Loe raamatut: «Фея»

Добролюбов Семен Анатольевич был человеком простым и работящим. Всегда с шутками, прибаутками к делу подходил, ничего не портил, всегда выполнял то, что от него требовалось, и за это начальство его любило. Устроиться на работу, вообще, никаких проблем не составляло, как в 80-90-е везде ему место находилось, так и в 2000-х без работы не оставался: и сантехником работал, и плитку клал, даже когда-то в цирке афиши рисовал – всё у него спорилось. Стриг сослуживцев лучше парикмахеров, на баяне играл на всех свадьбах смолоду, а сам вот не женился. А почему – никто не знал. И только он, возвращаясь с очередной смены, понимал, что это одиночество не для просто так, а потому, что сам он так решил. Раньше он хотел иметь семью и чтоб маленькие ножки по полу топали. Но не сложилось. Ведь отношения зависят от двоих, и как ты ни старайся, а сам их не построишь. Вовремя не нашлось той, с которой бы он занялся капитальным семейным строительством, а когда девушки хотели что-то строить, он уже перерос такие проекты. Семен Анатольевич, скопив определенный капитал, начал его экономить – и не для себя, а для того, чтобы было чем заняться в то свободное время, которое не занимала его работа. Он садился у торшера в зале, не включая его, и экономил. Этим и занимался в свободное время. Не включал свет, не ходил в гости и сам не звал никого. Он приходил домой и надевал старинные тапки, ведь новые нужно было купить, а значит, трогать сбережения. Нарушать целостность своего капитала он не любил. «Нет, не нужны мне новые тапки. Пусть «зверюга» растет». Так он о сбережениях своих отзывался. И «зверюга» рос. С каждой зарплатой, с каждой копеечкой. Уже можно было бы и шубу себе купить, и не обнищать, но Семен Анатольевич ходил на работу в спецовке и валенках.

– А что? Так все ходят.

– Все-то все, – подсказывал ему внутренний голос, – но у тебя уже есть возможность машину купить, а ты всё на пуговицу нижнюю жмотничаешь, ту, что сбежала прошлой зимой с телогрейки.

– А кто знает, что я богатый? Никто. Значит, меня никто и не осудит за мою жадность, а денежки лежат себе и ждут.

Чего они ждали, не знал никто, даже сам хозяин этих денежек.

Этот год стал для Добролюбова особенно хорошим – его везде хвалили, дали повышенную зарплату, пенсия начала приходить, завод на вымпелочек его фото наклеил – живи да радуйся. «Зверюга» растет, на ЖКХ, как пенсионеру, скидка большая. Но вот тоска пробирает нашего Добролюбова: поговорить-то не с кем. Кому доброе слово сказать? А всё ведь из-за чего? В юности одна аспирантка «из интеллигентных» ему сказала: «У тебя и копейки за душой нет». Это было чистой правдой. «Действительно, нет», – подумал он. – «Но я заработаю». Девушка была дочерью высокопоставленных родителей, ее папа занимал должность посла, а мама была директором школы. Тогда Добролюбов не постеснялся предложить ей руку и сердце. Ведь его сердце не дешевле того, что погружено в науку. Так-то оно так, но вот Виолетта предпочла другого: щуплого отличника с пятого курса. Парень не отличался ничем: ни умом, ни фантазией, ни строить не умел, ни кушать не хотел. Но был из хорошей семьи.