Loe raamatut: «Неприятности по алгоритму»
Пролог
О пользе трагедий скажу я два слова:
На дно ты попал – и не жди уж иного,
Как с кровью, локтями, когтями, клыками
Карабкаться, падать, сгорать, словно пламя,
Что дорого было – терять безвозвратно
И знать – не вернуть уж былого обратно.
И, проходя по дороге проклятий,
Вбирать в себя силы охранных заклятий,
Тех, что помогут выстоять в битве;
Слов, что накроют охранной молитвой.
Ты станешь сильнее, взлетев, словно птица,
И невозможного сможешь добиться.
– Сейчас я вживлю тебе три джей-ти-порта, – голос отца, склонившегося над инструментами, был надтреснутым от волнения. – Будет больно, ты потерпи. Так надо.
Оглянувшись на меня, сидящую в операционном кресле, он с неожиданной теплотой добавил:
– Это все, что я могу сделать, чтобы спасти тебя, доченька. Так у тебя хотя бы будет шанс.
Кресло стерильно-белой палаты было велико для меня, девятилетней девочки. Да и запястье, не чета мужскому, оказалось слишком тонким для зажима, рассчитанного на совсем другой обхват. Но отец положил под локоть валик и резко стянул фиксаторы.
В глаза ударил яркий пучок света. То, что сейчас должно было со мной случиться, я видела не раз. Но тогда на этом месте сидели бывалые пилоты, изрядно повидавшие и пережившие на своем веку.
– Сначала я найду один из периферических нервов, что рядом с лучевой костью, а затем в пресинаптическую щель введу зонд с окончанием порта… – Описывая порядок действий при операции имплантинга, отец старался то ли отвлечь меня от тревожных мыслей, то ли успокоиться сам.
Обычно джейтишки вживляли пилотам, налетавшим не одну тысячу часов в военных рейдах. Только на опытных и перспективных правительство Земного Союза тратило дорогостоящие импланты.
Сам процесс вживления проходил весьма болезненно. Это со стороны казалось, что просто делают укол большой иглой, а затем на коже вместо следа от прокола остается выход JT-порта. Я видела, как кричали и дергались в конвульсиях те, кому приходилось побывать в кресле этой операционной. Половина из них, промучившись несколько месяцев от непреходящей боли, получали вердикт – отторжение импланта. С таким диагнозом долго на этом свете не задерживались.
Как-то раз я спросила папу: «Почему им не вколоть обезболивающее, чтобы пилоты так не мучились?» На детский вопрос отец как истинный ученый ответил предельно серьезно: «Тогда блокируются нервные окончания, и срастание порта с нервной системой человека становится невозможным».
Сейчас его руки слегка подрагивали, когда он вводил код на сенсорной панели дверцы сейфа.
– Пап, а почему мы, как все, не побежали, к люкам? – Я шмыгнула носом, вспоминая, как мы мчались через коридоры и боксы сюда, в лабораторию, в то время как все, наоборот, – в эвакуационные отсеки.
– Тэри, детка, слушай меня внимательно. Это была не учебная тревога, – голос отца стал предельно строгим и четким. – Через несколько часов базу атакует десант мирийцев. Они уже выдвинули свои требования, но наше командование не будет их выполнять…
– Откуда ты знаешь? – своим выкриком я перебила отца.
– Подожди, – папа старался быть терпеливым. – Сейчас идет эвакуация избранных… это дети из гражданских, зачисленные в Летную академию, и дети военных. Ты не относишься ни к одной из категорий… пока. Именно поэтому я хочу вживить тебе порты. С тремя JT тебя должны будут взять на корабль как перспективную. При входе покажи правую руку с имплантами, этого должно быть достаточно. И… – отец резко выдохнул, как перед прыжком в пропасть, – постарайся вести себя как мальчик, хотя бы до того момента, пока не взлетите.
– Почему?
Просьба отца меня удивила. Хотя чаще всего на базе меня и так принимали за пацана: короткие каштановые вихры, вечно исцарапанные руки, разодранная в самых неожиданных местах одежда. Все это – результат драки с мальчишками моего возраста или кульбитов на опорной арматуре. Нет, я не была беспризорницей, и отец меня любил. Просто тяжело талантливому нейрохирургу, ученому, привыкшему к лаборатории в академии, подчиняться порядкам военной базы. А если у него еще имеется и шустрая дочурка, за которой нужен глаз да глаз…
В общем, предоставленная зачастую сама себе, я и так была вылитым мальчишкой, зачем притворяться-то? Но потом подумала, что раз спасать будут только детей военных, которым с рождения ставится особое тату на виске (а такового у меня нет и в помине), и гражданских, зачисленных в академию, среди которых только мальчики семи-десяти лет, то просьба отца обретала смысл.
Таких, как я, на базе обреталось мало: лишь от безвыходной ситуации родители берут с собой детей на военные объекты. Да и тот факт, что наемные работники, каковым являлся мой отец, привозят с собой жен и детей, не приветствовался. О последнем папе и сообщил в весьма нелестной форме один из начальников медчасти. Но деваться было некуда.
Мама умерла, когда мне исполнилось восемь, – случайно разбилась кабина переноса, когда она ехала домой. Это случилось еще на Вилерне. После ее смерти отец резко осунулся и постарел… Нет, он не ронял скупую мужскую слезу, уткнувшись по ночам в подушку, но круги под глазами и седина, основательно запорошившая темные до того времени виски, стали напоминанием о ней – той, которую уже никогда не вернуть. Некоторое время мы жили еще на Вилерне, но потом проект отца перенесли на Микад – планетку, где из достопримечательностей значилась лишь военная база за номером 364S. Здесь отец занимался своими исследованиями, и если в этом была необходимость, проводил имплантацию, в том числе и JT-портов.
Свет немилосердно резал глаза, рука уже ощутимо затекла в неудобной позе, где-то завывала сирена тревоги. Было не просто страшно – жутко. Мне введут джейтишки. Впервые отец сделает мне больно, намеренно, хотя и из лучших побуждений, пытаясь тем самым дать шанс на спасение.
Папа был из тех родителей, которые считают, что рука отца не должна подниматься на ребенка. Поэтому, несмотря на все мои шалости и проказы, он ни разу не ударил меня, а лишь журил или пускался в пространные рассуждения о морали, поведении и этике, когда был недоволен очередной моей выходкой. Сначала, когда отец только сказал, что будет имплантировать мне стразу три порта, я не поверила.
– Ты – самое ценное, что есть у меня в жизни, Тэри. Прости. – Слова давались отцу с трудом. В руках подрагивал инсейдер с готовым к имплантации портом. – Сейчас будет больно. Терпи. Обещай мне выжить и быть счастливой, ради меня, ради мамы… И… – Казалось, сейчас прозвучит самое важное. Но я услышала лишь странное напутствие: – Чтобы увидеть картину целиком, надо ослепнуть на один глаз. Запомни это.
Отец взял мою руку, обрабатывая антисептиком место введения иглы. Резкая боль, последовавшая за этим простым действием, была зверской. Ни до, ни после в своей жизни я не испытывала ничего и близко к тому, что пережила, сидя в этом белом кресле.
Комната поплыла в померкнувшем свете. Возникло ощущение, словно что-то рвет меня изнутри, хотелось, чтобы все это закончилось как можно быстрее, пусть даже смертью. Но вот постепенно боль спала, и тьма начала рассеиваться… Выяснилось, что все это время я лежала с открытыми глазами, хотя звуков пока еще не слышала.
Вот отец склонился надо мной, что-то говоря. Увидела, как шевелятся его губы, обеспокоенный взгляд скользит по моей руке… А потом он вновь взял мое запястье… Я думала, что больнее быть уже не может, но черный колодец агонии, в который я погрузилась, доказал обратное. Я летела в бездну страха огня, сжиравшего меня изнутри.
А за второй волной боли – еще одна яркая вспышка в сознании: это последний, третий имплант вошел в пресинаптическую щель между двумя нейронами.
Не знаю, как долго приходила в себя, но первое, что я увидела, – глаза отца, внимательные, полные отчаяния. Готова поклясться, он предпочел бы сам тысячу раз пережить все, что только что испытала я, лишь бы оградить меня от всего этого. Увы, чужую боль забрать себе еще никому не удавалось.
– Девочка моя, сможешь ли ты меня простить когда-нибудь?
Именно от этих слов меня накрыло понимание случившегося. Полное и абсолютное. На нас напали, смогут выжить лишь единицы, теперь и я в их числе, но не отец. Смотрю на него, единственного родного мне человека во всей Вселенной, и не могу поверить, что больше его не увижу.
Хочется закричать, ударить, сделать уже хотя бы что-нибудь, но я только смотрю… а потом перевожу взгляд на руку. На предплечье три порта – один стандартный и два модифицированных. Мечта и гордость всех пилотов Союза. Пропуск в элиту космических войск. То, что соединяет тебя с кораблем в единое целое, позволяя управлять им гораздо быстрее, прокладывать маршрут и рассчитывать точку выхода после гиперпрыжка, используя функции самого совершенного процессора – человеческого мозга – в разы эффективнее, чем при ручном управлении.
Теперь я могу стать симбионтом корабля, если выживу, конечно. Эти импланты должны были ввести трем отличившимся пилотам последней кампании Варрина…
– Нам надо торопиться. Ты все запомнила? – Отец хотел казаться собранным, но дрожь в голосе и суетливые движения выдавали его с головой.
– Да, папа, я выживу, чего бы мне это ни стоило.
Отец крепко обнял меня и помог встать с кресла.
Мы пошли, а затем и побежали к одному из ангаров, где находились истребители класса «Эйсиньи», достаточно маневренные, чтобы суметь уйти от обстрела, и в то же время способные вместить порядка ста человек. Таких кораблей на базе было всего три.
Как и все дети на базе, я разбиралась не только в типах и классах звездолетов, челноков, флаеров и планеров, но и мечтала поступить в одну из военных академий. А о чем еще мечтать, когда тебя окружают военные, разговоры – исключительно о боях и полетах, а самое распространенное чтиво – Устав космического флота Союза? Но умом я понимала, что для меня это утопия. Девочек редко брали даже в захудалые летно-космические училища, обосновывая это тем, что женский организм хуже выдерживает перегрузки при гиперпрыжках и коркат-излучение, которым славятся пространственные проколы.
Отец подвел меня к последнему, еще не задраенному шлюзу корабля.
– Возьмите еще вот этого, – выдохнул он, толкая меня в спину. – Вылавливал его по всей базе с начала тревоги. Еле догнал.
– Имя, фамилия, звание родителей! – гаркнул суровый офицер, чье лицо украшал шрам от ожога, попутно загружая на экран голопроектора список имен.
– Он навряд ли есть в базе, этот ребенок – экспериментальный образец. У него три порта, все три прижились. Специально для Летной академии готовили.
Отец врал – кожа вокруг джейтишек была наращена искусственно, буквально пару минут назад.
– Не знаю, какой ненормальный отдал приказ имплантировать в ребенка ЭТО. Он же еще не знает, как штурвал держать, а его уже к ядрам микросхем напрямую подключать хотят…
Продолжить не дал отец:
– Этот мальчик – ценный образец. Наверное, самый ценный из всех. Вы обязаны его взять.
Папа говорил убежденно, настолько, что офицер засомневался.
– Ладно, давай, пацан, – он махнул рукой, – живо на борт. Надеюсь, проскочим.
Створки шлюза поползли друг к другу, и я в последний раз взглянула на отца. Он улыбался.
А спустя три часа по межгалактическому времени планета Микад перестала существовать. Все, кто остался на ней, погибли за пару минут под обстрелом мирийцев.
Глава 1
В погоне за наглостью
В жизни выбираем мы разные дороги,
Нам придется обивать разные пороги,
И смеяться, и грустить —
Каждый о своем,
С кем-то больше не делить
Хлеб, тепло и дом.
Разум нам сказал, как жить,
Сердце – всё пройдет!
Выбрал сам свой путь – иди,
Никого лишь не вини,
Что никто не ждет.
Тэри Ли
Стоя в кабинете директора, я сверлила глазами пол. Старательно отыгрывала раскаяние, дабы владелец сих шикарных апартаментов (в углу между плинтусами, кстати, в паутине застряли две мухи-акселератки размером с полмизинца каждая) не усомнился: меня одолевают муки совести. Ну да, глупо попалась (а сожалела я именно об этом, а не о том, что взяла полетать без надлежащего разрешения новый флаер с усиленной гравитационной подвеской), но директору об этом знать не обязательно.
Меж тем Тонар Радвин продолжал свою пламенную речь, призванную усовестить меня:
– В кои-то веки наше училище оснастили современной техникой! С выходом для джей-ти-порта. И как раз накануне ежегодных гонок. Это единственный случай, когда министерство расщедрилось для нас на целый и почти новый флаер. И в первый же вечер я узнаю о том, что его угнали! И кто? Лучший кадет академии! Тэри Ли, вы осознаёте всю степень вины?
Я мысленно ехидно комментировала каждую фразу директора. Ну да, выделили аж целый флаер. Только не уточнили, что это драгстер – сверхбыстрый в квалификации и ненадежный в гонке. Такой после десятка кругов скатывается в хлам и дымит на обочине. Еще, как вариант, перед остановкой он может потерять управление и пару сотен метров нестись, как таракан от дихлофоса, сшибая все и вся на своем пути. Зато напротив названия нашего училища начальство из министерства смело может поставить галочку в графе «укомплектовано новейшим аэрокаром». А то, что для ежедневных тренировок курсантов целого потока такая машина не годится, – плевать.
– Осознаю, – протянула я, попытавшись добавить в голос как можно больше печали и покаяния.
Но, похоже, переиграла – директор сморщился, как от зубной боли.
«Не поверил, а жаль», – промелькнула вертихвостка-мысль, которую тут же вытеснил неожиданный вопрос Тонара:
– И как флаер в деле?
Провокационно-заинтересованная интонация директора меня не насторожила.
– Машина – огонь! – оптимистично начала я (не уточняя при этом, что имела в виду проводку, которая искрит где только можно и где нельзя – тоже искрит). – Стартует плавно, – (ага, как беременная черепаха), – клапана не западают, – (потому как их нет), – работы цилиндров вообще не слышно, – (иногда они просто не работают, как ни желай обратного), – и такая резвая, – (по причине плохо работающих тормозов), – но зато инерционные гасители – отличные.
К слову, последний факт лично меня настораживал еще больше в свете предыдущих «заслуг» флаера.
Глаза Радвина заблестели, и директор, резко сменив тон, ухмыльнувшись, добавил:
– Небось через джей-ти соединялась?
О том, что у меня три джейтишных порта, знали немногие: директор, соседка по комнате и врач, который проводил ежегодные осмотры в училище. Правда, к последнему я попадала в лазарет и вне очереди, когда я умудрялась во что-то вляпаться своим «радаром приключений», или проще говоря – задницей, огребая на оную синяки и все, что идет в комплекте к ним.
Впрочем, и Радвин, и местный эскулап, и моя соседка умели держать язык за зубами. Правда, Прит, та самая студентка (и моя подруга в одном лице), с которой мы делили комнату, – весьма ветреная особа. Но за десять лет умудрилась ни разу не проболтаться, что для нее – не просто подвиг, а высшая степень геройства.
Ах да, о моей маленькой не то чтобы тайне, а, так скажем, о «специфическом джейтишном дополнении» был в курсе еще и летный инструктор, но он дядька нелюдимый, предпочитал общаться в основном междометиями. На первом курсе мы думали, что его лексикон состоит только из многозначительных «кхм» и емких «ёпс!», которыми он оценивал результаты наших полетов на симуляторах. Позже уже узнала, что при сильном волнении этот молчун способен выдать на-гора весьма многоэтажные фразы, однако для этого нужно было умудриться сломать симулятор боя.
К последнему я, как-то оставшись одна в тренажерном классе, по дури подсоединилась напрямую, через порт. Тогда-то симулятор и сгорел. Хотелось верить, что в тот раз железяка просто не выдержала могучей силы моей мысли. Но, похоже, я просто затребовала две несовместимые команды, отчего тренажер и скопытился.
Кстати, наличие этих самых портов и повлияло на мое распределение в училище: я стала единственной девушкой – военным пилотом. Не будь этих джейтишек, как и все нормальные особи женского пола, стала бы навигатором, в крайнем случае механиком. Но директор решил: раз есть прижившиеся JT, значит, само провидение велит мне быть пилотом и никак иначе.
– Вот в наказание и будешь участвовать в качестве пилота на предстоящей гонке, которая проводится среди выпускников академий и училищ космофлота, – отчеканил Радви. – И попробуй только не занять призовое место.
– Но кадеты ни одного из училищ никогда не выигрывали таких соревнований! Там представители летных академий всегда разыгрывали приз между собой. А мы так, для массовки. Все ведь знают, что студенты училищ в хвосте пыль гоняют каждый год!
Требование (а это отнюдь не просьба, а именно приказ!) стать одним из трех призеров гонки было невыполнимо. Однако директор проявил чудеса терпимости и пояснил:
– До этого мы выступали на побитых тренировочных флаерах с ручным управлением. Ты лучшая в выпускной группе и единственная, кто может подключиться к ядру управления присланного драгстера напрямую, минуя механику. У тебя будет скорость реакции в несколько раз быстрее, чем у остальных наших выпускников.
– А разве можно использовать порт в гонках? Я думала, все ездят на механике. – Сомнения еще были, но азарт, вызванный предстоящей возможностью испытать новый флаер, постепенно их вытеснил, как боевая машина пехоты – вооруженную мотыгами повстанческую армию аборигенов.
– А этого никто не запрещал. Просто у редких кадетов есть джей-ти. Их обычно имплантируют после нескольких лет службы в космофлоте. Но я так подозреваю, что чемпионы последних трех гонок летают именно с использованием этого милого инородного тела, вшитого в предплечье. – Директор как будто почувствовал мои колебания и добил «контрольной» новостью: – А победитель получает право свободного распределения, даже если он обучался бюджетно.
Вот это, понимаю, стимул! Да я теперь ради этой победы готова рвать соперников ногтями и зубами, хотя и от плазмомета в подобном деле не откажусь. Это был шанс. Шанс уйти в гражданскую космическую авиацию, шанс на спокойную жизнь, где не нужно подниматься по тревоге и постоянно быть готовой не вернуться из очередного вылета.
Не смотреть, как гибнут твои товарищи, зная, что ты всего лишь расходный материал, пушечное мясо для выпускников академий – этой гребаной военной элиты. Нам же, растиражированным выкидышам училищ, выбора распределения не давали – мы бюджетники, и этим все сказано. Поэтому ради такого приза стоит побороться за победу.
По блеску в глазах Радвина я поняла, что этот хитрый амбициозный проныра, который с виду казался эдаким солидным добряком, весь разговор и выволочку у себя в кабинете затеял отнюдь не с воспитательной целью. Нет, директор желал добиться не просто моего согласия на участие в гонках, а простимулировать так, чтобы я из кожи вон вылезла, но победила. Потому как приказ, будь он трижды мудрым, будет выполняться без энтузиазма, если для исполнителя не существует личной выгоды.
В общем, Тонар в очередной раз подтвердил, что он отличный манипулятор, да и руководитель тоже. Он понимал, что победа принесет не только престиж нашему малоизвестному, а если совсем уж честно – безызвестному, училищу, но и денежные вливания. А риск остаться калекой по итогам гонок или вовсе не вылезти из кабины драгстара?.. В бою рано или поздно большинство выпускников училищ погибают, и если есть возможность избежать этой участи – цена ее вполне оправдана.
– Итак, отправляемся через неделю. С тобой полетят механик, навигатор и я.
– А кто будет этими самыми механиком и навигатором? – решила полюбопытствовать.
– Навигатор – Прит Лорстон, механик – Максим Матвеев. Думаю, с Прит ты хорошо знакома, – Радвин хитро прищурился, – да и Максима наверняка знаешь.
Мысленно потерла ладошки. Макс Матвеев – невысокий, худощавый, юркий парнишка с параллельного потока – умудрялся быть затычкой в каждой пробоине и знатным разгильдяем, но при этом такое ощущение, что родился с мультифазной отверткой в руках. Он мог, всего лишь постучав по борту флаера, сказать, сколько раз тот был в столкновениях, что у него барахлит и где нужно заменить испорченную деталь. Лучшего механика среди выпускников и вправду не найти. Меж тем директор, как бы подводя итог разговору, весомо добавил:
– В этом году гонки будут проходить на Земле. Последний победитель – представитель Академии Бореа, что как раз расположена на голубой планете.
Чертыхнулась про себя, недобрым словом помянув Землю. С этой планетой у меня в далеком прошлом была нелюбовь, как подозреваю, взаимная. Хотя знакомство с прародиной длилось всего пару часов, когда я прилетела вместе с отцом на его симпозиум, но впечатление о том, что побывала среди переработанных и красиво упакованных отходов, осталось на всю жизнь.
Колыбель человечества встретила нас совсем не по-матерински: зноем, смогом над космопортом и зелеными стеклопластиковыми колоннами высотой в две сотни этажей. Помню, как увидела их впервые, шестилетней девчушкой: гигантские колбы, внутри которых вода и одноклеточные водоросли, придающие жидкости такой цвет. Их построили полсотни лет назад для поддержания кислородного баланса в атмосфере, заменив газоны, парки и скверы в городах.
Впрочем, и вне городов земля была достаточно ценной, чтобы использовать ее для архаичного сельского хозяйства. Основная часть продовольствия выращивалась на аграрных планетах-колониях и поставлялось на Землю. Лишь в океане еще существовали подводные плантации, где работали аквафермеры. Только пустыни, малопригодные для чего-либо, радовали глаз своим спокойствием и непричастностью к суетному миру. Но и до них периодически добиралось правительство Земли, обремененное проблемой перенаселения. Вот и сейчас гонку среди выпускников академий и летных училищ решили провести в одной из самых жарких точек голубой планеты.
Результат такого постановления – сотня злых, потных пилотов в комбинезонах и подшлемниках, стоящих рядом с флаерами у предстартовой черты.
Вокруг лежала пустыня, где горячие ветра, словно демоны, кружили в инфернальном и завораживающем танце, рождая на песке затейливые узоры. Лишь на горизонте едва виднелся силуэт одинокой горы, увенчанный белой шапкой ледника.
Гонки на флаерах – ежегодное соревнование, проводимое между лучшими пилотами-выпускниками, призванное поднять престиж и боевой дух будущих военных. По мне, это очередная показуха, где большинство мест уже распределено, а от преждевременного восхваления выпестованной выпускной элиты хочется сплюнуть. Я так бы и сделала, забыв про маску, но тут в движение пришла толпа болельщиков, вернее, болельщиц.
– Это же Браен Дранго!
– Такой красавчик!
– Браен, я вся твоя!
– Он лучший пилот Академии Земли!
И прочая и прочая… Выкрики экзальтированных девиц, машущих руками и флажками (вдалеке гордым знаменем реял даже чей-то лифчик), раздражали. Но тут раздался голос Прит.
– Вот это мужчина! – зачарованно прошептала подруга – Да за такими, как этот Браен, как за классными машинами, – всегда очередь…
– …в кассах станций техобслуживания, – закончила я за Прит. – С виду ничего, но в работе то движок забарахлит, то тормоза откажут.
Однако заявление навигатора заставило проявить интерес к пилоту, который одним своим появлением произвел такой фурор.
Но сначала мельком глянула на Прит. Затуманенный взор высокой, стройной, рыжей бестии, слегка приоткрытый рот и идиотская улыбка на лице могли значить только одно – подруга поплыла! Я удостоила вниманием этого самого Браена.
Высокий, скорее интересный, нежели красивый. Широкий лоб, прямой, чуть удлиненный, нос с легкой горбинкой, большие серо-голубые глаза, волосы цвета, который поэты величают «разбавленным золотом» (у меня он почему-то прочно ассоциировался с латунными клеммами), правый уголок очерченных губ чуть приподнят в довольной ухмылке победителя. Типичный альфа-самец, или попросту бабник, хоть и породистый! Я пожала плечами: странный вкус у Прит. И не только у нее, судя по экзальтированным девичьим воплям. И почему все сходят с ума?
Похоже, последнюю фразу я произнесла вслух, потому как Макс, наш механик, хмыкнул и поддержал меня, щелкнув пальцами перед носом Прит, все еще витавшей в облаках:
– Эй, нашей команде навигатор нужен, а не лужа сиропа! Кончай плавать кролем в мире фантазий и включай голову. Он – наш соперник. Главный соперник.
За эту короткую отповедь я была благодарна механику. Подруга, кажется, все-таки взяла себя в руки и начала комментировать трассу, которую предстояло пройти:
– Сначала выстави гравитационную подушку на средние значения, а через сотню километров увеличь до максимума: там будет здорово трясти. Это из-за того, что под тонким слоем песка – выходы материнских горных пород. На подходе к горе лучше использовать маневр два и два или браво-шесть. Уклон трассы… – в подобном режиме Прит могла вещать до бесконечности.
Единственное «но»: в реальной гонке может выйти все с точностью да наоборот. Я несколько раз проходила сегодняшнюю трассу на симуляторе, чтобы запомнить, но там не было кучи соперников.
Прозвучал сигнал. Пора выстраиваться у стартовой черты. Подруга дала последние наставления, после чего мы с ней синхронно нацепили аудиоклипсы и проверили сигнал.
Макс в очередной раз убедился, что дисковые регуляторы на соплах сняты, и, наклонившись так, что едва не перевалился всем телом внутрь кабины, произнес:
– Осторожнее там. Если флаер врежется во что-то на такой скорости, то наверняка останешься калекой при условии, что ты на механике. При прямом подключении вмиг сгорает вся нервная система. Так что береги себя, очень тебя прошу.
Больше он ничего не сказал, просто оттолкнулся, спрыгнул на землю и, развернувшись, пошел к Прит. Да уж, напутствие… Интересно, он знает про порты? Размышлять по этому поводу времени не было.
Взмах сигнальным флажком, и гонка началась.
Едва мы рванули с места, навигатор и подруга в одном лице, вцепившись обеими руками в поляризационный экран, четко и спокойно, как ей казалось, начала давать наставления.
В гонке навигатору иногда приходится доверять больше, чем себе. Потому как он – твои глаза и уши. Ему видна вся трасса целиком, как и моментально меняющиеся позиции соперников. Именно навигатор может оценить и предупредить, где нужно сбросить обороты, если впереди произошло столкновение, когда войти в занос на повороте или выжать из движка максимум чуть прежде, чем придут бортовые данные: «Впереди прямой участок, есть возможность для обгона».
Я стартовала одной из последних. Но все только началось. Нам предстояло пройти две тысячи километров, овеянных неторопливым дыханием барханов.
Когда через порт соединилась с ядром управления, то стала воспринимать действительность абсолютно по-другому. Просто закрыла глаза – зрение было ни к чему, скорее даже отвлекало. Показания датчиков гравитационных сенсоров, энергия активации турбин, данные инерционных гасителей – все это я осознала за доли секунды. В это же время мозг обрабатывал сигналы о направлении, перемещении, ускорении, угле наклона.
Извне звучал лишь голос Прит – очередная отрывистая команда: «Прижми закрылки и еще одну восьмую мощности – на левый майкер!»
Первую десятку удалось перепрыгнуть легко, маневрируя то по внешней, то по внутренней стороне трассы, но чем ближе подбиралась к лидерам заезда, тем сложнее становилось обходить соперников. При заходе на очередной вираж задела крылом – не сильно, оторвалась лишь камера, что крепилась к краю подкрылка, но тело ощутимо дернуло. Второму участнику столкновения повезло меньше – занесло и впечатало в бархан, оторвав сопло. Если этот пилот на механике, то должен бы уже выскочить, однако створки кабины раскрывались столь же быстро, как глаза у пропойцы наутро после очередного загула.
Вот гадство! Они тут все на портах, что ли?
Последнюю сотню километров я дышала в хвост этой фабрике тестостерона – Браену! И ведь не пропускал ни справа, ни слева, ни сверху, сволочь элитная, академическая! Озарение, курсировавшее у меня не иначе как в районе пятой точки, решило достичь-таки головы: а если попробовать проскочить снизу?
– Прит, какова толщина его гравитационной подушки и мои габариты? – зашипела остервенело в динамик.
Навигатор, как и я, видела трехмерную картинку с камер, только на сенсорной платформе.
– У вас разница в пару сантиметров.
– В чью пользу? – Идея, родившаяся в мозгу, – сродни экзотическому способу самоубийства. Но соперник не ожидает такой наглости. Поэтому есть шанс проскочить у него под пузом.
– Твою ж… Тэри, суицидница фигова!
Иногда плохо, что тебя понимают с полуслова. Нет чтобы ободрить, прочувственную речь толкнуть, какая я замечательная и что все у меня получится…
Не слушая больше «жизнеутверждающих» наставлений Прит, я свела гравитационную подушку практически в ноль и увеличила энергию активации турбин до сотки.
Перегрузка тут же возвестила о себе феерией замыканий. Через порт меня мгновенно окатило волной боли. Движок застучал, решив присоединиться к вакханалии проводки. Сопла остервенело плюнули черным дымом.
Инстинкт самосохранения орал благим матом. Если я хочу остаться в живых, нужно выдрать джейтишку из порта, постараться затормозить и сигануть из флаера. В противном случае у меня превосходные шансы (я бы даже сказала, практически стопроцентные) превратиться в качественно прожаренный стальной пирожок с мясной начинкой из себя любимой внутри.
Но здравый смысл и упрямство – это даже не враги, а стороны, ждущие, которая из них уступит первой. И потому-то логика и упорство вечно конфликтуют. В моем случае к исконной ослиной черте характера добавился азарт. Шипя от боли, я снизила флаер настолько, что просвета между днищем и песком практически не осталось, и приготовилась к бароперегрузке.
В последний момент удалось проскочить под брюхом машины Браена. У финишной черты я опередила его кар всего на четверть корпуса. После того как увидела взмах клетчатого флага, знаменующий конец гонки, еще не до конца затормозив, вырвала шину из порта. Сразу стало легче, и пришло осознание: надо срочно выбираться из этой шайтан-машины, которая дымила не хуже горящей цистерны с дизельным топливом. Впрочем, прорывавшиеся языки пламени наводили и на более художественные сравнения, – например, с мифическим трехголовым ящером Гошей. Драконью романтику разбавляли сочные матюги пожарных, которые щедро опыляли мой флаер порошком, сбивая огонь.
Когда чуть позже я увидела запись того, как мы финишировали, мне стало жутко. Но это было потом, а пока… Вылезая из флаера, я не могла осознать, что сделала это. Я победила! На шее тут же повисла Прит, что-то радостно вереща. Макс сдержанно обнял за плечи и практически прошептал в ухо: «Больше так не пугай!» – а я, сорвав шлем, с облегчением выдохнула через подшлемник.
