Loe raamatut: «Уроки итальянского»

 
Мне надо, где сугробы намело,
Где завтра ожидают снегопада,
А где-нибудь все ясно и светло,
Там хорошо, но мне туда не надо.
 

В. Высоцкий

Глава 1

Любовалась я как-то вечером отпускными фотографиями одного моего питерского друга, который недавно вернулся из Флоренции, и снимки эти спровоцировали у меня внезапный приступ итальянских воспоминаний. Слава Богу, что со временем большинство собранных в памяти фактов пропускается через некий фильтр, прикрученный, к примеру, где-то внутри черепа – и плохое отсеивается или почти отсеивается. Сейчас я уже могу смотреть на все эти замечательные фото без чувства неприязни, не рискуя воскресить из своего секретного шкафа какой-нибудь скелет «made in Italy». Может быть, еще так случится, что я посещу Страну Макарон, но в качестве «белого человека» – туриста с непросроченной визой, и буду без оглядки на карабинеров любоваться замечательной итальянской архитектурой, природой и т. п.

Узенькие улочки, красная черепица. Как все это знакомо! Кажется, что совсем недавно я ходила этой флорентийской мостовой, а там вот – покупала пиццу. Правда, кафе «Il girasole» я не помню, но все равно с удовольствием пообедала бы там…

2000 год. Первые волны украинских нелегалок пенятся по городам Италии. Где-то там и я – капля в море, соблазненная мечтой о заграничном Эльдорадо. И нас таких – десятки, сотни тысяч, в основном из западных областей. Наши цели – раздать долги, заработать на жилье, на образование ребенка, на… Словом – ДЕНЬГИ, или i soldi, как говорят в той стране, с которой мы прочно связываем свои надежды. Думаем, что за их лиры очень скоро сможем купить себе счастье, даже не подозревая истинной цены вожделенного счета в банке. Украинские доктора, экономисты и учителя в Стране Макарон превратятся в уборщиц, домашних рабынь и проституток.

В Италию я уезжала 5 октября. Был солнечный день роскошной золотой осени. Меня пришли проводить почти все сотрудники издательства, в котором я тогда работала. Мы пили шампанское за удачную поездку, и наши девочки желали мне найти ТАМ свою судьбу в особе горячего «итальяно веро». Некоторые плакали, будто я не на заработки уезжаю, а на войну, и дарили всякие мелкие подарки на память – зажигалку, ручку, серебряные колечки. Я тоже плакала радостными слезами от предвкушения Чего-то.

Это «Что-то» не заставило себя долго ждать. Как только наша группа желающих трудоустроиться в Италии достигла славного города Неаполя, водитель автобуса – Саша потребовал у нас паспорта. Я заартачилась, ибо такое требование показалось мне, мягко говоря, незаконным.

– Ты что умничаешь? – процедил Саша, отведя меня в сторону, – или давай паспорт, или катись отсюда на все четыре!

Не знаю, правильно ли я поступила, да только документ не отдала. Еще дома мне довелось наслушаться историй о том, какие бывают неприятности с теми, кто заграницей лишается паспорта. И интуиция орала: «Не вздумай!»

– Куда это «на все четыре»? Когда фирма ваша деньги с меня брала, то обещали же работу предоставить, – очень удивилась я.

У Саши было такое выражение лица, будто он увидел говорящую табуретку.

– Ты, я смотрю, дура вообще.

– Я – не дура и никуда идти не собираюсь. Кстати, у меня виза открыта еще на две недели. Вот вернусь домой и устрою вашей конторе в суде разборку!

Ясное дело, то был блеф чистой воды, но Саше мои заявления не понравились. Он пообещал, что домой я не доеду. Тогда я стала просить, чтобы он не выгонял меня из машины хотя бы до утра. (Куда идти-то среди ночи в Неаполе?) Водитель проявил истинно христианское милосердие и разрешил мне переночевать в автобусе, но с условием, что завтра духу моего тут не будет.

После полуночи приехали какие-то итальянцы и забрали тех, кто отдал водителю паспорта. Только я и еще одна женщина, за которой утром должны были придти знакомые, остались в машине. «Бог не выдаст, свинья не съест» – это последнее, что мне пришло на ум той ночью.

Утро. Белый автобус уехал в сторону Родины. Я стою посреди Неаполя на площади Гарибальди, а вокруг кишит украиноговорящая женская масса. Создавалось впечатление, что я попала на родной Варшавский рынок. А знаете, что объединяло всех женщин на площади? Мы все были БЕЗРАБОТНЫМИ. Когда я это поняла, то очень обрадовалась, что в нагрудном кармашке спокойно лежит бордовая книжечка с названием «Паспорт». И улыбнулась:

– Ну что ж, buon giorno, Italia!

Глава 2

В центре площади, залитой ярким солнцем, застыл неугомонный революционер Джузеппе Гарибальди. Он равнодушным взором глядел на толпу украинских женщин и вспоминал свои подвиги.

Я внимательно осмотрела каменную фигуру и поймала себя на мысли, что о национальном герое Италии не знаю практически ничего. Разве только то, что он болел ревматизмом и всю жизнь боролся против австрияков. Ну, и что Папа Римский его не любил. Лицо у синьора Джузеппе было надменным и малоприятным, не удивительно, что Папе он не нравился. Это лицо я смутно помнила со школьного курса истории и, честно говоря, радовалась, что хоть кто-то в этой стране мне знаком. Я расстелила куртку у подножья памятника и села думать думу. Надо было придти в себя и решить, как быть дальше.

Так, что имеем в наличии? Паспорт, триста долларов, аккуратно замотанные в носовичок и прищемленные булавкой в надежном месте (бюстгальтер), а главное – огромное желание Приключения. Кончики пальцев покалывало от передозировки адреналина и сильно хотелось есть. Должна признаться, что ничего путного в мой голодный мозг не приходило. Я вспомнила, что последний раз принимала пищу, когда мы пересекали Альпы, а это было почти сутки назад.

В дорогу бабушка моя снабдила свою драгоценную внучку «Московской» колбасой, сухим печеньем, яблоками и помидорами. От всяких банок-склянок я категорически отказалась, ибо не люблю таскать в пути лишний груз. Сделала я это, наверное, зря, так как мой продуктовый запас существенно иссяк по дороге в Неаполь. Нож в сумке обнаружен не был, видимо, дома забыла, из-за чего пришлось колбасную палку есть очень малокультурным способом – откусывая как батон. Дома (читать: в Украине) я бы ни за что на свете не умостилась поедать колбасу на площади под памятником. Но к чему условности, если кишки играют «Прощание славянки»?

Пропорционально степени наполнения желудка у меня светлели мысли. Искренне поверив в сказки работников фирмы по трудоустройству, я полагала, что по приезде в Италию меня сразу же отведут на рабочее место и скажут:

– Синьорина Наташа, Вы должны делать то-то и то-то, а платить мы будем столько и столько. Вот Ваша комната, а ванная – там.

Но с работой заминочка вышла, значит, и с деньгами, и с местом проживания. А где же мне ночевать сегодня, люди добрые? В связи с отсутствием опыта бомжевания этот вопрос приводил меня в состояние некоторого замешательства.

– Эй, красавица, как дела? – обращение на ломанном украинском прозвучало где-то над ухом. Я удивленно обернулась. Голос принадлежал смуглому молодому мужчине в цветастой рубашке.

– Хорошо, – ответила я.

Мужчина широко улыбнулся, обнажая великолепные зубы, и повторил: «Хорошо». Потом подсел ко мне, и произошла сцена знакомства в духе фильма «Тарзан». Мужчина приложил ладонь к своей груди:

– Монтаз. Пакистан, – потом направил руку в мою сторону с вопросительным выражением на лице.

– Наташа, – о том, что я с Украины, смысла не было сообщать.

– Наташа – Монтаз, – и он показал золотой перстень, на котором латиницей было выгравировано его имя.

Из этого я сделала вывод, что Монтаз языкам особо не обучен. И к счастью, ошиблась. Мужчина знал достаточное количество украинских слов, чтобы можно было понять, о чем идет речь. По крайней мере, он лучше владел украинским, нежели я – фарси. Монтаз еще немного говорил по-немецки (тут у меня дела обстояли не так безнадежно как с персидским), так что в целом мы понимали друг друга. Естественно, активно были задействованы мимика и жесты.

Я, как могла, объяснила, что только-только приехала в Италию, знакомых тут у меня нет и работы тоже. Монтаз спросил, где я остановилась. Мною было продемонстрировано место под памятником. Мужчина неодобрительно покачал головой и сказал, что на ночь под Гарибальди оставаться не советует. Мне осталось только пожать плечами.

– Нэ бийся, гарна, я – помагаты! (Не бойся, красивая, я – помогать!)

И мы договорились, что если я до вечера не найду себе ночлег, то опять встретимся у памятника, и он заберет меня к себе или отведет к своим знакомым, которые (с его слов) – хорошие люди и не дадут мне пропасть. Я с благодарностью пожала Монтазу руку, и он меня обнял, пообещав, что все будет хорошо.

Удивительное ощущение наполняет человеческое естество, когда под ногами вдруг обретается твердь. Всего несколько часов назад меня «кинули» соотечественники, а тут руку помощи предлагает еле знакомый чужеземец, который, как и я – чужак на этой земле.

Мы распрощались до вечера. Монтаз ушел по своим делам, а я вошла в гущу безработной толпы.

Глава 3

Толпа поглотила меня как огромный рыбий косяк небольшую сардинку. Приветливых лиц не встречалось. Наверное, для того, чтобы излучать дружелюбие, необходимы благоприятные внешние обстоятельства, как минимум – бытовые удобства. А их не было.

Пьяцца Гарибальди соседствовала с Неаполитанским вокзалом, который народонаселение площади посещало с целью отправления естественных нужд. У входа в вокзальное помещение стоял невысокий карабинер с резиновой дубинкой и лиц славянской наружности отгонял от двери. Делал он это лениво и как бы нехотя, подобно утомленному пастуху, присматривающему за вредоносным стадом. Периодически карабинер курил и в это время не обращал особого внимания на миграцию украинок за дверь.

Первый раз пройти мимо маленького вокзального цербера мне не удалось. Он посмотрел на меня снизу вверх презрительным взглядом и, ткнув в бедро дубинкой, процедил:

– Vai via! (Пошла прочь!)

Я густо залилась краской, и мне даже в туалет перехотелось – настолько непривычным было скотское обращение. Скрутив фигу в кармане и мысленно послав карабинера в Украину, я временно отказалась от идеи штурмовать вокзал.

Вторая попытка попасть на вокзал была предпринята минут через сорок, она тоже оказалась неудачной. Честно говоря, я надеялась, что такого количества времени вполне достаточно, чтобы карабинер меня забыл. Но, как оказалось, у него была цепкая память на высоких блондинок.

Опять пришлось отступить. Но маленькие итальянские карабинеры тоже люди – и, соответственно, не только машут дубинками и курят, они, как и другие народы, ходят по нужде. Когда мужчина на минутку отлучился, я стрелой метнулась внутрь здания. Надо же, какое счастье – добраться до кабинки с надписью «WC»! Вот уж не предполагала, что буду так по-детски радоваться этому.

Очередь к кабинке была мавзолеевского размаха. Я стояла за немолодой стриженой женщиной в измятой серой куртке. Она спросила меня:

– Давно в Неаполе?

– Вчера приехала. А Вы?

– И я. Оставила работу в деревушке одной неподалеку. Платили маловато. Решила тут счастья попытать.

– Думаете, это реально? Столько же безработного народа… Меня Наташей зовут, а Вас?

– А я – Надя. Да, народа много. Невольничий рынок. Но попытаться стоит. Сюда итальянцы часто наведываются за новой прислугой, так что не переживай. Язык знаешь?

– Нет.

– Это хуже. «Немых» не очень на работу берут.

Такое заключение меня расстроило.

– Да ладно, Наташ, не кисни, все утрясется как-то. Я тоже сначала по-итальянски ни в зуб ногой была, потом научилась. Ночевать-то тебе есть где?

Я рассказала о Монтазе. Надежда слегка удивилась:

– По-украински говорил? Точно, сутенер какой-то пакистанский. Видно, наших баб имел-переимел, аж язык выучил!

– Надя, ну, что Вы?! Он вовсе не похож на сутенера.

Женщина ухмыльнулась:

– Скажи, а много сутенеров ты в жизни своей знала?

Я напрягла память. Нет, с сутенерами дружить мне не доводилось. Моя жизнь (по крайней мере, до сего дня) протекала в плоскости, далекой от сексиндустрии. Правда, я была знакома с одной проституткой, проживавшей на нашей улице. Но она не являлась членом Профсоюза Путан и работала без посредников, исключительно на себя. Душевная, кстати, девица.

– Нет, Надя, с сутенерами я не сталкивалась.

– То-то и оно. Думаешь, у них на лбу написан род занятий? Осторожнее с людьми надо быть, Наташка.

– А где ночевать тогда?

– Мы баб поспрашиваем. Тут, говорят, под вечер «наши» работающие приходят, ночлег предлагают. Оставаться ночью на Пьяцца опасно, ворья много. Ну, и мало ли чего…

Большую часть дня мы провели на вокзале, а ближе к вечеру вернулись на площадь. Из-за Надиной подозрительности опять остро стал вопрос ночевки. Никто из «наших» никакого ночлега не предлагал.

– Послушайте, Надя, я уверена, на счет Монтаза Вы ошибаетесь. Чувствую, что он хороший человек и не обидит.

– Как знаешь. Но я к твоему пакистанцу ночевать бы не пошла.

– Не вижу другого выхода. Уже темнеет. Мы договорились встретиться у памятника, если ничего не найду. Я не нашла. Значит, иду к Монтазу. Вы со мной?

– Ты – с приветом, – заключила Надежда. – Иди сама.

И я пошла. Монтаз сидел под Гарибальди и белозубо улыбался:

– Чао, белла!

– Чао.

– Пошли?

– Угу.

Он взял мою сумку, и мы покинули площадь.

Южные ночи имеют привычку обрушиваться внезапно. Еще пять минут назад было относительно светло, а через мгновение мы с Монтазом оказались в совершенно темном переулке – будто кто-то выключил рубильник.

Извилистые неаполитанские улицы ночью мне почему-то напоминали своих львовских сестер – такие же узенькие, мощеные брусчаткой. Только вот мусора на них было намного больше. Я то и дело спотыкалась о пустые бутылки, картонки, фруктово-овощную кожуру.

Через поворот мое внимание приковал чахлый фонарик, ливший жидкий желтый свет на кучи разнообразных отходов. Вот одна из куч зашевелилась, оттуда выглянула остроносая мордочка, а затем показалось упитанное тело местной крысы. Она была величиной с небольшую таксу. Грызун сел под фонарем, привел себя в порядок, а покончив с туалетом, начал заниматься исследованием полиэтиленовых пакетиков, ровным слоем покрывавших тротуар. Не найдя ничего из того, что могло бы удовлетворить его гурманские замашки, он неспешным вальяжным шагом пересек улицу.

Хозяйская невозмутимость крысы лишила меня дара речи. Идя за пакистанцем по ночному городу, я чувствовала себя куда менее уверенно, чем это животное. А что, если Надежда была права? Нет-нет! Даже если это так, то толстых крыс я боюсь куда больше сутенеров.

Из подворотни слышалась журчащая речь на незнакомом языке. Когда мы поравнялись с источником звука, я увидела группу из четырех мужчин, которые живо что-то обсуждали. Заметив нас, один товарищ что-то крикнул Монтазу. Судя по интонации, это было приветствие. Монтаз прожурчал какую-то фразу в ответ и кивнул в мою сторону. Мужчины засмеялись. Мне от смеха этого стало нехорошо, хотя, не исключено, что потешались арабы вовсе не надо мной. Выбитая из состояния равновесия трущобной крысой и откровенными мужскими взглядами, я затравлено посмотрела на своего спутника. Монтаз сказал:

– Не бойся, – и мягко взял меня под руку, – скоро будем дома.

Завершился наш променад перед двухэтажным зданием с облупившейся штукатуркой. На лестничной клетке пахло плесенью и кошками. Монтаз громко постучал в зеленую дверь слева:

– Фила!!! Sono io! Apri! (Это я! Открой!)

Из квартиры доносилось шарканье тапочек, кашель и звон ключей. Затем в дверном проеме показалась хозяйка квартиры – мужеподобная брюнетка с тонкой сигареткой в углу рта.

– Чао, Фила. Это Наташа, твоя землячка, – Монтаз кивнул в мою сторону, – я тебе утром о ней говорил.

– А-а-а, – протянула женщина, – что-то припоминаю. Ну, заходите.

Мы вошли в жилище Филы. Оно состояло из маленькой комнатки, треть которой отгораживал хлопчатобумажный отрез ткани в мелкий цветочек. За занавеской находились умывальник и унитаз. Высота потолков была явно рассчитана на лилипутов, так как я в полный рост в комнате не помещалась. Чтобы без проблем передвигаться по этой «норе», мне приходилось затейливым образом выворачивать шею или подгибать колени.

В центре комнаты стояла кровать, вернее, кровать составляла ВЕСЬ центр комнаты. Размеры ложа тут были ни при чем, причина крылась в пигмейских габаритах жилья. Мне казалось, что я попала в меблированную картонную коробку из-под телевизора. Монтаз поставил на пол мою сумку:

– Ты тут оставайся, а я завтра приду. Чао.

– Чао.

Когда за Монтазом захлопнулась дверь, я вздрогнула, и мне стало очень-очень неуютно. Даже на площади было как-то веселее. Фила спросила:

– Откуда ты?

– Из Луцка. А Вы?

– Из Ивано-Франковска. Монтаз говорил тебе про плату?

– Нет. Ничего не говорил.

– Так вот, десять долларов – ночь.

– Хорошо, – я протянула Филе зеленую купюру.

Женщина посмотрела ее на свет и, удовлетворенно хмыкнув, спрятала в карман.

– Ты можешь у меня ночевать, пока место себе не подыщешь.

– Спасибо Вам. Мне бы помыться с дороги, если можно?

Фила махнула в направлении цветастой занавески и я, взяв полотенце и мыльницу, стала пробираться через кровать к умывальнику. Надо сказать, что кровать украшал ворох какого-то тряпья, обойти который не представлялось возможным. Как только я на него ступила – раздался вскрик, и из тряпичных недр появилась всклокоченная человеческая голова. От неожиданности мыльница выпала у меня из рук, и белый брусочек подкатился к ногам Филы.

– Да не бойся ты! Это Мария.

Марией называлось полупрозрачное существо, судя по имени, женского пола. Подобную степень истощения мне доводилось видеть когда-то в медицинском учебнике. Там описывалась болезнь с романтичным названием «кахексия», и была иллюстрация – фото женщины-скелета. Лично я в скелетах не вижу ничего страшного, если только они не живые. А Мария была живой. Об этом свидетельствовали: во-первых – крик, во-вторых – открытые блестящие глаза. Других признаков жизни за Марией не замечалось.

– З-здравствуйте. Меня зовут Наташей, – поздоровалась я.

В ответ существо только глубже зарылось в постель.

– Что с ней? – спросила я Филу.

– Да ничего, устал просто человек. Выходной у нее сегодня.

Фила не была настроена на длительный диалог, поэтому я не стала ее больше ни о чем спрашивать, и удалилась за занавеску.

Все мысли мои заняла Мария. Невозможно представить, что эта женщина вообще способна передвигаться, не то чтобы работать. Вдруг до меня дошло, что в квартире ОДНА кровать, а людей в три раза больше. Значит, спать предстоит с Филой и скелетом Марии! От такой перспективы меня передернуло. «Спокойствие, только спокойствие, – говорила я себе, – в любом случае это лучше, чем ночевка на улице».

– Я ухожу, Наташа. Буду поздно, меня не жди и ложись спать. Тут еще девчонки придут, так ты им дверь открой, они – свои, – донесся голос Филы из-за занавески.

– Открою.

От усталости у меня уже подкашивались ноги и слипались глаза. Я разделась и осторожно легла на кровать, подальше от Марии.

– Не бойся меня, я не кусаюсь, – сказала женщина-скелет.

– Я и не боюсь, – ответила я и на всякий случай чуть отодвинулась к краю.

– Ты не думай, раньше, ДОМА, я пышкой была, вроде тебя. Это ТУТ так похудела.

– Работа у Вас тяжелая, да?

Мария вздохнула:

– Да, не из легких. Я посудомойкой в ресторане на пристани работаю. Гляди, – и протянула ко мне руки.

Кожа на ладонях была воспалена, местами трескалась и гноилась.

– Что это?

– Моющее средство. Целый день руки в нем держу, вот кожа и слазит.

– Ну, Вы бы побереглись как-то, – сказала я неуверенным голосом.

– Побереглись, – повторила Мария, – как тут побережешься? Ты, небось, вчера только из ДОМА. Видела, что на площади творится?

– Уйма народа…

– Вот именно. И всем работа нужна. Знаешь, сколько желающих на мое место?

Вопрос Марии относился скорее к разряду риторических, вряд ли ее интересовало точное количество претенденток на экзему в портовом кабаке. Я промолчала.

– А сколько тебе лет?

– Двадцать шесть. Мария, как тут с работой вообще?

– Смотря с какой. Какая-нибудь черная и дешевая рано или поздно подвернется. С той, что почище, – туговато. Ты – ГОВОРЯЩАЯ?

– В смысле?

– Говоришь по-итальянски?

– Училась по самоучителю немного, – с сильным сомнением в своих лингвистических талантах произнесла я.

– Если ты «немая», то нормально устроиться вряд ли удастся. Тебе Монтаз ничего не предлагал?

– Нет, ничего. А что, он мог бы с работой помочь? – призрак надежды замаячил перед глазами.

Мария потерла переносицу:

– Как тебе сказать. Вообще-то мог бы. Только не знаю, подойдет ли тебе такая работенка. Он тебя у вокзала подобрал?

Мне не понравилось слово «подобрал». Я что, дворняжка какая-то?!

– Да, мы встретились на Пьяцца Гарибальди.

– Монтаз девочек оттуда часто приводит. Добрый он, Монтазик наш, – оскалилась Мария.

– А чем же он занимается?

– Он – художник. А зарабатывает тем, что делает татуировки. Между прочим, очень красиво у него это дело получается. Может и тебе сделать бабочку на попе, если попросишь. Друзья у него, правда, несколько иного профиля. К ним он девочек пристраивает. Только по желанию, ты не думай!

«Не так уж сильно, наверное, Надежда ошибалась», – мелькнуло у меня в голове.

– Мы, когда шли сюда, встретили каких-то мужчин в подворотне, – припомнила я.

– Дружки его, наверное.

– И что это за люди?

– Марокканцы. Наши девочки на них работают.

На языке у меня крутился наивный вопрос, от которого я не смогла удержаться:

– Где работают?

– На «страде», – произнесла Мария, делая ударение в слове «страда», на первом слоге.

Мне не хотелось выглядеть полной идиоткой, – и я понимающе кивнула. Страда, страда… Знакомое словечко. И тут я вспомнила: «la strada» – это же «улица» по-итальянски. Ура! Не пропали даром занятия с самоучителем. И что же могут делать наши девочки на улице для марокканцев? Сомневаюсь, что род их занятий состоял в торговле беляшами или лотерейными билетами.

– Если хочешь знать, то друзья Монтаза еще не всяких девочек берут.

Хм. Подумать только! Я съехидничала:

– Да Вы что! Можно еще и кастинг на путану не пройти?

– Конечно, – на полном серьезе ответила женщина, – я им уже точно не подойду.

В чем-то Мария была права, образ ночной неаполитанской бабочки как-то мало вязался с ее, мягко говоря, аскетичной внешностью.

– Так, может, я тоже не подойду, – попыталась я пошутить.

– Ты подойдешь, – заверила меня Мария, – арабам такие нравятся.

Поворот нашего разговора меня слегка встревожил. Одно дело, когда в газетах читаешь про тружениц полового фронта, или чисто гипотетически фантазируешь о подобном с подругами на кухне. А тут тебе наклевывается вполне реальная возможность освоить древнейшую профессию. Когда я собиралась в Италию, то как-то и не рассчитывала, что передо мной откроются столь радужные перспективы. Надо же – такой шанс судьба подбрасывает! По окончанию университета светила биологии из меня не получилось, может, именно на итальянской страде обретет свое истинное призвание неизвестный зоолог? Убеждаться в этой гипотезе желания не возникало. Я решила, что карьера проститутки может и подождать.

– Спокойной ночи, Мария.

– Спокойной ночи.

Я свила себе кокон из одеяла и моментально провалилась в сон так, будто кто-то выдернул шнур от меня из розетки. Снился плотный, густой туман, застилающий горизонт, и корабль, который покидали толстые крысы в платочках из полиэтиленовых пакетиков. Меня очень тревожила судьба корабля, тем более что в одной из кают находилась я. В моей каюте горела в пузатом стаканчике розовая свеча. Я смотрела на маленькое пламя и знала: до тех пор, пока свечка эта горит, корабль не утонет.

Сон прервался стуком в дверь. Слышались женские голоса:

– Фила!!! Это мы!

Скрипнула кровать – поднялась Мария:

– Не шумите! Сейчас открою!

Мне не хотелось привлекать к себе лишнего внимания и знакомиться с прибывшими женщинами. Я сделала вид, что сплю. Женщин, судя по голосам, было двое. Причем, одна из них находилась в состоянии алкогольного опьянения. Именно она обнаружила меня на кровати, и, дыхнув в лицо спиртовыми испарениями, громко прошептала:

– Что это?

– Новенькая. Монтаз привел, – ответила Мария, – Оля, отойди от нее, видишь – уснул человек.

– Молодая, – констатировала Оля, – Анвару отдаст, или себе оставит?

Другой голос прыснул:

– Ага! Людка ему оставит!

– Таня, глянь-ка: девка ничего, жалко ее арабам отдавать. Пусть Гвидо ее возьмет, у него условия получше будут.

По позвоночнику промчалось стадо муравьев с холодными лапками. Как это возможно, чтобы мной распоряжались, будто я пакет молока?! Возьмут – отдадут. Мое мнение, похоже, вообще никого не интересует. Не знаю, кто такие Гвидо и Анвар, но знакомится с ними совсем не хотелось. По-моему, выбирать между арабской или итальянской панелью – то же самое, что размышлять: из чего лучше застрелиться – маузера или браунинга? Надо срочно покидать эту нору. Скорее бы утро.

– Наташ, ты спишь? – затормошила меня Мария.

Я разлепила глаза:

– Чего Вам?

– Тут девчонки пришли, Оля и Таня. Познакомься.

Делать нечего – знакомлюсь. «Девчонки» были в возрасте расцвета второй молодости. Татьяна – довольно высокая шатенка с широкими скулами, Ольга – гидроперитовая блондинка в золотых конопушках и носом-картошечкой. Вроде бы родные лица, какими заселена любая наша деревня, но было в них уже что-то чужое. Оно проскальзывало сквозь холодный взгляд, цепляющийся как верблюжья колючка. Видимо, за время проживания за границей в моих соотечественницах произошла какая-то мутация, следствием которой стали настороженность и недоверие.

– Ты уже договорилась с Монтазом о работе? – спросила Таня.

– Нет, ни о какой работе мы не говорили. Он помог мне с ночлегом и все.

– Значит, завтра побеседуете. Только я на твоем месте с ним бы не связывалась, – заключила Ольга.

– Почему?

– Он дружит со скользкими парнями. Давай уж лучше мы тебя пристроим. Паспорт свой еще не посеяла?

Дался всем мой паспорт! И с какой такой радости этот «дубликат бесценного груза» не дает покоя моим новым знакомым?

– Не посеяла. Он со мной.

– Вот и отлично. Мы с Таней можем тебя с человеком одним познакомить, если хочешь, – подсела ближе Оля.

– Что за человек?

– Итальянец. Гвидо зовут. Девочки «наши» на него работают. В доме, под крышей, в чистоте, а не то, что у дружков Монтаза – на улице в любую погоду.

Татьяна поддерживала подругу:

– Соглашайся, Наташа. Увидишь – тебе понравиться. Гвидо не жадный, у тебя комната своя будет. Кормежка, мыло-полотенце – все за его счет.

Упоминание о дармовом моющем средстве меня развеселило. Неужели эти женщины всерьез думают, что я, сломя голову, сигану в мышеловку за бесплатным мылом?! Что же мне ответить на такое заманчивое предложение? Если бы Оля была чуть меньше пьяна, возможно, не так заметно выпирало бы ее острое желание меня завербовать. Мне был неприятен хищный блеск в глазах женщин. Кто знает, чего от них ждать в случае отказа?

– Не знаю, Оля. Надо подумать.

– Ты только Монтазу не говори, ладно?

– Ладно. Спокойной ночи, – я натянула на голову одеяло.

Сон как рукой сняло. Что-то внутри мне говорило, что соотечественницы мои намного опаснее татуировщика-пакистанца. Монтаз вызывал у меня куда больше доверия, нежели все дамы из квартиры Филы, вместе взятые. Уж лучше я попрошу помощи у него.

Я лежала тихо-тихо, через одеяло еле доносились невнятные обрывки фраз. К моему удивлению, это были стихи. Их читала Татьяна. Она произносила строчки нараспев и очень старательно. Подобный стиль чтения характерен для выступлений детишек на табуретках. Затаив дыхание, я внимала поэзии. Стихотворение повествовало о нелегкой женской судьбине, о тяжких трудоднях на загранниве и о жуткой тоске по детям и Родине. Ничего подобного я раньше не слышала. Небрежно-свободное обращение с рифмами плюс вплетение в текст идиоматических выражений неоднозначно намекали на то, что их автор в число признанных классиков отечественной литературы не входит.

Стих был длинный, практически поэма. Когда Татьяна закончила его читать, Мария сдавленным голосом произнесла:

– Какая ты, Танька, молодец!

А Ольга высморкалась. (Прослезилась, наверное).

– Поэтесса…

Ага! Значит, поэтическая сага принадлежит перу самой Татьяны! И я, признаюсь, как на духу, внезапно зауважала скуластую шатенку. Если уж, пусть даже сбежавший с конюшен Олимпа, Пегас отметил человека своим крылом, или копытом, значит, человек этот достоин уважения. По крайней мере, за то, что хотя бы пытается выразить бередящие его душу чувства.

Дышащие подлинным страданием, плохо зарифмованные строчки Татьяны не могли родиться в пятизвездочном бунгало на берегу океана, им самое место тут, в квартире, величиной с картонку из-под телевизора.

– Давайте, девчонки, закругляться, – зевнула Ольга.

Остальные женщины единогласно поддержали ее предложение, и на этом поэтический вечер завершился. Таня и Оля разместились на узеньких матрасиках по обе стороны кровати. Мария погасила свет.

Проснулась я от нестерпимой жары и тяжелого спертого воздуха. Где-то среди ночи пришла Фила. Ее потное тело прилипло справа, а в мой левый бок упирались кости Марии. Стерев ручеек пота, заливавший глаза, и жадно хватая практически бескислородную воздушную смесь, я попыталась освободиться из тисков Фила – Мария. Тихо поскуливала во сне Ольга. Я переступила через нее и вышла из квартиры.

Люди добрые, а ведь туда придется вернуться! Думать об этом не хочу. Сажусь на ступеньки, обняв руками голые колени, и закрываю глаза. Вот, сейчас я проснусь ДОМА, а Неаполь, вокзал, Фила, Монтаз – персонажи и декорации моего сновидения останутся в далеких измерениях Морфея.

Кто-то коснулся моего плеча.

– Наташа, почему ты тут? – мужской голос с сильным восточным акцентом.

– Подышать вышла. Жарко там, – говорю, и слезы застилают мне глаза.

Стыд и позор! Чего реветь? Чего? Что такое случилось? Просто страх. Безмолвный, животный ужас овладел моим умом. Как быть?! Что делать?!

– Кто тебя обидел, девочка? – Монтаз гладит мои взъерошенные волосы.

– Мне так страшно. Не отдавай меня, пожалуйста, пожалуйста…

– Что тебе эти женщины наговорили?

– Про страду… Я не хочу! Я не смогу…

Монтаз вытирает мое зареванное лицо:

– Не плачь, не надо. Мы придумаем что-нибудь. Филе скажешь, что тебе подруга уже ищет работу. Никуда с ней не ходи. Если что – давай к нам. Я тут живу, – Монтаз указал на дверь слева. – Просто сейчас тебе у нас неудобно будет, братья у меня и Люда ревнивая.

– Жена?

– Нет. Живем вместе. Жена в Пакистане. Лейла. И дочери там с ней. Фотографию потом покажу, хорошо?