Loe raamatut: «Данте. Чистилище. Картины в семи кругах»

Действующие лица:

Три девы: Мария, Лючия и Беатриче

Данте.

Грешники.

Голоса (дев)

Вход

Темнота. Тишина. Вопль:

– Беатриче! Беатриче! Беатриче, ты – свет, ты – любовь!

Начинает набираться свет. В пятне сидит, обхватив руками голову Данте. Его трясет.

– Беатриче, Беатриче, Беатриче-Беатриче-Беатриче…– он прерывает свой шепот, поднимает голову. Вокруг пустота. Он один. Совсем один. Над ним – звезды. Данте смотрит на звезды. И постепенно «разворачивается» из своего положения, распрямляется, ложась на спину. Данте смотрит на звезды.

Пустота начинает наполняться голосами. Девы смотрят на Данте.

Лючия:

– Спешите в гору, чтоб очистить взор от шелухи

Мария:

– Для лицезренья…

Лючия:

– Спешите!

Мария:

– Он восхотел свободы столь бесценной, как знают все

Лючия:

– Спешите!

Беатриче:

– Кто жизнь ей отдает.

Мария:

– Как знают все, кто жизнь ей отдает.

Беатриче:

– Отдает.

Лючия:

– Спешите!

Данте все это время оглядывается, он слышит голоса, но не видит Дев. По мере их слов набирается свет – становится виден путь. Данте подходит к нему.

Перед ним гора. Сверху сбегает Лючия.

– Ты поэт?

–Поэт. Я тот, кто…

– Поэт, поэт,– Лючия капается в карманах, достает перо.– Ну, держи, поэт.

Она кладет ему на плечи перышко.

Мария:

– Кто ты, поэт?

Круг первый. Гордецы.

– Ну нет, смирение – это точно не моя добродетель. Я привык смотреть на всё – и на всех – свысока, по праву рождения, воспитания, положения, интеллекта. Я был выше. Талантливее. Честнее. Чище. Белый, белоснежный гвельф. Я смотрел на всех со своей высоты. Которая теперь давит собой, невыносимая – во всех смыслах. Бог благ и милосерд, Он дает мне почувствовать тот гнет, который я возлагал при жизни на других. Почувствовать, пронести, понести наказание. Чтобы быть с Ним. Еще шаг – и я буду с Ним.

Голос:

– Спешите в гору, чтоб очистить взор

– Вот только эта глыба такая большая и тяжелая, а гора такая высокая, что с ней я никак не могу подняться ни на ступень выше. И поэтому я пока остаюсь тут. Под камнем. Под этой горой. Ну да, я действительно под горой: под горой своей гордыни и под горой Чистилища. И пока я не преодолею одну гору, я не смогу преодолеть вторую. Логично. Но я имел все основания для гордости. Ведь это Он дал мне дар. Все – от Него. Только от Него. Он дал мне дар писательства. Который по праву сделал меня великим среди людей и поэтов. Я писал книги. А люди их читали. Я правильно использовал Его дар, не закопал талант в землю, а приумножил его. Все так, как Он Сам учил. И Его дар – мой дар – был велик. Я гордился им. Любой на моем месте гордился бы. Ох. Я хочу показать Ему все, что я сделал. Но сидеть мне тут еще ох как долго. И тяжело. Долго и тяжело. И из-за этого глыбы на моих плечах я не могу поднять взгляд ввысь, к Богу, чтобы сказать Ему.

Голос:

– Спешите в гору, чтоб очистить взор от шелухи, для лицезренья Бога

– Так тяжело от этого. Ну вот, снова – тяжело. Такая тяжесть. Я придавлен, и могу видеть лишь ноги идущих дальше. Если бы я мог ухватиться за икру, за стопу, за край одежды обеими руками, чтобы меня вытянули отсюда, протащили по каменным ступеням дальше, выше. Эта глыба мешает мне схватить помощь. Я не просил и не ждал никогда ничьего одобрения, ничьей жалости. Но и не принимал, даже когда мне его протягивали.

– И как подняться? Пусть Он позволит мне встать. Позволит идти. Без Его позволения тут не происходит ничего. Господи Иисусе! Пресвятая Дева!

Данте хватается за спину и с удивлением нащупывает перо. Он снимает перо с себя и распрямляется.

– Как? Ты? Мой верный друг?

Голос:

– очистить взор от шелухи, для лицезренья Бога.

Данте отбрасывает перо, но все равно не может сделать ни шага. Он наклоняется, берет перо и кладет в карман. И отправляется дальше, постепенно погружаясь в темноту.