунду я осознала, как, а точнее, чем оказалась к нему прижата. И сильно пожалела, что Тигиан сама худая, а вот ее грудь – нет: девичьи формы пусть и не самые большие, но все же можно было почувствовать через мокрую рубаху. А при дневном свете – еще и увидеть. Оставалось надеяться, что в пылу побега мой напарник этого просто не заметил.

Так понял или нет? Посмотрев в его лицо, черты которого, мне показалось, чуть изменились под дождем, я так и не смогла найти однозначного ответа.

Впрочем, не у меня одной имелись вопросы. Тот, с кем я была скована кандалами, тоже был не прочь кое-что уточнить:

– Идти можешь?

– Д-да, – стуча зубами от холода и страха, ответила я.

– Тогда давай, нужно поскорее выбраться из ущелья. – Он указал на крутой подъем.

Я кивнула.

Глина, смешанная с гравием, под ногами быстро разбухала, превращаясь в месиво. Подъем был крутым, и я поскальзывалась и падала еще несколько раз. И когда мы наконец выбрались, дождь из ливня перешел в частую дробь, и бежать было бы, наверное, под таким легче, вот только сил у меня вовсе не осталось.

Я стояла на краю обрыва, упирая руки в колени и тяжело дыша. Дорожные колеи медленно наполнялись водой, а я смотрела вниз, поражаясь нашему везению. Как улетевший с излучины серпантина в обрыв дилижанс не измолотило в щепу – это чудо. Он мог и не разминуться с парой валунов на уклоне.

– Идти можешь? – с сомнением уточнил напарник.

– Ползти – точно. Насчет остального не знаю, – глянув через плечо, отозвалась я.

А вот чего я совершенно не ожидала, так это того, что по моей фигуре пройдутся взглядом. Оценивающим, но не заинтересованно мужским, а торгово-приценивающимся. И в следующий момент мой сокандальник повернулся ко мне спиной и приказал:

– Запрыгивай!

Нет, я слышала, что жены и любовницы порой сидят на мужской шее. И даже бытует мнение, что место меж первым и седьмым позвонками мужчины – источник женского благополучия в жизни, но вот не думала, что в моем случае все будет настолько буквально.

– Ну! – подстегнул мою нерешительность напарник.

Я запрыгнула, ухватившись руками за плечи, а ногами обняв мужской торс на манер ствола дерева. И тут же почувствовала, как сильные руки приподняли меня за бедра, подсаживая. А затем мой напарник взял столь стремительный старт, словно и не было у него за спиной внушительной живой ноши.

Я же, вцепившись в него руками, молилась лишь об одном: хоть бы он не поскользнулся, не упал и мы оба не свернули шею. Впрочем, по дороге бежали недолго: едва тракт вышел из ущелья, врезавшись в пологий склон, поросший густым ельником, мы нырнули меж пушистых колючих ветвей, и напарник резко забрал вправо, уходя вниз, к ложбине.

Дождь уже не лил, а шептал, соединяя небо и землю, принося с собой запах облаков, смешанных с ароматом хвои. Я прижималась щекой к плечу напарника, согревалась его теплом и пыталась не соскользнуть в сон, который по всем признакам походил на обморок. Во всяком случае, в ушах уже звенело, сознание мутилось, и я с трудом контролировала собственное тело.

Наверно, потому за шелестом капель я не сразу услышала шум ярящегося водного потока. Лишь когда мы приблизились к горной реке, я смогла отчетливо его различить.

– Нужно переплыть, – прозвучал хриплый голос однокандальника. – Вода смоет наши следы. И обычные, и магические. Ты как, плавать умеешь?

Я глянула на бурное течение, в стремнине которого в предрассветных сумерках крутились белые водовороты. Подозреваю, что и вода была далеко не парным молочком, скорее уж едва оттаявшим ледником.

– Умею, но пловец из меня не очень, – повернувшись к напарнику, призналась я и обомлела, посмотрев на него.

Черты одутловатого лица менялись и оплывали каплями топленого воска, стекали, словно краски с картины. И под серым слоем из ноздреватой кожи с рубцами и мелкими застарелыми шрамами проступали совершенно другие черты: острые скулы, прямой нос, упрямый подбородок. Лишь взгляд темно-синих, цвета предштормового неба глаз остался неизменным: проницательным, расчетливым и холодным.

Совсем как на том изображении в газете. Я сглотнула, понимая, что передо мной тот, против кого девица Тигиан должна была давать показания, – тот самый Дьярвир Йоран. И мы со злейшим врагом ныне прикованы друг к другу одной цепью. М-да… явно где-то глубоко во мне спал оптимист и везунчик. И с каждым днем его храп становился все громче и заливистее.

Видимо, мое изумление было слишком велико, потому как напарник иронично вскинул бровь, спросив:

– Что?

– У тебя это… грим поплыл, – я решила сообщить о меньшем из своих открытий.

– Правда? – ничуть не смутился напарник. И, проведя ладонью по щеке, посмотрел на пальцы, невозмутимо добавив: – Я рассчитывал, что искажающего эликсира хотя бы на пару суток хватит.

Всего одна его фраза родила столько вопросов, что я могла бы в них утонуть легче, чем в горном потоке, ревущем рядом.

– Ты… – ошарашенно начала я.

Но Дьяр меня перебил:

– А мне твое лицо кажется знакомым… Мы не встречались раньше? – прищурившись, спросил он.

– В этой жизни – точно нет, – отрезала я и с энтузиазмом посмотрела на буруны реки.

Уйти от разговора, а тем паче от пристального внимания беглого мага хотелось столь сильно, что и вода уже казалась не такой уж холодной, а идея нырнуть в нее – не безумной.

Как врач, я прекрасно понимала, что такой заплыв грозит судорогами, остановкой сердца и дыхания, потерей координации… Но там хотя бы была вероятность выжить. А рядом с Дьяром – никаких «может быть», одни стопроцентные гарантии.

– Прыгаем на счет три? – подойдя к самому краю, не оборачиваясь, произнесла я.

Вместо ответа враг Тигиан, а ныне – мой, встал рядом и начал отсчет:

– Раз. Два. Три… – Наши ноги синхронно оттолкнулись от берега.

Миг полета, и быстрое течение подхватило нас, щепками помчав в самую стремнину. Тело моментально заледенело. Я смогла лишь вынырнуть, жадно схватив ртом воздух, как меня поволокло на глубину.

Скованную руку дёрнуло. Рывок вверх – и я смогла ухватить еще один глоток кислорода, увидев впереди широкую спину напарника. Он греб одной рукой поперёк течения, таща меня буквально на буксире.

Скованная рука не позволяла мне нормально грести и выворачивала тело боком. Отчего я увидела, как выше по течению на нас несется вывернутый вместе с комлем ствол.

– Берегись! – крикнула я, взамен нахлебавшись воды.

Дьяр обернулся за несколько секунд до того, как бревно поравнялось с нами, и приказал:

– Ныряем!

Я ушла вниз легко и быстро, в лучших традициях стиля «топорик». Напарник вроде бы тоже, но… я почувствовала, как цепь дернуло. А потом еще и еще несколько раз. Причем вбок.

Горло ожгло, грудь сдавило, а перед глазами и вовсе почернело. Хотелось сделать вдох. Дико. Неимоверно. И даже понимание того, что вокруг вода и я захлебнусь, не останавливало. Я что есть сил заработала ногами и свободной рукой, стремясь вверх и…

Вынырнула. А по ощущениям – пробила стеклянный потолок. И через несколько секунд над водой появилась и темная, облепленная черными волосами макушка. Дьяр посмотрел на меня, убеждаясь, что я жива, и погреб в сторону берега.

На берег мы не выбрались – выползли.

– Ты жива? – спросил, отдышавшись, Дьяр.

– Нет. Отстань. Не мешай мне разлагаться, – ответила я устало и только тут поняла, КАК он ко мне обратился. Глядя в лазоревое утреннее небо, я спросила: – Давно догадался?

– Еще в дилижансе, – хмыкнул голос рядом со мной.

Я повернула голову и увидела, что в полуметре от меня точно так же на спине лежит Дьяр, повернув голову в мою сторону.

Мы были психами, сумевшими выжить вопреки всему. В этот момент я забыла, что передо мной враг. Я просто радовалась тому, что дышу, что живая.

Наши взгляды встретились.

Двое незнакомцев. Секунда, превратившаяся в вечность. Мы лежали и смотрели друг на друга. И казалось, что в этот миг все иные реальности и миры, галактики настоящие и рожденные лишь человеческим воображением, которые никогда не будут существовать, закрутились вокруг нас бешеным хороводом. Это было счастье. Шальное и невероятное.

Кто из нас рассмеялся первым? Не знаю. Да и так ли это важно? Мы лежали и хохотали. Продрогшие, мокрые до нитки. Встречали рассвет, лежа на острых камнях, и были счастливы, забыв себя. И этот смех лучше любых доводов разума убеждал нас: мы сумели, справились, победили.

Солнце поднималось, цепляясь лучами за пышные колючие лапы елей, ветви сосен. Оно плыло по небу неспешно, словно пересчитывая отару облаков. А мы вдыхали полной грудью свободу.

Понимание, кто мы, где и насколько я близка к смерти даже сейчас, выбравшись из водоворота, обрушилось как волна цунами, накрыв с головой. Ничего не изменилось. Я в теле той, кто должна дать показания против беглого преступника. Правда, и сама теперь вне закона…

Дьяр поднялся, опираясь лишь на одну руку. И хоть он был ко мне боком, все равно старался отвернуться еще сильнее. Я заметила, как он при этом сжимал зубы, и невольно особым врачебным тоном спросила:

– Где болит?

– Кажется, плечо вывихнул, когда бревном приложило, – нехотя ответил Дьяр. – Сейчас вправлю.

И произнес он это спокойно, буднично. Словно до этого и вправду не раз вставлял выпавшую из суставной сумки головку кости. Хотя… может, действительно вправлял. Вот только навряд ли себе. Потому как уж очень это неудобно. Это с лодыжкой или запястьем можно рискнуть, но не с плечом.

– Давай я, – предложила, потому что не могла иначе. Несмотря на то, что он мой смертельный враг. Потому что врача не может исправить даже могила, ибо это не профессия, а призвание души. И я понимала: хоть в том мире, хоть в этом, в какой бы дом я ни вошла, я войду туда для пользы больного.

Не дожидаясь ответа, присела рядом с насторожившимся напарником.

– Ты же говорила на суде, что поцелованная смертью, а не целитель, – прищурился Дьяр, уверенно добавив: – Я помню.