Loe raamatut: «В двух шагах от края»

ГЛАВА I

Способ самоубийства я выбирала долго и основательно, как все нормальные люди выбирают себе работу, квартиру или будущего мужа. Повешение и резание вен я отмела сразу. Первое не устроило меня исключительно по эстетическим причинам: чересчур богатое воображение сходу нарисовало мне отвратительную картину болтающегося в неумело затянутой петле трупа с вываленным языком и вылезшими из орбит глазами, обнаружить в котором признаки моей прижизненной красоты не сможет даже самый высокопрофессиональный судмедэксперт. Второй вариант вызвал у меня отторжение тем, что процесс умирания растягивался, будто скучный день в душном офисе, и прежде, чем окончательно лишиться сознания, мне предстояло во всех красках пронаблюдать, как моя кровь вытекает на белоснежный санфаянс недавно отремонтированной ванны. Такого ужасающего зрелища моя неподготовленная психика запросто могла и не выдержать, а потому я всерьез опасалась проявления малодушия и преисполненного панических настроений звонка в службу Скорой помощи.

Сначала я решила было вдоволь наглотаться таблеток и на манер жестоко страдающей от неразделенной любви старшеклассницы расстаться с жизнью посредством отравления, но в последний момент закономерно испугалась естественной реакции организма по избавлению желудка от ядовитого содержимого. Мало того, что желанием валяться по уши в собственных рвотных массах я горела, мягко говоря, не сильно, так еще и следовало принять во внимание некоторую ненадежность вышеуказанного способа – в медицине я разбиралась примерно так же, как первобытный человек в поэзии Серебряного Века, и полной уверенности в том, что выбранная мной дозировка снотворных препаратов окажется смертельной у меня, к вящему сожалению, не присутствовало.

Какое-то время я с вожделением заглядывалась на газовую плиту, и даже успела в цвете представить свое постепенное погружение в сладкий дурман и последующее безболезненное отбытие в мир иной. И всё вроде бы ничего, но тут, как назло, мне на глаза попалась статья, где бесспорно талантливый автор столь ярко живописал трагическую историю одного незадачливого самоубийцы из западной Европы, в полном составе прихватившего на тот свет соседскую семейку из-за проникшего этажом ниже газа, что во мне неожиданно заговорила совесть, в конечном итоге и заставившая меня в очередной раз отказаться от практически оформившегося в мозгу решения. Так что, увы и ах, поиски наиболее импонирующего мне способа ухода из жизни пришлось возобновить.

Утопление предполагало превращение моего юного тела в бесформенную разбухшую громадину с водорослями в ноздрях и легких, а самосожжение годилось разве что для демонстрации отчаянного протеста против существующего политического режима, и, следовательно, мне принципиально не подходило ни то, ни другое. Силой воли, требующейся для того, чтобы тихо скончаться от голода и обезвоживания, я опять же не обладала, и вынуждена была остановиться на падении с высоты ближайшей девятиэтажки. В конце концов, достоинства этого варианта с лихвой перекрывали немногочисленные недостатки вроде растекшихся по асфальту мозгов. Думаю, моя черепная коробка содержала минимальное количество серого вещества как такового.

Сегодняшняя ночь просто идеально подходила для сведения счетов с жизнью. Май. Пятница. Три часа. Мрачная обволакивающая темнота беззвездного неба. Спали все: заигравшиеся в компьютерные игры подростки, измученные бессонницей домохозяйки, допившиеся до кондиции алкоголики и вмазавшиеся наркоманы. Добропорядочных граждан вроде упахавшихся за тяжелую трудовую неделю отцов семейств и в поте лица ведущих подготовку к предстоящей сессии студентов –отличников я в качестве препятствия для реализации своего страшного плана не рассматривала вовсе: им априори полагалось мирно посапывать в своих теплых постелях и не лезть не в свое дело.

На улице было прохладно, ветрено и пусто. Выражение «ни одной живой души» прекрасно характеризовало окружающую обстановку, а так как себя я тоже заранее причислила к покойникам, то и моя одинокая фигура нисколько не портила общего пейзажа. Я бесшумно выскользнула из подъезда, глубоко вдохнула свежий ночной воздух и сделала первый шаг навстречу гибели. Идти мне предстояло всего-ничего – облюбованная мною крыша принадлежала новенькой высотке, возведенной городскими властями на месте определенного под снос здания в аккурат напротив окон моей квартиры. В результате краткосрочных полевых исследований мне удалось ненавязчиво выяснить, что выход на чердак до сих пор оставался открытым. То ли жильцы не договорились, кому должны принадлежать ключи, то ли строители в авральном порядке устраняли выявленные дефекты – подробности остались мне не известными, но так или иначе я в любом случае оказывалась в выигрыше. Возможность беспрепятственно проникнуть на крышу и сделать ее отправным пунктом для своего прыжка в небытие порадовала меня не меньше, чем своевременно перечисленные алименты многодетную мать-одиночку. Скоро я поднимусь наверх, равнодушно посмотрю на спящий город с высоты птичьего полета и исчезну из этого мира навсегда.

На подходе к заветной двери я уже мысленно набирала обманом выведанную мною комбинацию цифр на кодовом замке, и истово молилась про себя, чтобы код не поменялся, одним словом, пребывала в состоянии молчаливого самосозерцания, и степень моего презрения к мирской суете дошла до того уровня, когда органы чувств полностью отключаются дабы не нарушать неспешное течение помутившегося сознания. Наверняка, инстинкт самосохранения тоже чувствовал себя отпускником на курорте, потому как свалившийся с крыши предмет избежал рокового столкновения с моей головой только лишь благодаря чуду.

Я, конечно, интуитивно отпрыгнула в сторону, однако, уже, что называется, по факту: «неопознанный летающий объект» к тому времени преспокойно лежал в полуметре от меня, и даже при поверхностном визуальном осмотре в тусклом свете единственного на весь двор фонаря мне стало однозначно ясно, что целься таинственный снайпер чуть поточнее, и меня можно было бы запросто записать в жертвы несчастного случая. Да и смерть выглядела бы весьма оригинально. Кирпичи на голову все-таки хоть, периодически, но падают, хотя я и сомневаюсь, что вероятность пересечения траектории их полета с маршрутом следования потенциального суицидента настолько уж велика, но вот чтобы получить по башке выброшенным из окна синтезатором – это вам не баран начхал.

Осознав, наконец, что судьба от души поиздевалась над моим вечным стремлением выделиться из толпы, я оторвалась от внимательного разглядывания искореженных останков, несомненно, дорогого и качественного музыкального инструмента, и устремила глаза ввысь с целью определить, откуда конкретно велось «бомбометание», и не представится ли мне часом еще один шанс расстаться с жизнью подобным нетривиальным образом. А вдруг вслед, к примеру, телевизор полетит или на худой конец микроволновка? За каким чертом мне, спрашивается, лезть на крышу, когда можно умереть, не сходя с этого места, да еще и не взяв на себя грех самоубийства?

Как я не таращилась в черные квадраты окон, ничего толкового мне там обнаружить не удалось. Задернутые шторы, приоткрытые форточки, какие-то комнатные цветочки на подоконнике… Ни намека на любителя швыряться инструментами в прохожих. Сам себя испугался, что ли? А вот это уже хуже….!

В одном из окон на первом этаже внезапно мелькнула серая тень, а успевшее адаптироваться к темному зрение тотчас определило в ней сгорбленную старушечью фигуру. Похоже, звук со всей дури шваркнувшегося на свежепостеленный асфальт синтезатора, разбудил чутко дремлющую бабульку, и она любопытно приникла к стеклу, чтобы не упустить ни одной детали чрезвычайного происшествия. В свидетелях я нуждалась не больше, чем эскимос в солнцезащитном креме.

Короткими перебежками я за пару секунд достигла подъезда, быстренько пробежалась по кнопкам кодового замка и молниеносно юркнула внутрь. Ну и ладно, не повезло, так не повезло! Судя по тому, что на улице снова воцарилась мертвая (какая тонкая ирония!) тишина, этот придурок либо окончательно протрезвел и запоздало озаботился сохранностью своих материальных ценностей, либо допился до потери пульса и вырубился мордой в пол. В том, что трезвому человеку способна прийти на ум такая удивительная глупость, я испытывала такие же глубочайшие сомнения, как и в существовании зеленых гуманоидов, бороздящих просторы вселенной на космических кораблях в форме широко распространенного предмета кухонной утвари.

До чердака я добралась пешком, со злой усмешкой лишний раз убедилась в своей великолепной физической подготовке, и решительно толкнула металлическую дверцу, символизирующую для меня сейчас не иначе как врата загробного мира. На душе было пусто и гадостно, но отчего-то совсем не страшно. Наверное, страх появится тогда, когда одна моя нога повиснет в воздухе, а другая не сразу отважится на следующий шаг. К черту! Прыгну с разбега, оттолкнусь и полечу. Поздно рефлексировать, пора действовать, а не ждать милости от бога в виде вывернувшего из-за угла автомобиля или упавшего на голову кирпича. Ну, или синтезатора, тут уже, как я понимаю, на любителя. Никто не поможет мне, кроме меня самой. Никто не сделает меня свободной, кроме меня самой. Никто не убьет меня, кроме меня самой.

На крышу я выбралась по приваренной к захламленному чердачному полу лесенке, словно танкист из люка, высунула наружу голову и чуть было кубарем не свалилась со ступенек. Кстати, тоже неплохой вариант, только вот, жаль, скорее всего, не смертельный.

Вообще-то, человеку свойственно ошибаться. Это есть прописная истина и поставить ее под сомнение может разве что пациент психиатрической клиники, госпитализированный с весенним обострением мании величия. Но не так же, черт возьми, фатально. От горького осознания собственного просчета я впала в такой глухой ступор, что так и застыла на лестнице с перекошенной от обиды физиономией. Это что же получается? Неужели для того, чтобы совершить выстраданный акт суицида, нужно выезжать далеко за город и заблаговременно подыскивать безлюдный пустырь, где у тебя гарантированно не объявится нежелательной компании? Или это знак свыше такой, мол, окстись, несчастная, чего ты творишь? Ну уж нет, меня сегодня никакими знаками не проймешь, пусть хоть Вифлеемская звезда на небе зажжется, я не отступлю. Обратного пути у меня все равно нет.

Я с ненавистью оттолкнулась от последней ступеньки, вылезла на пахнущую свежей смолой крышу и гордо выпрямилась во весь рост с твердым намерением заявить свои довольно спорные права на прилегающую территорию. Наличием сопровождающих мои неуклюжие перемещения звуковых эффектов я особо не озаботилась, и мой прямой конкурент за «место под солнцем», до этого момента меланхолично болтавший ногами на высоте девяти полноценных этажей, сразу почувствовал постороннее присутствие и резко обернулся.

– Ты кто такой? – агрессивно спросила я, для пущего эффекта упирая руки в боки. Хотелось еще скрипучим голосом пробрюзжать что-нибудь вроде «Расселись тут всякие, понимаешь ли», я предпочла приберечь коронные фразочки вечных обитательниц околоподъездных скамеек на случай перерастания конфликта интересов в бытовые разборки.

Не знаю, что такого провокационного оказалось в моем вопросе, и почему он произвел на адресата столь неизгладимое впечатление, но обдумывание ответа заставило последнего рывком подняться на ноги, глубокомысленно почесать в затылке и неожиданно в упор уставиться мне в глаза. Я в долгу не осталась и сходу направила ему в лицо карманный фонарик. Так вот мы и стояли в три часа ночи на крыше девятиэтажного дома, пристально разглядывая друг друга и мучительно соображая, как бы нам мирно разойтись к обоюдной выгоде обеих сторон.

–Кто я? – по слогам повторил мой оппонент, и на его губах внезапно заиграла бледная улыбка. Он поправил сползающие на нос очки, отбросил прилипшую ко влажному лбу прядь волос, и, весьма авторитетно заявил, – а уже никто. Данте я сегодня удалил из сети, а Эрика не станет через мгновение. Считай, меня уже больше нет. А рассказывать о том, кем я был, совершенно незнакомому человеку, да еще и за минуту до смерти, как-то неуместно. А ты сама что здесь делаешь в такой поздний час?

ГЛАВА II

Пальцы у меня разжались совершенно автоматически. Фонарик светящимся пятном заплясал по крыше, докатился до края и благополучно присоединился к синтезатору. Что ж, светлая ему, в прямом смысле, память.

После шокирующих откровений тощего очкарика с непонятной длины волосами и порочным взглядом пресыщенного жизнью плейбоя агрессии у меня заметно поубавилось. Но сей факт ни в коей мере не означал моей готовности к ночным беседам по душам, поэтому заданный вопрос я внаглую проигнорировала. Буду я тут еще с каждым встречным и поперечным в диалоги вступать. Пока мы тут треплемся, уже и утро наступит, а прыгать с крыши в розовых лучах зарождающегося на востоке рассвета не так уж и романтично, хотя бы потому, что рискуешь расшибиться в лепешку на всеобщем обозрении у спешащих на работу прохожих. А я при всем своем непростом характере все-таки не совсем изверг, в отличие от некоторых, которые без зазрения совести тяжелой музыкальной аппаратурой швыряются.

– Твои клавиши? – поинтересовалась я, недвусмысленно переводя взгляд по направлению к далекой земной поверхности, -я думала, у кого-то вечеринка в разгаре.

Странный юноша раздраженно передернул острыми, костлявыми плечами и нервно потеребил очки.

– Слушай, может, пойдешь уже отсюда? Хочешь посмотреть, как я прыгну – спустись вниз и смотри на здоровье. Здесь-то тебе чего надо? Или я тебя клавишами зацепил, и ты мне претензии предъявлять пришла? Извини, я на тот свет собираюсь налегке и бумажник с собой не захватил.

Пока мой собеседник упражнялся в остроумии, сопровождая свои желчные высказывания активной жестикуляцией, я успела рассмотреть его узкое, худощавое лицо, густую щетину на впалых щеках и даже продернутое через губу колечко пирсинга. Пошарюсь еще пару раз по ночам, и, как кошка, в темноте видеть начну. Но только нет у меня никакой пары раз, сегодня или никогда.

– А мог бы, между прочим, повежливее с дамой обращаться, – язвительно фыркнула я, – тем более, если даме с тобой по пути.

Парень открыл рот для новой порции саркастических комментариев, но тут же его растерянно захлопнул. Ага, не ожидал! Думал, я ради твоей драгоценной персоны по крышам лазаю? Уменьши самомнение, а потом права качай, так-то оно!

– Ты…? – теперь уже он лихорадочно осматривал меня из-под своих очков, словно никак не мог понять, что же вынудило молодую, симпатичную девушку при макияже и украшениях принять столь неоднозначное решение. Смотрел долго и внимательно, бестолково моргал, шмыгал носом и сосредоточенно скреб небритый подбородок. Так как дельные мысли упорно отказывались выходить с ним на контакт, парень не выдержал и спросил в лоб, – зачем?

Мне бы послать его куда подальше, причем сделать это погрубее да поразухабистее, но у меня почему-то не хватило самообладания. Слова застряли у меня в горле, а глаза предательски увлажнились. Это проклятые воспоминания подобрались непростительно близко к той критической грани, за которой есть только один выход, и он находится всего в нескольких шагах от меня.

Вероятно, я как-то совсем откровенно расклеилась, да и пошатнулась я уж очень явно. Иначе что бы еще вынудило моего товарища по несчастью осторожно придержать меня за плечи и аккуратно оттеснить в сторону.

– Здесь вентиляционная шахта открытая, – пояснил парень, – провалишься – не заметишь. Так что случилось? Тебя как зовут?

Меня звали Ида, а в журналистских кругах я была известна как Ида Линкс. Прозвище прицепилось ко мне еще в школе после урока иностранного языка, связанного с изучением названий диких животных. Оказалось, что английский перевод слова «рысь» удивительно созвучен моей редкой фамилии Линина, да и сама я во многом напоминала вольную лесную хищницу. В студенческие времена я частенько представлялась как Линкс, и вскорости забавное школьное прозвище полностью вытеснило настоящую фамилию. В газете, куда я устроилась сразу после окончания университета, оригинальный псевдоним пришелся как нельзя кстати, и выходящие из-под моего пера статьи я с первой же публикации начала подписывать своим кошачьим никнеймом. Но мало кто знал, что дикая кошка Ида Линкс несмотря на успешность, популярность и запредельные гонорары была потрясающе несчастна.

Меня напрягало всё: моя работа, мои подруги, мой жених и, в первую очередь, я сама. Со стороны моя жизнь выглядела сладкой конфеткой, но под блестящей оберткой скрывалась прогнившая начинка моей разлагающейся души. Фальшивые отношения с коллегами, выстроенные благодаря моему выдающемуся дипломатическому таланту, ежедневное общение ни о чем со стайкой подружек, секс с Максом, представлявший для меня не больше, чем физиологический процесс, вечерние разговоры с мамой по межгороду – все словно было продумано за меня, и мне не оставалось ничего, кроме как плыть по течению в предсказуемое будущее. Я презирала себя не столько за свою неспособность вырваться из этой трясины, затягивающей меня всё глубже, сколько за вопиющую бессмысленность своего полурастительного существования. В сущности, ведь никто не мешал мне бросить все к чертям собачьим и посвятить себя любимому делу, но тут-то и крылся коварный корень зла. Я ничего и никого не любила, в том числе и саму себя тоже. Меня ничего не радовало и ничего не привлекало. Так было всегда, и конца этому ангедонистическому состоянию на горизонте абсолютно не предвиделось.

Это была даже не депрессия, просто какой-то внутренний вакуум, в котором нет места для чувств и эмоций. С детских лет я ощущала себя заводной куклой в мире живых людей, и самое смешное, что больше всего на свете я боялась разоблачения, а потому прилагала все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы его избежать. Ида Линкс –настоящая. Она тоже искренне хохочет над плоскими шутками, она тоже обожает сентиментальные фильмы про неземную любовь, и хотя она мечтает о карьере и самоутверждении, ее сердце тоже трепещет при виде маленьких детей и счастливых родителей и она тайно желает обзавестись большой семьей, в кругу которой так замечательно встречать Новый Год и прочие, официальные и не очень, праздники. А еще Иду Линкс тоже возбуждают накачанные спортсмены, крутые тачки и валютные счета в банке. Такая вот она, эта Ида Линкс, все вокруг ее любят, все к ней тянутся, а после торжественного объявления о свадьбе с Максом Терлеевым еще и завидуют с неудержимой силой. И никому не дано узнать, что за красивой оболочкой таится удручающая механическая пустота. Однако, завод кончился, ключик потерялся, и сегодня искусно выполненную божественным мастером куклу покинет даже иллюзия жизни. И что с того, что вчера у куклы состоялся шумный девичник в одном из самых престижных клубов города, а завтра ей предстоит пойти под венец с восходящей звездой отечественного футбола? Просто вместо свадьбы многочисленные гости отправятся на похороны, делов-то на копейку. Да и в белом платье я буду неплохо смотреться в гробу.

Все это я на одном дыхании высказала подозрительному парню, только что сбросившему с крыши синтезатор и готовому в точности повторить незавидную судьбу своего инструмента. Не было ни слез, ни соплей, ни истерик – сухая хроника моей жизни. Исповедь одного самоубийцы перед другим, ни больше и не меньше. Что плохого в том, чтобы открыться тому, кто через мгновение унесет все твои тайны в могилу?

Парень выслушал меня не перебивая, его немигающий взгляд замер в районе моей переносицы и оставался там на протяжении всего затянувшегося монолога. Когда я завершила свой моноспектакль и с чувством выполненного долга ожидала заслуженных аплодисментов, парень, наконец, вернулся в реальность и принялся хаотично шарить по карманам своих джинсов.

– Сигареты…Все выбросил… Зачем они там? Знаешь, Линкс, если ты действительно решила умереть из-за всей этой ерунды, то либо совсем идиотка, либо у тебя нелады с психикой, либо ты просто запуталась. Возможно, я и ошибаюсь, но мне почему-то кажется, что твой случай – последний.

Скажу честно, реакция моего спонтанного духовника меня порядком изумила, да что греха таить, и разозлила тоже по полной программе. Значит, какой-то суицидально настроенный придурок будет читать мне нотации, в то время как сам отличается от меня разве что по половым признакам? Сама виновата, разоткровенничалась она тут, видите ли!

– Нет, ты не подумай, я тебя вовсе не осуждаю, – мой пылающий взгляд, в котором открытым текстом читалось мое отношение к собеседнику, вызвал у парня острый приступ смущения, и общение он теперь продолжал, старательно отводя глаза, -но и понять не могу. Да пошли ты их всех на хрен, пошли громко и публично, чтобы правильно поняли. Прямо на свадьбе этой своей гребаной и пошли, пусть потом месяц обсуждают. А сама увольняйся с работы, продавай квартиру и уезжай куда-нибудь, где тебя никто не знает, где ты сможешь начать все сначала, только уже без притворства и без масок. Ты никому ничем не обязана, но и мир не обязан тебя любить и принимать. Так кто мешает тебе создать свой собственный мир? Все мы по-своему творцы, каждый из нас по-своему демиург, Линкс! Воспользуйся своим правом творить, это так просто, нужно лишь поверить в себя и у тебя все получится.

Его слова были сумбурны и порывисты, они перемежались судорожными вздохами, больше похожими на всхлипы, он упорно не поднимал на меня глаз, но я была практически уверена, что даже сквозь толстые стекла очков его глаза сияют, словно сто тысяч раскаленных солнц. Он искренне верил в то, что говорил, и это придавало его словам поистине несокрушимую убедительность. Всех послать! На свадьбе! Потом на работе! Потом соседей! Потом подруг! А еще грубиянку кассиршу в супермаркете и тупоголовых партнеров Макса по команде. Каждого! Поименно! До чего же заманчиво звучит, черт побери! А не опоздать ли мне на собственные похороны?

Я так увлеклась рисованием воображаемых картин своего извращенного триумфа, что не сразу заметила, как мой идейный вдохновитель понемногу отступает все ближе к краю крыши. Парень стоял, широко раскинув в воздухе руки, его грудная клетка часто вздымалась и опускалась под тонкой тканью желтой футболки. Смазанным движением он сдернул с себя очки и швырнул их себе под ноги. Мощная подошва тяжелого ботинка –гриндерса с ожесточением растерла в мелкий порошок универсальное средство коррекции зрения.

– Прощай, Линкс! Уже почти утро, тебе надо придумать достойную речь для гостей на твоей свадьбе! –без очков парень казался по-детски беззащитным, глаза у него оказались слегка миндалевидные и не то светло-карие, не то темно-серые, -иди отсюда, Ида, тебе не надо этого видеть.

– Но это глупо! – я инстинктивно протянула руки ему навстречу, – почему я должна жить, а ты умереть? Зачем ты раздаешь советы, если сам им не следуешь?

– С такими проблемами, как у тебя, Линкс, я бы даже и не помышлял о смерти, -парень грустно усмехнулся в ответ, – но у меня все намного сложнее и я не хочу это обсуждать. Просто сделай, как я сказал, и у тебя все будет хорошо. Обещаешь?

Я отчаянно замахала обеими руками и незаметно сделала один крошечный шажок вперед. Нет, так не пойдет. Одно дело, самой совершить самоубийство, а другое наблюдать, как у тебя на глазах живой человек превращается в фарш и не пытаться остановить это безумие.

– Ты меня не остановишь! –его голос звучал ровно и уверенно, в нем не было ни сомнения, ни страха, только безысходная решимость довести задуманное до конца. Именно столкнувшись с его спокойным, поразительно ясным взглядом я осознала, что уже ничего не смогу сделать, но ведомая непреодолимым желанием предотвратить неизбежное, приблизилась к нему еще на несколько шагов. Но парень внезапно развернулся ко мне спиной, обхватил голову руками и молча исчез в темноте.

Липкий, густой, словно патока, ужас сковал меня прочными нитями незримой паутины, меня будто парализовало, я не слышала ни удара тела об асфальт, ни предсмертного крика, только этот сумасшедший гул в ушах, застилающий сознание. Мне было почти физически больно, все внутри кровоточило и саднило, настоящие, человеческие эмоции серной кислотой разъедали пластмассовый корпус механической куклы, обнажая розовую плоть человеческой души. Непривычная, никогда доселе неизведанная боль заставляла меня стонать и корчиться, меня ломало и выворачивало наизнанку, и в этих нестерпимых муках рождалась новая Ида Линкс. А ценой ее рождения стала нелепая смерть незнакомого парня, от которого остались только лишь растоптанные в пыль очки и внезапно обретенный смысл жизни.

Я и сама не знала, почему мне так важно взглянуть вниз. Увидеть его мертвым, но запомнить живым. Я клянусь все сделать так, как ты сказал, я обещаю тебе. Ты не напрасно прожил в этом мире на полчаса дольше, чем планировал, я докажу тебе это, обязательно докажу.

Мало того, что пережитое потрясение сказалось на моем вестибулярном аппарате далеко не лучшим образом, так еще и набежавшие слезы явно не способствовали улучшению видимости. Я шла по крыше на негнущихся ногах и никак не могла дойти до края. А потом твердая почва и вовсе куда-то пропала, и только провалившись в узкий, дурнопахнущий туннель, я вспомнила легкомысленно пропущенное мимо ушей предупреждение об открытой вентиляционной шахте.

ГЛАВА III

Непостижимым образом мне удалось сгруппироваться в процессе падения и на лету зацепиться в кровь ободранными пальцами о неизвестного происхождения выступ на внутренней стенке вентиляционной трубы. Однако, на этом удача напрочь закончилась, и я вынуждена была с прискорбием констатировать полную невозможность дальнейшего продвижения как вверх, так, собственно, и вниз.

Как жильцы новенькой, в общем-то, многоэтажки ухитрились за такой короткий срок загадить вентиляцию до стадии тотальной непроходимости, мне оставалось только лишь предполагать, но мое нынешнее положение застрявшего в дымоходе Санта-Клауса совершенно не способствовало построению логических цепочек. Более того, отсутствие возможности пошевелиться и постепенно усиливающаяся боль в исцарапанных конечностях, провоцировали неуправляемый приступ паники, а уменьшение поступления кислорода в мозг, вызванное преобладанием в окружающей атмосфере прогорклых запахов пережженного на паре сотен сковородок жира так и вовсе вызывало тошнотворно-размытые галлюцинации, плавно перерастающие в сумрачное помутнение рассудка. Я уже видела свои скелетированные останки, обнаруженные несколько месяцев спустя сотрудниками коммунальных служб, наконец-то прислушавшихся к слезным мольбам жильцов о прочистке внезапно засорившейся вытяжки, белые кости, закопченные в чаду кипящего жира, истлевшая одежда и опознание по сохранившимся украшениям… А до этого муки голода и удушья, постепенное угасание разума и медленная гибель молодого и сильного тела…

Я билась головой об стенку и дико хохотала. Для себя я твердо решила: если мне суждено выжить, я непременно продам сюжет этого безумного трагифарса крупнейшим телекомпаниям страны и до конца своих дней буду получать авторские отчисления. Представьте сами: неудавшаяся самоубийца, зажатая в узком коробе вентиляционной шахты настолько плотно, что более или менее безболезненно она может пошевелить только головой, изо всех сил борется за жизнь, с которой еще недавно страстно мечтала расстаться. Судьба иронизировала надо мной с воистину гениальной изобретательностью, она словно мстила мне за опрометчивое решение покончить с собой, раз за разом прокручивая перед моими глазами жуткие картины неминуемой смерти в этом чудовищном капкане и заставляя ненавидеть себя уже просто за то, что у меня вообще возникла мысль о суициде. Ну, как я могла не оценить столь высокохудожественный образец черного юмора? Конечно же, я оценила его сполна, и мой смех в тот момент был невероятно искренним и громким!

В конце концов мой перегруженный эмоциями мозг все-таки не выдержал и отключился. Резко и неожиданно, будто чья-то невидимая рука с размаху дернула рубильник. А возможно, причина крылась и вовсе не в эмоциях, а в чрезмерном усердии, проявленном мной при бесчисленных попытках героически прошибить стену головой: в одной известной с детства сказке после третьего щелчка даже поп-толоконный лоб в ящик сыграл, а что уж говорить о хрупкой девушке?

Мне показалось, что сознание вернулось почти мгновенно, но за период моего непроизвольного отсутствия в реальном мире произошло немало событий знакового содержания. Как выяснилось, воздушное пространство вентиляционной шахты великолепно выступило в роли проводника моих душераздирающих воплей. Разбуженные среди ночи жильцы средних этажей долго не могли сообразить, откуда исходят истерические завывания, и, по-видимому, всерьез рассматривали вариант с усмирением разбушевавшегося Полтергейста посредством троекратного прочтения «Отче наш», пока кто-то из наиболее технически подкованных членов семьи не додумался приложить ухо к решетке вентиляции. Похоже, в отключке я пребывала довольно долго, так как в то время, когда я пришла в себя, за стенкой вовсю работали спасатели.

На смех меня уже больше почему-то не прибивало, но на призывы извне я откликнулась вполне успешно, подтвердив тем самым, что я еще жива. Спасатели начали разбирать кладку с удвоенной скоростью, однако, то ли они еще не до конца проснулись, то ли звук моего голоса распространялся по чересчур извилистой системе координат, но первый блин вышел у них таким откровенным комом, что даже мне, пребывающей, между прочим, буквально между жизнью и смертью, стало стыдно за их квалификацию. В итоге, к монотонному стуку и скрежету в огромном количестве присовокупилось громогласно озвученное возмущение хозяина квартиры, в которой спасатели в кратчайшие сроки раскурочили кухонную стену, не угадав при этом с этажом.

У меня так сильно болели ссадины на руках и ногах, что я толком не уловила дальнейшее развитие события. В голове у меня словно срабатывало примитивное реле: когда становилось совсем невыносимо больно, мозг выключался, немного отпускало – включался снова. Цикл возобновлялся столько раз, что я постепенно перестала вообще осознавать происходящее вокруг, я как будто проваливалась в черную дыру, почти задыхалась, но в последнюю секунду выныривала на поверхность, чтобы судорожно схватить посиневшими губами сухой, царапающий легкие воздух.