Loe raamatut: «Возмездие леди Гамлет»

Font:

Глава первая
Тень отца

Поль проснулся посреди ночи от какого-то смутного беспокойства. Он приподнялся на кровати, широко открыв глаза. В углу спальни тускло горел огонек лампады, освещая иконы – Спас Нерукотворный, Иверская Божья Матерь и святой Павел, его небесный покровитель.

Лик Павла смотрел строго, гневно, словно святой был чем-то недоволен.

Прислушавшись, Поль расслышал в глубине дворца голоса, шаги многих людей. Там что-то происходило.

Нянька Прокофьевна проснулась, поднялась со своей лежанки, подошла, потрогала его лоб.

– Что вы, ваше высочество, не спится? – проговорила озабоченно. – Господь с вами, подремлите еще, ночь на дворе!

– Прокофьевна, что там? – спросил Поль, спуская ноги с кровати. – Кто там шумит?

– Да никого там нет, не бойтесь! – Нянька перекрестилась. – Кому там быть? Должно быть, приснилось вам что-то!

Поль, однако, спрыгнул на пол, босиком, в длинной батистовой рубашке подбежал к двери, выскользнул в соседнюю комнатку. Там ночевал дядька Тихон, старый унтер, служивший еще при государыне Анне Иоанновне. Тихон не спал, он сидел на сундуке в расстегнутом мундире, прислушивался.

– Что там, Тихон? – спросил его Поль. – Кто там шумит?

И правда, теперь беспокойные голоса и шаги сделались слышнее.

– Гвардейцы буянят, – хмуро проговорил дядька.

– Гвардейцы? – удивленно переспросил Поль.

Он часто видел гвардейцев – во дворце, где они несли караул, на плацу, где они стояли стройными рядами, дружно поднимали ружья, салютуя папеньке. Они были такие нарядные, как на картинках в его любимой немецкой книжке, такие подтянутые, трудно было поверить, что они могут буянить, могут кричать дикими неправильными голосами, бегать по дворцу с громким топотом.

Вдруг дверь распахнулась, в комнату заглянул огромный человек в полурасстегнутом семеновском мундире, с широким страшным лицом и горящими кошачьими глазами. Он окинул комнату подозрительным взглядом.

– Нечего тебе тут смотреть! – проговорил дядька Тихон, поднимаясь навстречу незнакомцу. – Нечего тебе тут делать! Тут покои цесаревича, его высочества Павла Петровича!

– Ты не больно-то умничай! – Страшный человек сунул под нос дядьке огромный кулак, потом повернулся, взглянул на Поля, усмехнулся страшным, беззубым ртом:

– Ишь ты, Павел Петрович! Ну, живи пока!

Тут же он исчез, захлопнув за собой дверь, прогремели, удаляясь, тяжелые шаги.

– Кто это был? – прошептал Поль, когда прошел сковавший его страх.

– Гвардеец! – проговорил дядька, мелко крестясь на икону. – Спаси, Господи, и помилуй!

До утра Поль так и не заснул, пролежал в своей непомерно большой кровати, прислушиваясь к доносящимся из-за стены звукам. Святой Павел смотрел на него недовольно, словно осуждал его за что-то, да только не говорил, за что.

Утром прибежали мамки и няньки, принялись умывать и причесывать Поля, нарядили его как в праздник, однако на все его вопросы отвечали уклончиво и невнятно.

Нарядив, повели по коридорам дворца.

Во дворце все было не так, как обычно, – много незнакомых лиц, много суеты. На Поля смотрели с любопытством, как на редкого зверька. Наконец его привели в большой зал, где толпились незнакомые люди, много больших, шумных гвардейцев, похожих на того страшного человека, который приходил ночью. Среди всех этих людей Поль увидел лишь несколько знакомых придворных. Вдруг двери слева распахнулись, и вошла маменька – красивая, раскрасневшаяся, в пышном шуршащем платье серебряной парчи. Рядом с ней шагал очень высокий гвардеец, что-то тихо говорил ей в самое ухо.

Маменька подошла к Полю, наклонилась, поцеловала, обдав пряным запахом своих духов.

– Хорошо ли ты спал, мой мальчик? – проговорила она своим красивым грудным голосом.

– Скверно, – честно ответил Поль. – А где папенька? Я хочу к папеньке!

– Что? – Маменька выпрямилась, взглянула на него недовольно. – К чему тебе папенька? Со мной тебе куда лучше!

– А я хочу к папеньке! – заупрямился Поль.

– Не говори глупостей! – Маменька оглядела людей, окружавших Поля, и зло бросила:

– Кто его подучил?

– Никто, государыня! – ответил за всех дядька Тихон, почтительно склонившись. – Никто, Христом Богом клянусь! Разве бы мы осмелились, государыня?

– Глядите у меня! – Маменька сверкнула глазами, взяла Поля за руку и повела его к балконной двери. Поль попытался вырвать руку, ему не хотелось идти на балкон, но маменька держала так крепко, что стало больно.

Они вышли на балкон – и Поль на мгновение ослеп от того, что предстало его глазам.

Внизу, на большой площади, некуда было яблоку упасть. Там стояли мастеровые и уличные разносчики, крестьяне из ближних деревень и купцы-гостинодворцы, нищие побирушки и чистые господа, но больше всего было гвардейцев в мундирах Семеновского, Измайловского и Преображенского полков.

При появлении их с маменькой площадь взорвалась криками.

Стоявший рядом с маменькой гвардеец шагнул вперед, картинно положил руку на пояс и выкрикнул могучим, глубоким голосом, слышным в самых отдаленных концах площади:

– Господа дворяне, купцы и простые люди! Люд православный! Государь Петр Федорович замыслил изменить русскому народу и святой православной церкви. Но Господь в милости своей того не допустил, государыня наша Екатерина Алексеевна божьим промыслом спаслась. Она обещает сохранить Святую Русь, сохранить нашу истинную православную веру. Правительствующий сенат и Священный синод уже присягнули государыне императрице Екатерине Алексеевне. Присягнули ей и гвардейские полки. Теперь, православные, ваш черед – коли хотите, чтобы государыня защитила Русь от иноземной заразы, присягните государыне императрице Екатерине Алексеевне! Поклянитесь служить ей верой и правдой!

– Клянемся! Клянемся! – послышались в разных концах площади отдельные крики, которые постепенно переросли в дружный единогласный гул.

– Многая лета государыне императрице Екатерине Алексеевне всея Руси!

– Многая лета! – рявкнули в тысячу глоток гвардейцы.

– Многая лета! – подхватила площадь.

– А где государь Петр Федорович? – донесся из толпы одинокий визгливый голос.

Но тут же вокруг смутьяна сомкнулись гвардейцы, и голос затих.

– Галина Леонидовна! – раздался в полутьме коридора едва слышный голос.

Галина вздрогнула, вгляделась в темноту.

В проеме двери стоял молодой охранник – тот самый, который был за рулем, когда они ехали из аэропорта.

– В чем дело? – спросила она с легким оттенком недовольства.

Охранник приложил палец к губам, отступил, как бы приглашая ее последовать за собой. Галина фыркнула – что за фамильярность? Она хотела было пройти мимо, но что-то в глазах парня зацепило ее, вызвало в душе тревогу, смутное, неосознанное беспокойство.

Она замешкалась на пороге, но все же решилась, вошла.

Это была одна из тех странных комнат, каких много было в этом безумном доме: круглая, ласточкиным гнездом нависающая над морем. В большие окна эркера ломился юго-западный ветер, швыряя в них клочья сырого балтийского тумана.

Судя по всему, охранники держали здесь запасное оборудование – какие-то приборы, мониторы, камеры.

– В чем дело? – сухо повторила Галина, лицом и голосом подчеркивая дистанцию.

Охранник плотно закрыл за ней дверь, включил свет, проговорил с оттенком смущения и беспокойства:

– Галина Леонидовна, я хотел вам кое-что показать…

– Почему именно мне? – спросила она недовольно. – Почему не вашему начальнику?

– Мне казалось, что вы должны это увидеть первой.

– Ну так показывайте! – процедила она нетерпеливо. – Что тут у вас?

– Я просматривал старые записи с камер наблюдения, разбирал, что нужно сохранить, а что удалить, и увидел вот это…

Он нажал какие-то кнопки, вспыхнул голубоватым огнем экран одного из мониторов.

Галина увидела тускло освещенный коридор – один из бесчисленных коридоров этого мрачного, неуютного дома. Сначала коридор был безлюден, затем в поле зрения камеры появилась человеческая фигура. Вглядевшись в нее, Галина узнала своего отца – его широкие плечи, чуть сутуловатую спину, львиную гриву волос. При виде отца Галина испытала знакомое уже щемящее чувство потери и одиночества.

Отец прошел по коридору, открыл дверь, на мгновение задержался на пороге и скрылся в своей комнате.

– И это все? – Галина в недоумении покосилась на охранника.

– Нет, постойте! Во-первых, обратите внимание на дату…

В углу экрана мелькали цифры – число, часы, минуты, даже секунды. Это был день – точнее, ночь смерти отца.

– Теперь смотрите! – Охранник показал на монитор.

Галина внимательно смотрела на экран – и то с трудом заметила, как из-за угла вытянулась рука, протянулась к выключателю. Свет в коридоре погас. Правда, чувствительная камера продолжала снимать при тусклом свете луны, льющемся в дальнее окно, но теперь можно было различить только смутную тень, которая появилась в коридоре и проскользнула в ту же дверь, за которой минуту назад скрылся отец.

Галина молча смотрела на экран, но там больше ничего не происходило, а потом экран погас.

– Что вы хотите сказать? – проговорила Галина, обернувшись к охраннику.

– Я не хочу делать выводы, – отозвался тот негромко. – Я только хотел, чтобы вы это увидели. Я многим обязан вашему отцу. В ночь, когда он умер, кто-то вошел в его комнату…

– Может быть, это мать…

– Вряд ли, – деликатно возразил охранник. – Мне кажется, это был мужчина. И то, что этот человек выключил свет в коридоре… это говорит о его недобрых намерениях.

– Можно еще раз просмотреть эту запись?

Охранник без слов поставил диск на повтор, и Галина еще раз проглядела ночную сцену.

Теперь она была более внимательна. Она пристально смотрела на отца – ведь это была его последняя ночь…

И на этот раз от ее внимания не ускользнуло то, что он выглядел более усталым, чем когда бы то ни было, более старым. На этот раз он показался ей сломленным – чем? Ведь, насколько она знала его, он был по сути своей победителем, все ему в этой жизни удавалось, женщины любили его, мужчины уважали…

Отец скрылся за дверью.

Потом снова появилась рука незнакомца. Да, Галина была согласна с охранником – это была мужская рука.

Свет погас, и смутная тень скользнула к двери отца…

Движения ее были крадущимися, вороватыми. Этот человек явно замыслил что-то недоброе…

Запись закончилась. Галина повернулась к охраннику и спросила первое, что пришло ей в голову:

– А где следующая запись с этой камеры?

– Она исчезла. Я перебрал все диски за тот день, но больше ничего не нашел.

– Вот что… – Галина на мгновение задумалась. – Как вас зовут?

– Алексей.

– Вот что, Алексей… я должна как следует подумать над тем, что вы мне показали. Пока больше никому это не показывайте и никому об этом не говорите.

– Хорошо, я так и сделаю…

Охранник вынул из проигрывателя диск, положил его в ящик стола, запер на ключ. Потом внимательно посмотрел на Галину и повторил:

– Я очень многим обязан вашему отцу… и если вам понадобится помощь – помните, что вы всегда можете на меня рассчитывать.

– Хорошо, я это поняла. И еще раз повторяю – никому это не показывайте и никому не говорите.

Она вышла из комнаты, но вместо того, чтобы вернуться к себе, поднялась по лестнице и вышла на открытую террасу.

Снаружи было очень холодно. Резкий осенний ветер дул порывами, швыряя в лицо то ли брызги волн, долетающие на такую высоту, то ли капли дождя. Море ревело далеко внизу, как дикий зверь.

Галина обхватила себя руками, чтобы согреться, но не спешила уходить в тепло. Ей казалось, что холод и ветер осенней ночи помогут справиться с тоской и бессилием последних двух месяцев, помогут найти во всем этом смысл.

Она снова и снова прокручивала перед своим внутренним взором запись со злополучного диска.

Глаза постепенно привыкли к ночной тьме. Она разглядела мрачную пустыню моря. Где-то вдали тускло мерцал зеленый огонек маяка. Над бушующим морем метались обрывки туч, изодранные и темные, как лохмотья старого бомжа. Выше, в неровных разрывах облаков, изредка мерцала холодная звезда. Несущиеся над морем тучи принимали самые фантастические обличья, одна из них показалась Галине похожей на величественную голову отца…

Казалось, отец смотрит на нее с ночного неба, смотрит пристально, грозно, казалось, он чего-то ждет от нее…

В памяти всплыли давно забытые слова: «Прощай, прощай и помни обо мне…»

Вдруг из темноты возникла человеческая фигура с неясным пятном лица. Галина вскрикнула и попятилась: ей показалось, что это – тот же человек, который той роковой ночью проник в комнату отца.

– Галина Леонидовна, это вы? – раздался озабоченный голос, и она узнала охранника – не Алексея, другого, постарше. – Галина Леонидовна! – повторил охранник. – Что вы здесь делаете?

– Дышу воздухом! – огрызнулась она. – Я что – нахожусь под домашним арестом? Я не могу выйти на улицу? Мне нужно для этого чье-то письменное разрешение?

– Что вы. – Охранник смутился. – Просто будьте осторожны, погода ужасная. Может быть, вы уйдете внутрь?

– Да, конечно, – проговорила она недовольно и вернулась в дом.

В ее комнате было холодно. Галина включила отопление, легла, завернувшись в одеяло, но никак не могла согреться. Хорошо бы выпить горячего чая. Она вспомнила вдруг, как они с отцом ночью тайком пробирались на кухню, и отец сам заваривал крепкий и очень сладкий чай с лимоном и добавлял в него коньяку – себе побольше, а дочке всего капельку. А потом им обоим вдруг жутко хотелось есть, и они опустошали холодильник. Анфиса, кухарка, знала про их ночной жор, но ничего не говорила, а только оставляла для них в укромном месте блюдо с бутербродами и домашними пирожками. Мама тоже знала и ругала их полуночниками.

Кажется, что это было только вчера, а на самом деле бесконечно давно. Она уехала учиться, ее не было два года, недолгие приезды домой не в счет.

Нельзя сказать, что она сильно скучала. В Швейцарии у нее была своя жизнь – учеба, друзья, Митя… Тогда она думала, что жизнь эта замечательная и ее вполне устраивает, тем более что отец сам послал ее учиться.

Так или иначе, все кончилось два месяца назад, когда отец неожиданно умер во сне от сердечного приступа. Легкая смерть, говорили врачи, он ничего не почувствовал. Что же вы хотите? Он очень много работал, возраст опасный, пятьдесят восемь лет, многие и до него не доживают… Банкиры в группе риска…

Галина села на кровати, обхватив себя руками. Как всегда, при этих воспоминаниях заболело сердце. Первый раз она почувствовала подобное, как только узнала о смерти отца. Было такое ощущение, что кто-то костлявой сильной рукой схватил сердце и сжал. Она не могла дышать. Потом чуть отпустило, со временем стало легче. И теперь накатывало только от воспоминаний.

Она дышала неглубоко и постаралась успокоиться. Ей о многом нужно подумать, во многом разобраться. Подумать только, ведь она прилетела из Женевы только сегодня. Ах нет, уже вчера…

– Линка! – Мама махала рукой и смеялась. – Да вот же мы!

Галина оглянулась и не сумела скрыть удивления, она не смогла узнать собственную мать. Мама удивительно помолодела и похорошела. Она и раньше, до смерти отца, выглядела отлично, упорно и целеустремленно занимаясь своей внешностью и здоровьем, словно надеялась победить само время. Однако Галина помнила ее подурневшую от горя, с трясущимися губами, с мешками под глазами. Лицо ее казалось мертвенно-бледным на фоне черной вдовьей одежды. А ведь раньше маме так шло черное…

Все это было на похоронах отца.

И вот, прошло всего два месяца, а мама выглядит отлично. Причем сразу ясно, что это не результат вмешательства пластических хирургов и косметологов. Мама просто светится и полна энергии. Глаза ее сияют. И, похоже, вовсе не от радости видеть дочь.

Галина подошла ближе и попала в мамины объятия.

– Дорогая, я соскучилась! – бормотала мама. – Молодец, что приехала, что там тебе в этой Швейцарии, почаще надо дома бывать. Здесь тебе всегда рады…

Галина уткнулась маме в плечо, чтобы спрятать лицо – мама еще не знает, что она приехала насовсем, что больше она в Швейцарию не вернется. Но об этом после.

– Дай же на тебя посмотреть! – Мама отстранилась и завертела ее, затормошила. – Ой, похудела чуть не вполовину, щеки ввалились, глаза так смотрят серьезно… Нужно тебе откормиться, отдохнуть, привести себя в порядок…

– Домой хочу, – вздохнула Галина, – как сейчас хорошо, наверно, дома…

Свежий ветер дует с моря, принося соленые брызги, можно спуститься по крутой дорожке прямо к воде и наблюдать. Или смотреть на море с балкона и считать, как в детстве, волны – первая, вторая… а вот и девятый вал, и, когда он действительно получался выше, чем остальные, маленькая Галя радовалась и хлопала в ладоши, и отец смеялся тоже, глядя на ее радость.

Галина вздрогнула, когда она вспомнила отца, привычно заныло сердце. Как же ей его не хватает!

– А мы уж думали, что не успеем тебя встретить! – Мама ничего не заметила. – Такие пробки всюду!

А Галина наконец осознала, кого она имеет в виду, когда говорит «мы».

Рядом с мамой стоял Сергей Михайлович Груздев, управляющий банком отца. Галина не очень хорошо его знала, потому что работал он у отца года три, а она все это время училась в Швейцарии, в Высшей финансовой школе.

Отец хотел, чтобы она получила первоклассное образование, в первую очередь хорошо изучила финансы, чтобы потом, говорил он, когда дело перейдет к ней, она вела его твердой рукой. Галина тогда отмахивалась и закрывала ему рот ладонью.

«Папочка, я никогда не поверю, что ты способен отойти от дел, ты же трудоголик, ты не сможешь жить без работы!»

На что отец однажды посмотрел очень серьезно и хотел было что-то сказать, но передумал. Как сейчас понимает Галина, он думал о неприятном, о самом неприятном, как чувствовал, что скоро умрет. Ох, папа, папа, ну как же ты так…

Вроде бы отец был новым управляющим доволен, толковый, говорил, человек, хороший управляющий, квалифицированный и ответственный, можно на него дела оставить, отдохнуть поехать или в командировку. Мама радовалась, что отец с ней больше времени проводить стал, а то, говорила, Линка уехала, так в этом большом доме одной хоть волком вой.

Отец назвал единственную дочку Галиной в честь своей матери. Маме это имя не нравилось, хоть со свекровью своей она не сталкивалась – та умерла раньше их свадьбы. Отец всего добивался самостоятельно, никто ему не помогал.

Отец звал ее Галкой, а мама – Линой.

– Линка, ты что, не узнала Сергея Михайловича? – Мама с улыбкой повернулась к управляющему.

– Узнала, конечно. – Галина посмотрела на мать и улыбнулась. – Здравствуйте.

– Рад вас видеть, Галина… Леонидовна.

– Да вы что? – начала было мама со смехом, но тут же осеклась. – Да пойдемте же скорее, там, наверно, багаж уже привезли!

Смотря им вслед, Галина невольно отметила, что идут они слишком близко друг к другу, так что касаются изредка то плечом, то рукой, заметила и легкую заминку управляющего перед тем, как он назвал ее отчество, и смех мамы – хотела она предложить, чтобы он звал дочку просто по имени, да вовремя опомнилась, а скорее всего, он ей какой-то знак незаметный подал.

И вообще, с чего это он притащился ее встречать? Мама вполне могла приехать с водителем, а у него что – дел, что ли, мало? Отец, помнится, с утра до вечера трудился – то у него летучка, то начальников отделов принимает, то в Комитете по финансам заседание, то в мэрии деловые переговоры, то секретарю письма диктует. Даже в машине он обычно бумаги просматривал или новости деловые слушал. А этот, вишь, встречать ее явился. Хотя его и не просили.

Галине очень не понравился такой расклад – что-то слишком много этот Сергей Михайлович на себя берет, это не входит в его обязанности. Мама писала, что он очень поддержал ее после смерти отца и, вообще, управляющий отличный, все дела взял на себя, можно совершенно о них не беспокоиться.

Но все же Галине очень не понравился мамин слишком счастливый, сияющий вид. И одета она как-то легкомысленно, по-молодому – брючки узенькие, курточка стильная, коротенькая. Всего два месяца прошло со смерти отца.

Галина опомнилась, осознав, что рассуждает как старуха – что люди скажут и все такое прочее. Но все же… сколько матери лет… так, ей самой двадцать четыре, а маме, значит, сорок семь. Выглядит она, конечно, на сорок, а может, и меньше. А этому Сергею Михайловичу, надо думать, года сорок два, самое большее сорок три.

Интересный мужчина – среднего роста, мускулистый, загорелый, ни намека на брюшко. Лицо, в общем, тоже ничего себе, немного портит его слишком поднятая левая бровь, как будто он глядит на тебя с недоверием или сомнением, но это не всегда заметно, только когда смотришь ему в лицо. А так свежий, подтянутый, костюм сидит отлично. В зал, наверно, ходит, в бассейне плавает, за собой следит, в общем.

Не зная человека, нечего на него напраслину возводить. Но все же… если бы не мамин слишком счастливый вид, Галина бы ничего и не подумала.

«Неладно что-то в датском королевстве!» – говорил, бывало, в таких случаях отец.

Что ж, она с этим разберется со временем.

– Ты идешь? – обернулась мама. – Давай быстрее!

«Куда торопиться-то, – ворчливо подумала Галина, – что у вас, пожар, что ли…»

Торопиться маме было некуда, похоже, она все теперь делала быстро – не шла, а бежала, не показывала рукой, а тыкала пальцем, не вставала с места, а легко вскакивала, не смеялась, а хохотала. Не давил на нее огромный пласт горя, не тянуло ее книзу, не опускались плечи, как у нее, Галины.

Увидела себя как-то в зеркале в ресторане еще в Женеве – взгляд потухший, спина сутулая… Надо было срочно брать себя в руки, отца не вернешь… Похоже, мама поняла это раньше ее. Но все же всего два месяца прошло. Как это там у классика – «башмаков еще не износила…» и так далее.

Водитель был новый, раньше она его не видела. Довольно молодой человек с несколько мрачноватым выражением лица. Он уложил ее чемоданы в багажник и за всю дорогу не сказал ни слова. Сергей Михайлович сел спереди и тоже молчал, зато мама болтала за двоих.

Она задавала дочке вопросы о ее жизни в Женеве и тут же задавала новые, не слушая ответов. Она рассказывала о нововведениях в доме и тут же перескакивала на открытие нового СПА-салона или нового бутика или же начинала обсуждать знакомых.

Галина слушала вполуха, она думала о своем, в частности о том, что мама ни разу не упомянула в разговоре об отце.

– Тебе не интересно? – вдруг спросила мама каким-то не своим, жалобным голосом. – Ты не слушаешь?

Если бы они были одни, Галина сказала бы все честно – и про мамин сияющий вид, и про громкий смех без видимой причины, и про то, что слишком близко она допустила этого Сергея Михайловича. Но, глядя в его спину, Галина пробормотала только, что устала от полета и ухо одно заложило.

Мама обиженно замолчала.

Так проехали они город, и тут мама огляделась удивленно и спросила, куда они едут.

– Завезете меня в банк, – ответил Сергей Михайлович сухо, – потом поедете к себе.

– Как, разве вы не… – начала мама и замолчала, наткнувшись на его колючий взгляд.

Галина в это время делала вид, что дремлет, и наблюдала за ними из-под ресниц. Мама смотрела разочарованно и даже сложила руки в умоляющем жесте. На что Сергей Михайлович плотно сомкнул узкие губы и даже отрицательно качнул головой. И ушел, простившись подчеркнуто холодно, бросив через плечо, что позвонит, когда нужно будет подписать документы.

Мама вздохнула, настроение ее падало на глазах. Галина представила, что кто-то посмел бы так же вести себя с ее отцом, и очень удивилась. Мама всегда умела обращаться с персоналом, что же случилось? Неужели она с этим…

Не может быть, прошло всего два месяца со смерти отца! Они всегда были счастливой парой, это все признавали, и мать так убивалась на похоронах.

– Ты очень невежливо разговаривала с Сергеем Михайловичем, – после некоторого молчания произнесла мать.

– Да я с ним вообще не разговаривала! – удивилась Галина.

– Вот именно, – мама потихоньку повышала голос, – ты вела себя недопустимо! Человек бросил все дела и приехал тебя встретить, могла бы быть полюбезнее!

– Это не входит в его обязанности, – начала было Галина и осеклась, увидев, с какой злобой поглядела на нее мать. – То есть я, конечно, очень тронута, но вполне обошлась бы, если бы ты встретила меня одна. Или просто водителя прислали бы.

– Ты невозможна! – Возмущению матери не было предела. – Имей в виду, Сергей Михайлович очень меня поддержал, когда я осталась одна! Если бы не он, я не знаю, что бы со мной было. Кроме того, он прекрасный управляющий, таких поискать, за ним мы как за каменной стеной! Он взял на себя все!

– Это его работа. – Галина пожала плечами.

– Ну да, скажи еще, что за это он получает свою зарплату!

– И немалую.

– Это вы там, в Швейцарии, все меряете деньгами! – В голосе матери появились незнакомые визгливые нотки.

Галина посмотрела в каменную спину водителя, дернула маму за рукав и сделала грозное выражение лица. Не хватало еще ругаться при нем! Мать неохотно замолчала.

Галина с тоской уставилась в окно.

Господи, что сталось с ее тактичной и выдержанной мамой? Не она ли учила свою подрастающую дочь, как правильно себя вести с обслуживающим персоналом? С низшим – ровный приветливый тон, приказы отдавать спокойно, не забыть поблагодарить. С высшим – показывать уважение, улыбаться сдержанно, изредка интересоваться семьей. Но нечасто.

И никогда, ни при каких обстоятельствах не выяснять отношений при персонале! Никаких личных подробностей, чтобы потом это обсуждалось вслух!

Надо сказать, мама сама неукоснительно соблюдала эти правила, они с отцом никогда не ругались при водителях и горничных. Да что там, они вообще никогда не ссорились, мама всегда умела сгладить острые углы. И куда это все делось?

– Я-то думала, что мы проведем твои каникулы на славу! – вздохнула мама. – Будем всюду ходить вместе, мне тоже пора встряхнуться. Готова две недели гулять даже по ночам!

Галина, сама того не желая, закашлялась.

– Дело в том… – начала она, и тут водитель резко затормозил, так что она едва не ткнулась головой в переднее сиденье.

– Да что такое?

– Авария впереди, три машины столкнулись, – ответил он.

Мама переключилась на аварию, и Галина не успела сказать ей, что приехала насовсем, что она не будет продолжать учебу, поскольку жить в Швейцарии ей больше не нужно. Скучно ей там, скучно и одиноко. Надоело все – развлекаться, общаться с приятелями. Учиться тоже надоело. Надоел Митька. Она ему, кажется, тоже надоела, во всяком случае, он очень спокойно воспринял их разрыв. Точнее, совсем не воспринял, в последнее время они виделись все реже и реже, потом она просто улетела, никому ничего не сказав.

Два года, которые Галина провела в Швейцарии, слились в ее памяти в один бесконечный день – или в одну бесконечную ночь, ночь, полную скорости, блеска, мелькающих огней.

Ее – наследницу огромного состояния – сразу же приняли в замкнутый кружок богатой русской молодежи. У них было все: дорогие машины, скоростные катера и яхты, одежда от знаменитых дизайнеров и деньги, деньги, деньги…

Безумные ночные гонки на «Феррари» и «Ламборджини» по идеальным швейцарским шоссе, безумные вечеринки на яхтах, плывущих по Женевскому озеру, реки самого дорогого шампанского… им ничего не стоило сорваться посреди дня, чтобы отправиться на вечеринку в Монако, на показ мод в Сен-Тропе.

Как-то Галина с приятелем (еще не Митей, другим) отправилась в Сан-Марино. Они стояли ночью на вершине горы Монте Титано, внизу, под ногами, сияли бесчисленные огни, словно россыпь бриллиантов на черном сукне ювелира.

– Мне кажется, мы что-то делаем неправильно… – проговорила Галина, задумчиво разглядывая эти огни. – То есть… то есть мы ничего не делаем, мы только впустую тратим свою жизнь – свою, между прочим, единственную жизнь!

– Ты что, Линка! – перебил ее приятель. – Что ты несешь? Что мы, по-твоему, должны делать? Весь мир и так у наших ног! Посмотри вниз – видишь эти огни? Они принадлежат нам! Под нами лежит вся эта чертова Европа! Мы молодые, красивые, богатые… что нам еще нужно? Все завидуют нам! Все хотели бы жить как мы – но куда им! Надо жить – и радоваться тому, что нам все доступно! Молодость пройдет, и нужно, чтобы было что вспомнить! Нужно все испытать, все попробовать, чтобы не жалеть потом об упущенном! Да что это с тобой сегодня?

– И правда, – она засмеялась, – что это со мной, шампанского перепила, наверно…

И снова замелькали бесконечные сногсшибательные вечеринки, безумные ночные гонки. Она помнит одну такую ночь.

Они мчались в новеньком красном «Феррари» через тихий ночной городок. Свет фар вырвал из темноты какого-то бюргера, который выгуливал свою бюргерскую собачку. Галина разглядела его лицо, на нем было выражение неприязни и раздражения.

На какое-то мгновение в ее душе снова возникло сомнение: правильно ли она живет? Может быть, это и не жизнь вовсе, а только призрак жизни, блестящий и шумный призрак, а настоящей жизнью живет вот этот бюргер, весь день проводящий в своей конторе, а поздно вечером выгуливающий собачку?

Но тут же она разглядела под слоем неприязни на лице бюргера глубоко упрятанную зависть и подумала, что приятель, несомненно, прав, что жизнь прекрасна, а если их кто-то не одобряет – то это исключительно от зависти.

Как-то в небольшом городке на берегу Женевского озера их машину остановил полицейский патруль. Их привезли в участок, составили протокол – превышение скорости, нарушение общественного порядка. Сперва ее приятель хорохорился, задирал нос, кричал на полицейских, но они воспринимали его истерику совершенно спокойно и пригрозили поместить буйного русского в «обезьянник», с бродягами и проститутками.

И тут Галин приятель сломался. Его как будто подменили. Он унижался перед полицейскими, умолял отпустить его, обещал большие деньги. Его губы тряслись, глаза стали жалкими и испуганными, как у побитой собаки.

Гале стало противно.

Скоро, правда, приехал адвокат, вытащил их, и приятель снова ожил, на его лицо вернулось привычное выражение самодовольства. Но Галя больше не хотела его видеть. У нее перед глазами снова и снова вставало его жалкое, перепуганное лицо, трясущиеся губы.

Митька был не такой. В этой компании он держался наособицу. Или это Галине так казалось тогда.

Он был сыном человека, чья фамилия часто мелькала в СМИ, но Митька никогда не упоминал про него. Отец его был женат вторым браком и жил в Москве, Митька же с тринадцати лет учился в Европе. С виду он ничем не отличался от мальчиков-мажоров – такой же красивый, мускулистый, спортивный. Однако довольно часто мелькало в его глазах выражение легкой насмешки, как будто знал он, что все, что они делают, это ненастоящее, детские игрушки.