Loe raamatut: «Помоги мне умереть», lehekülg 2
Глава 2
В начале марта на город упала внезапная оттепель, и он словно бы вздохнул, устав от трёх недель затяжных морозов, небо посветлело, весна разломила лёд на Неве, он сероватыми глыбами плыл по течению и с треском крошился об опоры мостов. Неожиданные плюс восемь за пару дней превратили улицы и дороги в непроходимые сплошные лужи, и люди перебирались по досочкам от магазинов и аптек к домам.
– Не засыпают же совсем, – Дмитрий выглядывал из окна на улицу, – не то что в Москве.
В последние недели он успел дважды съездить в командировку в столицу.
– Так ты тут сыпь – не сыпь, – Марина тоже подошла к окну, – море же разливанное. Как твой бесконечный проект?
– У меня теперь как у большого начальника, – он приобнял жену, – власти и обязанностей больше, ну и денег больше. А проект, конечно, медленно, но верно близится к завершению. А у тебя как?
– Знаешь, на удивление неплохо, я думала с этим Семёном Григорьевичем будет куча проблем, а он ничего так, вроде нормальный мужик оказался, даже не особо придирчивый. Пока вхожу в курс дела, изучаю документы. Японцы, конечно, те ещё хитрецы.
– Всегда удивлялся, как ты можешь разбирать эти кракозябры. – Муж пожал плечами. – Что-то дети наши не звонят. Один в художке, другой на тренировке?
– Вообще-то, сегодня суббота, дорогой папа, и дети наши просто пошли гулять. – Марина открыла холодильник. – Ты, кстати, не заметил, что Егор какой-то странный?
Кухонька была маленькая, но Марина обустроила пространство так, что все помещались. Небольшой стол уткнулся в диванный уголок, под столом устроились две табуретки, которые выдвигались по необходимости.
Квартира досталась Марине от бабушки, и в ней вперемешку уживались старые напольные часы с хрипловатым боем и широкий плазменный телик, чугунные утюги, которые теперь подпирали книги на полках, и мультиварка, бухгалтерские счёты с деревянными костяшками и ноутбуки.
– И правда суббота. – Он почесал в затылке и переспросил: – Странный? Да вроде обычный, – потом задумался, – может быть, стал чуть тише. Ну так это же подростки. Он тебе ничего не говорил?
– Сказал, что много в художке всего. – Она достала кастрюлю.
– Может, так и есть? И ты зря волнуешься, мать. – Дима приоткрыл крышку. – Пахнет очень аппетитно.
– Может, и зря.
Зазвонил Маринин телефон, лежащий в комнате, и она вышла. Дима, достал из шкафчика маленькие сушки и захрустел, глядя через стекло, как мужик в огромных резиновых сапогах выгуливает большого лохматого пса. И у того смешно разъезжаются лапы на мокрой наледи.
– Марусь… – Ему захотелось поделиться этим зрелищем. Он обернулся к двери.
– Ты что, не слышишь?! – Она стояла в проёме.
– Что? Да тут собака смешная. Что случилось? – Он наконец заметил, что она чем-то встревожена. – Да что?
– Не знаю, Данила звонил, они оба… они поскользнулись, один ухватился за другого, оба упали, и Егор теперь встать не может. И кто-то уже скорую вызвал.
– Погоди… Они где? – Дима метнулся в прихожую, схватил свой мобильник и стал набирать сына. – Егор не отвечает, – он тут же стал звонить Даниле, – алло! Что? Почему Егор не берёт? Вы где?
В трубке слышались голоса и уличный шум.
– Говорит, что у него без звука. Пап, ты это, ты не волнуйся, скорая вот только подъехала.
– Подожди, как скорая? Вы так серьёзно упали? Что там? Поставь на громкую. – Марина стояла рядом, прислушиваясь к голосу в трубке. – Даня, вы где вообще? Егор?!
Дима нажал кнопку и прибавил звук.
– Мы возле «Июня». Просто гуляли… Да… я брат. Данила Клеверов. – Он начал говорить кому-то в сторону.
Потом заговорила какая-то женщина:
– Здравствуйте, я врач скорой помощи, вы родители?
– Да. – Они ответили хором.
– Вы не волнуйтесь, сейчас осмотрим вашего мальчика.
Дима перебил:
– Нам приехать? Мы на машине и можем…
– Погодите, – доктор его остановила, – через несколько минут я вам скажу, приезжать сюда и везти его домой или ехать сразу в больницу.
– Хорошо, – Марина приложила руку к груди, – Егор, Егор, ты как?
– Нормально, мам, не переживай, – послышался вполне бодрый голос, – просто встать не могу.
– Зашибись как «нормально»!
– Как вы там вообще оказались, – спрашивал Дмитрий, – возле «Июня»?
Даня ответил резковато:
– Пап, давай потом это выясним, ладно? Гуляли просто.
Повисла тишина, в которой были неявно слышны голоса и шум дороги. Потом врач взяла трубку:
– Придётся ехать в больницу. Или кость, или связка – сказать трудно. Нужен рентген, МРТ, КТ.
– Господи, – Марина посмотрела на мужа и обратилась к врачу, – а куда? Куда ехать?
– Сколько лет? Пятнадцать? – Кажется, она спрашивала у Егора.
И он уточнил:
– Будет первого апреля.
– Взрослый парень. Повезём в Раухфуса на Восстания, Лиговский проспект, 8. Это хорошая клиника.
– Я поеду с братом, – сказал Даня, очевидно врачу.
– Конечно. Возьмите для сына пижаму, тапки, зубную щётку. Не факт, что его оставят, но на всякий случай, – доктор параллельно давала кому-то указания, – да, фиксируй, пожалуйста, плотнее к шине. Если мы уедем раньше, чем приедете вы, просто назовитесь, и вас к нему пустят.
– Хорошо. Спасибо доктор. – Марина быстро открыла шкаф.
– На здоровье.
– Мам, у меня сейчас батарея сядет, – телефон снова взял Данила, – если что – звоните Егору, он звук включил. И мы это… поехали.
* * *
Мы говорим с ним о смерти всю последнюю неделю. О его смерти, о моей, о смерти вообще. Но без страха и кокетства, без ложного величия, которое так часто приписывают этой строгой даме в чёрном. Просто как о событии, которому предстоит случиться.
– Так жаль, что я не успел разбогатеть. – Он полулежит на высоких мягких подушках, и маленькая прикроватная лампа подсвечивает его гладкую лысину.
– Почему? – Я отрываюсь от вязания и откладываю пряжу в сторону.
– Хотел написать завещание, но мне нечего завещать. – Он не шутит, а констатирует факт.
– Гм… – я задумываюсь, – у тебя же всё равно есть какие-то личные вещи, ты можешь распорядиться ими.
– А, – он легко машет рукой, – всё, что понравится, пусть забирают братья, ей я отдам отдельно, ну ты знаешь, а остальное… не раздавайте только кому попало, ладно? Вещи в детский дом можно отдать.
– Твои вещи уже совсем не детские.
Он ростом за метр восемьдесят.
– Вообще да.
Он смотрит на белую дверь, будто пытается найти там какой-то ответ. Я чувствую напряжение.
– Снова боли? Добавить? – показываю на кнопку дозатора.
– Мне страшно.
Глаза на его исхудавшем бледном лице кажутся огромными.
– Я знаю милый, знаю, – я чувствую, как у меня начинает дрожать голос, но приказываю себе успокоиться, – умирать – это страшно.
– Нет, – он с удивлением переводит взгляд на меня, – я не боюсь умереть, я боюсь НЕ умереть.
И когда я понимаю, о чём он, становится страшно мне.
Неделю спустя ранним утром Марина наскоро позавтракала и была готова к видеосвязи с начальником.
– Не поймите неправильно, не хочу вас ругать, но с последним отчётом, который вы прислали, происходит что-то странное, – голос Семёна чуть отставал от изображения на видео, – есть ощущение, что его делал другой человек.
В основном она переписывалась с Семёном, время от времени они разговаривали в зуме, обсуждая те или иные детали. Оказалось, что он сам неплохо знает японский и английский, не так, как она, но вполне сносно.
Семён Григорьевич Толбут был человеком космического спокойствия и потрясающей самодисциплины, как выяснилось в процессе работы. Этого же ожидал от других. Он никогда не говорил с Мариной свысока, никогда не предъявлял ненужных претензий, всегда был исключительно вежлив, и тем не менее она всегда ощущала, что он босс. И сейчас, видя его скрытое недовольство, она заговорила торопливо, хотя ей не хотелось ни объясняться, ни оправдываться:
– Я переделаю за два-три дня.
Она понимала, что отчёт действительно сделан меньше чем на троечку.
Семён Григорьевич молчал. И смотрел. И ей казалось, что его внимательные глаза заглядывают за шторки зрачков гораздо дальше и глубже, чем ей хотелось его впускать, и она отвела взгляд.
По оконному стеклу ползли едва заметные блики, день пробивался сквозь желтоватые занавески. Мысли потекли в другом направлении – о том, что снова подморозило и всё наконец засыпали реагентом, который оставлял белёсые разводы на асфальте и нещадно портил обувь, и она пыталась вспомнить, где же у неё лежит специальная чистилка для замши.
– Марина, я хотел бы с вами встретиться, обсудить дальнейшую работу.
Она вздрогнула, напряглась, вернувшись в реальность, – неужели он настолько недоволен, что нужно «встречаться и обсуждать»?
Ей нравились и условия работы, и деньги, которые за это платили. И совсем не хотелось нарушать такую идиллию непонятными «разговорами». Тем более сейчас, когда Егору предстояла операция и отложенное на «небольшой домик» быстро улетучилось.
– Семён, я в кратчайшие сроки исправлю недочёты.
– Конечно, спасибо, – он начал листать ежедневник, – завтра вам удобно?
«Чёрт!» Она надеялась избежать встречи.
– Да. Желательно в первой половине дня.
– Отлично! Тогда увидимся в десять, адрес я пришлю.
– Хорошо.
– Всего доброго, Марина, до завтра.
– До свидания.
Разговор предстоял утром, и весь день она старалась не думать о встрече и даже что-то переделала, но ей всё равно казалось, что она слишком рассредоточена и можно сделать лучше.
Когда мартовский день лениво перевалил за середину и потянулся к предвечерним сумеркам, Марина услышала, как клацнул дверной замок. Данила. Больше прийти в это время было некому.
Он разделся и направился в кухню.
Марина посмотрела ему в спину и заметила, что он идёт как-то странно.
– Даня, а ты сам-то чего хромаешь?
– Так я же вместе с Егоркой приложился, – он обернулся, – но ты не волнуйся, я-то ходить могу. Просто синяк.
Марина знала, что Данила симулировать не будет.
Она рассчитывала, что старший сгоняет к младшему в больницу, но, увидев, как тот устал, передумала. «Ладно, ночью над отчётом посижу».
«Дима-Дима-Дима… как же мне проект твой осточертел! И как же ты нужен тут! – с внезапной злостью подумала она. – Пропади твой дурацкий вокзал пропадом».
Архитектурное бюро, в котором муж работал, участвовало в проектной разработке какого-то вокзала. Предстояла масштабная работа, и процесс затягивался на неопределённый срок.
Она открыла шкаф, который тоже был бабушкиных времён или даже старше, – деревянный с резьбой снаружи, ящичками и потайным отделением внутри. Ужасно тяжёлый и прекрасно вместительный. Порой ей казалось, что сама она как этот старый шкаф – надёжный, удобный, в которой много чего можно сложить и в котором всё по полочкам и вешалкам.
«Только потайное отделение пустует».
Джинсы, свитер… она с отвращением посмотрела на ярлык, на котором красовалась буковка «L», и быстро оделась.
* * *
Каждый раз, когда он засыпает, я думаю, что однажды он не проснётся. Я смотрю на его лицо в ореоле неяркого света от настольной лампы – почти ничего не осталось от того мальчика, которым он был ещё недавно. Как быстро он стал взрослым.
Я смотрю на него спящего – его почти невесомое тело лежит между белых простыней. Он всегда был худым, но сейчас это почти скелет, обтянутый кожей. Выпирающие скулы и заострённый нос, как у старика, впадины глаз и тёмные круги под ними. Губы сохранили припухлость, но стали почти белыми, бескровными.
Меня не страшит его смерть, я знаю, что она придёт за ним и тогда его страдания закончатся. Я не вижу будущего без него, оно туманится и сминается моей болью.
Он чуть подёргивается во сне, я ложусь рядом и обнимаю.
– Ш-ш-ш-ш… Я с тобой, с тобой. Всё хорошо.
Он стонет:
– Добавить. Надо добавить.
Я нажимаю на кнопку дозатора. Его лоб в испарине, и виски блестят от пота, но он мелко дрожит, словно в ознобе.
– Дим, какая, к чертям собачьим, командировка? – Она всплеснула руками. – Неужели нельзя было отказаться? Я не могу справляться одна. Или перекладывать на Даньку. Ты нам нужен сейчас.
– Марусь, ну что было делать? – Он опустил голову. – Ты же знаешь, меня повысили, и я теперь…
– Умывальников начальник и мочалок командир! – выпалила она.
– Эй, полегче на поворотах! – В его голосе появилась резкость.
– Я не могу всё делать одновременно и всё на «отлично».
– Конечно, можешь! У меня же самая лучшая жена на свете!
– Ага, – скривилась она, – многостаночница-супервумен!
– Угу-угу, – он прислонился головой к её голове, – Мару-у-уська, ты у меня…
Она смягчилась и посмотрела на него с грустью.
– Без твоей командировки и правда не обойтись?
– Эх, – он нарочито вздохнул, – если бы я мог. Знаешь, мне тут по секрету шепнули, что осенью наша начальница отдела собирается уходить, и если я себя хорошо покажу, то, может быть…
За окном вздыхал и плакал капелью март, ветки голых деревьев уныло скребли в стекло, и чернеющий снег грязно стаивал во дворе. Марине вдруг стало всё равно. Она поняла, что он поедет в эту командировку, потому что для него это важно. И не просто важно, а важнее, чем сын. Одиночество блёклым плащом легло на плечи. Злость утихла.
– Кроме работы ещё есть жизнь, Димка, обычная жизнь – наша с мальчишками, в которой тебя становится всё меньше. И у Егора операция на следующей неделе.
– Не дави на больное, ладно? Так хочется сделать меня виноватым? – Его шутливо-примирительный тон закончился. – Если бы я мог, я бы не поехал.
– А, да брось ты. – Она поняла, что нормального разговора не получится, всё сведётся к выяснению отношений, обвинениям и претензиям. Так что лучше не начинать. – Я пошла спать.
Лёжа в холодной кровати и слыша, как шумит в ванной вода, Марина думала о том, что будто бы что-то треснуло и покосилось в их хорошей, почти образцовой семейной жизни.
Когда родился Данька, им обоим были послешкольные восемнадцать – юное дурачьё. Несмотря на протесты Марининой строгой матери и явное недовольство его родных, они поженились и родили своего первенца. Поддерживал её только отец, который сказал: «Маришка, делай, что считаешь нужным, если любишь – рожай, я помогу». И он правда помогал. И деньгами, и тем, что сидел с внуком, когда она бегала учиться.
О второй беременности она узнала на пятом месяце, когда делать что-то было уже поздно. Никто и не думал, что молодая кормящая мать быстро забеременеет второй раз. Егорка всех повеселил и родился первого апреля. Разница со старшим у них была в год и два месяца.
Глава 3
– Что вам заказать? – Семён обвёл взглядом меню. – Только не говорите мне, что позавтракали.
– Нет, не завтракала. – Она явно была растеряна.
Марина не ожидала, что «вызов на ковёр» будет проходить в гостиничном ресторане с видом на Эрмитаж.
– Ну а где же ещё проводить деловые встречи? – удивился Семён, когда Марина уточняла, правильно ли записала адрес.
Сейчас она сидела напротив него за безупречно накрытым столом с крахмальной скатертью и смущалась, как школьница.
– Здесь отличные круассаны и яйца бенедикт, – он делал вид, что не замечает её неловкости, – да, и кофе отменный!
– Хорошо. – Ей вдруг захотелось ему рассказать, что она тоже отлично умеет готовить, в том числе яйца пашот в соусе бенедикт, но она просто отложила меню в сторону. Тут же к ним подошёл официант, принёс по стакану свежевыжатого апельсинового сока. Семён заказал сырники с малиновым вареньем.
Марина огляделась – в ресторане были ещё люди, не слишком много, но были. Кто-то явно жил тут, а кто-то, как и они, пришёл позавтракать.
«Какая-то совсем другая жизнь». Она смотрела, как немолодая пара за столиком неподалёку на немецком весело рассказывают друг другу, куда бы они хотели пойти сегодня. И улыбнулась.
Семён перехватил её взгляд:
– Вы знаете, о чём они говорят?
– В общих чертах, мой немецкий не так хорош, как японский. Да и акцент…
– Акцент? – Он не понял.
– Скорее всего, они австрийцы, а не немцы.
– Вот оно как, – он поставил руку на стол и опёрся подбородком, – сколько языков вы знаете, Марина?
– Ну, «знаете» – это громко сказано, – она чуть потупила взгляд, – профильных два – японский и английский. Немецкий – хуже, и испанский совсем слабенько.
– Ого! – присвистнул он. – Я ограничен только английским, мой японский весьма плачевный.
– Не скромничайте, – Марина была удивлена, – с вашим японским всё в порядке.
Он ничего не ответил.
Повисшая тишина не была тяжкой, Марина разглядывала просторный зал. Ожидание того, что её будут «песочить», улетучилось, и она почувствовала себя спокойнее. Вряд ли он пригласил её сюда, чтобы уволить. И тут же закрались сомнения – тогда зачем?
Яйца под соусом были безупречны, и она мысленно поблагодарила повара. Это была такая редкость – чтобы кто-то готовил для неё. Обычно для всех готовила она.
– Закажите себе к кофе пирожное с ореховым пралине, – Семён взялся за ажурную ручку небольшой чашечки, – ах, отличный кофе! Думаю, что кенийский средней прожарки. Я бы добавил перечную нотку. Но и так сгодится.
Он поднял руку.
– Два с ореховым пралине, – он смотрел на Марину, – да?
– Да, – пришёл её черёд удивляться, – вы так разбираетесь в кофе, что можете отличить кенийский от… от, я не знаю, какой ещё бывает. От арабики?
Он чуть скривился:
– Арабика, робуста, стенофила и либерия – это виды кофе, а Кения и Эфиопия – это страны произрастания. И конечно, кофе сильно отличается. Так же, как и от прожарки и от помола, – да много факторов. Как везли, как хранили…
– Надо же!
Марина украдкой глянула на часы – стрелка бодро двигалась к одиннадцати, но он ни словом не обмолвился об отчёте.
Она смотрела как он держит чашку, на красивые мужские руки – небольшие, с ровными, длинноватыми пальцами и аккуратно постриженными ногтями. Перевела взгляд на лицо – заострённые скулы и яркие глаза, которые в свете редкого питерского солнца казались насыщенно-шоколадного цвета, и подумала о том, что внешность у него неординарная.
Он открыто улыбнулся:
– А теперь поговорим о работе.
– Ух… – очарование улетучилось, она тут же собралась, – конечно. Как я уже говорила, я…
– Погодите, Марина, – он поставил чашечку и посмотрел на неё внимательно, – что у вас случилось?
– В смысле? – не поняла она.
– В прямом, – Семён покачал головой, – если работу делали вы и никому её не отдавали, а я в этом не сомневаюсь, то остался единственный вариант – что-то случилось именно у вас. Не бывает так, чтобы гениальный аналитик в одночасье превратился в посредственность. Не поверю.
– Э-э-э… – Ей было лестно услышать «гениальный».
– Так что?
Ей не хотелось рассказывать подробности своей семейной жизни, но и врать не хотелось тоже.
– У меня ребёнок в больнице.
– Гм… – он напрягся, – в какой? С каким диагнозом?
– Я всё исправлю, Семён, я…
Глаза напротив ждали ответа.
– В детской Раухфуса, сложный перелом, разрыв связки. Операция на следующей неделе.
– Да-а-а… дела, – он побарабанил пальцами по столу, – а велик ли ребёнок?
– Через неделю будет пятнадцать.
– О, такой взрослый сын? Дочь? – Он скользнул взглядом по её лицу и шее.
– Сын. И это младший, – она невольно улыбнулась, – старшему сыну шестнадцать, погодки.
– Ещё интереснее. Вы умеете удивлять! Сейчас… – он достал мобильный, нашёл какой-то номер и нажал кнопку вызова. Через пару гудков ему ответили, – да, привет Павел Кириллович, и я очень рад. Рано? Да брось. По делу. Паша, мне нужно детёныша одного посмотреть. И при необходимости прооперировать. Нет, не мой, но можешь считать, что мой. Ага… сейчас. Я… Марин, как зовут ребёнка?
– Егор Клеверов.
– Пятнадцатилетний парнишка, Егор Клеверов, я пошлю тебе текст, Паш, в Раухфуса. Перелом и связки там… Хорошая, говоришь? Ну и отлично! Когда? Пару часов? Договорились. Спасибо. Наденьке и Анюте приветы от меня.
Он положил телефон на стол.
– Всё будет хорошо, Марина, он через пару часов перезвонит и…
– Погодите, – она смотрела на него во все глаза, не очень понимая, с чего вдруг едва знакомый заказчик текста взялся решать её проблемы. Ей было приятно, ей было странно, и… она разозлилась, – но я… я вас ни о чём не просила.
– Ох, извините, – в его шоколадных глазах блестело солнце, и он чуть щурился, – я как-то не подумал, но вы не против? Вашему сыну от этого будет только лучше. Мой друг позаботится о том, чтобы у мальчика был проверенный подтверждённый диагноз, и если операция действительно нужна, то будут лучшие в городе детские хирурги. Вы не возражаете?
Против такого трудно было возражать.
– Нет, но это… как-то…
За затылком появилось неприятное ощущение должницы.
– Нет-нет-нет, – он замахал на неё руками, – даже не думайте, я это делаю исключительно из корыстных целей, пытаясь сохранить свой проект.
– Погодите…
– Марина, вы нужны мне в здравом уме, трезвой памяти и максимальной работоспособности. Я просто знаю, что с этими двумя японскими компаниями, где не только финансовые, но и юридические дебри, кроме вас, эту работу не сделает никто. И я очень хочу, чтобы аналитика по этим компаниям была проведена и закончена вовремя. Кстати, по поводу сроков: сегодня вам на карточку поступят деньги – не удивляйтесь, это премия за несрывание этих самых сроков. И это было решено ещё до того, как вы мне рассказали о сыне.
Принесли кофе и небольшие круглые пироженки.
– Ох, попробуйте, – он переключился на другую тему, – вкусно невероятно! Я, знаете ли, страшно люблю поесть!
– По вам совсем не скажешь. – Она невольно его оглядела.
Фигура у него была вполне спортивная – невысокий, коренастый, но отнюдь не толстый.
– Спасибо, – Семён чуть склонил голову, – вы даже не представляете, ценой каких нечеловеческих усилий мне удаётся оставаться в относительной форме. А что ваш сын? Как ему удалось угодить в столь неприятное место?
Он спросил это легко, без трагичной нотки, просто приглашая к разговору, и весь следующий час Марина рассказывала… О том, как упал Егор, о том, что старшего сына зовут Данила, что он давно занимается плаванием и показывает неплохие результаты, а младший учится в художественной школе. О том, что замуж она вышла в восемнадцать и муж у неё архитектор и что в детстве её чуть не отдали в балет, и слава богу, что не отдали… О том, как после пятилетней зубрёжки японского она решилась на второе образование и стала финансовым аналитиком-аудитором. О давней мечте – купить крохотный домик и наводить в нём уют, о Японии, в которой она была однажды, но цветение сакуры так и не застала, и любимых поэтах хокку и танка.
Телефон дал знать о поступлении сообщения, Марина взяла его и с изумлением посмотрела на Семёна.
– Господи помилуй, полпервого уже! Я же… к Егору собиралась попасть до двенадцати. И он уже спрашивает, где я.
– Это я вас заболтал, – он подозвал официанта, – я на машине, так будет быстрее, мне всё равно ехать в ту сторону, а то пока вы вызовете такси, пока оно приедет…
– Семён, – она посмотрела на него строго и прямо, – мне это всё как-то…
– Что? Не нравится? – Он встал и подал ей пальто. – Наверное, я иногда бываю слишком напорист, но только в тех ситуациях, когда нужно быстро соображать и действовать. Так что? Отвезти вас?
Она колебалась.
– Здесь тоже нет никаких подводных камней, – он сам быстро оделся, – пойдём?
Они вышли в яркий весенний день, в котором влажный свежий воздух мешался с запахами ближайшей пекарни, дороги и невесть откуда взявшегося вишнёвого табака.
Я вижу, как смерть медленно прибирает его к рукам, забирает его с собой. Отнимает его у меня и этого мира. Его глаза то и дело туманятся нездешней пустотой. И мне кажется, что он становится полым прозрачным сосудом, сквозь который просто течёт время.
Он поворачивается ко мне. И смотрит. Просто смотрит. И я понимаю его без слов.
Августовское утро застаёт нас зыбкой прохладой. Я проснулась задолго до рассвета – сейчас мне хватает трёх-четырёх часов сна. Иногда меньше. И у него, и у меня совершенно сбился режим. Порой я «выключаюсь», когда он засыпает, но чаще всего просто сижу рядом, слушаю, как он дышит, посматриваю, как подёргиваются его веки во сне, и вяжу.
Я научилась вязать крючком. Никогда не умела, а тут вдруг смогла в одночасье. В ожидании его смерти я пытаюсь создавать что-то, что может пригодиться живым. Или умирающим.
Я связала тонны кружев, салфеток, скатертей, кофточек, панамок, пинеток и детских игрушек. Я раздариваю их персоналу и всем, с кем мы соседствуем в разных больницах, и потом, попадая туда снова, вижу, как дети и взрослые носят связанные мною вещи. Онкологические больные и их родители встречаются время от времени в разных клиниках. Иногда появляется кто-то новый, иногда исчезает кто-то «старый» – в могилу или на ремиссию.
– Да? – откладываю крючок в сторону.
– Знаешь, кажется, мне сегодня лучше. – Он чуть приподнимается на подушках.
Я внутренне напрягаюсь:
– Я очень рада. Хороший день – это подарок.
Он слабо улыбается:
– Может, сыграем в шахматы?
– О! – «Шахматы» означают, что ему действительно лучше. И мне становится страшно – Фёдоров как-то говорил, что перед самым концом обязательно будет «светлое окно».
– Мам, пока я тебя ждал, тут врачей набежало, – Егорка уплетал за обе щёки привезённую Мариной еду, – потащили меня на МРТ, потом ещё куда-то. Сказали – дополнительные исследования. Такие вежливые все. Я сам не понял, что к чему, ты не знаешь? Мне же вроде всё уже делали.
– Вот как! – Марина вспомнила, что Семён разговаривал с каким-то загадочным другом насчёт Егора, но не ожидала такой молниеносной реакции. – А твой врач был?
– И мой, и заведующая, и ещё кто-то.
– Экая ты сегодня важная персона, – Марина погладила сына по голове, – просто так получилось, что у одного очень хорошего человека оказались хорошие друзья. Тебе сказали, что потом? Операция-то будет?
– Сказали, чтобы ты зашла, – он с удовольствием облизал ложку, – а папа надолго в командировку?
Марина нахмурилась:
– На несколько дней, но звонить ему не воспрещается. Он только рад будет.
– Я уже звонил, он не отвечает, – Егор показал телефон, – вот, два раза.
– Слушай, ну он может быть на совещании на каком-нибудь, отправь сообщение, он перезвонит, как сможет.
– Угу.
Выйдя из больницы, она пошла пешком. Внутри поселилось давно забытое ощущение лёгкости. Она зашла и пообщалась с врачами. Несмотря на то что и диагноз подтвердился, и операция оказалась действительно нужна, Марине было хорошо и спокойно.
Пробираясь дворами и тихими улицами к площади Александра Невского, она разглядывала дома с высокими окнами, лепниной, крохотными эркерами и думала – позвонить или нет? Или сообщение отправить? Или вообще не нужно? Или… что?
Зеленоглазая весна окутывала день ярким плащом, даря тепло и солнце, Марина расстегнула пальто и достала телефон. Повертела в руках…
«Глаза у него такие… шоколадные. И лысый, – она улыбнулась, – хорошо, что он совсем наголо бреется, не оставляет этих дурацких клочков. Интересно, сколько ему всё-таки лет?» Нажала кнопку вызова. Гудок, щелчок:
– Здравствуйте, Семён, я хотела…
– Добрый день, – сухо отчеканил он, – что-то срочное?
– Э-э-э… – она опешила, – нет, извините, просто хотела поблагодарить за ваше вмешательство.
– Вмешательство? – переспросил он.
Марина растерялась: казалось, говорит совсем другой человек – кратко и неприветливо.
– Да-да, я про Егора, сына. – Марина остановилась.
– А… Вот и прекрасно. Я рад, очень рад.
– И я. Спасибо вам большое.
– Пожалуйста. – На заднем фоне послышались какие-то звуки, голоса, потом стали глуше. Семён молчал.
И она растерялась:
– Я… переделаю отчёт в ближайшие два дня.
– Прекрасно! Буду ждать.
Тишина. Только невнятный гул.
– Ну тогда до свидания. – Она не знала, что ещё сказать.
– Всего доброго.
Он отключился первый.
Она стояла с телефоном в руке и смотрела на дома вокруг. Под ярким весенним пальто вдруг обнаружилось линялое платье.
«Хм… что это было вообще?»
«Он же сказал тебе – нужно быть максимально работоспособной. Как умный робот-аналитик. Он же сказал, что просто хочет сохранить проект – чего ты тут уши развесила?»
Ей стало грустно от понимания, что она просто повелась на тепло и заботу.
«Вот так и появляются у баб другие мужики, Димка. Женщины – очень теплолюбивые растения, – внезапно подумала Марина и очень разозлилась. Не на Семёна – на мужа. – Это ты должен был за Егора хлопотать. Или хотя бы быть рядом».
Оглянувшись, она обнаружила, что почти дошла до площади. Подняла голову – и на стене, высоко, на уровне четвёртого этажа, туда, куда было никак не добраться, какой-то смелый человек всё-таки добрался и написал: «Я люблю тебя».
«Ну да».
Она набрала Диму – ей хотелось просто услышать его голос. Трубка гудела, но соединять с кем бы то ни было отказывалась.
«Ладно».
Зная, что дома никого нет, открыв дверь, она швырнула сумку на пуфик и увидела рядом стоящий рюкзак.
– Даня? – удивилась Марина, потому что сын должен был быть на тренировке.
Никто не ответил.
Она быстро сбросила пальто, сапоги и пошла в детскую.
Данила лежал на нижнем Егоркином ярусе, свернувшись калачиком, и, похоже, спал.
– Интересное дело. – Она постояла с минуту и тихо вышла из комнаты.
Сын проснулся минут через двадцать.
– Мам? – Он стоял в дверях их комнаты.
– С добрым утром, – тон её был шутливый, – и расскажи мне, дорогой друг, какими судьбами ты оказался среди бела дня спящим дома вместо тренировки? Отменили?
– У меня колено болит, – Даня опёрся на косяк двери, – и что-то не проходит.
– Ради бога, ребёнок, хватит того, что у братца твоего в следующий вторник операция.
Он понурился:
– Меня тренер отправил, я не сам ушёл.
Марина знала, что Данила дорожит плаванием и командой и поэтому «сам» отлынивать не станет, тем более перед соревнованиями.
Она посмотрела на часы:
– Сегодня поздно уже, а завтра утром запишу тебя в поликлинику. В школу не пойдёшь.
– Хорошо. – Он медленно вышел из комнаты.
«День сегодня какой-то странный».
Ей хотелось хоть с кем-то поговорить. Она невероятно злилась на мужа за его радиомолчание и чувствовала себя опустошённой после сухого разговора с Семёном.
«Да кто он мне в самом деле! Ну оказал человек услугу, может, для него это обычное дело».
Марина позвонила подруге.
– Привет, – Света ответила быстро, – как раз коляску катаю. Я сегодня в ночь, хозяева опять куда-то укатили.
– Главное, чтобы платили хорошо, ну, и Костик не возражал. – Марина вспомнила, что Светлана подрабатывала няней в свободные от основной работы дни.
– Ага, – послышался тяжкий вздох, – утомила эта кроха меня сегодня. А у тебя как дела?
– Де-е-ла, – сказала она нараспев, – да странные какие-то дела. Димка опять в командировку умотал. Да и работодатель мой…
Марина замолчала, не зная, как сказать.
– Тебя не уволили?
– Пока нет, – она подошла к окну, – я с последним отчётом напортачила, начальник назначил встречу на сегодня, я думала, он меня будет по косточкам разбирать, а он просто спросил, что случилось, и захотел помочь, нашёл там кого-то своего в Раухфуса для Егора.
