Выпускается 10 «А»

1.

Прозвенел звонок. На всех этажах школы стихал топот ног, умолкали голоса. Только торопливые шаги преподавателей да запоздавших раздавались четко и гулко.

Но вот закрылись двери, затих последний шорох.

Так тихо в школе бывает лишь в самом начале урока. В эти минуты она кажется опустевшей.

Постепенно в коридоры начинают просачиваться приглушенные голоса: хором читают первоклассники, объясняют урок учителя.

По расписанию у десятиклассников автодело. После звонка дежурные Найденов и Кутявин развесили таблицы. Всеобщее внимание привлек грузовик ГАЗ-51 с приподнятым кузовом. Казалось, он лихо съезжал с горы.

– Во дает! – восторгались ученики. – Без шофера, а несется!..

– Как теленок на лужайке!

– Придет Георгий Антонович, так и скажи ему: это, мол, не ГАЗ-51, а теленок.

Основные составные его части: шасси, кузов, двигатель…

Какая скука – изучение автомобиля, да еще в такой хороший день. Конечно, уметь управлять машиной приятно, но если бы сразу за руль… После летних каникул трудно перестроиться на деловой лад.

Прошло еще несколько минут… Георгий Антонович не появлялся. Кто-то высказал предположение, что автодела не будет: физик никогда не опаздывал, значит, его нет в школе. В классе становилось все оживленнее. Игорь Вьюнов, невысокий крепыш с темной челкой, вышел из-за парты, звонко шлепая кожаными подошвами, выглянул в коридор.

– Ну как там, Керя?

Керя – прозвище Вьюнова, на которое он охотно откликался. Игорь мечтал по окончании десятилетки поступить в мореходное училище.

– Полный штиль, – ловко повернувшись на пятках, доложил он и, пританцовывая, направился к учительскому столу.

Тем временем староста класса, Саша Данчук, перебирался к парте Гали Соболевой.

Вьюнов, заметив это, назидательно пропел:

Отчего в журналах двойки появляются?

Отчего главою он поник?

Игорь кивнул на Данчука, севшего рядом с Галей:

Так бывает, ежели влюбляется

В ученицу – ученик!

И, закатив глаза, томно поводя плечами, прошелся перед классом, как на сцене.

Светлана Чекушкина, или Чика, угловатая, худенькая, подстриженная коротко, почти под мальчика, напевала какой-то бравурный мотив. Пусть видят все, как ей весело и хорошо. Сердце же ныло от обиды: и в этом году на нее совсем не обращает внимания Найденов. Везет же другим. Хотя бы Соболевой. Ничего особенного: высока, смугла, как цыганка, да и характер неуживчивый, а лучший мальчишка класса, Данчук, так унижается перед ней.

Облокотившись о подоконник, спиной к классу, стояли два неразлучных приятеля – Николай Найденов и Андрей Кутявин. Вполголоса они напевали популярную в прошлом году песенку:

Летят перелетные двойки

По классной пыли голубой,

Летят в дневники и тетради,

А мы их уносим с собой…

Легкий ветерок, врываясь в класс через открытое окно, шевелил светло-русые мальчишечьи чубы.

Немало я дум передумал,

Срываясь с уроков домой,

Не раз мою мать вызывали,

А я оставался живой!

Этот заключительный куплет Найденов и Кутявин пропели во весь голос.

– Что такое! Что я слышу?! – копируя нового классного руководителя, изумился Вьюнов. И, обидчиво поджав губы, как это делала Серафима Матвеевна, напра- вился к нарушителям дисциплины.

– Петь?! Несерьезные песенки?! И это называется десятиклассники, выпускники!

Класс разразился хохотом,

Найденов, карикатурно изогнувшись, пошел в наступление на обидчика. Тот, взъерошив волосы и выставив руки, поспешил отступить.

У самой доски Вьюнов плаксиво запел:

– Ой, Одарка, годи, будэ,

Перестань, годи кричать!

– Ныхай чують добри люди,

И ни буду я мовчать!

– дребезжащим тенорком ответил Найденов и бросился на «Карася» – Игоря с куском мела, чтобы вымазать ему нос.

Тот, крикнув «полундра», вскочил на стол. Но мстительная «Одарка» и не думала отступать. Она уже занесла над столом колено…

– Ах, Радж, если ты сделаешь еще хоть шаг, лодка перевернется тоненьким голоском Риты произнес Вьюнов и кокетливо отступил на другой конец стола.

Найденов, не менее охотно входя в роль Раджа из индийского кинофильма «Бродяга», спросил: – Но что же теперь делать?

«Рита, решившись, махнула рукой.

– Ну и пусть перевернется, – и спрятала смущенное лицо под полой своего пиджака.

Евгений Михайловский, низкорослый, с взлохмаченной черной шевелюрой, размахивая руками над группой притихших любителей поэзии, патетически читал свои новые стихи. За время каникул он заполнил ими несколько тетрадей. Кое-кто удивлялся: какой талантище – в день писать по стольку стихотворений и так артистически читать их! Не десятиклассник Михайловский,а само чудо!

Данчук показывал Гале любительские фотографии, сделанные им летом.

Зина Курганова, перегнувшись через парту, удивленно охала, ахала, пытаясь привлечь внимание Данчука.

– Саша, – говорила она, ловя его взгляд – Ваша дача в поселке Бараний Рог? В самом деле? Мы были там с мамой и не знали, а то бы зашли.

Но Саша ничуть не жалел, что Зина не навестила его на даче, неплохо бы и сейчас от нее отвязаться. Эти фотокарточки он приготовил для Гали, а при свидетелях боялся предлагать. Вдруг она откажется принять их.

В дальнем углу класса страстно разрешался вьетнамский вопрос.

– Нет, – говорил кто-то, – как хотите, но у меня к Америке было какое-то уважение. Не как к другу, но как к сильному сопернику, врагу, а теперь, извините, даже этого нет! Привязаться к Вьетнаму! Такому малюсенькому государству. Да и в чем Вьетнам перед Америкой мог провиниться?

– Да если бы и провинился. Разве Америке оказывает честь война с такой крохой!

– Это не война, убийство!

А у классной доски тем временем, скрестив руки за спиной и дружно отбивая такт ногами, Вьюнов, Найденов и Кутявин распевали:

Что ему девятый вал!

Что ему десятый вал!

Он и в бурю напевал

Бывало…

– Тили-тили-тили,

Тили-тили-том!

Мы ли не ходили

В шквал и в шторм!..

«Моряки» дружно, как по команде, привстали на носки, подпрыгнули, одновременно тряхнули волосами, как это нередко делал директор школы.

– Не похожи, не похожи на Матвея Изотовича. У него чуб с сединкой.

– Керя, хочешь поседеть в интересах класса?

Вьюнов, изобразив на лице недовольство, как директор при виде бегающих по коридору учеников, отрицательно мотнул головой.

– Ребя, не хочет! – изумился Найденов.

– Сейчас он приобретет седину насильственным путем! – торжественно вынесли приговор приятели, обиженные несговорчивостью Вьюнова. Не успел Игорь опомниться, как его темные волосы были густо припорошены мелом.

Когда «поседевший» Керя, в угоду классу, опять изобразил рассерженную Серафиму Матвеевну, десятый «А» вновь дружно рассмеялся.

– Товарищ преподаватель, почему вы так недружелюбно относитесь к нам, ученикам? А мы, между прочим, ваше подрастающее поколение. Мы, можно сказать, ваша надежда, и так далее и тому подобное! – дурачился Найденов.

– К черту вас! С вами возни да беспокойства не оберешься! – ответил Вьюнов, подражая голосу классного руководителя.

– Ребята! Идея! – вдруг изменив тон и став серьезным, заявил Найденов.

– Да ну? – изумился Вьюнов.

– Зачем я сюда пришел? – вопрошал Найденов. – Драгоценное время зря терять? Никак нет! За знаниями, ибо ученье – свет, а неученье – тьма! А мне этих самых знаний не дают… Так достойно ли сидеть у моря и ждать погоды! То есть милостей у природы. Не достойно! Взять их – наша задача. Какой вывод делаем? Какие будут предложения? Товарищ секретарь, – Николай властно кивнул Игорю, – запишите самые ценные! Вьюнов в подобострастной позе, с мелом в руке. застыл у доски.

– Итак…

– Сбегать напиться кваску!

– Смотаться в кино!

– Раствориться до следующего урока!

– Стоит труда! Урок вот-вот кончится. До следующего дня!

– Молодцы, хвалю! – резюмировал Николай. – Кто за? Прошу поднять руки. Единогласно. При трех воздержавшихся. Не буду возражать, если они останутся стеречь эти священные стены, – продолжал Найденов, имея в виду занятых собой Соболеву и Данчука, а также Михайловского.

Вьюнов, протянув руки к Жене, который сидел за партой и, покусывая карандаш, сосредоточенно смотрел в раскрытую тетрадь, в тоне заклинания произнес:

– Да озарит его, и родится еще одно гениальное дитя поэзии – стихотворение… нет, ода!

– Аминь!

– Итак, какими путями мы покинем сию святую обитель?

– Все пути хороши! Главное – достичь цели!

– И все же осторожность и предусмотрительность! – предостерег Вьюнов.

– Выходить по одному на цыпочках! Сбор у кинотеатра «Темп»! – сказала Света Чекушкина.Она согласна на любое наказание, лишь бы посидеть в кино

рядом с Николаем.

– Застукают: у выхода – кабинет директора… Предлагаю путь более короткий и славный… – Вьюнов показал на распахнутое окно.

– Безумству храбрых поем мы песню! – в восторге процитировала Курганова. Неужели Вьюнов не оценит ее поддержку!

Легко, как пантера, вскочив на подоконник, Игорь исчез в голубизне ясного дня. Немного погодя донесся его приглушенный шепот:

– Приземление удачное. Желаю успеха следующему, захватите мои книги!

Выстроившись в очередь, десятиклассники один за другим прыгали из окна, как парашютисты с борта самолета. Только девчонки приглушенно визжали, придерживая подол платья.

Едва за окном затихли смех и топот, в класс вошел директор.

– Где остальные? – спросил он. – Данчук, Соболева,

я вас спрашиваю!

Староста и комсорг вскочили, изумленно осмотрелись. Поняв, о чем речь, виновато промямлили:

– Только что были здесь…

– Сию минуту дурачились!

– Значит, вы все-таки кое-что успели заметить! – Иронически сказал Матвей Изотович и обратился к Михайловскому: – Ну, а ты, Женя… Может, ты скажешь?

Тот, как бы очнувшись, оторвал голову от тетрадки, встал:

– Простите, Вы мне? спросил он, уставившись круглыми изумленными глазами на Матвея Изотовича.

Андронников нервно тряхнул головой.

– М-да. Вам… Я хотел Я хотел побеспокоить вас одним деликатным вопросом. Вы случайно не обратили внимания, когда и куда исчез десятый «А»?

– А разве он исчез?..

Hy, a вы как полагаете? Михайловский изумленно огляделся.

– И правда! Никого! Только Соболева и Данчук!

– И это все, что вы успели увидеть за целый час!

Женя, искренне сознавая свою вину, весь сжался, зябко вздернул худые угловатые плечи. Выступили лопатки. Сейчас он был удивительно похож на старую нахохлившуюся птицу. Соболева не сдержалась, коротко хохотнула. И тут же, испуганно уставившись в лицо директора, зажала рот ладонью.

Матвей Изотович ответил ей пристальным отрезвляющим взглядом. Он подошел к раскрытому окну. Клумба с увядающими цветами была изуродована глубоко вмятыми следами ног. Лицо Матвея Изотовича еще больше помрачнело.

– И это лучший класс школы! Выпускники! Люди, которые завтра выходят в самостоятельную жизнь! Несколько минут не могут обойтись без няньки! Сначала на всю школу подняли гвалт, потом еще лучше – сбежали! Через окно. Потеряв всякое представление о чести своей и школы! Да, теперь я вижу, что мы вас явно перехвалили, и вы совсем забылись. В прошлый выходной почти никто из десятого «А» не явился на воскресник, до сих пор не включились в подготовку к годовщине Октября… Сегодня же превзошли самих себя. Стыд и позор! – Матвей Изотович был уверен, что его слова наконец-то повергли старосту и комсорга в глубокое уныние и раскаянье. Он перевел на них, все еще стоящих рядом, строгий укоризненный взгляд и… увидел веселые беззаботные лица, полные легкомысленного задора глаза, которые как бы говорили: вот здорово получилось! А может, запятые своими мыслями, Галя и Саша даже не слышали его?

И тогда директор сказал:

– Вопрос о поведении вашего класса будет рассматриваться на школьном комитете комсомола.

2.

На следующий день после уроков комсорга десятого «А» вызвали на внеочередное заседание школьного комитета ВЛКСМ. У Соболевой было время прочувствовать свою вину и класса. И сейчас она, полная сознания ответственности за случившееся, обо всем рассказала, грустно и виновато. Не утаила даже того, с каким постыдным легкомыслием они с Данчуком отнеслись к упрекам директора. Пусть уж комитет комсомола карает ее сразу за все!

После Гали слово взял секретарь комитета Дима Пименов:

– Когда мне Матвей Изотович обо всем рассказал, я даже не поверил. Ну, не всему поверил. Чтобы десятый «А», кумир школы, выкинул такое.... Ведь бывает у учителей – любят иногда преувеличить. И я сказал Матвею Изотовичу – соберемся, выясним обстоятельства, подумаем, как быть… Но когда мы сами обо всем услышали, так сказать, из первоисточника, я понял, Матвей Изотович все как-то еще смягчил. И только Соболева, потому что в ней заговорила комсомольская совесть… Как же, Соболева, вы будете заканчивать свой последний учебный год, если так его начали? Сбежать с урока! Да еще как! Через окно! Смотрите, мол, изумленные прохожие, на что мы, выпускники, способны! Исчезнуть до конца занятий на весь день! Это уже выше моего понимания!

Выступая, Пименов мельком, время от времени поглядывал на Галю. Комсомольская принципиальность обязывала его быть строгим и объективным. Но Соболева… У нее такой виноватый и печальный вид… А глаза… Диме очень нравились ее глаза, такие огромные и теплые, будто в них, чуть приглушенный темно-золотистой радужкой, постоянно горел свет, то чуть затухая, то опять вспыхивая.

Димино сердце не выдерживало взгляда комсорга десятого «А».

Почти отвернувшись от Соболевой, секретарь строго продолжал:

– Что же делал в это время комсорг? Может, он призвал класс к порядку, пристыдил его, напомнил о комсомольской чести, ответственности? Ничего подобного! Соболева и Данчук были заняты собой, своими… своими… личными делами. И ничего не видели и не слышали, даже когда все ученики разбежались. Они, комсорг и староста, сидели себе спокойно вдвоем… Вот ведь до чего можно увлечься своими… своими… личными делами!

– И вовсе не вдвоем, – робко вставила Галя. В эту минуту она почти боготворила Михайловского. Вот ведь повезло, что именно в их классе учится этот гений! Другой на его месте обязательно увязался бы за всеми. И тогда, тогда…

– Как же не вдвоем? Именно вдвоем! – с горьким упреком настаивал Дима. Он был среднего роста, коренаст и чуть рыжеват. Когда волновался, его нежно- розовое, как у девушки, лицо пылало, отчего волосы казались почти белыми.

– Еще Михайловский, Женя… Можете спросить…

– А… Ну, если еще и он… тогда вас в самом деле было чуть ли не полкласса, – с явной издевкой заметил кто-то из членов комитета.

На недоуменный взгляд Соболевой Пименов ответил:

– Ну, конечно! Кто в школе не знает, что ваш Михайловский нигде в единственном числе не бывает. Всюду со своей музой! Вот и получается он с музой, а Соболева с Данчуком!

Ревность, зависть к старосте десятого «А» ожесточали сердце секретаря комитета. Дима впервые посмотрел на девушку прямо и требовательно. Та с явным вызовом вскинула свою красивую темно-русую голову. В ее лучистых глазах вдруг погас свет.

«А уж это вас не касается!» – как бы сказала она.

«Ах так!» – тоже взглядом ответил Дима, и теперь уже весь во власти только своего комсомольского долга, продолжал:

– Подумали бы хоть о почетном звании своего класса! До чего докатились!..

Потом выступали другие члены комитета. И все так возмущались, будто в их классах никогда ничего похожего не случалось.

Решение комитета комсомола было строгим: лишить десятый «А» почетного звания имени Олега Кошевого и права заниматься в лучшей классной комнате.

Наутро десятые «А» и «Б» поменялись местами. Кое-кто предлагал не торопиться – почему бы эту процедуру не отложить до следующего дня или хотя бы до большой перемены. Куда спешить – не на пожар же… Но большинство настояло на немедленном перемещении.

Да, большего позора придумать было невозможно. Дело даже не в новом помещении – комната как комната. Унизительно то, что десятый «Б» по успеваемости был самым слабым из всех старших классов.

Сразу же после переселения, еще до звонка на урок, в классе установилась робкая настороженная тишина, лишь изредка нарушаемая подчеркнуто горестным

вздохом.

– Сима! – в один голос произнесло несколько учеников, услышав торопливо приближающийся цокот каблуков. В гулком коридоре они раздавались угрожающе-

зловеще.

– Что вы натворили! – с порога крикнула Козлова. Легкий шерстяной жакет, шелковый шарфик, светлые, неаккуратно прибранные волосы – все на ней трепетало, топорщилось.

Ученики, только что глубоко чувствовавшие свою вину и полные раскаянья, вдруг замкнулись и смотрели на негодующую учительницу холодно, непроницаемо,

даже с вызовом.

Десятиклассники не любили своего нового классного руководителя. Они знали Серафиму Матвеевну по прошлым годам. Она преподавала у них химию. Известно было им и то, что несколько лет Козловой не доверялось классное руководство. В этом году ей поручили десятый «А» как наиболее сильный, дружный и организованный. Туровой Марине Петровне, их бывшему классному руководителю и преподавателю русского языка и литературы, дали десятый «Б» – самый трудный.

Козлова, все эти годы недовольная своим особым положением, была рада, что к ней наконец вернулось доверие педагогического коллектива. На десятом «А» она надеялась поднять свой авторитет. И сразу такое…

– Данчук, – обратилась Серафима Матвеевна к старосте класса. – Выясни, кто был зачинщиком этого безобразия, и доложи мне. Сообщу на работу родителей, исключу из школы! – Она стукнула по столу кулаком.

– Все были зачинщиками, кроме трех незачинщиков! – послышалось из глубины класса. Козлова посмотрела в сторону, откуда донеслась реплика. Но все ученики молчали. Их лица были бесстрастными, глаза – искренне-невинными.

Саша встал, подавляя спазм, перехвативший горло, сказал:

– Ничего я выяснять не буду.

– И зачинщики, и незачинщики – все мы признали свою вину и уже получили по заслугам, – поддержала Данчука Соболева.

– Ах вот оно что! – возмутилась Серафима Матвеевна. – Теперь мне понятно, почему в вашем классе нет ни порядка, ни дисциплины! Тут круговая порука! Но имейте в виду, я вам это дело поломаю! Я вас всех выведу на чистую воду!

Полная жалости и сострадания к своей участи, она уже хотела покинуть класс, как вдруг ее осенила идея пересадить учеников.

– Вьюнов, сядь с Кургановой…

– Что вы, Серафима Матвеевна! – испугался Игорь. – Мы с ней, чего доброго, подеремся! С кем угодно, только не с ней.

– Чтобы я села с Вьюновым! – в свою очередь отозвалась Зина, боясь, как бы не подумали, что она желает этого соседства.

Но для Серафимы Матвеевны вопрос был уже решен.

– А ты, Найденов, сядешь… – Козлова обвела класс ищущим взглядом: с кем Найденов меньше всего ладит? – С Дедюкиной!

– С Дедюкиной ведь я сижу, – напомнила Соболева.

– А теперь будет сидеть Найденов. Ну, а ты, Соболева, пересядь к Михайловскому.

– С какой стати к Михайловскому!

– А с той, меньше будете болтать на уроках. И, пожалуйста, без разговоров.

Чувствуя себя и без того сурово наказанными, десятиклассники менялись местами, недовольно ворча и косо поглядывая друг на друга: пусть видит Серафима Матвеевна, на какие муки она их обрекает.

– Вы с нами обращаетесь, как с детьми. – Это был голос Данчука, обеспокоенного тем, что Соболеву пересадили к Михайловскому. Саша считал его одним из самых способных учеников класса, в будущем, несомненно,

известного поэта.

– А вы вообразили себя слишком взрослыми, чтобы подчиняться школьной дисциплине. Подождите, подождите, голубчики, – мстительно продолжала Серафима Матвеевна. – Через несколько месяцев слетит с вас это легкомыслие! Попомните мое слово! С утра до вечера постоите у станка, погнете спину…

Когда последний ученик,громыхая портфелем и крышками парт, уселся на свое новое место, Серафима Матвеевна, красная от негодования, скрылась за дверью. – Уф, как после урагана, – облегченно вздохнув, произнес Вьюнов.

И все подумали точно так же.

3.

На следующей неделе десятый «А» справился у завуча, будет ли у них автодело.

– Обязательно, – ответила Анна Константиновна и предупредила, что с этого дня занятия будут проводиться в автоклассе, специально оборудованном помещении в глубине двора, рядом со слесарной и столярной мастерскими.

К уроку автодела класс не готовился. Одни надеялись, что преподаватель еще не выздоровел, другие считали, что достаточно усердно готовились в прошлый раз, третьи успокаивали себя тем, что после пропущенного урока строгостей не будет.

В автоклассе, светлой просторной комнате, стояло несколько длинных парт, каждая на пять-шесть человек. Доска, стол для преподавателя. Рядом – на стеллаже – неразобранный двигатель и колесо грузовика. Стены увешаны таблицами с дорожными знаками, схемами механизмов.

После звонка в класс вошла молодая женщина в сером костюме. В руках у нее была маленькая модная сумка-портфель.

– Здравствуйте! – громко сказала она, чтобы казаться спокойной. Ученики поднялись недружно, не зная, как расценить такую подмену: они ждали физика, а пришла…

– Меня зовут Нонной Леонидовной.

Это им было известно. Даже больше: Нонна Леонидовна Ларионова – инженер с тракторного завода, где в прошлом году они были на практике. Окончила Московский автотранспортный институт. Диплом с отличием. Работает в конструкторском бюро, одевается по последней моде. Одно слово – москвичка! Все мужчины завода от нее без ума. Во всяком случае, так их информировали девятиклассники, у которых Нонна Леонидовна вела теоретические занятия.

– Пока болеет Георгий Антонович, я буду преподавать у вас автодело, – тем же неестественно высоким и слегка срывающимся голосом продолжала она.

Как раз по этому тону, казавшемуся Ларионовой спасительным, ребята тотчас уловили ее растерянность. Все ясно урок пройдет весело, интересно. Разве можно пропустить такую возможность! Толчок плечом, красноречивый кивок, хитрый прищур глаз – и все поняли намерения друг друга.

А чего им терять? Все и так потеряно. Вот настало время: директор на десятый «А» почти не смотрит. Классный руководитель только грозится новыми расправами. Преподаватели посмеиваются: «Отличились!» Даже всякая мелюзга, семи-восьмиклассники, и те их не слушаются больше во время дежурств по школе.

По крайней мере, пусть все видят, что десятый «А» не унывает и с высокой колокольни плюет на эти житейские неурядицы! Нонна Леонидовна, смущенная тем, как весело и вызывающе встретили ее ученики, села на краешек стула и раскрыла классный журнал. Перед глазами стоял туман. Буквы, как, впрочем, и лица учеников, перекашивались, расплывались.

– Але… Алексеев!

– Александров, – весело поправил класс.

– Ах, в самом деле, – согласилась Нонна Леонидовна, еще больше теряясь к величайшему удовольствию учеников, и приложила к глазам белый, как комочек снега, носовой платок.

– Вино-градова, – почти по слогам прочла инженер, сделав ударение на втором слоге. Она тотчас поняла, передумала. что опять исковеркала фамилию, хотела исправиться, но, заметив, что ученица уже поднялась,

– А мы и не знали, что Люся – «вино», – донеслось из глубины класса.

– Вьюнов!

Игорь встал, приложил руку к сердцу, потом вскинул ее над головой: вот что значит хорошая фамилия, никаких недоразумений.

– Начнем с повторения, – сказала Нонна Леонидовна, дойдя до конца списка и с явным облегчением захлопнув журнал.

– Повторение?! Какое повторение? А нам не задавали! – ответил класс.

– Ну, одно ведь занятие по автоделу у вас состоялось?.. Меня так информировали. Староста? Вы – староста? – спросила она Данчука, который, выставив острые локти, уперся ладонями о крышку парты и начал медленно подниматься, делая винтообразные движения головой и туловищем.

На этот раз Саша решил быть «достойным» одноклассников, которые упрекали его в якобы умышленном предательстве в тот злосчастный день. А что изменилось оттого, что они с Галей не последовали тогда за товарищами? Наказаны все одинаково. Впрочем, староста и комсорг, как и следовало ожидать, даже больше других…

– Данчук!

– Неучтиво говорить с педагогом сидя!– заступился за приятеля Вьюнов, как бы не поняв, что имеет в виду Нонна Леонидовна.

– Но почему он так странно встает?

– Ничего не странно, просто он у нас очень высокий.

Встав на цыпочки, вытянув шею, Данчук удивленно посмотрел на нового педагога, на класс.

– Что вам задавали на последнем уроке?

– На последнем?.. – Данчук часто заморгал глазами. – Вы спрашиваете: на самом последнем? Я правильно вас понял?

– Чего же тут непонятного?

– На последнем, вернее, за последний урок по автоделу нам задали взбучку!

Остроту старосты класс поддержал беспечным смехом.

– И если вы думаете, что мы согласны это удовольствие повторить, то очень ошибаетесь, – закончил Саша в угоду одноклассникам и под одобрительный рокот пошел на «приземление». Теперь он делал туловищем и головой те же винтообразные движения, только в обратном направлении.

Сочтя, что номер будет неполным, если немедленно не вмешаться, Вьюнов привстал, положил вытянутую руку на голову товарища. Тот моментально «улегся», как меха гармони. Победоносно оглядев класс, Игорь стремительно поднял руку. За нею, как отпущенная пружина, вскочил Данчук.

Ученики, прежде уже не реагировавшие на этот, давно устаревший номер, сейчас поддержали его заразительным хохотом. Причем каждая пара глаз, светясь легкомысленным задором, смотрела в лицо Ларионовой, как бы призывая ее оценить творческую находку их товарищей и посмеяться вместе со всеми.

Нонна Леонидовна, готовясь к уроку, намеревалась с первой же минуты взять класс в свои руки, увлечь его значимостью предмета… Но вот она видела, что класс с каждой минутой все больше выходил из повиновения. Казалось, расстояние между ней и учениками с каждой минутой увеличивалось. Даже голос ее словно не доходил до них.

Нонна Леонидовна растерялась. Как заставить их замолчать и заняться уроком? Стукнуть кулаком по столу? Но перед ней сидели совсем взрослые юноши и девушки, разве лет на пять-шесть моложе ее…

– Ребята, – сказала она, глядя на класс глазами, полными смущения и укоризны. – Как вам не стыдно! Вы себя не уважаете!

Она думала, что ученики сию минуту замрут, пристыженные и раскаявшиеся.

Десяток плеч недоуменно и вопросительно поднялись, лениво опустились.

Что за отвлеченные для нашего возраста и положения разговоры? – как бы говорили веселые ребячьи глаза.

– Андрей, ты уважаешь себя? – спросил Найденов.

Андрей Кутявин, которого тронула растерянность молодого инженера, прикрикнул на приятеля.

– Ну, довольно!

– Слышите? – изумился Найденов, отодвигаясь от друга, как от прокаженного. – Ребя! Кутявин глубоко уважает собственную персону!

Одноклассники, пораженные новостью, обернулись и с живейшим интересом стали рассматривать несчастного Кутявина.

– Ребята, – снова напомнила о себе Нонна Леонидовна и постучала карандашом по столу. – Вас в классе тридцать человек, и если вы…

– Тридцать? – послышались удивленные голоса.

Почти все ученики, тыча пальцами по сторонам, начали считать, сколько их сегодня на уроке.

– Не тридцать, а тридцать пять, – объявил первый.

– Не тридцать пять, а тридцать четыре.

– Откуда тридцать четыре? Тридцать шесть! Всего же тридцать семь, а нет лишь Крякиной.

Прошло не менее трети часа, а Нонна Леонидовна все еще не начала урока. Время от времени она, растерянная и смущенная, поглядывала на дверь. Вдруг за ней стоит директор и слушает, как преподаватель «владеет классом».

– Вы, – указала она на Вьюнова, стараясь перекрыть неумолкающий гомон, – идите отвечать.

Шум, как морская волна, ударившись о берег, раскололся, постепенно затих. Игорь изумленно выкатил глаза, и без того круглые и выпуклые.

– Я?! – он очень надеялся, что произошло недоразумение, и с надеждой оглядел класс. Но кроме него никто не поднялся.

– Да, да, идите сюда!

Вьюнов на ходу одернул пиджак, откашлялся в руку и, став за спиной

учительницы, недоуменно поднял плечи: «Чего от меня хотят?»

– Какая машина называется автомобилем? – задала вопрос Нонна Леонидовна.

– Как это какая? – изумился Вьюнов.

– Да какая? – повторила учительница.

Значит, Игорь ошибся, вопрос поставлен правильно и на него ждут ответ.

Вспомнилась единственная фраза из книги, по которой он только что пробежал глазами.

– Ну… автомобили… это… Они используются во всех отраслях народного хозяйства.

Какая шикарная фраза! Неужели ее не оценят?

– Совершенно верно, используются, но сначала дайте определение автомобиля.

– Автомобиль – это… это вот, – Вьюнов широким жестом указал на зеленый грузовик с приподнятым кузовом и усмехнулся, вспомнив об оригинальном сравнении с резвящимся теленком.

– Правильно. Но не только он.

Игорь растопыренными пальцами левой руки в раздумье почесал затылок, жалобно посмотрел на класс: «Братцы, помогите!»

Данчук, поняв, что человек «гибнет», вырвал из тетради двойной лист и крупными печатными буквами торопился написать ответ.

Игорю стало стыдно.

– Знаете, Нонна Леонидовна… Я… ну, в общем, спросите меня лучше в другой раз, – и решительно направился к своему месту.

– Это дело будущего. А сейчас я вам ставлю двойку, – дрогнувшим голосом сказала преподавательница. Она опасалась, что ученики тотчас продемонстрируют свое несогласие. Но класс молчал.

Зина Курганова, Люся Виноградова, Света Чекушкина, шевеля губами, склонились над учебниками.

– Ну уж, Нонна Леонидовна! – отозвался Вьюнов, поскрипывая черной крышкой парты. На ней тускло вспыхивал и гас солнечный зайчик. – Это ведь не по моей вине.

– А по чьей же?

– Вообще: новое помещение, не акклиматизировались, общая неприятность и так далее…

Поняв же, что дела не поправить, а такое унижение перед «училкой» из-за отметки мужчину не украшает, тихо и грустно пропел:

Хороши в тетрадях наши тройки,

Еще лучше двойки в дневнике,

Встретишь вечерочком

Маму с ремешочком,

И ремень запляшет по спине!

– Кутявин, – вызвала Нонна Леонидовна.

Андрей вспыхнул, но поднялся решительно.

– А можно отсюда отвечать? Ведь все равно теория…

– Пожалуйста, – неохотно разрешила Нонна Леонидовна и повторила вопрос, на который не ответил первый ученик.

Андрей повернул голову к окну, чтобы отвлечь внимание преподавательницы. В это время руки его укрепляли раскрытый учебник.

– Автомобиль – это транспортная машина, приспособленная для движения по безрельсовым дорогам… – прочел он, после каждого слова поднимая глаза.

Одноклассники, не скрывая изумления, смотрели на учительницу. Неужели не понимает? Нет, она, конечно же, только делает вид, что всерьез относится к ответу Кутявина, и вот сейчас…

Нонна Леонидовна вскинула руку, шевельнула губами… Предопределяя дальнейший ход событий, десятый «А» дружно осмеивает неудавшуюся затею Андрея. Но Ларионова только закинула за ухо прядь слегка вьющихся, коротко остриженных волос и вопросительно посмотрела на класс. Тридцать с лишним человек переглянулись обиженно и разочарованно. Со строгостью, на которую так щедра юность, каждый подумал: ну и педагог! Если она и дальше не будет замечать таки номеров, все совсем перестанут заниматься. А они еще перед ней старались, хотели удивить своим остроумием и бесшабашностью. Стоило!