– Вера Борисовна, где можно лопату взять и коробку? – Стас взял дело в свои руки и заговорил с пьяным Вадиком, как с расстроенным маленьким ребёнком, – Вадим Вадимович, мы кошку похороним, она на нас обиду держать не будет. Всё как надо сделаем.

– Стасик, сынок, ты меня понимаешь?! Как можно? – пьяно всхлипывал Вадик. – Она ж член семьи… На помойку… Чистую душу… Кто ж её так?.. Что за нелюди?.. Похорони её, сынок, прошу тебя…

Вадик не пошёл провожать в последний путь Клеопатру, а остался оплакивать её за столом.

* * *

Утром на работе Юлька нашла на столе новое письмо. А она так старалась забыть про первое и уже почти внушила себе, что эта злая шутка не будет иметь продолжения. Хотела было выбросить письмо, не читая, но потом подумала, вдруг оно наведёт на мысль об авторе.

Приветствую тебя, рыжая тупица!

С приездом! Скучала по мне? Продолжим раскрывать твои подслеповатые глазёнки на реальное положение вещей? Говорят, лучше горькая правда… Сегодняшнее письмо я посвящу твоим жалким умственным способностям. Тебя терпят здесь из жалости, только потому, что за тебя просила твоя покровительница с кафедры экономики. Ты ешь чужой хлеб, в твоих услугах здесь не нуждаются. Сложить три цифры может любой. От тебя было бы больше проку, если бы ты взяла ведро и швабру. Здесь работают учёные, а ты способна только подтирать их плевки с пола. Иди в уборщицы. Ведро, тряпка и швабра – твоё призвание!

До встречи!

Не целую! Противно!

Не навело… Это была какая-то ядовитая и беспредметная грязь. В голове не укладывалось, кому Юлька могла так насолить? Путешествие в другую жизнь закончилось. Дома всё как обычно, только злость вышла за границы семьи.

Глава 5. Бред

Пил Вадик уже более двух недель, больше недели не выходил из дому. Стол, диван, туалет. Вадик думал о Ларе, вспоминал какие-то счастливые моменты, много придумывал. Хотелось выговориться, до зуда в селезёнке! Можно было пить с приятелями, но выслушивать его там не стали бы, мелодрамы в их кругах не приветствовались. Отдушиной стал сын. Вадик, конечно, чувствовал, что не очень правильно рассказывать сыну подробности отношений с любовницей, но гнал от себя эти мысли. Стас не был слюнявым маменькиным сынком, он должен понять отца как мужчина мужчину. Иначе зачем сын? Как только Стас появлялся у них дома, Вадик требовал его к себе и рассказывал, жаловался, плакал, пока у него не отключалось сознание и он не засыпал прямо за столом. Тогда сын перетаскивал Вадика на диван, заботливо накрывал пледом и уходил спать сам. Чаще всего уже на рассвете.

Не зря говорят, что алкоголь не спасает от проблем, он даёт кратковременное забытье, а потом проблемы возвращаются с эффектом снежного кома. Если бы Вадик был способен мыслить такими категориями, как кризис среднего возраста, депрессия и уход от реальности, то он сказал бы, что потеря Лары оказалась для него гораздо более тяжёлой, чем он сам мог бы предполагать. Это была не просто любовница, даже не просто любимая женщина. Лара – это мечта, это возможность, может быть, далёкая, может быть, призрачная, даже неосуществимая и, вообще, совсем не обязательная к воплощению. Но всё-таки возможность какой-то совсем другой жизни, наполненной любовью женщины чувственной, эмоциональной, женщины, которая тебя ценит и восхищается тобой. Теперь этот шанс потерян, и именно сейчас этой жизни вдруг захотелось отчаянно. Так захотелось, что засосало под ложечкой и заныло сердце. Всё это Вадик чувствовал, не мог облечь в слова, но мучительно переживал.

Спасение Вадик искал в водке, другого способа он не знал. Он пил и старался вызвать в памяти образ Лары. С каждой рюмкой она становилась красивее, добрее, желанней. Вот она игриво улыбается, сочными влажными губами обхватывает крупную розовую виноградину. Ягода неожиданно лопается, брызгает соком. Лара смеётся, откидывает голову назад. Вадик любуется красивой белой шеей. Капля прозрачного виноградного сока с губ капает Ларе на обнажённую грудь и медленно, оставляя сладкий след, стекает в ложбинку. Пьяный Вадик улыбается своим мыслям. Вдруг милый образ растворяется в воздухе, и в сознание вплывает бледная физиономия Веры с вечно виноватым затравленным взглядом, тонкими бесцветными губами, привычно опущенными уголками рта.

– Вадичек, – ноет она, – не пей больше, хватит, тебе плохо будет. Ты же совсем не кушаешь. Я тебе мясо пожарила, посмотри, со сливочным соусом, как ты любишь. Вот компотик, минералочка, попей…

– Уйди! Сгинь! – орёт Вадик, наливает себе водки и залпом опрокидывает в себя. Он приходит в ярость при виде Веры. Она исчезает.

– Как несправедлива жизнь! – слышит Вадик голос в своей голове. Голос кажется ему отдалённо знакомым. – Почему полная жизни ослепительная красавица Лара гниёт в сырой земле?! А Вера, для которой нет особой разницы, по какую сторону границы между жизнью и смертью она находится, продолжает безрадостно коптить небо!

– Как он прав, этот голос, – думает Вадик, – именно это я и хотел сказать!

– Судьба забрала у тебя единственную радость! Что хорошего осталось в твоей жизни?

– Ничего! – отвечает голосу Вадик. – В моей жизни вообще мало было хорошего!

Что хорошего может быть в жизни у сына сантехника, тихого алкоголика, который всю жизнь ползал по ржавым трубам в грязных подвалах, иногда шабашил и прятал неучтённые доходы от жены, чтобы хватало на ежедневную бутылку? Чаще всего прятал неудачно, но на риск шёл сознательно. Его алкоголизм – единственное, в чём он не уступил жене. Жена, профсоюзный работник на заводе, считала свою работу самым важным делом в жизни, была жёсткой и бескомпромиссной как дома, так и на работе. Можно смело утверждать, что дома сын и муж испытывали облегчение, когда она ровно в восемь утра уходила на завод, а коллеги с трепетом ждали её отпуска. При этом принципиальность матери не позволяла пользоваться благами профсоюзной организации, и в детстве Вадик только один раз съездил в санаторий в Кисловодск, когда подошла очередь. Отец умер тихонечко, так же как и жил, во сне, когда Вадик учился в пятом классе. А мать, озлобленная старая фурия, до сих пор жила и здравствовала в их старой квартире. Смыслом её существования была годами длящаяся переписка с управляющими компаниями, скандалы и суды с соседями. Из своего детства Вадик вынес два желания – видеть мать как можно реже и в своей семье не допускать главенства жены. Поэтому, когда он познакомился с Верой, он долго не раздумывал, принимая решение жениться. Робкая Вера его полностью устраивала. С её матерью он опрометчиво познакомился уже после регистрации брака.

От жалости к себе Вадик заплакал. Когда в сознании возникла физиономия матери, такая, какой она была сейчас, худой, жёлтой, с чёрными провалами во рту вместо зубов и безумными глазами, Вадик почувствовал себя беспомощным ребёнком.

– На что живёшь?! – изрыгала она и брызгала ему в лицо слюной. – Вор! Мошенник! По тебе тюрьма плачет! Растратчик! Спекулянт! Фарцовщик!

Прошлое и настоящее перепуталось в её гневных выкриках. Её лицо стало удаляться, растворяться в темноте, и Вадик с облегчением услышал тревожный голос Веры:

– Вадик, тише-тише, не кричи, всё хорошо… Дай я тебя умою, станет легче.

Мать исчезла, а в лицо продолжали лететь холодные брызги.

Снова появился голос, но он разговаривал не с Вадиком, а почему-то с Верой. Они как будто выкинули Вадика из беседы.

– Знаешь, как хочется кушать, – говорит голос, – когда ты растущий мальчишка? Голодом в детдоме нас, конечно, не морили, кормили по часам – завтрак, обед, ужин, овсянка-размазня, пресная гречка, вонючая рыбная котлета, молоко с пенкой. А в промежутках очень хотелось есть, мы хлеб в карманы прятали, чтобы аппетит перебить. За чипсы, печенье или шоколадку можно было продать душу. Про домашний борщ, жареную курочку, свежий салат мы даже не мечтали. Иногда нас наказывали. В зависимости от тяжести преступления лишали прогулки, если проштрафился серьёзнее, лишали обеда, а за рецидив – изолятор. Кстати, в изоляторе не кормили.

– Но это всё ерунда, – продолжает голос. – Страшно, когда у тебя нет прошлого, никакого, ни плохого, ни хорошего. Вместо прошлого белое пятно, пустота. Ни-че-го! Таких, как я, в детдоме было мало. У всех были родители, пусть алкоголики, проститутки, наркоманы, воры, даже убийцы. Но они были, а значит, была основа для надежды, для мечты. Мама сидит в тюрьме – это менты её подставили. Мать пропила квартиру и бросила детей на произвол судьбы – её обманули, а злые тётки из опеки что-то напутали и детей отобрали. Но скоро во всём разберутся, и мама заберёт своего ребёнка. А если мама уже на том свете, то фантазиям вообще нет предела. Она была самая лучшая, добрая, красивая, любящая! В общем, они знали, какие мамы бывают, а я не знал. Я придумал себе маму. Моя мама была из телевизора, из какой-то сказки, Василиса Прекрасная или Золушка. Не важно! Что ещё мог придумать малыш Никто-и-звать-никак? Старшие мальчишки меня тогда побили первый раз. Они смеялись и говорили, что я вру, а я упорствовал. Побили сильно. Выбили молочные зубы. Мне было тогда года четыре, с этого возраста, с этого момента я себя помню. Но, знаешь, что было несравнимо больнее? Не синяки и ссадины, которыми меня наградили такие же, как я, несчастные, одинокие, никому не нужные дети. Дети – это дети, они могут ошибаться, пусть не верят. Гораздо больнее было, когда не верили взрослые. Нянечки, воспитатели слушали моё враньё про маму и смеялись. Не со зла. Просто кто такой ребёнок, чтобы ему подыгрывать в его выдумках? Он маленький, и чувства у него маленькие, незначительные. Посмеялись и ладно. Он всё равно завтра всё забудет. Вот это было больно, это было горько. Я плакал от безнадёжности, как будто потерял мать, как будто она умерла только сейчас…

Голос помолчал.

– Ну что ты плачешь? – горько усмехается он. – Не плачь. Слёзы ничего не изменят.

– Если бы только я могла повернуть время вспять, – захлёбывается рыданиями голос Веры. – Прости, прости меня, Стасик! Прости!

– Ну что ты! Ты же ни в чём не виновата. Всё прошло. Не плачь! Но, знаешь, если бы только я узнал, кто это с нами сделал… я бы… Он бы за это заплатил…

В памяти Вадика всплывает холодная ночь ранней весной, когда он тащил сумку с младенцем. За прошедшие с того момента годы он не вспоминал об этом. Это были неприятные воспоминания, а Вадик не любил чувствовать себя виноватым. Виновата была тёща, эта старая ведьма. Вадик стал объяснять это голосу, но как-то получалось очень бессвязно, и Вадик стал старательно думать. Ведь эти голоса звучат в его голове, значит, они его услышат и поймут без слов. Вадик напряжённо думал, пока не потерял способность мыслить полностью, он отключился.

* * *

Просыпался Вадик тяжело и уже после полудня.

– Вадик, Вадик, – трясла Вера его за плечо, сначала очень осторожно, потом сильнее и сильнее. Ей было необходимо поймать момент, когда он протрезвел после вчерашнего и не начал пить снова.

– Уйди, что тебе надо? – попытался отмахнуться от неё Вадик и неловко оттолкнул от себя.

– Вадичек, проснись, пожалуйста, мне очень надо с тобой поговорить. Выпей, ну пожалуйста, – она вкладывала ему в руки стакан.

– Уйди, – повторял он, потом сфокусировался на стакане. – Что ты мне суёшь всякую отраву? Пива дай!

– Это не отрава, это аспирин. Выпей, ты плохо себя чувствуешь, голова болит. Выпьешь, и тебе сразу станет легче.

Вадик поднял голову и остановил мутный взгляд на Вере:

– У меня голова болит от тебя. Глаза бы мои тебя не видели.

– Вадик, – не обиделась Вера, – выпей.

– Давай! Ты ж иначе не отстанешь, – взял лекарство Вадик и залпом выпил. – Говори, что хотела, и иди уже отсюда.

– Вадик, ты не забыл, что вы собирались со Стасом сдавать ДНК-тест? Мальчик такой хороший, такой внимательный, так к тебе привязался. Так тебя поддерживает сейчас…

– Ну, собирались, значит, поедем и сделаем. Хоть сейчас.

– Вадик, я тут в клинику звонила, чтобы анализ сделать, подготовка нужна.

– Какая ещё подготовка, что ты мелешь? Пристала!

– Вадик, жирное нельзя кушать, – начала издалека Вера и закончила, – и хотя бы пару дней пить нельзя…

– Да пошла ты! – возмутился Вадик.

Он мешком повалился обратно на диван. Но где-то в душе свербело чувство вины, лишало комфорта. Можно было потерпеть, пока пройдёт, но Вадик решил иначе. Полежал минут десять и сказал Вере, чтобы набрала ему ванну и приготовила поесть. В ванне он отлёживался долго. Нестерпимо болела голова, ныло тело, и очень хотелось выпить. Пересиливая себя, он выбрался из ванны, спустился в столовую. Диван, на котором он спал, был приведён в порядок, стол сверкал чистой скатертью и посудой, воздух стал намного свежее, пахло свежей выпечкой. Однако вместо прилива аппетита Вадик почувствовал приступ тошноты:

– Убери это всё, я не буду есть.

Через три дня они сделали анализ, ещё через два получили результат – Вадим Вадимович Чечёткин на 99,9 % являлся биологическим отцом Стаса Сергеева.

* * *

Кризис и депрессия Вадика не покинули, но немножко отступили. Он сделал над собой усилие и стал возвращаться к обычной жизни. К жизни без радости.

Запой прекратился, но душевное равновесие никак не восстанавливалось. Мучила бессонница. Сегодня, ещё до рассвета Вадик встал с постели, постоял под душем, сам себе сварил кофе. Когда сонная Вера появилась на кухне, Вадик уже стоял на пороге.

– Вадик, ты же не завтракал. Куда ты так рано? Я сейчас быстро приготовлю, – засуетилась Вера.

– В город съезжу. Дел по горло. В городе поем. У меня твоя стряпня уже в печёнках сидит, – привычно нахамил Вадик.

Ночью прошёл небольшой дождик, воздух был прохладный, сочный, свежий, пить можно. Вадик сел в машину и поехал в город. Зачем так рано, сам не знал. Просто дома находиться он уже не мог. Приятно было гнать на шикарном автомобиле по пустой дороге, скорость совсем не чувствовалась. Трасса была сырая, Вадика занесло, и он улетел в кювет.

Вадик с трудом выбрался из покорёженной машины, отполз на безопасное расстояние. Машина практически обняла небольшой тополь. Счастье, что сработали подушки безопасности. Он стал ощупывать себя. Сильно болела голова, со лба прямо в глаза стекала кровь. Вадик попытался стереть кровь рукой, как вдруг сильнейший приступ боли в руке его остановил. Боль прострелила тело от кончиков пальцев до мозга так, что потемнело в глазах и Вадик, кажется, даже на секунды потерял сознание. Перелом руки – сам себе поставил диагноз Вадик. Пошевелил ногами очень осторожно. Вроде целы. Однако одна штанина была порвана, и на ноге наливался большой кровоподтёк.

Вадик попытался встать, но боль его остановила. Боль и вдруг навалившаяся сильнейшая усталость.

– Странно, – подумал Вадик, – сейчас у меня должен быть прилив сил от адреналина, ведь я в шоке.

Но чувствовал Вадик боль и усталость. Он решил отдохнуть, лёг на траву на спину, приспособил руку так, чтобы не было этой стреляющей боли, и посмотрел в небо. Уже почти совсем рассвело. Небо светлело, уходили за горизонт розовые, оранжевые всполохи. Тело приятно холодила сырая от росы трава. На него снизошло умиротворение. Как будто он решил наконец-то для себя важную проблему. Сейчас он мог погибнуть в этой машине, но всего лишь сломал руку. Жизнь дала ему второй шанс. Надо ценить то, что у тебя есть. А ведь у Вадика всё хорошо. У него есть дом, о котором он и мечтать в молодости не мог. Есть послушная жена, готовая исполнить любое его желание. Надо бы с ней помягче обращаться, ласка она и собаке приятна. А Верка всё ж таки человек. Дочь пусть не красавица, но зато умная, языки иностранные знает. Ни у кого из братвы умной дочери нет, у всех только красивые. Теперь и сын есть. Таким сыном гордиться можно. Красивый, подтянутый, уверенный в себе, одевается со вкусом. Весь в отца! И главное, сын его любит, вон какой внимательный. Повезло? Повезло! Предчувствие, что теперь всё будет хорошо, крепло. В душе поднималась радость, но выразить чувства он мог только словами:

– Хорошо-то как!

Вдали послышался шум приближающегося автомобиля. Вадик приподнял голову и увидел, как у обочины остановился знакомый автомобиль и оттуда вышел человек. Человек не спеша приближался к нему, и Вадик улыбнулся, узнав его.

– Вот хорошо, что это ты! Какая удача! Видишь, в какую я историю попал!

Вадик попытался привстать, и руку снова пронзила боль, и он обессилено опустился назад на траву.

– Я, кажется, руку сломал. Больно очень, – от боли Вадик зажмурился, глаза наполнились слезами. – Сейчас ещё пару минут полежу, и ты меня поднимешь и отвезёшь в больницу.

Человек приблизился к Вадику, но почему-то молчал и был совершенно спокоен, как будто каждый день спасает людей после ДТП. Он присел рядом с Вадиком на траву, вытянул ноги и расслабленно откинулся назад на руки:

– Это хорошо, что ты живой, я волновался, что ты погибнешь.

– Живой! – счастливо заулыбался Вадик. – Посмотри, машина в хлам, а я живой. Теперь долго жить буду. Примета такая.

– Это вряд ли! – также спокойно, не меняя интонации, сказал человек.

– Чего вряд ли?! – не понял Вадик.

– Жить долго, – ответил человек, повернулся к Вадику и показал початую бутылку водки. – Выпить хочешь?

Глава 6. Похороны

Хоронить такого важного человека, как Вадик, нужно было со всеми почестями. Вера даже не подозревала, что в определённых кругах её муж, кстати, ни разу не отбывавший срок в тюрьме, пользовался определённым авторитетом. Отсутствие у Вадика судимостей можно было объяснить его криминальным талантом или звериной интуицией. Вот везло ему и всё! На похороны ожидалось много народу. Вера пребывала в ступоре. Юлька и Стас проявить себя не успели. Как-то неожиданно в доме появился Алексей. Нинель Борисовна стала советоваться только с ним, и под её покровительством он занялся организацией похорон. Как-то получилось, что все стали выполнять его команды. Платили за похороны друзья Вадика.

Солнце над кладбищем стояло высоко и жарило немилосердно. По лицам провожающих Вадика Чечёткина в последний путь стекал пот, и было ясно, что прощальные речи будут короткими.

– Сегодня мы прощаемся с нашим дорогим другом Вадиком Чечёткиным…

– Он всегда был готов помочь. На него всегда можно было положиться…

– Такой молодой, жить да жить…

– Злой рок отнял у нас…

– Мы никогда не забудем…

– Прощай, дорогой друг…

– Крышку накрывай! Опускай плавно! Не задирай левый угол! Скамейки забрать не забудь!..

Нинель была чем-то озабочена и раздражена, постоянно шпыняла Веру. Не привыкшая к вниманию Вера, которой досталась главная роль – вдовы, чуть не подпрыгивала от испуга, как только кто-то к ней обращался. Юлька беззвучно плакала, старалась незаметно вытирать слёзы. Стас постоянно был рядом с ней.

– Стас, он ведь совсем не плохой был, – Юльке было важно, чтобы у Стаса остались хорошие воспоминания, – он о нас заботился. Он только казался равнодушным. Просто у него жизнь так сложилась, что его никто не научил любить. Но я точно знаю, он по-своему нас всех любил. Особенно тебя. Он успел тебя полюбить. Он всегда очень хотел сына. Ты понимаешь? Он знал, что ты где-то живёшь, он думал о тебе, у него душа болела. Ну почему вы так мало смогли побыть вместе? Ты так и не узнал его хорошо. Мне от этого так больно становится.

– Не плачь, Юль, – обнимал её Стас. – Для меня даже такой срок много значит. Мне кажется, я его понял, мне уже есть, что вспомнить об отце. Не плачь. Какая же ты добрая, в тебе ни капли ревности нет? Ведь он все последние недели меня не отпускал от себя.

– Что ты! – возмущённо отталкивала его Юлька. – Как в голову такое пришло! Я счастлива, что вы с ним успели хоть немного времени у судьбы вырвать. Ты из нас настоящую семью сделал. Я за всю жизнь так счастлива не была, как эти последние недели.

Все обратили внимание на трогательные отношения брата и сестры. Вера откровенно ими любовалась, а вот Нинель почему-то недобро косилась и брезгливо отворачивалась. Только что не сплёвывала под ноги Стасу.

Между провожающими мелькало лицо Кравцова. Опер был одет соответственно случаю в чёрную рубашку. Он со скорбным видом подходил к присутствующим, заводил разговоры, представляясь то приятелем усопшего, то дальним родственником. Когда он неосторожно приблизился к Нинель Борисовне, она с силой схватила его за рукав, наклонила к себе поближе и злобно зашептала:

– Что ты тут вынюхиваешь? Нечего к порядочным людям приставать, устроил тут клоунаду… Не там ищешь. Ты к этому блудному сыну присмотрись лучше.

Для убедительности она даже пальцем ткнула в сторону Стаса. Кравцов глянул в направлении её руки. Стас заботливо посматривал то на Юлю, то на Веру, не навязывая свою помощь. Скромный, серьёзный парень.

– Чокнутая старушенция, – пробормотал Кравцов себе под нос.

Вадика ещё не засыпали землёй, а народ с задних рядов уже потянулся к своим машинам.

Поминки проходили в ресторане, люди расслабились под кондиционерами, проголодались, звонко стучали ложки и вилки о фарфоровую посуду.

Утолив первый голод, встал толстый коротышка, который представился коллегой и другом усопшего – Никаноровым. Теперь на сытый желудок можно было более развёрнуто помянуть друга добрым словом и стопочкой водки.

– Ты, Вадик, скажу по-братски, отчебучил так отчебучил. В мирное время! Ведь сколько мы вместе пережили в девяностые! Сколько под пулями ходили, и ничего, ни царапины. И сейчас, ведь повезло сперва. Такая авария, машина разбита, а тебе снова ничего. Переломом отделался. Почитай тебе второй шанс выпал. А ты так его разыграл…

Никаноров сделал трагическую паузу, покачал головой, и всем стало понятно: «Лошара ты, Вадик! Сел пьяный за руль – ничего, бывает! Разбил машину – тоже ничего страшного. Машина, пусть даже «Лексус» предпоследней модели – это железка, новую купить можно, деньги есть. Главное, сам живой остался, хоть и покалечился слегка. Но после такого помереть от отравления метиловым спиртом?!!!! Пить палёную водяру?! Это ж надо таким идиотом быть!».

Все выпили, не чокаясь, за почившего идиота. Никаноров смачно отрыгнул и дал слово вдове. Вера расплакалась, что-то промямлила про кормильца. Взглянув на Юльку, похоронный тамада оценил её всхлипы и решил слово не давать. Следующим был Стас. Когда Никаноров представил его как сына усопшего, в зале воцарилась тишина. Немногие из знакомых Вадика знали о возвращении блудного сына.

Стас поднял рюмку:

– Я хочу выпить за отца. Вы можете как угодно воспринимать мои слова, можете считать непозволительной наглостью то, что я, человек, появившийся в этой семье всего месяц назад, Вадима Вадимовича называю отцом, – Стас невольно бросил взгляд в сторону Нинель Борисовны. – Но он успел оставить след в моей жизни, я его не забуду. И мне очень жаль, что я не набрался этой наглости и никогда не назвал его отцом при жизни. Прости, отец!

Стас залпом опрокинул рюмку. В зале раздались всхлипы, Вера разрыдалась.

– Д-а-а-а… Лучше не скажешь, – одобрительно покачал головой и промокнул скупую мужскую слезу Никаноров. – Может, кто ещё хочет сказать?

– Я хочу, – раздался резкий голос Нинель Борисовны.

Юлька и Вера забыли о слезах и застыли в нехорошем предчувствии.

– Мой любимый, несчастный зять, – начала речь Нинель и скривилась, выдавливая слезу, – ушёл от нас на взлёте, в тот момент, когда начинался новый этап в жизни нашей семьи. Это должен был быть счастливый этап. Нам будет не хватать тебя, Вадик!

На последних словах голос её предательски дрогнул, она достала платок из кармана и промокнула глаза. Затем, собравшись с силами, продолжила:

– Наша Юлечка, солнышко наше, собралась замуж за замечательного человека. Алексей, встань, пожалуйста!

Лёха, не ожидавший такого фортеля, тем не менее послушно встал. Юлька подумала, что ослышалась, беспомощно оглянулась на Стаса и начала подниматься, чтобы возразить бабке. Стас мысленно поставил бабке пять с плюсом и удержал Юльку:

– Не надо, её слова ничего не значат. Не стоит на поминках затевать скандал.

А Нинель снова всплакнула и продолжила:

– Алёшенька нам как сын! Так нам помог! Чтоб мы без него делали, как бы с похоронами управились, представить не могу! А теперь вот Юлечка ребёночка ждёт, скоро мне правнука подарит. Только Вадичек не успел такую радостную весть узнать…

Нинель тяжело опустилась на стул, прижала платок к лицу, плечи её затряслись в беззвучных рыданиях.

Раздались робкие поздравления. Гости растерянно переглядывались, не особо понимая, что делать – поздравлять молодых или оплакивать умершего.

– Ну вот, Вадик, ты меня и перещеголял. У меня только один сын, – пробормотал Никаноров. – А у тебя внуки на подходе.

* * *

С похорон возвращались все вместе на Лёхиной машине в полной тишине. Юлька чувствовала вину и стыд перед Алексеем, знала, что должна извиниться за поведение бабки. Всю дорогу она задавалась вопросом – то ли она плохая, невнимательная внучка и прозевала начало бабкиной деменции, то ли старческое слабоумие у бабки развилось в какой-то суперострой, молниеносной форме?

Приехав домой, Юлька пригласила Алексея зайти в дом.

Поскольку о предстоящем бракосочетании было объявлено при всех, то и извиняться Юлька стала при свидетелях.

– Алексей, мне очень неловко за бабушкино поведение. Я не знаю, что нашло на Нинель Борисовну, зачем она приписала нам с вами какие-то отношения…

– Что ж ты, Вера, и чаю не предложишь Алексею? Он для нас столько сделал, а тебе чаю жалко?! – перебила Юльку бабка.

– Присаживайтесь, Алексей! Может, вам что-то покрепче предложить, вам на поминках выпить не довелось. И не думайте о нас плохо, мы вам очень благодарны за помощь, – сделала Вера слабую попытку утихомирить мать.

Алексей молча присел к столу. Юлька хотела продолжить, но не успела раскрыть рта, как на неё напустилась бабка.

– Что ты, внученька, строишь тут из себя святую невинность? Я, по-твоему, слепая? Не вижу, как вы с Алексеем друг на друга смотрите? Ты так поздно с работы возвращаешься почему? Где шатаешься по вечерам?

– На работе я! – оторопела от подозрений Юлька.

– Ладно, – простила бабка, – мне ваши оправдания ни к чему. Надумали – женитесь!

– У нас нет никаких отношений! – возмутилась Юлька и оглянулась на Алексея, ища поддержки.

– А я что? Я не против! Ты мне, Юля, нравишься, – не стал отказываться Алексей.

Юлька лишилась дара речи. Стас с нарастающим интересом следил за происходящим.

– Мам, может, пусть молодые сами разбираются? – встряла Вера.

– Что глазами хлопаешь? – снова накинулась на Юльку бабка и вдруг перестала кривляться и заговорила серьёзно. – Сколько ты собираешься на шее у родителей сидеть?

– Я не сижу, я работаю, – обиделась Юлька.

– Ты работаешь?! Ты только себе на джинсы зарабатываешь! А дом кто теперь содержать будет? Ты подумала? А бизнес отцов? А мать твою, дармоедку, кто кормить будет? Или ты думаешь, деньги так и будут на тебя с неба сыпаться? Нет, дорогая! Всё! Халява закончилась! Теперь надо думать, на что жить будем. А я старая, на меня не рассчитывайте! Мне покой нужен.

Она сделала паузу и подошла к Алексею.

– Вот! – ткнула она в него пальцем, как в неодушевлённый предмет. – Муж тебе нужен. Алексей нам вполне подходит.

– Вообще-то, у меня брат есть! – напомнила Юлька.

– Брат у тебя есть? – угрожающе переспросила Нинель. Она подошла к столу, с шумом отодвинула стул и уселась за стол напротив Стаса, устремив на него пронизывающий взгляд.

– Ну что?! Пригрели змею на шее? Сидит тут, чаи распивает! – зло сказала она, обращаясь ко всем сразу.

– Мама, ты что?! – опешила Вера.

– А ничего! Это вы, глупые куклы, ничего не понимаете, а я этого мошенника насквозь вижу!

– Бабушка, перестань, – вдруг угрожающе сказала Юля. Всё, что до этого говорила бабка, её несильно трогало. Это было вполне в бабкином репертуаре. Но обижать Стаса она позволить не могла.

– Не надо, Юль, – примиряюще остановил её Стас. – Я всё понимаю, мы все сейчас немного не в себе. Это просто истерика. В Нинель Борисовне говорит страх. Она так долго жила, во всём полагаясь на Вадима Вадимовича… на отца, а сейчас она просто не знает, как дальше жить. Она боится.

Стас назвал Вадика отцом и грустно улыбнулся своим словам, вдруг ощутив тоску от утраты. Так ненадолго он обрёл и снова потерял родного отца.

– Я пойду, пораньше спать лягу, не хочу раздражать вас своим присутствием, – обратился он к бабке.

– Я тоже, – Юлька шумно отодвинула стул и ушла следом за Стасом.

* * *

Алексей остался ночевать у Чечёткиных после смерти Вадика, да так и задержался. Указать ему на порог всем было неудобно, а Нинель Борисовна настойчиво требовала его присутствия в доме, утверждая, что «приёмыш», как она стала звать Стаса, её ночью придушит. Атмосфера в доме действительно была какая-то удушающая. Вера, безжизненная оболочка, а не человек, ходила по дому, как тень, оживая, только когда появлялся её ненаглядный Стасик. Она заглядывала ему в глаза, как преданная собака, как рабыня, старалась предугадать каждое желание. Стас этого совершенно не замечал, относился к ней дружелюбно, но как-то равнодушно. Бабку после похорон он игнорировал, пропускал мимо ушей все её ядовитые выпады. Лёха был рад, что на данный момент Нинель Борисовна была его союзником. Такого врага он бы и врагу не пожелал! Она реально могла, походя, искалечить человеку жизнь. Единственным нормальным человеком в этой семье была Юлька. Лёха внимательно приглядывался к ней. Всё-таки с ней он планировал связать свою жизнь. Она ему нравилась. Но если бы он заметил в ней какие-нибудь сдвиги, он сам не знал какие – скатерть за ужином она не жевала, по ночам кровь не пила – он бежал бы отсюда без оглядки. Иной раз ему очень хотелось всё бросить и уйти. Но тут на память приходили бабкины слова о фантастически богатом будущем, и Лёха думал, что осталось немного потерпеть, дожать Юльку, и немалые денежки Вадика Чечёткина потекут в Лёхины карманы. Он слишком много сделал для этого будущего и теперь точно не остановится.

Такие мысли крутились в голове Лёхи, пока он пытался заснуть. Но сон не шёл. Тут у Лёхи возникла идея, и спать перехотелось напрочь.

Он тихонько встал с кровати и пошёл в комнату Юльки. Найти её на третьем этаже не составило никакого труда. Предательски скрипнула дверь, и Лёха вошёл в комнату. Закрывать скрипучую дверь он не стал. Окно было раскрыто нараспашку, и лунный свет падал прямо на спящую девушку. Она лежала, уткнувшись лицом в подушку. Длинная хлопковая ночная рубашка задралась чуть выше колена, открыв стройные ноги. О том, что они длинные и стройные, он знал и раньше. Обтягивающие джинсы этого не скрывали. Лёха, рисовавший в своём воображении картины спящей в самых раскованных и зовущих позах Юльки, был разочарован позой и монашеской ночной рубашкой. Слишком просто. Алексей с некоторых пор считал себя в этом смысле гурманом. Чтобы возбудиться, ему требовалась какая-то нестандартность, изюминка, игра. Вот если сейчас наброситься на спящую девушку, разорвать на ней рубашку, напугать… Лёха почувствовал, как в нём просыпается интерес, и подумал, что брак с Юлией будет не лишён приятности. Детей, во всяком случае, он сделает, не особо напрягаясь. Но не сейчас, к сожалению.