Loe raamatut: «Ласточка»

Font:

Выше закона – любовь.
Выше справедливости – лишь прощение.
Патриарх Алексий II

* * *

Глава 1

Ника шла по узкой тропинке, задевая ветки рукавами. Тишина вокруг была такая, что шорох от ее шагов и шуршанье веток о легкую куртку казались громкими.

Ника услышала сигнал телефона в кармане.

Ты где летаешь? :) Все уже собрались.

Ника убрала телефон обратно в нагрудный кармашек и слегка улыбнулась. Так все изменилось в ее жизни за эту неделю. Хорошо, что отец уговорил ее поехать. Он пока не знает, сколько новых впечатлений, знакомств и чувств появилось у нее. Она расскажет, обо всем расскажет отцу. Или почти обо всем.

Ника перепрыгнула через расщелину в земле. Жаль и… хорошо, что отец не смог поехать. В этом лагере есть и целые семьи, некоторые живут вместе в палатках, некоторые отдельно. Взрослые – во взрослой части лагеря, дети – в детской.

Ника долго отбивалась, не хотела ехать в лагерь, где нужно спать в палатках, где она никого толком не знает. Какие-то мальчики из ее школы – не в счет. Ника договорилась с отцом – если ей не понравится, она возьмет билет и улетит из Симферополя в тот же день.

Но как только Ника увидела этот берег, плато, как будто срезанное огромным ножом, живописные вершины гор вокруг, чистейшее море, бескрайнее и безбрежное, зеленые просторы предгорий, она забыла обо всех своих страхах. В такой красоте и не хочется спать иначе, чем в палатке, чтобы быть близко к земле, к морю, на него можно смотреть бесконечно и никогда не насмотреться.

В первый же день после обеда к ней подошел мальчик и сказал:

– Привет, я тебя знаю. Мы в одной школе учимся.

– Да? – удивилась Ника. – Ну, привет.

– А теперь я к вам в класс перехожу. Ты ведь в «А»?

Ника кивнула, с интересом разглядывая подростка. То ли ему шел загар, то ли он правда такой симпатичный. Ярко-голубые глаза, гладкая кожа, растрепанные выгоревшие волосы, светлые брови, высокий лоб, с несовершенствами, правда, но куда от этого деться в их возрасте… Да, точно. Она смутно помнила этого высокого парня, который учился в параллельном и часто приезжал в школу на велосипеде, но даже не знала, как его зовут. Параллелей теперь в школе много, всех не упомнишь.

– Хорошо учишься? – спросила Ника, видя, что тот топчется и не знает, что еще спросить. Ника его разглядывала, он явно засмущался, от стеснения смеялся сейчас без причины.

– Хорошо! – закивал подросток. – Не так хорошо, как ты, конечно…

– Ты знаешь, как я учусь? – удивилась Ника.

– Кто же этого не знает! – опять засмеялся Кирилл, как будто Ника удачно пошутила. – Ты же спортсменка… то есть… ну там… олимпиады… по математике… Не помнишь? Вместе ходили осенью…

– Нет. – Ника извиняющееся пожала плечами.

Кирилл хмыкнул.

– Вот видишь… И еще на вручении аттестатов за девятый класс объявляли, что ты – лучшая ученица. Мои родаки очень расстраивались, что это не я. Ты экзамены лучше всех сдала, математику хорошо написала, да?

– Ну да… – рассеянно кивнула Ника. – Что мне с того?

– В смысле?

– Я привыкла к этому, – пожала плечами Ника. – И потом, в нашей школе не так уж трудно быть лучшей.

– Почему?

– Евреев нет.

Кирилл от неожиданности засмеялся, потом перестал смеяться, нахмурился.

– Не понимаю.

– А что тут понимать? Крепкие середнячки, а также те, кому учиться не нужно совсем. Я на их фоне звезда.

– Ты всегда так разговариваешь?

– Всегда. Продолжим разговор? Или всё, наговорились? – Ника насмешливо посмотрела на мальчика и хотела уйти.

– А ты ничего, – неожиданно сказал Кирилл. – Я вообще не думал, что ты сюда тоже приедешь… То есть… Гм… Я – Кирилл…

Ника увидела, как по загорелой щеке подростка стал разливаться неровный румянец.

– А ты как сюда попал? Занимаешься в туристическом клубе? – спросила Ника, чтобы перевести разговор.

– Да… то есть… что я говорю… нет… просто… – Кирилл взъерошил короткие волосы и засмеялся. – Кислорода много, перегорает в голове что-то… Короче, родаки решили, что мне надо пожить без бытовых удобств…

– У тебя слишком много удобств в Москве? – прищурилась Ника. Неужели этот мальчик – мажор? Так с виду и не скажешь. Приятный, умненький, слова складывает по крайней мере, не все мальчики в его возрасте могут хорошо изъясняться… А почему бы ему не быть приятным и складно говорящим?

– Хватает удобств, – кивнул Кирилл.

– Ты богатый? – просто спросила Ника.

– Наверно, да. Смотря с чем сравнивать. У вас в классе есть девочка, чей отец гораздо богаче.

Ника удивленно посмотрела на мальчика.

– Откуда ты так точно знаешь?

– Он часть нашего бизнеса недавно поглотил.

– Чем занимается твой отец?

– Ну там… разным… торговлей… Я точно не знаю. А твой?

– Мой… – Ника замялась, как обычно, когда заходил разговор о занятии ее отца.

Кирилл не так понял ее заминку.

– Проехали! – махнул он рукой. – Я вообще никогда не думаю о социальной разнице!

Ника засмеялась.

– Молодец. Я тоже. Мой отец – программист.

– Здорово, нужная профессия.

Ника взглянула на мальчика. Что бы он сказал сейчас, если бы узнал, какого рода программами занимается ее отец и какое у него офицерское звание? Она сама в точности не знает подробности его работы, но степень ее секретности знает точно. Заграницу они в последние годы предпочитают не ездить. «Так спокойнее!» – объясняет обычно отец, когда они берут билеты в очередную поездку по России. «Точно знаю, что нас с тобой не украдут вражеские спецслужбы и не будут пытать!» Ника, уверенная, что отец шутит, тем не менее привыкла соблюдать все правила предосторожности, о которых он время от времени ей напоминает. Правило номер один – не болтать о том, чем занимается Антон, ее отец, раз уж так вышло, что Ника об этом узнала, а узнала она случайно, когда в доме творилась неразбериха два года назад, когда все это случилось с братом и потом с матерью… Правило номер два – даже не заикаться о том, что отец – офицер. Программист и программист, этого достаточно для посторонних.

– Мой отец – офицер, – неожиданно для самой себя сказала Ника. Да, это нельзя говорить. Но неужели она будет терпеть снисходительность этого голубоглазого мажора, чей отец занимается «разным… торговлей…»!

Кирилл тут же с огромным интересом переспросил:

– Офицер? Программист? Так бывает? И чем он занимается? Дешифровкой? А-а, я понял, он – фээсбэшник, да? Здорово… Расскажешь?

«Сообразительный мальчик», – подумала Ника. Зря она не удержалась. Просто очень хотелось поставить его на место.

– Я пошутила, – сказала Ника. – Ладно, пока! Мне нужно идти, я еще здесь не освоилась, вечером увидимся у костра.

– Я думаю, мы будем видеться весь день, – улыбнулся Кирилл. – Ты не возражаешь?

– Да нет, – пожала плечами Ника как можно равнодушнее.

Когда она ехала сюда, вот о чем о чем, а о том, что может здесь влюбиться, она думала меньше всего. А она – собирается влюбиться? Ника чуть не споткнулась на ходу от неожиданно пришедшей мысли. Обернулась на Кирилла, уверенная, что он ушел. А он стоял и откровенно смотрел ей вслед. Увидев, что она обернулась, он тоже резко отвернулся и пошел, подкидывая ногой мелкие камушки с тропинки. Чудеса… Да, вот отец-то бы сейчас занервничал… Он же все про свежий воздух да про море думал…

«Да, похоже – могу влюбиться», – сказала себе Ника. Лучше сразу признаться, не лукавить сама с собой. Ей пока никто еще серьезно не нравился. Мальчики в классе слабые, инфантильные, в спортшколе она их всех наизусть знает, много лет. Когда-то давно ей понравился новый мальчик в горнолыжной школе, года два они перемигивались, пересмеивались, а когда прошлой зимой оказались вместе на сборах и Ника узнала его поближе, весь интерес прошел. С четырнадцатилетним мальчиком поехала няня и сидела все тренировки с термосом, с баночками, в которых была натертая морковка, творожные муссы… Ну и вообще. Ника представляла себе, что однажды она встретит умного мужественного человека, чем-то похожего на ее отца, только молодого и веселого. Антон в последнее время редко улыбается, сосредоточен, любит ее, заботится, но редко смеется, даже на отдыхе. И вот сейчас этот голубоглазый мальчик понравился ей больше всего открытой широкой улыбкой, какой-то радостью, которая так и исходит от него.

Ника сделала еще один кадр садящегося за горы солнца и поспешила к костру, где собрались, как обычно, все подростки и немногочисленные взрослые. Кирилл махнул ей рукой и показал на место рядом с собой.

Руководитель лагеря Олег Александрович оглядел собравшихся:

– Вроде все, да? Так, и кто из вас намерен отправиться в двухдневный поход на родник? Кстати, есть возможность испытать себя и пойти в одиночку. С восемнадцати лет, разумеется.

– Жалко, – вздохнул Кирилл. – А я как раз хотел…

Ника с сомнением взглянула на мальчика.

– А вот я бы ни за что одна не пошла.

– Но и тем, кто пойдет группой, испытаний будет достаточно, – продолжал Олег. – По условиям этой эстафеты вы не берете с собой ни спичек, ни веревки, ни еды.

– Ничего себе… – протянул кто-то. – А что же есть?

– Ягоды. Молодые орехи.

– А воду можно взять?

– Вода в роднике, до которого вы должны добраться. Но это абсолютно добровольное дело. Если кому-то интересно побыть в экстремальных условиях. И если группой, то тоже только с шестнадцати лет.

– Тебе ведь есть шестнадцать? – тихо спросил Кирилл.

– Есть, – без особой охоты ответила Ника. – Но я не…

Она не стала продолжать, видя взгляд Кирилла. Наверно, никто раньше на нее так не смотрел. Или вовсе ей это было не нужно. А сейчас – нужно. Как так могло произойти за один день – непонятно. Еще утром она была спокойна и свободна, и самое большое, что ее волновало, это то, что связь здесь не очень хорошая и нельзя посылать отцу фотографии, которых она уже сделала около ста – такая красота вокруг. А теперь… Она даже не думала, что способна влюбиться с первого взгляда. Все девчонки только об этом и говорят – с первого, не с первого, вообще о любви, своей, не своей, но ей совсем не до этого. У нее – спорт и учеба, которые занимают все время и все силы. И просто… Ей казалось, что это все не для нее.

– Мы пойдем! – громко сказал Кирилл.

– Мы – это кто? – усмехнулся Олег. – Ты и…

– Я тоже пойду, – сказала Ника.

– Вдвоем не очень, Ника, – твердо ответил Олег. – Надо хотя бы еще двоих.

– Жаль, – почти неслышно проговорил Кирилл.

Ника чуть отодвинулась. С виду и не скажешь, что его интересуют девочки – шалопай и шалопай. Веселый, доброжелательный, кажется, вполне положительный. Но она бы тоже вдвоем с ним не пошла. Ни почему. Хотя бы потому, что это трудно было бы объяснить отцу.

Еще две девочки лет пятнадцати-шестнадцати подняли руки. Ника знала их лица – они вместе числились в одной огромной, объединенной год назад школе, но не пересекались. До десятого класса они учились по разным школам, а потом школы объединили, классы перетасовали, в их здание пришли старшеклассники из четырех других школ, и оно стало называться «старшей школой». Учились теперь здесь одни подростки, усмирять такое количество практически взрослых, но еще совершенно несамостоятельных людей оказалось делом сложным, конфликтов было огромное количество, слово «дисциплина» вызывало только насмешки, но Ника мало вдавалась в школьные проблемы, стараясь успевать хорошо учиться и заниматься спортом.

Девочки всё тянули руки, переглядываясь и смеясь. Больше никто руку так и не поднял.

– Лучше бы пацаны пошли… – покачал головой Олег. – Ну ладно. – Он выразительно посмотрел на мальчиков, которые о чем-то увлеченно спорили. – Я понял, гендерная революция. На экстрим рвутся девочки, наши будущие президенты и министры обороны. Ладно. Вы четверо оставайтесь после общего собрания на инструктаж. Потренироваться бы еще надо… Все умеют палатку самостоятельно ставить? Двое моих, а двое новеньких, я вижу. Кирилл и Ника, так? Вы же оба первый раз у нас? Верочка, а тебе шестнадцать разве исполнилось?

– Через месяц, Олег Александрович, – ответила худенькая девочка в больших очках и с длинной густой челкой.

– Я за ней послежу! – громко сказала вторая девочка, поднявшая руку, крупная Даша, которую все звали за глаза Борода, потому что на вечерних посиделках с гитарой у костра она все просила подыграть ей известный попсовый хит «У тебя борода, я скажу тебе “да”». Даша о своем прозвище скорей всего не знала, ее побаивались – и девочки, и мальчики.

– Ладно, – согласился Олег.

– Пусть готовятся к обороне родины! – выкрикнул Паша, высокий тяжеловатый подросток. Он тоже был из Никиной школы, из параллельного класса. – Скоро закон такой примут – о всеобщей воинской повинности.

– Я понял, – кивнул Олег. – Я, правда, пока не готов уступить женщинам все ключевые позиции.

– Они не спросят! – ответил Паша. – Напирают! Вон Ласточкина – уже мастер спорта, а я – нет.

– Так ты же не занимаешься спортом, – удивилась Ника.

– Еще чего! С бабами соревноваться! А мужских видов спорта почти не осталось!

– Так, все, пустые разговоры! – остановил его Олег. – Паш, может, и правда пойдешь пятым? Все же два парня будет, полегче как-то…

– Не, я без спичек и без еды не пойду.

– И без веревки, да? – засмеялась Ника. – Не повеситься в случае чего…

Паша показал ей за спиной неприличный жест. Ника только пожала плечами.

– Ладно, дело хозяйское, в смысле – добровольное. – Олег с интересом взглянул на Нику. – Мастер спорта? Мне Антон не говорил об этом, просто сказал – ловкая, спортивная.

– И языкастая, – подсказал Паша. – Язык как… – Паша не нашелся что сказать, рубанул изо всех сил рукой в воздухе.

– Так и есть, – кивнула Ника Олегу, не обращая внимания на Пашу.

– А спорт какой? – продолжал спрашивать Олег Александрович.

– Шахматы! – засмеялся Паша. – Разве не видно? Мозги наружу лезут уже!

– Что ты завелся-то? – удивилась Ника.

– Да баб умных не люблю, бесят. От них все зло мира.

– Я тебя вообще первый раз в жизни вижу.

Паша вспыхнул:

– Мы в одной школе учимся. Так, на всякий случай.

– Значит, тебе не повезло, Паш, – засмеялся Олег. – Не заметила тебя Ласточкина. Вот пошел бы с ней поход, показал бы себя…

Паша, воспользовавшись, что Олег обернулся на чей-то вопрос, привстал и выразительно потряс бедрами.

Ника взглянула на Кирилла, который в это время, отвернувшись, объяснял что-то Верочке. Не слышал, жалко. И не видел. Может, ответил бы Паше так, чтобы у того отпала охота хамить.

– Правда шахматы? – спросил Олег, снова повернувшись к ним. – Паш, ты, кстати, давай не выступай, не принято у нас задираться, ты в курсе. Раз вы все из одной школы, вот и держитесь вместе.

Ника повела плечами. Кажется, эйфория первых дней прошла. Природа природой, а то, что мальчики цапаются из-за нее – к этому не привыкать, обычное дело в классе. Просто этих она даже не знала до поездки, ей своих, из класса, хватает.

– Нет, не шахматы. Горные лыжи.

– Ух ты! – искренне восхитился Олег. – Молодец. Значит, с горами знакома.

– Да, только с зимними, на сборы езжу уже восемь лет.

Кирилл наконец подошел к ней и к Олегу. За ним стояла, тихо слушая и то и дело поправляя очки в черной оправе, Верочка. Ника услышала, как она спросила:

– Кирюш, ну что, возьмешь мой фотоаппарат, да? А то он тяжелый.

– Так договорились же, – немного удивленно ответил Кирилл. – Приноси мне в палатку.

Ника кивнула всем и пошла к морю. Неужели так не может быть, чтобы никто никому не завидовал, никто никого не ревновал, не хотел отбить, чтобы никто не писал гадости в Сети… Как она устала от этого в школе и как надеялась, что здесь, в лагере, про который ее ироничный и трезвый отец говорил только в превосходной степени, ничего подобного не будет. Но – нет. Кто-то притягивает к себе несчастья и болезни, кто-то – удачу, случайную, ничем не оправданную, от которой захватывает дух и становится страшно, кто-то – удивительных людей с интересными судьбами – мама ее раньше всегда радовалась, что к ней всегда идут сами персонажи, и искать не надо, приедет снимать сюжет о коммунальных службах, а встретит забытого героя войны, или умнейшую учительницу, или бескорыстного и талантливого врача, или же местного поэта, искреннего и наивного; к кому-то идут бездомные собаки и кошки, всегда и везде, а Ника словно манит завистливых и недобрых приятелей и подружек. Может, ей так кажется? Ведь у нее есть в школе хорошая подруга Таня. Есть или была, теперь уж и не разберешь.

Они дружат с раннего детства, но та уже год как живет в собственном мире. Мир этот состоит в том, что Танька сочиняет песни и ставит их в Интернет. Это не просто увлечение, а образ жизни, ничего другого Танька не делает.

Музыкального образования у Тани нет, голоса тоже, но она на слух подбирает аккорды, легко, не задумываясь, плетет простые рифмы «свет-нет-ответ», «приду-уйду», «забуду – не буду», «зима-сама» и имеет успех у других подростков в Интернете, количество ее подписчиков в Ютубе и Инстаграме перевалило за пять тысяч. Значит, кто-то слушает эти незамысловатые песенки, кому-то они нравятся. Таня в жизни разговаривает нормальным голосом, а поет особым, чуть гнусавым, как будто специально фальшивит, не дотягивает ноты, подвывая, подплывая к верхним нотам, от этого мелодия становится неопределенной, узнаваемой и оригинальной одновременно. И это имеет успех у сверстников.

Таня сама кому-то явно подражает, но уже есть девочки, в основном младше, не из Москвы, из провинции, которые подражают ей. Пишут похожие песенки, посылают Тане, чтобы она оценила. Возможно, какой-то девочке, которая живет в маленьком поселке в двухстах километрах от Вологды или Мурманска, Танька кажется столичной звездой.

Ника дружила с Таней с тех пор, как себя помнит, их матери когда-то гуляли вместе с колясками, и девочки познакомились, как только стали узнавать мир вокруг себя. Танька – естественная часть ее жизни. Но эта часть становится все более и более чужой, к сожалению. Что делать, если Нике не нравятся эти песни, они видит, как подружка на уроках сочиняет их, чертыхаясь, когда ей совсем не хочется писать и, главное, – не о чем, но она боится, что ее забудут подписчики, станут отписываться, и она с раздражением чиркает, чиркает в тетрадке, спрашивая Нику:

– Нормально? Классно?

– Нормально, классно, – обычно кивает Ника. А как скажешь, что это неинтересно, вторично, ни о чем? Этот как раз тот случай, когда твоя замечательная правда никому сто лет не нужна, как обычно говорит ее отец.

– Завтра выхо́дите в шесть тридцать, – предупредил Олег.

– Может, хотя бы в восемь, Олег Александрович? – спросила Верочка, все так же стоя близко-близко к Кириллу.

– Жарко будет. Нет, подъем в пять тридцать, стартуете в шесть тридцать. Не обсуждается.

– Ага! – зевнула Борода и по-хозяйски подгребла к себе Верочку, оттянув ее от Кирилла.

– Ну Даш… – промяукала Верочка, но покорилась, виновато оборачиваясь на Кирилла. Тот в ответ пожал плечами.

Ника кивнула. Все привычно, похоже на сборы. Распорядок дня, все распланировано… Только свободы здесь намного больше. И можно делать то, что хочешь. Никто ее не заставляет завтра идти так рано и проверять, сможет ли она питаться ягодами и зелеными орехами. В принципе можно и не вставать полшестого, спать до семи. Сегодня она видела, что кто-то пришел на обед к концу, кто-то бежал купаться, когда все остальные уже вернулись с моря. Железной дисциплины нет. Но она привыкла за годы в спорте к тому, что день расписан не только на сборах, но и каждый обычный день, даже выходной, спланирован с утра до вечера. И это ей нравится гораздо больше. Тогда успеваешь и отдохнуть, и очень много сделать – для себя, для семьи. Теперь ее семья стала в два раза меньше, но они с отцом живут так, что всегда чувствуют заботу друг друга. Вот в июле поедут вдвоем на Алтай, там будет время пообщаться.

Глава 2

Анна вышла из кельи и остановилась. Кажется, что-то не так. Она потрогала голову. Не надела платок. Подержала его в руках и положила рядом. И вчера так же было. Она вообще чувствует себя уже несколько дней как-то странно. Как будто она здесь и в то же время где-то еще. Идет по какой-то улице, бесконечной, вдали светло, и ей так хорошо идти… Когда она видит эту улицу, то перестает слышать и воспринимать все вокруг. Ее могут по несколько раз окликать, останавливать. А она вроде и слышит… а вроде и нет. Не хочет оттуда возвращаться, как иногда не хочется просыпаться утром, когда понимаешь, что наступил новый день, что надо просыпаться, вставать, жить, а во сне так хорошо, так покойно, во сне жив Артем, еще не было того страшного дня, еще ничего не произошло, еще она не ушла с утра на работу, еще Ника не повела Артема на занятие, еще не занялся прекрасный весенний день, такой день, в который просто не может произойти ничего плохого, в который не может Артем высунуться из окна аудитории, куда Ника привела его заранее – зачем было приводить заранее! Зачем?! Почему она все всегда делает вовремя, все кругом опаздывают, и только Ника приходит везде за пять минут до начала. Кто ее этому научил? Почему она такая выросла? Зачем она привела Артема так рано и оставила, маленького, семилетнего, беспомощного? Зачем? Куда она так спешила? На свои спортивные занятия? Зачем ей этот спорт, зачем? Кому вообще нужна вся эта суета?..

Анна с трудом остановила себя. Нет, так не нужно. Нужно смириться, она знает. Нужно прочитать молитву, нужно вообще весь день читать молитвы, не останавливаясь. Не только на службе. Все делать – полоть, стирать, чистить снег, убирать траву, листья – и молиться. Третий год она здесь, сначала это не получалось, потом стало легко и привычно. А сейчас как-то опять стало трудно. Сбиваешься, читаешь молитву, а мысли сами по себе идут – то в тот апрельский день, то по светлой дороге, в конце которой свет, счастье, покой… Она должна простить Нику. Пока она не простит ее, тяжесть в ее душе не станет меньше. А тяжесть никогда не станет меньше. Иногда кажется – вот сейчас пройдет, вот еще немного и она поймет что-то, что пытаются ей объяснить и настоятельница, и старые, опытные, многомудрые, истинные монахини – «старицы», которые живут здесь уже не первый десяток лет и чувствуют себя так близко к Богу, как Анна хотела бы чувствовать, да не может пока. Потому что слишком много боли в ее душе. Ей может помочь только Бог, и она стремится к нему, стремится, иногда он ей внемлет, иногда каждое слово Анны как будто услышано, она это чувствует, стоя на службе, молясь и растворяясь в пении, в проповеди, в монотонности молитвы, в непонятных словах, они лучше всего, когда непонятны, Анна повторяет слова молитвы, они на русском, но как будто каком-то другом русском языке, певучем, сложном, загадочном.

Неужели она когда-то могла заниматься таким прозаическим делом, бегать с камерой по городу, делать никому не нужные, суетные репортажи? Упала сосулька, расшибла голову бабушке… Лучше бы Анна этой бабушке капли сердечные из аптеки принесла или три килограмма продуктов, а не приставала к ней с глупыми вопросами: «Как вы считаете, коммунальные службы виноваты в том, что у вас синяк на лбу?» И ведь ей нравилась эта работа, она ею гордилась, могла встать в пять утра, чтобы ехать в другую область, ловить подъезжающего местного начальника, проворовавшегося или бравшего взятки, задавать ему вопросы… Мелко, убого, ничтожно… Анна опять остановила себя. Она не должна предаваться осуждению. Не надо осуждать – ни себя, ни других, ни себя прошлую, ни Нику, ни мужа – бывшего мужа… Кто ей теперь Антон? Как он живет? Успокоился или страдает? О ней, об Артеме? Он забыл об Артеме? И об этом она тоже не должна думать. Она ушла к Богу, она должна думать только о Боге и заботиться о хлебе насущном – жизнь в монастыре не простая, натуральное хозяйство, в основном что вырастили, то и съели. Она должна молиться о душе Артема, он давно у Бога, конечно, Бог взял его к себе, Артем был маленький и безвинный, души безвинных младенцев попадают к Богу.

Но как не думать о том, что она могла бы в тот день не ехать на никому не нужный репортаж об овощной базе, где овощи хранились вперемешку с запчастями для машин и какими-то старыми покрышками. Ну хранились и хранились, никто не умер от этого. А Артем умер. Если бы его не повела Ника, если бы глупая, самонадеянная, равнодушная Ника не привела его за семь минут до занятия, не оставила одного, он не высунулся бы из окна, ничего бы не случилось. Ничего. Ника живет, катается на лыжах, Антон умудрился написать, что Ника получила мастера спорта… Анна могла бы простить Нику, если бы она была уверена, что так хочет Бог. Так говорит матушка, так говорят сестры, но она ни разу не слышала этого в церкви. Потому что то, что говорит Бог, она с некоторых пор стала слышать. Не всегда, и никогда не знаешь, захочет ли Бог с тобой сегодня говорить. Но Анна слышит его слова. Точнее, понимает. Как будто слышит, но каким-то другим слухом. Когда настоятельница с ней разговаривает, Анна кивает, соглашается, невозможно не согласиться, матушка говорит так все правильно, так складно, так логично, по-другому – так не говорят в мирской жизни… Но… матушка тоже человек. А решить это может только тот, кто над людьми. А он молчит. Он никогда не говорил Анне: «Прости Нику». И Анна считает, что у нее нет больше дочери. Не могла дочь убить ее собственного сына. А она убила. Своей глупостью, своим эгоизмом, своим равнодушием. Маленький худенький Артем, быстрый, ловкий, смешливый, похожий как две капли воды на Анну, залез на подоконник, свесился в открытое окно и упал вниз, с третьего этажа, где находился тренировочный зал. Зачем ему нужно было дзюдо? Это придумал Антон. Значит, он тоже виноват в смерти Артема. Сколько угодно пройдет времени, но Анна не простит ни Антона, ни тем более Нику, которая шла по улице, смеясь и болтая по телефону, а маленький Артем уже лежал, мертвый, на асфальте, с тонкой струйкой крови в уголке рта…

Анна остановилась на пороге кельи, с силой сжав виски. Да, кажется, она себе давала слово никогда больше не вспоминать эту картину. А как она может не вспоминать? Эта картина всегда внутри нее. Тем более что она ее не видела. Когда она вернулась с репортажа, Артема уже увезли. Просто она четко представила себе, как все было, как будто видела это. И живет с этим уже два года и два месяца. И ничего поделать не может.

Анна вернулась в келью, взяла платок – большой черный плат с овальным вырезом для лица, апостольник, так он называется здесь. Первое время она ходила в обычном черном платке, потом ей дали апостольник. Странно было его носить первое время, потом привыкла. Сегодня праздник, звонит колокол – ярко, торжественно, настойчиво. Надо вместе со всеми радоваться. Как ей тяжело, когда здесь «праздники». Она пытается, как может, проникнуться их смыслом, чтобы не стоять совсем уж неискренне, когда все монахини вокруг нее с просветленными лицами повторяют слова молитвы, поют… Хорошо, что их в праздники православные монахини не меняют черные облачения. Ей снять сейчас черное невозможно, как будто предать что-то очень дорогое. Ее цвет – черный. Цвет ее скорби, цвет ее души, цвет ее жизни. Ей бы еще без коллективных праздников обойтись. Но заставили, объяснили, что иначе нельзя. У Бога праздник, а Анна пришла к Богу, поэтому надо жить по его законам. Сегодня – праздничная служба, значит, она точно попадет на нее, потому что на обычную удается не каждый день попасть. Сбегаешь в шесть утра на полунощницу – утренний сестринский молебен – и приступаешь к своим нескончаемым обязанностям.

Когда Анна шла в монастырь, она не могла себе представить, что как будто поступает на крайне тяжелую и зависимую работу, часто бессмысленную, грубую. Мыть полы, скрести до чистоты старые, подгнившие доски, мыть стены, двери, туалеты, без перчаток, без горячей воды, с водой у них туго в монастыре. Выносить мусор с кухни, копать-перекапывать землю, всегда такую плотную, тяжелую, глинистую, в которую никак не хочет идти лопата, таскать полные ведра воды, по двадцать, по тридцать литров – есть места в монастырском саду, куда не доходит ни один шланг, а поливать надо, сад должен быть зеленый, кроме пользы он еще и прекрасный. Несмотря на всю черноту в душе, Анна видит, как прекрасна природа вокруг. Природа, которой больше никогда не увидит ее маленький Артем.