Loe raamatut: «Проржавленные дни. Собрание стихотворений»
Font:
Издательство выражает искреннюю благодарность Российскому государственному архиву литературы и искусства за всестороннюю помощь в подготовке книги
Стихотворения 1919–1941 годов
Безумный вальс
Кому предугадать развитье партитуры
Под дирижерской палочкой безумного маэстро?
Несется мир. Всё бешенее туры
И па сбиваются, оглушены оркестром.
И только клочья вальсов нестерпимых,
Дрожа, взвивают<ся?> испепеленной лентой,
А мир несется. Рвутся звезды мимо,
Неистовый летит под вскрики инструментов.
Кому предугадать развитье партитуры,
И кто переложил безумный вальс на ноты?
Несется мир. Неистовее туры,
Но всех неистовей железные фаготы.
Письмо
Я ушла. Совсем. Так надо.
В Вашу комнатку я больше не вернусь,
Но любви отравленную радость
Пронесет, как шлейф, за мною грусть.
Будет пусто в Вашем старом доме.
Будет скорбь. А на пьянино Григ.
Точно в Вашей жизни кто-то переломит
Номер лотереи-аллегри.
И любя других любовниц
Под альковом бархатных ночей,
Тихо скажете – спокойно и сурово:
– Ты ушла… Зачем?
Я ушла. Совсем. Так надо.
Старый Григ напомнит мне о Вас,
Дней моих безрадостную радость
В тонкий стих перекуют слова.
«В лохмотья слов, как в гамлетовский плащ…»
В лохмотья слов, как в гамлетовский плащ,
Забиться и уйти. Но от себя уйдешь ли?
Роняет осень медный трубный плач
В пустых полей безрадостные кошны.
И тянутся гудящие часы
Под стрелами тяжелых листопадов.
Ложатся нaстилом холодным и густым,
Но их покою сердце радо ли?
Сгибаюсь тяжестью невысказанных слов,
И дни прозрачные не сберегут покоя.
Обрызжет ветер золотым веслом
Моих ли дней звенящие оковы…
<1920>
«Ты хочешь быть чужим – пожалуйста…»
А.М.
Ты хочешь быть чужим – пожалуйста,
Я не заплачу, не разлюблю —
Пусть ветер за меня пожалуется,
Пусть слезы облака прольют.
Вся жизнь твоя проходит издали,
А мне покорность и стихи —
Так русских женщин манят издавна
Любовь и схима.
<1920 или 1921>
«Двадцать первого лета, золотого как персик…»
Двадцать первого лета, золотого как персик,
Я губами касаюсь, и сок на губах.
Барбарисовым полднем под солнечным тирсом
Зацветающая судьба.
По утрам загорелые полынные росы,
Берегу на ресницах остуженный пыл,
Торопливых часов слишком раннюю проседь
Под цветочную пыль.
И густое вино полновесного часа
Проливает июля раскрывшийся мех,
И фиалками пахнет родной и печальный
Розовеющий хмель…
<1921?>
«Храню любовь, как некий чудный дар…»
Храню любовь, как некий чудный дар,
В ночных полях росой пути прохладны,
И на щеках моих гранатовый загар,
И вьется Млечный путь, как нитка Ариадны.
Мне влага трав – прохладное вино.
Бродить и петь в крови ночной тревоге.
Припасть к земле. И слушать. А за мной
Следит, как за добычей, козлоногий.
Качаются сады, цветут поля,
Распущенные косы пахнут медом.
Бежать. Влюбленная зовущая земля,
Тебе несу любовь мою и годы.
Я тоже зверь наивный и простой,
У заводей в зеленые прохлады
Я окунаю тело, под листвой
Творю любви священные обряды.
<1921?>
«Тополями пропахли шальные недели…»
Тополями пропахли шальные недели,
Каждый день как осколок расколотых лет.
Это юность моя по старинным пастелям
Отмечает взволнованно стершийся след.
Не по четкам веду счет потерь и находок,
Не по книгам считаю количество строк. —
По сгоревшей судьбе только скрипы повозок,
Да стихов зацветающий дрок.
1921
«О, трудный путь заржавленных разлук…»
О, трудный путь заржавленных разлук,
Вино, отравленное вкусом меди!
Сожженных губ – похожих на золу —
Не зачерпнет надежд веселых бредень.
Колесами раздавливает час,
На пытке медленной распластывает тело,
И снова ночь тугая, как печаль,
И снова день пустой, бескровный, белый.
Лишь ожиданье шпалами легло,
Под паровозным растянувшись стуком.
Осколки слов разбившихся стеклом
Царапают целованные руки.
<1921. Москва>
Из цикла «Проржавленные дни»
Скрипят проржавленные дни
И гнутся.
Сожженных революций
Новорожденный день возник.
Найдет ли новый Оссиан
Такое слово,
Что красноглавою Москвою
Заполыхается Россия,
И там, где глыбами Тибет,
К Далаю Ламе
Плеснет республикою знамя —
Коммунистический разбег!
1921
«Резцом по бронзе говорить о жизни…»
Резцом по бронзе говорить о жизни,
Тяжелым словом прибивать века,
Чтобы судьбу не люди сторожили,
А звезды отраженные в строках.
Возлюбленного божеское имя
Как жертву заколоть на жертвеннике дней,
И старые Иерусалимы
Спалить в зажженном купиной огне.
Тома тяжелые отеческих историй
Зарыть под камни улиц городских,
Небесным рупором века повторят
Не пыльные дела, а в бронзу влитый стих.
На вехах наших душ прибьют свой стяг потомки,
Не пилигримский крест, а душу понесут,
И библий догоревшие обломки
Не вызовут людей на страшный божий суд.
Воздвигнут памятник над мертвыми Христами,
И сердце расклюет зерно опавших звезд,
В крови и гомоне людских ристалищ
Вытачивает мысль тугое острие.
«Жестокий подвиг лихолетий…»
Жестокий подвиг лихолетий —
Неугасимая Москва.
Плеснет ли европейский ветер
Кремлевским стенам и церквам,
На колокольни расписные,
На золотые купола?
Но Византийская Россия
Под тяжким золотом палат,
Под азиатскими страстями,
Под бармами царя
Таится в Половецком стане
Да ждет, вернется ли Варяг,
Да плачет бедной Ярославной,
Рукав в Каяле замочив, —
Баяны гуслями прославят
И черный ворон прокричит.
Поганых полчищей татарских
Под Керженцем мы помним сечь
И думы важной и боярской
Славянскую мы слышим речь.
Пусть двадцать первое столетье
По Брюсову календарю, —
Не свеет европейский ветер
С небес древлянскую зарю.
«Нелепых дней случайный ход…»
Нелепых дней случайный ход
И нужных слов неповторимость.
Мне каждый день в окно восход
Бросает новую немилость.
Я каждый день тебе молюсь:
Вся жизнь моя – твоя ошибка,
Меня вскормили ты да Русь,
Да ветер северный и зыбкий.
И зреют, зреют семена
В душе, нелепостью смущенной.
Но свято ваши имена
Я чту, как клад запечатленный.
Когда же дней случайный ход
Порвется, как и всё, случайно,
В последний мой земной заход
Откройте мне земную тайну.
«Не тебе мой путь отметить…»
Не тебе мой путь отметить
Тонкой меткой острия,
Берегу в душе запреты
И тоски сладчайший яд.
Я давно не знаю боли,
Отреченья полюбив,
И теперь кому приколят
Сердца выцветший рубин.
Зерна скорби точно четки
В мерных пальцах прошуршат,
Миг влюбленный и короткий
Вскроет строгая душа.
Так придвинь же губы ближе, —
Губы нежные целуй,
Пальцы мерные нанижут
Зерна скорби на иглу.
Пролог к поэме «Сегодня»
Звенит наш стих шальным напевом бубна,
Звоночки радости разбросив наугад.
Не всё ль равно, кого в стихах полюбим,
Над кем раскинется небесная дуга.
Не сдавлен путь наш мировой орбитой
И нет пределов.
Поют часы. Века сменяют ритмы.
Не всё ль равно, в какой стране родиться,
В каких законах.
Москва. Нью-Йорк. Калькутта. Ницца. —
Нам всё знакомо.
И мы пробьем стихами, как тараном,
Земные стены.
Вот мы приходим с лучшими дарами
И мудрым телом.
И в площадей дерущиеся горла
И в дыры окон
Бросаем щедро мы даров бесценных горсти
К людским порогам.
Так звонче, стих, звени и пой, наш бубен,
Отравой звонких строф над чьей-нибудь судьбой.
Смотрите. Мы пришли. Мы принесли вам, люди,
Даров бесценнейших и радости и боль.
«Милый, милый, осень трубит…»
Милый, милый, осень трубит
В охотничий рог.
Небо и землю раскрасил Врубель
И смерти обрек.
Милый, милый, уж солнце-кречет
Ждет добыч.
И алые перья сбирает вечер
Для ворожбы.
Милый, милый, чей лук на страже
Каленых стрел,
В какие страны нам путь укажет
Чужой прицел?
Милый, милый, нам осень трубит
В зловещий рог.
И ветра медный протяжный бубен
Среди дорог.
Песенка
Посв. Вячеславу Ковалевскому
Струится белый балахон,
Бубенчики звенят.
Скажи, скажи, каким стихом
Ты воспоешь меня?
Декоративная заря.
Горят гвоздики губ. —
Не надо сердце укорять,
Пускай часы бегут.
А в сердце тонкая игла.
Бубенчики звенят. —
Моих ты не забудешь глаз
И не поймешь меня!
Струится белый балахон,
На нем след красных губ.
Я больше не хочу стихов, —
Я сердце берегу.
Глаза придвинулись к глазам,
Гримаса губ больней.
Ты лентой пестрой обвязал,
Любуясь, косы мне.
Твое усталое лицо,
Бровей больных излом.
Звенит жених мой бубенцом
И весело, и зло!
«На влажный берег выйти…»
На влажный берег выйти,
Росой промыть глаза.
Тоскует сердце выпью
В болотистых низах…
Над головой прозрачный
И розовый восход,
И берег зыбью схвачен
Под старою ольхой.
Осоки звонкий шелест
Качает берега.
И грязью голубеет
Расхлябанная гать.
Курятся сосны тонко
Смолистым янтарем
И перепевом звонким
Сплетаются с зарей.
Иду. Хватают травы
И стелются у ног.
Двойник мой плавит заводь
Зажегшейся волной.
«Над звоном нив моя ль тоска тоскует…»
Над звоном нив моя ль тоска тоскует,
Не мой ли голос гулкий крик подков.
Веду, веду я песенку простую,
Ношу на пальце медный ободок.
Бегу к реке девчонкою веселой,
В моих глазах не зелень ли волны?
Поют в руках некрашеные весла,
Шумят леса полдневные псалмы.
Я затерялась в золоте осеннем,
Не знаю, где пределы для меня,
Во мне душа деревьев и растений,
Моей душою травы прозвенят.
Волна и я – мы зыблемся от ветра,
Во мне и в ней разгулы вольных дней,
В нас отражаются восходы и рассветы,
Мы музыкой качаем путь луне.
«Мой голос скрипкой векам проплачет…»
Мой голос скрипкой векам проплачет,
Чуть слышной скрипкой в большом оркестре,
И скажет миру чуть-чуть иначе,
Что непорочна душа невесты,
И, может, кто-то в веках далеких
Приникнет к плачу душой влюбленной
И переложит тот отзвук в строки,
А строки снова векам уронит.
И так вот будет на веки вечно,
И не умру я с последним часом —
В пространствах странных мой путь отмечен
И голос тихий мой не напрасен.
«Остались только имена…»
Остались только имена,
И больше – ничего.
Живым усталым нам
Последний темный звон.
И долго ль будем на земле
Тащить ярмо минут,
Не находя к любимым след,
Звено ковать к звену?
Когда какой придет пророк
И разгадает дни,
И этот лучший из миров
Пойдет на смерть за ним?
Остались только имена,
И больше – ничего.
Живым усталым нам
Последний долгий звон.
«Не по хребтам сожженой Иудеи…»
Не по хребтам сожженой Иудеи
Сухих олив немотствующий хруст —
В глухих монастырях зажатые раденья,
В тоску и удаль кинувшие Русь.
Вам сохранившее от Ветхого Завета
Печать отверженных и сокровенных глаз —
А с волжских берегов степные плачут ветры,
Скрипит полей взволнованная гладь.
Громящий Судия, карающий Егова,
Под пеплом скорби гнет седых отцов —
Здесь дол и даль, слинявшая часовня,
И в каплях терна тихое лицо.
«Не ляжет снег на длинные недели…»
Не ляжет снег на длинные недели
И не запорошит холодных вечеров,
Мои шаги застыли на пределе
Немыслимых и несказанных слов.
Твоих ли глаз прочитаны страницы
И мне ль сберечь их невозможный смысл —
Клоню беспомощно усталые ресницы
Над грудами декабрьских грозных числ.
«Опять любви сухие весны…»
Опять любви сухие весны
Кропит капелью синий март,
А имя мертвое уносит
Такая ж мертвая зима.
Опять смотрю в глаза печали,
И Ваша смуглая рука
Качель весны моей качает,
А парус алого заката
Опять плывет над городами,
Цепляясь за тенета крыш.
Свою любовь несу как дань я,
Ларец души для всех открыв.
Кропят кропилами капели
Живой и пьяною водой,
А ветер туже лук свой целит,
Мой путь стрелой тугой ведет.
«Жизнь ставлю томиком на полку…»
Ты молодость пропоешь
По этой книге, как по нотам –
Здесь имя милое твое
Ex-libris’ом на переплете
Эпиграф из меня
Жизнь ставлю томиком на полку
Среди других веселых книг,
И пыль покроет втихомолку
Ее шагреневый парик.
Пусть время желтым ногтем метит
Тугую кожу корешка
И прорисовывает ветер
В листах заставками века.
Когда-нибудь найдут на полке
Не повторяемый никем
Мой стих отравленный и колкий
И жизнь в старинном корешке.
1921
«Вы тихий, как бывают тихими зори…»
Б. Кисину
Вы тихий, как бывают тихими зори,
Опрокинутые вглубь колодца.
Я пишу Вам, милый Боря,
Что надо любить и бороться.
Лапы тягучей и старой Рязани
Над головою мученическим ореолом,
А в мутные стекла робко влезает
Выжитых дней переплавленное олово.
Беспомощными пальцами мнете глину
И плачете над неудавшейся жизнью, —
Какой ветер сумеет кинуть
В каменных богов шальною джигой?
Так чтоб разлетелось! и звякнули стекла
И загорелось сердце до боли!
С мудростью, достойною Софокла,
Изглаголаю Вам мою последнюю волю.
31 мая 1922
Москва
«Прощай, подруга. Вечер сух и ясен…»
Марианне Ямпольской
Прощай, подруга. Вечер сух и ясен,
Вызванивают ржавые листы,
Скучая, музыка спускается с деревьев,
И горизонта пламенный браслет
Замкнулся хладно. Строгий
И величавый час над миром наступил.
Прощай, подруга. Загляни в глаза мне —
Там тот же холод, тот же пламень там,
Как будто все века, все жизни, все любови
Я вобрала в единственную душу
И эту душу проношу по жизни
И в этот час передаю тебе.
18 декабря 1923
«Седой Бузулук и пыль…»
Седой Бузулук и пыль,
Улиц сухие русла.
Иконы. Теплый ковыль
И за Самаркой пустынь,
«Тоска по родине» в саду.
Тихие дни и ночи.
Ленивые жизни идут,
Не зная бессонниц и одиночеств.
За степью путь на Москву
У сгорбленного вокзала,
Вековая родная тоска
В кочующем сердце прижалась.
По шпалам года наугад
Спешат лабиринтами линий, —
Но память хранит навсегда
Степное татарское имя.
1923
Москва
Tasuta katkend on lõppenud.
Žanrid ja sildid
Vanusepiirang:
12+Ilmumiskuupäev Litres'is:
25 veebruar 2013Objętość:
161 lk 2 illustratsiooniISBN:
978-5-91763-052-6Koostaja:
Õiguste omanik:
ВодолейKuulub sarja "Серебряный век. Паралипоменон"