Loe raamatut: «Избранник Евы»

Font:

* * *

Избранник Евы

Татьяне Луниной, чье обаяние
почти волшебное

I

В Советском Союзе семидесятых годов двадцатого столетия новой эры я оказалась по двум причинам. Хотелось посмотреть на страну развитого социализма и пощеголять в мини-юбке. Если бы я прошлась с голыми коленками по улице средневекового города, например во Франции, мужчины сошли бы с ума от вожделения, а женщины немедленно заклеймили бы меня ведьмой и отправили на костёр. Да что там Средние века! Неплохой писатель девятнадцатого века Виктор Гюго писал истеричные письма своей возлюбленной, обвинял ее в бесстыдстве только за то, что, переходя улицу, девушка приподняла юбку и посторонние мужчины увидели ее щиколотки.

Впрочем, стройные ножки не оставляли равнодушными мужчин во все века. Как и блюстителей нравственности, которые почти сплошь старики, давно отгулявшие свою безнравственность.

– Срамотень! – перегородила мне дорогу нагруженная сумками тётка. – Стыдоба! Чего юбку задрала? Задницу отморозишь! А сама белая, как первый снег!

Разве первый снег отличается по цвету от последующих? У русских особое цветовое зрение? И я, видимо, не подхожу под принятые стандарты красоты.

С грубиянами надо обращаться издевательски вежливо. Еще лучше – осадить их сотворением небольшого чуда. На глазах у тётки я стала на десять сантиметров выше и покрылась в ровный шоколадный цвет.

– Так вам больше нравится? – спросила я. – И спасибо за заботу, мне не холодно.

– Гэ-гэ-гэ, бэ-бэ-бэ… – Она вытаращилась и принялась перечислять согласные буквы алфавита.

– Или так лучше? – Я осветлила загар.

– Тэ-тэ-тэ…

– Сейчас вы уроните авоську, – предупредила я.

Реакция старой моралистки никуда не годилась.

Сумка упала, и ее содержимое: туалетная бумага и яйца – вывалилось на землю. О чудесах было мгновенно забыто. Проклиная меня, срамную моду, очереди, дефицит, потребность питаться и справлять естественные нужды, тётка принялась очищать рулоны от белка и желтка.

«Народ, которому туалетная бумага дороже чудес, непобедим, – пришло мне на ум. – Надо подсказать эту мысль какому-нибудь политическому деятелю».

Мой путь лежал на стадион, хотела посмотреть игру под названием футбол. Во времена моих родителей, как и в средневековой Франции, где я хотела поселиться, футбола еще не было. Транзитная остановка неожиданно затянулась на годы. Но обо всем по порядку.

Происходившее на поле мне быстро наскучило. Во-первых, болельщики, судя по их воплям, гораздо лучше разбирались в игре, чем футболисты и арбитры. Во-вторых, выигрывала команда, носящая имя римского раба Спартака. А он мне никогда не нравился. Самые свирепые и кровожадные лидеры получаются именно из бывших рабов. В-третьих, спортсмены были одеты! В нелепые шорты, майки, гольфы до колена. Я родилась и выросла в Древней Греции, и хотя меня можно смело считать современницей всех веков и племён, традиции Эллады я люблю особо. Да и каждому человеку представляется, что яблоки на его родине слаще, народ красивее, обычаи правильнее, солнце ярче, а птицы голосистее. У нас на Олимпийских играх атлеты выступали обнажёнными, полностью нагими или в набедренных повязках. Это давало возможность не только болеть за результаты состязания, но и насладиться красотой юношеского тела. Какой смысл в победах, если нет никакой эстетики, если ты не можешь восхититься самым совершенным творением природы – человеческим телом?

Заскучав, я принялась рассматривать противоположные трибуны. Сидевшие за многие десятки метров от меня люди, конечно, и предположить не могли, что симпатичная девушка видит их как в телевизоре крупным планом. В потоке лиц, гневных и весёлых, кричащих и топающих ногами, самым забавным был дядька, судорожно, по-беличьи грызущий ногти на пальцах. Такая же привычка была у правителя Лесбоса. А что еще ему оставалось, когда на острове поселились подружки Сафо?

Рядом с грызуном сидел парень, чей облик показался мне странно знакомым. Молодого человека я определённо никогда не видела, но словно знала всю жизнь. Он не похож ни на кого из моих родных, но почему-то роднее всех их, вместе взятых. Избранник?

Перспектива быстро найти Избранника меня не радовала. Я хотела бы погулять несколько лет – попутешествовать по странам и временам, познакомиться с великими художниками и поэтами, перекинуться словом с философами, подсказать им пару-тройку идей, а потом, через столетия, увидеть эти идеи в академических учебниках. Но весь второй тайм я наблюдала за молодым человеком, не могла отвести взгляда и поймала себя на желании видеть это лицо круглосуточно, с перерывами на короткий сон. Да и пусть бы он мне снился – не откажусь.

После игры я едва не потеряла молодого человека в толпе, которая двигалась к метро. Отыскала его затылок, как привязанная взглядом, медленно тащилась в потоке и всё терзалась: неужели Избранник?

В девичьих мечтах Избранник представлялся совершенно иным. Высоким, стройным, белокурым, белозубым, философом-поэтом с тонкими длинными пальцами. А москвич, за которым я плелась, следила в метро, был кряжистым брюнетом. И хорошая подача с углового его интересовала больше, чем законы диалектики.

Мы подходили к дому. Пора знакомиться. Сомневаюсь, что он разгадал бы тайный смысл уроненного мной платка. Пришлось действовать примитивно, жертвовать собственным телом. Метод, проверенный веками.

Я обогнала молодого человека. Первой вошла в подъезд, стала подниматься по лестнице и… оступилась. Не подхвати меня вовремя Избранник, я бы лихо пересчитала спиной ступеньки.

– Простите! Спасибо! – поблагодарила я, освобождаясь от его рук, и тут же взвизгнула от боли. – Ай! Не могу на ногу ступить!

– Вывих, наверное. Ничего, обопритесь на меня.

– Пожалуйста, если вам не трудно, помогите добраться до пятой квартиры, там живёт моя тётушка.

Я положила руку ему на плечо, он обнял меня за талию. Изображать воздушное создание и прыгать на одной ноге – задача не из лёгких.

– Уж не обессудьте. – Он взял меня на руки.

– Господи, как неловко! – почти искренне смутилась я.

К сожалению, впереди было два этажа, а не десять. Я уменьшила свой вес на пятнадцать килограммов, чтобы Избранник не утомился, и заглянула в его мысли.

«Лёгкая как пёрышко, – думал он. – Почему я не живу в небоскрёбе?»

Ход мыслей меня вполне устраивал. В своё оправдание скажу, что более я никогда не копалась в его голове. Бессмысленно, глупо и непорядочно подслушивать мысли дорогих тебе людей. Жизнь потеряет свежесть красок и радость открытий. И даже горечь ссор и размолвок, настойчиво внушала мне мама, должна быть эмоционально острой и свежей. Выльешь на голову ведро холодной воды – взбодришься. Станешь лить по стакану на макушку – замёрзнешь, простудишься.

Моя пра-пра-пра… бабушка паслась в мыслях своего Избранника постоянно, дневала и ночевала, а кончилось всё плачевно. Той пра-пра-пра… жутко не повезло: Избранника нашла среди алеутов на просторах вечной мерзлоты. А что делать? Избранника в лучшие времена и тёплые края не перетащишь. Пра-пра-пра… дедуля ко всему прочему был страстным любителем женского пола. Алеутки в детородное состояние впадали только коротким летом (вроде собак с течкой), дедуля носился по стойбищам и оплодотворял женщин Крайнего Севера. В мозгу его, к ужасу бабушки, клокотала только одна мысль про это самое оплодотворение. Бабушка стала тайком продавать белым старателям песцовые шкуры за огненную воду, превратилась в алкоголичку, спилась и погибла – замёрзла, не дойдя три шага до чума. Так что лучше оставить мужские мысли в тайне и не портить себе жизнь!

У дверей пятой квартиры, возвращённая на одну ногу, я стала благодарить и прощаться:

– Спасибо большое! Теперь всё в порядке, мне тётушка поможет. До свидания!

– Вы позвоните. – Молодой человек не торопился уходить.

На звонок никто не ответил, и я вполне натурально испуганно и растерянно округлила глаза.

– Не волнуйтесь, – подбадривающе улыбнулся почти-Избранник. – Сейчас мы у Елены Петровны всё узнаем. – И постучал в соседнюю дверь.

Ах, какая у него улыбка! Хорошо бы увидеть такую улыбку на лицах своих детей…

Каких детей? Что в голову лезет? Мне неделю назад исполнился двадцать один год! Рано о детях думать! Или пора? Как же мечты о путешествиях, полётах во времени? Дёрнула меня нелёгкая! Футбола захотелось! Юбки революционной! Встретился на пути! Улыбается! А у меня дыхание останавливается…

Реакцию на его улыбку – панический испуг – молодой человек принял за мое естественное беспокойство о покалеченном теле и неясном будущем. Еще раз призвал меня не волноваться. Если бы он не улыбался, я бы не нервничала!

Дверь открыла немолодая женщина с лихо повязанным на голове платком. Так, закрывая лоб и макушку, с узлом на затылке носили косынки пираты. Молодой человек поздоровался с «пираткой» и спросил, не знает ли она, где моя тётушка.

– Два дня назад в Сочи укатила.

– Ой! – пискнула я. – А как же телеграмма? – И внимательно посмотрела на Елену Петровну, чтобы она вспомнила о несуществующей телеграмме.

– Утром принесли, – подтвердила соседка. – Это ты племянница из Киева? Имя еще какое-то чудное.

– Ева, – представилась я.

Имя совершенно простое, можно сказать, первое из женских имён, вызвало у молодого человека поразительную реакцию. И в голову ему не нужно было заглядывать, по глазам было видно – он представил меня без одежды, в чем мама родила. И остался доволен увиденным. Спасибо тётке-моралистке с яйцами и туалетной бумагой, благодаря которой я подогнала свое тело под московские стандарты.

– Паспорт есть? И где твой багаж? Почему на одной ноге стоишь? – сыпала вопросами Елена Петровна.

У меня не было даже дамской сумочки. И, естественно, я не собиралась, обзаведясь чемоданом, носиться по Москве эпохи развитого социализма за Избранником.

– Багаж на вокзале. Сумочку с паспортом в метро срезали, только ручки остались. А еще… вот… ногу сломала… – Я выразительно потянула носом набежавшие слезы. – Как всё ужасно! И тётя уехала!

Колченогая, обворованная, вот-вот готовая разрыдаться, несчастная по всем статьям (одновременно беспомощно прекрасная), я вызвала мощный всплеск жалости и сострадания. Расчёт был точен! Елена Петровна вручила мне ключ от квартиры «тётушки» и посоветовала Кириллу (так звали молодого человека) сводить меня в травмпункт.

В это странное медицинское учреждение для легко покалеченных людей Кирилл нёс меня на руках. Не смущался косых взглядов, а то и откровенно издевательского свиста нам в спину. Я так растрогалась, что рентген показал фигурно-замысловатый перелом лодыжки. Врач вытаращился на снимок и заявил, что меня немедленно требуется везти в больницу на операцию, что следует быть готовой к хромоте, которая останется на всю жизнь. Вот уж нет! Ошибочку я исправила, и врач через секунду, глядя на тот же снимок, произнёс:

– Впрочем, погодите! Это банальная трещина. Наложим гипс и вся недолга.

Целый месяц я честно проносила гипсовый сапог. Прыгая на костылях, сдавала экзамены на исторический факультет Московского университета. Кирилл всё свободное время проводил около меня, «инвалидки», маскируя мужской интерес под дружеское участие.

Псевдотётушку, участкового терапевта с неудавшейся личной жизнью, я отправила посольским врачом в Индию. Там в семье одного дипломата зрел развод, и тётушка его ускорила, утешив дипломата сытными украинскими борщами и протяжными песнями, удивительно ложившимися на душу в тропической жаре. Развод и новый брак не повлияли на карьеру дипломата, что было по тем временам крайним исключением. Уход из семьи не только не поощрялся, но карался самым жестоким образом. Моему «дядюшке» грозила опала, до пенсии перекладывал бы бумажки в каком-нибудь заштатном отделе МИДа. Естественно, я не могла допустить подобной жестокости, и они благополучно отправились в следующую командировку в Индонезию, приобретя репутацию обладателей мохнатой руки на самом-самом верху коммунистической иерархии. А мне досталась маленькая двухкомнатная квартира, которую я славно обставила.

Поженились мы с Кириллом через три года, когда я окончательно убедилась, что он – Избранник. И семейная жизнь с ним стоит отказа от волшебства (почти отказа), колдовства и полётов во времени. Я училась в университете, а он работал инженером на секретно-космическом заводе.

Дай мне волю, я бы в двадцати томах описала наше сближение, каждый день, каждое свидание. Но, боюсь, это будет мало интересно. Вместо двадцати подробных томов скажу кратко. Развитие любви походит на скольжение по гладкой втягивающей воронке. Сладкое втягивание и головокружительное удовольствие. Странным образом я ощущала, что нижняя точка воронки находится во мне самой. Где-то в подреберье, в том, что называют почему-то солнечным сплетением. Именно в этом месте, думая об Избраннике, встречаясь с ним, я чувствовала необычно приятное сдавливание-щекотание-вращение. И теперь точно знаю, что на Избранника, на мысли о нем мое тело реагирует безошибочно – пляшущим хороводом внутри живота.

Интересно, а у других людей задействуются другие органы? Сердце, печень, селезёнка? Или пятки? Ведь говорят: печёнкой чувствую, душа в пятки ушла.

В досвадебный период не обошлось без моих промашек. Я уже говорила, что Древняя Греция – моя родина. Но ведь не признаешься! Кто поверит? Это не с Сахалина в столицу прилететь.

В музеях двадцатого века новой эры время моих родителей представлено жуткими материальными памятниками. Зайдите в отдел Античности – это ущербное кладбище надгробий. Скульптуры с поголовно отбитыми носами, у многих недостаёт рук, ног, дырки в боках… То же самое с литературными памятниками. Полностью сохранились лишь семь трагедий Эсхила, семь – Софокла и девятнадцать – Еврипида, не самого прославленного. От Ферекрата осталось только остроумное высказывание об Алкивиаде, который вначале угождал мужьям, а потом стал опасным для мужей всех женщин. Отрывки, обрывки, упоминания, неточные цитаты талантливейших произведений – по ним судят об эпохе величайшего взлёта человеческого гения! Как тут не возмутиться? Благо бы толковали точно по тексту! Но ведь за уши привязывают к современной морали, к ханжеским устоям христианства. Даже учёные – филологи, историки! Что уж говорить о простых людях.

Первый мой «прокол» (словечко Избранника) случился, когда в компании его друзей кто-то презрительно отозвался о гермафродитах. Я не к месту блеснула эрудицией.

– Греки владели знаниями о двойной природе человеческого существа уже на стадии эмбриона. В четвертой книге «Метаморфоз» Овидий, – вспомнила я дошедшее до их дней произведение, – подробно рассказывает об удивительно красивом пятнадцатилетнем мальчике, к которому воспылала любовью Салмакида – нимфа источника в Карии. Она затащила мальчика в воду и принудила к соитию. Не желая быть разлучённой с возлюбленным, она умолила богов обратить их сплетённые тела в одно…

Тут бы мне и заткнуться, обратить внимание на смущённые лица собеседников, но я воспевала Гермафродита, живописала его влияние на культы и обряды:

– В Греции, в Спарте на свадьбе невеста надевала мужской наряд, а жених – женский. Жрецы Геракла на острове Кос носили женское платье. В Аргосе каждый год проводился праздник, во время которого мужчины и женщины менялись одеждами. Статуи, картины, барельефы с изображением Гермафродита, особенно спящего, прелестны. Это юноша с роскошными женскими бёдрами и мужскими гениталиями. Побывайте в галерее Уффици во Флоренции, в парижском Лувре, в ленинградском Эрмитаже…

В Ленинграде наши приятели могли побывать, но во Флоренции? Заграница была для них так же далека, как Луна.

Хорошо еще, что я не упомянула о своих любимых барельефах с танцующими гермафродитами. Они, двуполые существа, изображались с поднятыми краями одежды, чтобы привлечь внимание к напряженному члену…

Произнеси я, провинциальная первокурсница, «напряженный член», и друзья (что главное – Избранник) были бы шокированы моей распущенностью. Пуританская стыдливость входила в обязательные девичьи достоинства. Какая глупость! Видели бы они фаллические шествия, конкурсы скульпторов на изваяние самого красивого корня жизни!

А в тот момент Избранник ласково погладил меня по головке, приобнял и хитро подмигнул присутствующим:

– Лена, – (так он меня звал при чужих, Ева казалось ему «обнажённым» именем), – сейчас проходит в университете Античность. Хорошо учится.

Мол, с девочки взятки гладки – начиталась, впечатлилась, не судите строго. Пронесло!

Во второй раз, тоже во время кухонного диспута (лучшие разговоры почему-то велись исключительно рядом с кастрюлями, но ведь можно сказать и иначе – у очага), друг Избранника насмешливо назвал популярную актрису гетерой. По лицам пробежала гримаса презрительной усмешки. Я не могла стерпеть! Моя мама до встречи с папой, со своим Избранником, была гетерой! Да вы мне назовите хоть одного выдающегося деятеля Эллады, в жизни которого гетера не сыграла решающую роль! Моя мама столько жертвовала в храм Афродиты, что ей, моей маме, поставили десять памятных скульптур! А кто были матроны? Клуши, опутанные запретами, – экономки, кухарки, няньки, которым и выйти из дому без сопровождения запрещалось! Правда, мама после моего и через три года брата Тарения рождений превратилась в матрону. Для чужих глаз! А для своих, для семьи, осталась обворожительной и остроумной красавицей. Эти три качества – обаяние, ум и красота – главные для гетеры, но никак не для замужней дамы.

Я тогда разозлилась и выдала речь про историческую роль и значение гетер. Поведала о храмовой проституции. Последнее было уж совершенно лишним. Избранник потемнел лицом, кое-как свёл мои пылкие речи к шутке. А потом, наедине, удручённый, словно дурную болезнь у меня обнаруживший, повёл речь о том, что изучение истории плохо на меня влияет, не лучше ли перейти на другой факультет, например филологический… Я поклялась, что оставлю Древнюю Грецию в покое и буду специализироваться на истории Франции.

Ах, как жаль, что нельзя с самым дорогим человеком быть абсолютно искренней и открытой! Нельзя! И простая бытовая жизнь без лукавства не обходится (о чем ниже)!

В свое оправдание скажу, что науку держать язык за зубами я усвоила. И как ни подмывало меня встать на защиту свободной любви (естественной и красивой во времена моих родителей), при брезгливых упоминаниях о распущенных людях я помалкивала.

Мне очень-очень нравились современники Избранника. Они были… Вынуждена употребить слова с негативной окраской… Тупыми и ограниченными… Не судите быстро! Ребёнок, который подходит к паровозу, не понимает принципов работы парового котла, ребёнок туп и ограничен в знании. И в то же время для нас ребёнок – это источник благости. А паровоз его веселит как громадная игрушка. Отшельник, питающийся травками-муравками, десять лет в землянке мёрзнущий, ничего не смыслящий в реалиях городского бытия, наставляет паломников на праведный путь. Да что он понимает в прибавочной стоимости и закладных на имущество? Но слушают, внимают, верят! И правильно делают!

Так и люди страны СССР, дети и отшельники в одной упаковке. Они безбожники, потому что верят в государство, которое примет их в октябрята-пионеры-комсомольцы, даст им образование, квартиру, устроит на работу, положит в больницу при хвори, отправит в санаторий для долечивания, в положенный возраст назначит пенсию, на которую можно сносно существовать и даже отстёгивать внукам. Их память о былых лишениях очень остра. Моя свекровь на генном уровне впитала от своей мамы и бабушки страх перед войнами и голодом. Чудная женщина, моя свекровь, мама Избранника, при ухудшении международной обстановки делала запасы соли, сахара, спичек, консервов. Бедненькая и скромненькая жизнь в тесных квартирках в сравнении с военным лихолетьем воспринималась райской благодатью. И если бы граждане СССР узнали, какие колоссальные суммы уходят на гонку вооружений, как перекошена экономика страны в милитаризм, они бы, граждане, единодушно поддержали курс партии и правительства. Искренне, а не по привычке, как обычно. Лишь бы не было войны!

Для меня это было странно, так как войны я считала естественной составляющей исторического процесса. И еще две взаимосвязанные вещи меня раздражали в социализме – очереди и дефицит. Очереди – всюду: в магазинах, в парикмахерской, в поликлинике, в прачечной, в обувной мастерской… Треть жизни требовалось провести в очередях за доступным хлебом и дефицитным сыром, что меня, конечно, не устраивало. Подсмотрела, как действуют самые ловкие и ушлые женщины. Они получали дефицитные товары и услуги в обход очередей – по знакомству, как говорилось – по блату. Хотя «блатной» – синоним уголовника, ни о каких нарушениях юридических законов речь не шла. Со временем я обросла «блатом» – знакомыми в мясном, бакалейном, овощном, галантерейном и прочих магазинах, в парикмахерской, химчистке и других заведениях, как их называли, службы быта. Разве это не чудно? Быт скромнейший, но у него есть службы! И самое поразительное: я добивалась меньших результатов, чем иные женщины безо всякого колдовства. Им доставались финские зимние сапоги, а мне – югославские, мне перепадало красной икры, а они выставляли на праздничный стол черную. Так что о преимуществах чародейства перед природной сметкой можно еще поспорить.

Описывать прелести семейной жизни не стану. Да это еще никому и не удалось. Даже классик русской литературы косвенно признался в бессилии, заявив, что все счастливые пары похожи друг на друга. Хотя ничего не бывает в жизни одинаковым – ни двух глотков воды, ни двух вздохов. Что уж тут говорить о человеческих отношениях.

За годы, проведённые с Избранником, я очень изменилась. Мои друзья по университету сокрушённо качали головой: «А ведь подавала такие надежды!» Они помнили меня на первом курсе гордой честолюбивой девицей, умной, язвительной, с большими претензиями. А к третьему курсу я стала простой, добродушной, растеряла грандиозные карьерные планы. Из журавля в небесах превратилась в синицу на малогабаритной кухне. И я радовалась подобным переменам! Так радуются люди, обнаружив в подполе собственного дома клад драгоценностей. А ведь могли бы и не найти, так бы и жизнь прошла!

Я была хорошей женой, и поэтому наша семейная жизнь походила на ту, что была у Избранника до женитьбы. Его не назовёшь ни блестящим инженером, ни фанатиком-учёным, чтению книг Избранник предпочитал спортивные газеты, а кинофильмы любил те, в которых герои с увесистыми кулаками отстаивают справедливость. К Избраннику тянулись друзья, его обожали коллеги и сослуживицы, потому что здоровая сила, весёлый нрав всегда притягивают людей, которым кажется, что чужое жизнелюбие избавит их от унылости и разочарований. Охота, рыбалка, походы на байдарках были любимыми занятиями Избранника. Он легко переносил большие физические нагрузки, даже получал удовольствие от них. Кроме того, обладал редким в человеческом общежитии качеством – неумением ссориться благодаря развитому чувству юмора. Во всяком конфликте он умел найти смешной момент, выставить его на обозрение, утрировать и тем погасить огонь страстей. То, что было выше его понимания, Избранника попросту не интересовало. Я готовилась поступать в аспирантуру, изучала хитросплетения интриг в средневековой Франции, а Избранник относился к моим занятиям так же, как если бы я увлекалась вязанием или вышиванием. Это слегка обижало меня. За ночёвки в палатке, за спину, натруженную рюкзаком, за комариные укусы, за купание в ледяной воде рядом с перевернувшейся байдаркой – за все эти лишения, на которые я шла только ради Избранника, мог бы он проявить чуточку интереса к моим исследованиям? Ничуть не бывало! Но моя лёгкая обида на Избранника, его небрежение – девочка пустяками увлечена, пусть побалуется – удивительным образом не отщипывали от моей любви, а, напротив, прибавляли к ней. Наверное, какой-то древний женский атавизм, замешанный на половом мазохизме, – самец должен быть умнее, сильнее, увереннее. А мы у него под крылышком отсидимся. Недаром у русских для обозначения семейного статуса женщины говорят: замужем, то есть за спиной у избранника.

К желанию иметь ребёнка мы подошли просто и естественно. Это было нормальное природное движение любовных отношений, ведь им, отношениям, нужно куда-то развиваться. Хотя в начале нашего романа мысль о детях отнюдь не вызывала энтузиазма. Мы видели на примере друзей, в какие хлопоты и заботы повергает родителей появление ребёнка. У молодых отцов появляется нервное беспокойство, а у матерей вовсе нечто куриное в глазах – острая забота о своём насесте. Но постепенно захотелось и нервной заботы, и насеста.

Однажды мы пришли в гости к приятелям, у которых был младенец. В том возрасте, когда сидят, ползают, но еще не ходят. Молочно-пухлый карапуз, щекастый, с перетяжечками на ручках и ножках, он стоял в кроватке, держался за спинку и что-то яростно твердил на своём языке, никому не понятном:

– Гу-гу! Ба-ба! Ва-ва!

Родители включили музыку и попросили малыша:

– А как Ванечка у нас танцует?

Парнишка запрыгал на месте, уморительно отбрасывая ножки. Мы смеялись тем удивительным и чистым смехом, который бывает только при взгляде на ребёнка. В результате активного «танца» с Ванечки сползли штанишки. Между деревянными круглыми прутьями кроватки во всей кукольной красоте маячило его маленькое мужское достоинство. Оно вдруг напряглось, поднялось, и брызнула струя – точно в Избранника, который сидел на корточках перед кроваткой.

– Тихо! Не шевелись, не испугай! – прошептала я.

И все взрослые замерли, покусывали губы, но не смеялись вслух, не то боясь испугать, не то заворожённые этим простым актом, в исполнении младенца почти сакральным.

– На свадьбу пригласил! – сказала мать Ванечки и повела Избранника в ванную.

Такая, оказывается, русская примета: описал тебя ребёнок, значит – на свадьбу пригласил.

Не знаю, как насчёт свадьбы, но маленький Ванечка стал последним толчком к решению иметь ребёнка.

На обратном пути домой Избранник был задумчив и грустен. Я догадывалась о причине, но когда муж заговорил, вздрогнула – невольно он попал в точку тайного и неизбежного.

– Знаю, – сказал Избранник, – что в твоей жизни ребёнок будет этаким громадным рубежом – из дочек в матери.

Точнее не скажешь. Родив дочь, я лишусь чудесничества и стану обычной женщиной. Какую-нибудь одну удивительную способность можно постараться сохранить. Музыкальный или живописный талант, способность к языкам, внешнюю красоту и задержку старения, добрый нрав, порождающий восхищение окружающих… У любой женщины можно отыскать золотник. Никто не считает его волшебным. И напрасно! Точно знаю, что я не стану, как бабушка-алеутка, практиковать чтение мыслей мужа. А что моя мама оставила? Не могу точно сказать, она мне кажется кладезем добродетелей и чудес.

После рождения дочери обратного хода нет, поэтому так важно найти своего настоящего избранника. Хотя мой муж, делясь мечтами о ребёнке, конечно, имел в виду другое:

– Твоя учёба, аспирантура, диссертация… Но, возможно, нам родители помогут, у мамы скоро пенсия… Не знаю, как тебе объяснить, это такое чувство… просто что-то биологическое…

Ничто биологическое было мне не чуждо. И мои часы пробили еще раньше, чем у него. Мне давно мечталось, грезилось, как буду держать на руках, кормить своим молоком тёплое беспомощное тельце – его, мое, наше продолжение.

Беременность я переносила легко. Вместе с тем как рос у меня живот, шевелилась и почёсывалась в нем маленькая дочка, сосала пальчик, лягала меня пяткой в печень, постепенно терялись мои чудесные способности. Теперь я уже с трудом заглядывала в чужие мысли, смотрела сквозь стены, не могла быстренько заучить толстый учебник, слетать к маме и объесться сладостями. В Москве не найти моего любимого свежего инжира, только засахаренный. Хотя инжир прекрасно растёт в соседней Болгарии и, кажется, на Кавказе! Многое я уже потеряла, но с маленькими чудесами в ожидании большого Чуда расставалась легко.

Мы сидели на диване, щелкали семечки и смотрели телевизор, когда у меня начались схватки. Тупая, совсем не страшная, какая-то разведывающая боль широкой лентой растеклась внизу спины и мягко отступила. Я замерла, когда такая же волна прокатилась по мне через полчаса.

– Кажется, началось, – сказала я тихо мужу.

– Что? Это? – растерялся он. Но тут же попытался взять себя в руки. – Спокойно, без паники. Я звоню в «скорую», ты собираешься. Нет, ты сидишь, я звоню, потом тебя собираю. Не двигайся! Дыши! Вдох – выдох! Ты хорошо дышишь?

– Великолепно.

Хотя накатывал страх, я не могла не смеяться, когда Избранник разговаривал со «скорой» и умолял немедленно приехать за его рожающей женой, а на том конце ему втолковывали: «У первородящих это может длиться до двадцати часов, а у вас только началось».

– Девушка! – кричал он в телефонную трубку. – Какие двадцать часов? За это время я сам рожу! Пожалуйста, поскорее! Адрес? При чем здесь наш адрес? А! Правильно, записывайте. Ёлки зелёные, забыл! Какой у нас адрес? – повернулся беспомощно ко мне. – Чего ты смеёшься? Нашла время хихикать! Девушка, это я не вам! Никто не шутит, мы правда рожаем! Обменная карта? Из женской поликлиники? Нет у нас никаких карт! Нашли время бюрократию разводить! Минутку, жена говорит, есть карта. Я не нервничаю! Я спокоен как гиппопотам. Интересно, что делает гиппопотам, когда его жена рожает? В зоопарк? Обратиться в зоопарк? Вы меня совершенно запутали. Евочка, тебе больно? Девушка, моей жене очень больно! Делайте что-нибудь! Пишите адрес…

Потом он носился по квартире, складывал в пакет мои туалетные принадлежности и присовокупил к ним свою электробритву.

В карете «скорой помощи», которая везла нас в роддом, схватки стали чаще и болезненнее. Боль захватывала уже не только спину, но и низ живота, в ней появилось что-то острое, электрическое. Эти уколы долго остывали, и я закусывала губы, сжимала со страхом руку Избранника. На секунду передо мной распахнулись его мысли, я в них нечаянно въехала на волне боли. Там судорожно билось: «Зачем мы связались с родами? А вдруг она умрёт?»

– Всё будет хорошо, – сказала я. – Сколько женщин прошло через это. Никуда я не денусь, теперь не умирают от родов.

Я лукавила. Умирают в родах. Раньше часто, в двадцатом веке – реже, спасибо медицине. Моя пра-пра-пра-бабушка, не алеутка, а китаянка, жена мандарина эпохи Синь… Дзинь… не помню, родила дочь, посмотрела на нее. Прошептала: «Не хочу!» – и умерла. Думаю, мама знает, чего не хотела бабушка-китаянка, но мне никогда не говорила, как я ни канючила, выпытывая.